Первый пациент

Если твои бабушка и дедушка — врачи-терапевты, мама — педиатр, а папа — кардиолог, ты с очень большой долей вероятности будешь поступать именно в мед. Митя Платонов так и сделал. Нельзя сказать, что он с детства грезил о медицине и другой судьбы для себя не желал. Но когда ты учился читать по «Справочнику практического врача», когда все твои родственники за обеденным столом азартно обсуждают сложные диагностические случаи, по телику идёт «Доктор Хаус» и «Интерны», а сам ты, как тот профессор из анекдота с пробиркой мочи, небрезглив и внимателен, другой выбор тебе просто в голову не приходит. Поступив в медицинский, Митя благополучно преодолел ужасы анатомички, после которых отчисляется, по неофициальной статистике, каждый пятый студент. Он хотел специализироваться на хирургии и был очень благодарен родителям, которые «по блату» на месяц устроили его поволонтёрить-посанитарить в травмпункт к старому другу семьи Ивану Павловичу: безо всякой оплаты, но с неоценимой возможностью вдосталь понаблюдать за манипуляциями травматолога. Хотя к пациентам, конечно же, никто Митю не допускал. К началу второго курса он успел приобрести некий налёт цинизма, свойственный каждому медикусу. Но градус любых эмоций у него никогда особо не зашкаливал, парнем он был спокойным, замкнутым, привык держаться в тени и до сих пор предпочитал Интернету бумажные книги. Ну а то, что «тихие воды глубоки», как любила говорить мама, замечал в нём далеко не каждый. Да Митя и не нуждался в этом «каждом». У него был друг Серёга, ещё со школы, «невеста», как её полусерьёзно-полушутливо именовал папа, — Вика, учившаяся в том же меде курсом выше, родители и дед с бабушкой. Вот и весь Митин ближний круг. Больше он ни с кем тесно не сходился, хотя ни с кем и не ссорился. А то, что не помнил, как зовут соседей по подъезду, так что с того? Он был человеком вежливым и со всеми здоровался исправно. С парнем, вселившимся в квартиру этажом ниже, Митя тоже регулярно здоровался. Бросал мимолётное: «Привет!», видя, как тот курит на лестничной площадке, уткнувшись в свой планшет. А парень и вовсе ничего не отвечал, лишь кивал, на миг подняв глаза от планшета — очень тёмные, в тени густых ресниц. На втором этаже их дома не было балконов, вот ему и приходилось курить на лестнице. Не самая лучшая привычка, между прочим: табачный дым назойливо лез под чужие двери. Как-то Митя дожидался отца у подъезда, чтобы тот по дороге на работу подбросил его в институт. И краем уха услышал, как дворничиха громовым шёпотом рассказывает бабульке-соседке, кажется, с пятого этажа, о том, что квартирант-то, мол, у Семёновны — из этих, из «голубых». Потому что девушек совсем не водит и сам на девушку похож: волосы длинные и вообще «больно миленький». Митя только головой покачал. Миленький! Бабульки явно каких-то небабулькинских сериалов насмотрелись. Или у внучат Интернетов начитались, где «всегеи». Девушек не водит, ну и что? Митя и сам не очень-то водил к себе девушек. Он гулял с Викой по городу, добросовестно ходил с ней в кино, на спектакли и концерты, но до тусовок та тоже не была большой охотницей. И только иногда, если Митины родители уезжали на дачу, или девчонка, с которой Вика делила съёмную однушку, куда-нибудь надолго отлучалась, Митя с Викой встречались как следует. Он даже жил у неё по нескольку дней, приходя в собственную квартиру только, чтобы покормить кота Кузьму. А то, что парень со второго этажа был пониже ростом, чем высокий широкоплечий Митя, и волосы у него были собраны сзади в кудрявый хвостик, ещё не делало его ни девушкой, ни геем. Просто симпатичный парень, вот и всё. Но даже если гей — Мити это не касалось. С точки зрения общественной морали он, впрочем, вполне бабулек понимал, с точки зрения медицины такую форму сексуальных контактов тоже не одобрял, но, в конце концов, не в подъезде же сосед занимался своими гипотетическими предосудительными делами! В подъезде он только курил, и Митя уже подумывал о том, чтобы сделать ему замечание. Но натыкался он на курившего соседа редко. Лето незаметно закончилось, наступил сентябрь, Митя перешёл на второй курс и снова с головой погрузился в учёбу. Только в последнюю сентябрьскую субботу, когда родители уехали на дачу, он наконец собрался «задать корма скотине», как он это называл, и завеяться до понедельника к Вике. Он ужасно по ней соскучился. Вика тоже осталась в квартире одна: её подружка Тая отправилась на ролевую игру за город. Таких увлечений Митя никогда не понимал — сублимация какая-то! — но если это позволяло ему нормально встретиться с Викой, то и ради Бога. Можно было бы, конечно, пригласить Вику к себе, но та всегда стеснялась его родителей и даже в их отсутствие чувствовала себя скованно. Подумав об этом, Митя улыбнулся. Вика была такой трогательной при всей своей серьёзности и перфекционизме! Он и сам был ещё тем перфекционистом. Неужели и он казался Вике трогательным? Продолжая задумчиво улыбаться, Митя сосредоточенно отмерил Кузьме, рьяно вертевшемуся у него в ногах, двойную порцию «Роял Канина» для стерилизованных кошек, сменил воду в поилке и полез в холодильник. Вика любила мамино вишнёвое варенье больше какого-нибудь «Рафаэлло», а на «Рафаэлло» у Мити сейчас не было денег. Хотя он и старался подрабатывать, как только мог, вплоть до написания контрольных на сайтах для ленивых студиозусов. Он едва не упустил баночку с вареньем на пол, когда раздался громкий звонок в дверь. И ещё один. Не в домофон, а именно что во входную дверь: значит, звонил кто-то из соседей. К маме и к отцу соседи обращались часто. Весь дом знал, что Галина Александровна из шестидесятой квартиры никогда не откажется взглянуть на чьего-нибудь затемпературившего внучка, а Илья Петрович лучше, чем неведомые спецы в Интернете, растолкует, что такое блокада сердца первой степени, и расшифрует кардиограмму. Вздохнув, Митя подошёл к двери и спросил: — Кто? — Сосед. Из пятьдесят седьмой, — ответил незнакомый голос, и, уже отпирая дверь, Митя сообразил, что это тот самый парень с планшетом, куривший на лестнице. Гипотетический гей. Голоса-то его Митя никогда раньше не слышал. Впрочем, открыв дверь, он всё равно соседа не узнал. Тот низко надвинул на лоб козырёк тёмной бейсболки, поднял воротник куртки, да ещё и шарфом замотался чуть ли не до самого носа. Лишь глаза из-под козырька лихорадочно блестели. Простудился он, что ли? — Привет, — сказал парень куда-то в шарф, глухо и не совсем разборчиво. — Тебя же Митей зовут? А меня — Герка, — руки он, однако, не протянул. Обе его руки были глубоко засунуты в карманы мешковатой синей куртки. — Ты вроде как в меде учишься, да? Митя машинально кивнул, сразу почувствовав неладное. И следующий вопрос парня это неладное на сто процентов подтвердил. — У тебя обезболивающее есть? Сможешь укол поставить? — Кому? — после паузы уточнил Митя. — Мне. Ну конечно… Поскольку парень так и оставался за порогом, Мите следовало бы сразу захлопнуть дверь. Но он ровным голосом сообщил: — Наркотиков нет. Ты не по адресу. Парень издал какой-то странный звук — то ли хохотнул, то ли закашлялся — и прохрипел: — Если бы я ширялся, то и без тебя бы справился. Просто обезболивающее. Просто укол поставь. У меня нет, и я не умею. Звучало это логично, и Митя заколебался. — Кеторол подойдёт? — отрывисто спросил он. — Противопоказаний нет? Парень — Герка — мотнул головой: — Норм. — У тебя что, зубы болят? — снова поколебавшись, предположил Митя. Тот хмыкнул и выдавил: — В том числе. Всё это было крайне непонятным, а потому и неприятным, но Митя решился. Он вдруг почувствовал, что стоящий на пороге его квартиры парень действительно испытывает нешуточную боль. — Зайди, — неловко предложил он, хотя впускать такого подозрительного гостя в собственный дом ему ужасно не хотелось. — Лучше у меня, — исчерпывающе объяснил парень и сам прикрыл дверь, оставшись снаружи. Пациент оказался деликатным. Пожав плечами, Митя прошёл в комнату родителей и достал нужные ампулы и шприц-«двойку» из второго ящика комода, где у них всегда хранились медикаменты. Делать инъекции он, естественно, умел: что там уметь, простейшая манипуляция, которой мама обучила его давным-давно. Подумав, он прихватил с собою пузырёк со спиртом и ватные диски, сложив всё это хозяйство в найденный на кухне пакет. Сосед, привалившись к косяку, терпеливо ждал, совершенно зарывшись носом в свой шарф. Вампир на солнцепёке, да и только. Пока они спускались по ступенькам к его квартире, Митя отметил, что парень двигается медленно и скованно, хотя и не хромает. Зубы у него болят, как же! Уже у самой соседской двери Митю осенила новая догадка, и он немедля её озвучил, едва они вошли в квартиру: — Ломка у тебя, что ли? Несмотря на это вполне резонное предположение, Митя, как ни странно, ничуть не опасался соседа. Во-первых, тот был гораздо тщедушнее и ниже него ростом, а во-вторых, в самом деле явно страдал. Почему-то Митя не мог этого не чувствовать. Чужая боль висела в воздухе, как багровые закатные отсветы, попадавшие в крохотную прихожую через кухонное окно. Герка тщательно запер за собой дверь и повернулся к Мите, снова сдавленно хмыкнув: — Тебя на этом прямо клинит, да? Не нарик я и не ВИЧ-инфицированный, хоть и гей. — П-при чём тут это? — ошарашенно пробубнил Митя на такой внезапный каминг-аут, но тут Герка, коротко выдохнув, одной рукой стянул с лица шарф, а потом демонстративно удалым движением сорвал бейсболку. И Митя обомлел. В неярком закатном свете он отчётливо различил тёмные кровоподтёки, проступавшие на тонкой шее парня — с обеих сторон, будто кто-то его душил. И рот у него был не просто разбит — разорван, кровь запеклась по углам, превратив лицо в ухмыляющуюся маску. Губы раздулись. Никто теперь не смог бы назвать Герку «миленьким». Одни глаза остались прежними на этом изуродованном лице — огромные, затравленные, вызывающе уставившиеся на онемевшего Митю. Герка не менее театральным жестом зажёг в прихожей свет и стащил с себя куртку. С курткой, впрочем, театральщины не получилось, потому что действовал он только одной рукой, правой. Левая висела плетью. И обе руки от рукавов тёмной футболки до запястий были тоже изукрашены свежими багровыми кровоподтёками. — Ушиб всей бабки, — залихватски отрапортовал Герка и прищурился. Тут Митя очнулся и выдохнул: — «Скорую» надо! Не спуская с него глаз, Герка отрицательно покачал головой и отрезал: — Нет. Никакой «скорой». — Да ты очумел, — пробормотал Митя, не веря своим ушам. Он совершенно растерялся: парень явно получил серьёзные травмы и при этом не желал квалифицированной медицинской помощи?! — Нет, я сказал, — безапелляционно повторил Герка, сверкнув глазами. — Не хочу. Никаких «скорых». Никаких больниц. Ты сам можешь что-нибудь сделать? Такой идиотизм не укладывался у Мити в голове. Ему отчаянно захотелось наорать на этого несчастного придурка, обругать, встряхнуть за плечи... Но на нём и так живого места не было… — Я не могу в больницу, — глухо произнёс Герка, упрямо наклонив голову, будто бодаться собрался. — Просто осмотри меня сам, если шаришь в этом. И кеторол свой вколи. Пожалуйста. Я тебе заплачу, — добавил он, увидев, как Митя беспомощно шевелит губами, пытаясь подобрать нужные слова. — Иди ты… в пень! — разъярённо выпалил Митя, других слов так и не найдя. — Заплатит он! Я даже не врач пока… тебе в травматологию надо, рентген сделать… да мало ли что ещё! Ты что, идиот?! — Ничего не надо, — перебил его Герка, опершись на стену здоровым плечом. — И да, я идиот. Просто сделай, что сам сможешь, — голос его дрогнул. — Помоги мне. Пожалуйста. Ладно, без денег, раз уж ты такой… щепетильный Гиппократ, — он чуть покривил разбитые губы и опустил взлохмаченную голову. — Не могу я в больницу, говорю же. Честно, не могу. Он пробормотал всё это так быстро, словно боялся, что не успеет договорить, и жадно вбирал в себя воздух, делая паузы между словами. Митя собрался было отрезать, что отказывается от каких бы то ни было манипуляций, потому что не может брать на себя такую ответственность! Но поглядел на склоненную Геркину голову и, морщась, как от собственной боли, взял его под локоть здоровой руки: — Разуть тебя? — Сам, — коротко ответил тот, скидывая кроссовки. Митя последовал его примеру, и они наконец прошли в комнату — небольшую, заставленную древней, ещё советской мебелью, с громоздким телевизором в углу и пыльным даже на вид ковром на стене. Самым новым в этой захламленной комнате был разложенный диван с неубранной постелью и валявшимся там планшетом. — Ляжешь, может? — неуверенно предложил Митя, кивнув на диван, и Герка снова отрицательно мотнул головой: — Потом. Если лягу, то уже не встану. Завод кончится, — его разбитый рот снова дёрнулся в усмешке. — Поставь мне свой кеторол… и глянь, что там с рукой. И с рёбрами тоже. Болят. Он на мгновение прикрыл глаза. — В полицию, может, обратиться? — безнадёжно предложил Митя, раскладывая все принесённые медикаменты на колченогом столе рядом с диваном. Он мог бы и не спрашивать, зная, что получит в ответ всё ту же кривую ухмылку. Но от следующего вопроса всё-таки не удержался: — Знаешь этих... кто бил? Герка и тут ничего не ответил. Смолчал, глядя в пол. — Руки помою, — вздохнув, сообщил Митя и прошёл на кухню. Здесь всё тоже было более чем допотопным: двухконфорочная газовая плита, облупившиеся шкафчики, такой же облезлый холодильник «Бирюса»… И только микруха на холодильнике как-то выделялась из общего убожества. Герка купил её или хозяйка-старушка раскошелилась для квартиранта? Митя машинально думал обо всей этой ерунде, тщательно намыливая руки хозяйственным мылом, лежавшим на краю раковины. Думал, чтобы не думать о том, что же произошло с парнем, который дожидался его в комнате, сжимаясь от боли. Дожидался терпеливо, как раненое животное. — Послушай, но это же ужасно глупо и рискованно! Разве я могу всё как надо определить без рентгена… и потом, я же только на второй курс перешёл, — снова горячо и сбивчиво начал Митя, вернувшись в комнату, но осёкся, едва взглянув на бледное непроницаемое лицо Герки. Ясно было, что любые уговоры бессмысленны. Всё, что Мите оставалось делать — это попытаться как-то самому помочь этому сумасшедшему, пользуясь теми знаниями и навыками, которые он успел приобрести. Сперва следовало ввести кеторол, чтобы хоть как-то уменьшить боль. И определить, вывихнуто у Герки плечо или растянуты связки. Хорошо, если растянуты, а не разорваны. Вообще лучше было бы обколоть плечо новокаином, но его в аптечке не было. Закончился. Ладно, пока кеторол. Митя приготовил ватный тампон, аккуратно вскрыл упаковку шприца, надломил ампулу и начал набирать лекарство. Потом выпустил попавший внутрь воздух. Эти методичные действия хоть как-то его успокаивали. Герка продолжал коситься на него из-под спутанных прядей волос — вызывающе и моляще. Под этим взглядом Мите совершенно абсурдно вспомнилась прочитанная когда-то повесть, в которой к ветеринару заявился раненый волколак — фэнтези какое-то. Митя не помнил, чем оно закончилось, помнил только, что волколаку потребовалась не только инъекция, но и операция, во время которой он пришёл в себя и попытался ветеринара загрызть. Бредятина, в общем. Но Герка стоял, как вкопанный, держась здоровой рукой за край того же колченогого стола, и штаны спускать не торопился. — Это внутримышечный укол, — мягко, как ребёнку, объяснил ему Митя. — Инъекция в ягодицу. — А в руке что, не мышцы? — пробурчал тот, действительно, как ребёнок, и Митя снова оторопел. Что за дела? Он же сам просил сделать ему укол! А теперь что же? Стесняется? Уловив, наверное, Митино недоумение, Герка тяжело вздохнул и буркнул: — Ладно, я понял, док. Отвернулся и неловко затеребил пуговицу на своих джинсах, пока Митя растерянно стоял со шприцем в руках. Только сейчас он заметил, что Геркины измызганные джинсы, собственно, и держались-то лишь на этой самой единственной пуговице. «Молния» на них вообще разошлась. А трусы в весёленький цветочек сползли с худых бёдер вместе с джинсами — наверное, резинка на них лопнула. На бёдрах виднелись такие же багровые следы от пальцев, что и на шее — хоть отпечатки снимай. Вряд ли Герка об этом догадывался, утонув в испытываемой им боли. Всё это могло иметь одно-единственное рациональное объяснение. Простое и отвратительное. Похолодев, Митя проглотил промелькнувшую у него догадку вместе с комком желчи, застрявшим в горле, уверенно ввёл иглу в напрягшееся тело — до конца и плавно нажал на поршень шприца. Герка вздрогнул под его рукой и, едва дождавшись, пока Митя извлечёт иглу и прижмёт тампон к месту укола, поспешно поддёрнул джинсы. Головы он по-прежнему не поднимал, и рассыпавшиеся волосы скрывали его лицо. — Скоро подействует, — бесцветным голосом проговорил Митя, кладя пустой шприц на стол. — Потом можно будет ещё раз уколоть. Давай я тебя осмотрю. Герка послушно повернулся к нему, не сказав ни слова, и Митя осторожно стянул с него футболку. Как он и предполагал, под нею обнаружилась целая россыпь кровоподтёков — на плечах и на боках. Прикусив губу, Митя огляделся и подставил Герке табуретку. И отвернулся, чтобы не смущать его, но всё равно краем глаза видел, как он садится, невольно морщась. А потом так же бережно, но твёрдо пальпировал Геркины плечи, тонкие ключицы, выпиравшие под смуглой кожей рёбра. Как бы осторожно он ни действовал, Герка непроизвольно вздрагивал под его пальцами. Но молчал, глядя в сторону и сцепив зубы. — Здесь может быть перелом, — озабоченно сообщил наконец Митя, проведя пальцем вдоль длинного кровоподтёка на левом боку. — На снимке точно было бы видно. Ключицы тоже целы, но и тут нужен бы снимок. Крови в моче не заметил? — По почкам не били, — лаконично отозвался Герка, быстро глянув на него. Он сразу сообразил, что имел в виду Митя. — По голове тоже, так что сотрясения, наверное, нет. — Голова не кружилась? Не тошнило тебя? Сознания не терял? — уточнил Митя, нахмурившись, и осторожно повернул к себе Геркину растрёпанную голову, чтобы проверить, одинаковые ли у того зрачки. Наглядные уроки Ивана Павловича из травмпункта он запомнил отлично. Зрачки, слава Богу, были в норме. — Я вообще проблевался тут, когда вернулся, — не пытаясь высвободиться, ответил Герка. Ответил бесстрастно, как само собой разумеющееся. — Но не от сотрясения. Ребро, если сломано, само срастётся? — Должно, если неосложнённый перелом, — сказал Митя так же бесстрастно, несмотря на то, что ему опять хотелось отчаянно ругаться. И даже плакать. — Теперь плечо. Связки растянуты сильно, но вроде не порваны, опять же, насколько я могу судить. Блокаду бы новокаиновую. — Не хочу… снова колоть, — невнятно пробормотал Герка, закрывая глаза. — Хватит уже. Потерплю. Вот теперь… чего-то крыша поехала. Он пошатнулся на табурете, и Митя крепче сжал его горячие плечи, поддерживая, чтобы тот не свалился. — Это побочка от кеторола, — объяснил он и подхватил Герку на руки, осторожно перенося его на постель. Тот оказался лёгким, как подросток, и как подросток же, протестующе замычал. Характерец… — Лежи ты, не вредничай, — устало произнёс Митя, накидывая на него валяющееся в углу дивана скомканное одеяло. — Отдохни. Я пойду в аптеку, куплю бинтов и ещё лекарств. Надо же обработать весь этот… — он запнулся. — Пиздец, — подсказал Герка, облизнув свои запёкшиеся губы, искривившиеся в усмешке. Митя кивнул и, наконец, решившись, выпалил, отводя глаза: — Тебя изнасиловали? Мне надо точно знать, чтобы определиться с лекарствами. Герка тяжело помолчал несколько мгновений, глядя на него сквозь ресницы, а потом снова прикрыл глаза и хрипло вымолвил: — В два смычка, суки. Не думал, что ты сообразишь… ты же такой телёнок… правильный. Извини, — добавил он после новой паузы. — С тебя штаны прямо рвали, и синяки у тебя там… везде. Я же не слепой, — так же хрипло пояснил Митя, нисколько не обидевшись на «правильного телёнка». Его враз замутило от этого подтверждения. Ему так отчаянно хотелось ошибиться! Герка судорожно сглотнул, и на испятнанной кровоподтёками шее дёрнулся кадык. — Карточку возьми… в куртке у меня, — еле слышно прошептал он, не разлепляя подрагивающих век. — В кармане. Пин — сорок один тридцать. И ключи тоже возьми… там, на тумбочке. Митя взял карточку, ключи, запер за собой дверь и поспешил в аптеку. По сути, он уже понимал, что Геркиной жизни ничто не угрожает: ему сейчас надо было только обработать травмы и отлежаться, но всё, что произошло с ним, не укладывалось у Мити в голове. Теперь он понял, почему тот не хотел обращаться ни в больницу, ни в полицию. Даже девчонки — жертвы изнасилования — зачастую, судя по разным кул-стори в Сети, не находили нигде ни сочувствия, ни защиты, а уж он-то… Гей. Изгой. Это всё было до того омерзительно, что у Мити просто темнело в глазах от бешенства. Уже в аптеке он усилием воли отключился от этого, как выразился Герка, «пиздеца», немного подумал, рассматривая витрины, и пошарил в Гугле со своего смартфона. Он хотел было позвонить маме и посоветоваться, но тут же отказался от этого намерения. Герка был только его ответственностью, его пациентом. Митя продиктовал провизорше список медикаментов, сложил их в пакет и заторопился к дому. По дороге он спохватился и позвонил Вике — предупредить, чтобы не ждала. Господи, он совсем забыл о ней! — Прости, я сегодня не приду. Не смогу, — сообщил он честно и виновато, зная, что рассказать всё не сможет и ей. Герка стал не только его первым пациентом, но и первой врачебной тайной. Он отпер замок, вошёл в прихожую и сразу же с тревогой заглянул в комнату. Герка лежал там же, где он его оставил, только натянул повыше одеяло. Его скомканные джинсы валялись на стуле, а на полу виднелись мокрые следы, и Митя понял, что этот упрямец без него пошёл в душ и помылся. — А если бы в обморок грохнулся? — не выдержал Митя, но тут же осёкся. Он не представлял, что делал бы сам на Геркином месте, но совершенно очевидно попытался бы смыть с себя… всё происшедшее. Вместе с кожей. — Ладно, лежи. Лежи. Я пока руки вымою. Почти штука ушла на лекарства, — добавил он, спохватившись. — Знаю, — тихо отозвался Герка. — Эсэмэска пришла. Кто бы над Геркой ни изгалялся, у него не отобрали ни карточку, ни мобильник, и это было странно. — Ты один живёшь? — осторожно спросил Митя, вернувшись из кухни. — Угу, — пробормотал тот. — Сейчас один. Я из… неважно, в общем… приехал сюда… в политех поступил. Тоже… на втором курсе сейчас. На промке. Он говорил медленно, едва шевеля языком. Лекарство действовало. Но глаза у него были всё такие же. Раненые. Митя молча взял его за запястье, считая пульс. Пульс был хорошего наполнения, но частил. И рука горячая. Температура, неудивительно. Надо было или купить термометр, или домой за ним зайти. Митя решил, что сделает это попозже, и вытряхнул из пакета коробочку с капсулами ампиокса. В любом случае антибиотик надо принять. Так он и объяснил Герке, принеся с кухни стакан воды и глядя, как тот послушно глотает капсулы с лекарством. — Ты просто лежи, — опять попросил Митя, открывая пузырьки с хлоргексидином и левомеколем. — Не рыпайся, ладно? Я же врач. Он наконец сказал это вслух. Не только Герке, но и самому себе. И знал, что сказал истину. Вот так вот возвышенно, высокопарно, без всякого цинизма и ёрничества. — Тут зашить бы… — не утерпел он, заканчивая смазывать левомеколем Геркин рот, угол которого был порван так, словно парня взнуздывали. — Аккуратно, чтобы рубцов не осталось. Он никак не решался спросить, как же это всё произошло. Честно говоря, он просто боялся — и спросить, и услышать ответ. — Неважно, — отмахнулся Герка. — Пускай будет шрам. Лишь бы… весёлое место не порвалось на британский флаг. Кровь шла. И болит, зараза. Глаза его блеснули из-под ресниц — почти смешливо. Митя сперва не сообразил, о чём это он, но потом понял и изо всех сил постарался не покраснеть. — Наружный сфинктер — это поперечно-полосатая мышца, — рассудительно заметил он, продолжая размеренно промывать и смазывать Геркины ссадины. — Одна из самых прочных в организме. Состоит из трёх слоев мышечных волокон и является частью запирательного аппарата прямой кишки. Порвать её довольно сложно. Кровить могут трещины в слизистой оболочке. Повернись, я тебе на плечо повязку наложу. — И чего я в мед не пошёл, — вздохнул Герка, покорно поворачиваясь на бок и непроизвольно ёжась под Митиными пальцами, а тот принялся тщательно перебинтовывать ему плечо. — Всё бы выучил, как ты. Это же прикольно… а у меня в школе по биологии одни трояки были. Расскажи ещё что-нибудь. Можешь даже не про сфинктер, это совсем необязательно. Он хмыкнул. Митя знал, что Герка болтает всё это от неловкости… и ещё потому, что не может больше отмалчиваться. Это был хороший признак, насколько он мог судить, потому что при насилии страшнее не физиологическая, а психологическая травма. Если бы парень замкнулся, было бы хуже. — Мне легко давалась анатомия. У меня мама — педиатр, а папа — кардиолог, — поделился Митя. — Дедушка и бабушка — терапевты. А я хочу специализироваться на хирургии. Думаю, получится. — Получится, — без раздумий заверил его Герка, приподнявшись на локте и чуть поморщившись. И поспешно ухватил Митю за руку горячими пальцами: — Это что у тебя там? — Проктозан. Свечи с лидокаином, — пояснил Митя. — Это от геморроя третьей и четвёртой стадии… но я подумал, что как раз. — Правильно подумал. Дай… теперь я сам, — он выдернул у Мити из рук упаковку с проктозаном. — Я же не парализованный, так что... Ты пока ещё раз руки помой. Пожалуйста. Глаза его упрямо сузились. Митя поднял брови, вздохнул, но послушно отправился на кухню мыть руки. А когда вернулся, Герка поглядел на него из-под одеяла, натянутого до самого носа. Отвёл глаза и попросил, сбивчиво и хрипло: — Пожалуйста, ты можешь… можешь не уходить? Остаться? Я тебя уже достал, я знаю, и ты вовсе не обязан со мной нянчиться, но я… — он запнулся. У Мити снова сжалось сердце. — Ты меня не достал, я никуда не тороплюсь и до пятницы совершенно свободен. Как Кролик, — бодро закончил он, видя, как на запёкшихся Геркиных губах проступает самая настоящая улыбка, хоть и больно ему, конечно же, было улыбаться. — Жалко, что ты правильный, — сказал вдруг тот, отодвигаясь к спинке дивана. — Блин, ну почему?! Митя в замешательстве пожал плечами и неуверенно присел на край дивана. Он не понимал, откуда Герка взял, что он «правильный», но так ведь оно и было. У него всё ещё щемило сердце. — Я их знал, — вдруг быстро проговорил Герка, вскидывая на него запавшие глаза. — Ты спросил… так вот, я и правда их знал. Обоих. Понимаешь, мы вместе в одну качалку ходим… ходили. В качалке этой долбанной всё и… — он на секунду запнулся и горько покривился. — Мы даже не разговаривали раньше. Здоровались только. Они как-то поняли, что я… ну, что я гей. — словно в бреду, продолжал он, глядя в одну точку прямо перед собой, а не на Митю. — Они крутые, у них фирмы свои, тачки навороченные и всё такое… Эта качалка — она одного из них и была. Я думал, они меня и не замечают даже. А сегодня они бухие пришли. Я один там был. И они тренера выгнали, дверь заперли и стали ко мне подкатывать. Даже не подкатывать. Просто: «Давай, становись раком, пидор рваный». Это один… а второй: «Делай, красава, как дядя велит, целее будешь», — Герка закусил нижнюю губу, которая опять закровоточила. Он машинально утёр подбородок и хохотнул, как закашлялся: — Хозяева, с-суки! Хозяева! Но не мои. Если я гей, это не значит, что я шлюха. Я им так и сказал, и они тогда… они… Он снова умолк, тяжело дыша, и Митя крепко сжал его руку, тонкую и горячую. — Говори, — тихо попросил он, хотя ему было физически больно всё это слушать, а затылок леденел от ужаса и отвращения. Но надо было, чтобы Герка выговорился. — Заломали меня и оприходовали, короче. И по очереди мочалили, и вместе, — судорожно выдыхая, пробормотал тот, и распухшие губы его задрожали. — Выпустили потом, когда у них уже не стояло… и я ушёл. И пришёл к тебе… и вот. Всё. Но я не забуду, не думай. Я уже знаю, что я сделаю. — Гер… — не выдержал Митя, передёрнувшись, как от холода. Он тоже знал — точно знал, что сейчас скажет Герка. Тот яростно тряхнул головой. — Я, конечно, просто пидор рваный, да, но я их найду, — с силой вымолвил он, как что-то тщательно обдуманное и само собой разумеющееся. — По одному или обоих. Я ещё не решил, что сделаю и как. Спалю их тачки или качалку эту сраную, например. Но они спокойно жить не будут после того, что со мной сделали. Вот увидишь. Вот увидишь! Голос его сорвался на шёпот, и он наконец разрыдался, уткнувшись Мите в колени. А тот лишь беспомощно гладил его по спутанным волосам, сам прикусив губу до крови и дожидаясь, пока стихнут эти отчаянные хриплые рыдания. А потом он осторожно обтёр Герке мокрое лицо и устроил его на подушках поудобнее. — Я бы покурил, но, блядь, губы болят… — сипло прошептал Герка, глядя в сторону. — Я… не знаю, как я теперь трахаться буду. Наверное, никак. Сразу всё вспомнится. — Это пройдёт, — буднично сказал Митя и огляделся. — Где у тебя сигареты? А, вот. Кури прямо здесь. Хочешь курить — кури. Герка жадно затянулся сигаретой. — Я думал, ты скажешь, что мне незачем ни курить, ни трахаться, — заметил он, наблюдая, как Митя отворачивается от дыма. — Типа никотин вреден, СПИД не спит и всё такое. А? Он вызывающе сощурился. — Кстати, о СПИДе, — медленно произнёс Митя. — Эти двое… они… — С резиной были, — пробормотал Герка, снова враз поняв, о чём он. — Предусмотрительные, суки. Он закашлялся и сморщился от боли. — В общем, так. СПИД не спит, а ты спи давай, — строго распорядился Митя, вынув окурок у него из пальцев и затушив о край цветочного горшка. — Ложись и спи. Забудь это всё пока. Я не уйду никуда, ты не бойся. Герка озадаченно поморгал и слабо кивнул. Он как-то сразу обмяк, перестал ершиться и мгновенно затих, когда Митя закутал его в одеяло. «Завод кончился», — вспомнил Митя. Услышав его ровное дыхание, Митя прилёг рядом, не раздеваясь, и уставился в выщербленный потолок. Он точно знал, что будет делать дальше. Утром он уговорит Герку сходить с ним в травмпункт к Палычу, к Ивану Павловичу, чтобы провести рентген и доскональный осмотр. Пусть Герка как следует поправится. А потом… потом он поможет Герке во всём, что бы тот ни задумал — точно так, как уже помог. Зло не должно оставаться безнаказанным. «Спалю их тачки или качалку эту сраную, например. Но они спокойно жить не будут…» «Именно так, — тяжело и бесстрастно подумал Митя. — Именно так». Герка, не просыпаясь, положил горячую растрёпанную голову ему на плечо, и тогда Митя неловко его обнял.