Первый пациент

Никуда он, конечно же, не согласился утром пойти, этот вреднющий упрямый чертяка, ни в какой травмпункт. Несмотря на все Митины логические доводы. Только сверкал припухшими глазами. Все его ушибы и ссадины выглядели ещё страшнее, чем вчера; как сказал бы Палыч: «Разбарабанило». Но болело уже явно меньше, и от новой порции кеторола Герка тоже наотрез отказался. Митя просто физически ощущал мучительную Геркину неловкость за всё вчерашнее: за свою беспомощность, за откровенность, уязвимость, свою полную наготу. За то, что расклеился, искал утешения и защиты. И потому он сейчас ершился, что-то невнятно бормотал запёкшимися губами и страстно хотел, чтобы Митя ушёл уже к себе домой, в свою благополучную квартиру и оставил его одного. Ничего такого он, разумеется, вслух не говорил, но желание это витало в воздухе, буквально выталкивая Митю за дверь. Всё происходившее было совершенно объяснимо и понятно. Митя знал, что на Геркином месте он бы чувствовал себя точно так же. Сам же он не ощущал никакой неловкости, но и навязываться Герке с уже непрошеной заботой не хотел. Поэтому он только ещё раз педантично объяснил, что и как тому нужно принимать, а под конец попросил: — Дай мне, пожалуйста, свой номер. Я тебе ничего впаривать не собираюсь, не беспокойся, — он даже улыбнулся, понимая, какой вымученной получается эта улыбка, и какими дурацкими — слова. Герка вскинул смятенные глаза, нахмурился, но всё-таки пробормотал: — Задиктуй мне свой. И натыкал одним пальцем Митин номер в память своего смартфона. «Не факт, что тут же не удалит», — мрачно подумал Митя, а вслух бодро произнёс голосом волка из мультика «Жил-был пёс»: — Ну ты заходи, если что. Герка скривил губы — это тоже долженствовало изображать бодрую улыбку, — и невнятно буркнул: — Ага. Спасибо. Спасибо тебе. И шагнул вслед за Митей к двери. Будто опасался, что тот передумает и всё-таки останется, будет снова с ложечки поить, пелёнки менять и всякое такое. Митя услышал, как за его спиной щёлкнул замок. Прямо-таки облегчённо щёлкнул. Сам он никакого облегчения не испытывал. Поднимаясь к своей квартире, он напряжённо размышлял, как же помочь этому чёртовому гордецу. Выходило, что пока никак. Оставалось терпеть, ждать, что Герка поправится и проявится. Ну, а если не проявится… что ж, тогда Митя сам собирался проявить — полную неделикатность и начать подкарауливать его у квартиры. Лишь бы не съехал куда. Тем временем вернулись с дачи родители, нагруженные «дарами природы», как высокопарно выражалась мама, и открылся сезон заготовок: запах уксуса и жареного лука на кухне, простерилизованные банки, укрытые старой папиной дублёнкой, в любимом кресле кота Кузьмы. Митя спасался от этого бедлама и неотступных мыслей о бедовом соседе, зарывшись в учёбу. Тем не менее, ему всё-таки удалось вернуть Вике их сорванное тогда из-за Герки свидание. Он пришёл к ней в съёмную квартиру, и был секс, нежный и неспешный, такой, как любила Вика. Но после всего в голове у Мити вдруг явственно прозвучали слова, сказанные в отчаянии Геркой: «Не знаю, как я теперь трахаться буду. Наверное, никак…». Он даже вздрогнул, и Вика тревожно подняла с его плеча взлохмаченную голову, взглянула вопросительно серыми близорукими глазами. Митя успокаивающе поцеловал её в тёплый висок. Она всегда так хорошо его чувствовала. А он хорошо чувствовал Герку. Когда был рядом. Ещё через три дня Митя понял — всё. Пора соседа искать. Тот не звонил, не писал в мессенджеры, не курил на лестнице. За дверью его пятьдесят седьмой квартиры, мимо которой Митя дважды в день проходил, стояла тишина, которую можно было бы назвать мёртвой. Однажды его накрыло страшной мыслью, что Герка мог… мог что-то сделать с собою. Накрыло поздним вечером. Холодея, он бесшумно прошёл мимо спальни рано улегшихся родителей и, как был, в шортах, майке и шлёпанцах, выскользнул в подъезд. Герка не открыл, сколько бы Митя ни названивал в дверь пятьдесят седьмой. Стучать он не стал, опасаясь перебулгачить соседей. В квартире и так слишком резко и гулко отдавались трели звонка. Руки у него враз покрылись ознобными мурашками от страха и холода, и он непроизвольно потирал предплечья ладонями. Поднимаясь обратно по лестнице, Митя угрюмо решил, что завтра встанет у этой самой двери дозором, и пусть кто хочет думает что хочет. Мысль о возможном Геркином суициде заставляла его обмирать. Но тут за его спиной тихо щёлкнул замок, и Митя, не веря своим ушам, повернулся, миновав уже один лестничный пролёт. И увидел Герку. Тот стоял за полуоткрытой дверью, совсем такой, как прежде, тонкий, сумрачный, в тёмной футболке и трениках, упрямо наклонивший растрёпанную голову. И босиком. Ни слова не говоря, он отступил вглубь квартиры, оставив дверь приоткрытой. Приглашал войти. Митя слетел вниз в два прыжка и шагнул за ним. Сердце у него гулко стучало, в горле пересохло. Он еле выдавил, глядя в худую Геркину спину, на острые лопатки под футболкой: — Чего не позвонил-то? В комнате, куда они прошли, горела только офисная лампа на штативе над столом, и в её неярком свете блеснули Геркины глаза, когда он повернулся. — Стрёмно, — коротко проронил он и скривился. — Не хочу больше навязываться со всем своим дерьмом. Хотя… уже навязался. Митя жадно его рассматривал, пытаясь определить, насколько тот оправился от «всего этого дерьма». Двигался сосед плавно, не скованно, в углах рта остались маленькие красные рубцы, но выглядело это так, словно Герка всё время затаенно усмехается. Но, возможно, так оно и было. — Как ты себя чувствуешь? — не выдержал Митя, хотя понимал, что Герке эти расспросы — нож острый. Тот нетерпеливо мотнул головой: — Нормально. Короче, я мудак. Мудак, что не звонил… и что сейчас тебе открыл. Я понял, что это ты… и зачем-то открыл. Зачем-то! Митя поискал подходящие слова и нашёл совсем неподходящие. — Я и так уже в деле, — буркнул он. — Давай рассказывай, что решил. Герка неожиданно легко рассмеялся: — Ну ты даёшь, док. Так вот сразу, да? А если я ничего не решил? Просто свалю сейчас в закат к хуям… да и всё. Митя снова поискал, что сказать этому вруну, — свалит он, как же! — и проворчал только: — Не гони. Герка посмотрел в пол, в вытертый белёсый линолеум, покусал губы и наконец проронил: — Ладно, садись. Садись, я расскажу, — он плюхнулся на незастеленный диван, пока Митя неловко устраивался у стола на табурете. — Я, короче, отлежался, побухал немного с нервяка, в терапевтических целях, у меня вискарь был, — он задиристо покосился на Митю, и тот степенно кивнул — всё верно, мол, в терапевтических. — Потом вылез наружу, хотя ломало ещё как. Просто было страшно, хотелось тупо лежать и лежать. Никуда не ходить, ничего не делать. Сдохнуть. Ну нет, думаю, не дождутся, суки, — он облизнул губы. — Ладно, вышел. Сменил телефон на простую звонилку, симку сменил, в этой сраной качалке при записи все мои данные взяли, — он передохнул и добавил, хотя Митя его ни о чём не спрашивал: — Но твой номер я переписал… вместе с другими нужными. По-хорошему, мне отсюда съехать надо, но не было сил. В универ не ходил, не до того. Но ночью… вчера… сходил к этой качалке. Я закурю? Митя машинально кивнул. Герка зажёг сигарету, затянулся и продолжал, жадно глотая дым и стряхивая пепел в блюдечко: — Там камеры снаружи, у крыльца и на углу. И сигнализация, потому что охранника нет. — Она не круглосуточная? — деловито осведомился Митя. Герка покачал головой: — До двадцати четырёх. — Что ты решил делать? — повторил Митя недавний вопрос. — Сперва скажи, — с расстановкой проговорил Герка, поднимаясь со своего места и подходя к Мите, который только вскинул на него удивлённые глаза, — ты-то чего лезешь? Со мной всё ясно, я пидор рваный, сучка конченая, но тебе-то это всё зачем? Ты нормальный. Правильный. Ты же понимаешь: если сейчас ввяжешься, если поймают, то посадят, в пизду вся жизнь, а у тебя папа с мамой и девушка небось, — он говорил всё быстрее, захлёбываясь словами, тонкие горячие пальцы сжали Митино плечо. — Ради меня, что ли? Я тебе никто! Митя снова прямо посмотрел в его блестящие, будто от жара, глаза, и честно сказал: — Не ради тебя. Вернее, не только. Просто такого дерьма, как ты говоришь, быть не должно. За такое надо платить. Вот и всё. — Хвост за хвост, глаз за глаз? — Герка уже смеялся, его хватка на Митином плече ослабла. — Док, ты Зорро, что ли? Неуловимый мститель, ёпта. Платить… Ладно. Принимается. Я, конечно, мудачина, что тебя втягиваю, но у меня никого, кроме тебя, нету. Вообще. Это прозвучало так просто и неожиданно, что Митя оторопел. — Что, совсем? — неверяще и глупо переспросил он. — А родители? Друзья? — он запнулся. Герка хмыкнул: — Считай, что я — сирота. А друзья… Не ёбарей же своих на такое дело звать. — А… — Митя чувствовал, что заливается краской, и порадовался, что в комнате полутемно и Герка толком не видит его покрасневшего лица. — Я… ну, это… польщён. Теперь они засмеялись вместе. Коротко и нервно. Как дети на новогоднем утреннике, впервые увидевшие клоуна. Было так же страшно, дико, весело. А Герка, снова присев на диван, буднично сообщил: — Я знаю людей, у которых можно купить зажигалки с горючкой. Бабло, конечно, бешеное, но фигня. Ништяк. И они меня не сдадут. Зажигалки. Зажигалки. Митя не сразу его понял. А когда понял, то почувствовал себя красноармейцем с бутылкой горючей смеси в руках перед фашистским танком. Громадным рычащим чудовищем, как показывали в кино. Кажется, надо было, чтобы танк проехал через тебя, а ты бы извернулся и метнул в него бутылку сзади. Он зябко поёжился, и Герка это заметил. — Ты ничего бросать не будешь, — решительно заявил он. — Даже не мечтай, понял. С тебя — только на стрёме постоять. Я сам всё сделаю. Митя посмотрел на него, тощего и субтильного в безразмерной рэперской футболке с надписью «2 Pac» на груди, и кашлянул. — Там определимся, — рассудительно отозвался он, не желая пока спорить с этим бешеным. — Я в школе в волейбол нормально играл, если что. И в баскетбол тоже. А вообще план какой? «Два мешка плана, мистер Фикс». — План вообще такой, — бесцветным голосом проговорил Герка, не отводя напряжённого взгляда, и Мите опять захотелось поёжиться. — Загасить камеры — раз. Разбить окна камнями — два. Пульнуть туда бутылки и свалить — три. Всё это, ясен пень, в масках и перчатках. Док? Ты завис. — Н-нет, — возразил Митя, расцепляя сведённые ладони. — Я думаю. У меня есть мысль, и я её думаю, — он попытался усмехнуться. Герка ждал. — Ты ведь после… всего сюда… в эту хату уже не вернёшься? Тот утвердительно кивнул: — Правильно мыслишь, док. У меня проплата до конца месяца. Ключи в почтовый ящик кину. Шмоток у меня мало, ноут. Микруху сам купил, правда, ну и хрен с ней, пусть следующий квартирант пользуется. А сам на вокзал. Хотя нет. На автобус, междугородку. На поезд паспортные данные нужны, ни к чему мне лишний раз светиться. — И куда поедешь? Домой? — глухо спросил Митя. — Нет, ты что, — мотнул головой Герка. — Если начнут копать… могут и раскопать. Поэтому я на дне где-нибудь залягу. Страна большая, порядка нет, сам знаешь, — он попытался усмехнуться. — Но есть люди, которые помогут. Митя сразу вспомнил про упомянутых Геркой ранее «ёбарей», и тот, будто прочитав его мысли, легко закончил: — Пидор пидору всегда поможет. У нас, знаешь, диаспора. Лобби, как у чехов или у азеров. Не пропаду нигде, не волнуйся. — Чехов? — тупо переспросил Митя. Голова у него шла кругом. Не просто шла, а маршировала. Герка досадливо закатил глаза, совсем как мама, когда Митя брякал какую-нибудь ерунду: — Чеченцев, сельпо. — А, то есть ты чеченец? — после паузы съехидничал Митя, и Герка, фыркнув, вскочил, чтобы легко ткнуть его кулаком в плечо: — Придурок. Пошли чай пить. И за этим чаем с печеньем на запущенной старушечьей кухоньке, где Митя недавно мыл и мыл руки, Герка спросил с вызывающим прищуром (Митя уже понял, что любые неудобные вопросы тот никогда не обходил, а, наоборот, бросал прямо в лоб, как собирался бросить «зажигалку»): — А если бы я их убивать пошёл? Этих сук? Ты и тогда взялся бы мне помогать? Митя сглотнул и тоже сказал прямо: — Да, — но тут же честно добавил: — Хотя лично я их бы убивать не стал. Ответ должен быть пропорциональным. Они же тебя не убили. Извини, — торопливо добавил он, коря себя за то, что несёт такую бодягу перед человеком с посттравматическим синдромом. — Извини, пожалуйста, я не имею права так говорить. Меня… меня же никогда не насиловали. Тут логика ни при чём. Извини. Герка какое-то время посидел, моргая округлившимися глазами, пока Митя мычал всё это, корчась от неловкости, потом хрипло спросил: — Ты что, предлагаешь мне их трахнуть, что ли? — Можно же, наверное, ножкой от стула… к примеру, — с прежним изяществом Николая Палкина ляпнул Митя, и тут Герка начал ржать, раскачиваясь на табурете, зажмурившись и мотая головой — так, что Митя даже перепугался, схватил его за вздрагивающее плечо и придержал. Герка уставился на него, утирая глаза и нос тыльной стороной ладони и объявил: — Если бы ты такой правильный не был, док, я бы в тебя втюрился. Честно. Забей. Ты меня ничем не оскорбил, и ты, наверное, прав. Хотя, если бы у меня пушка была, я бы попробовал их пристрелить. К хуям, — он нетерпеливо шевельнул плечом под Митиной ладонью, и Митя руку отнял. — Пошли. Пошли, я тебе эту качалку покажу. Только надо куртку с капюшоном, чтобы физию прикрыть. У тебя есть? — Сейчас, домой сбегаю, — выдавил Митя. Лет семь назад отец брал его с собой на горнолыжную базу. Митя до этого вполне прилично бегал на лыжах, но не на горных, и когда отец отправил его по простенькой трассе для новичков, он вдруг понял, обмирая от восторга и ужаса, что ничего не может сделать — только лететь и лететь вниз, дожидаясь удара, боли, позора. Сейчас всё было точно так же. Но тогда он устоял.