Опер Haute Сouture

Разыгравшийся днём ветер под вечер только усилился, принёс с собой свинцово-серые тучи и обещание скорого ливня. Ветви растущего под окном вяза бились в стекло, заглушая монотонные щелчки настенных кабинетных часов. Погода — дрянь, и ощущения под стать. Тошно. Напряжение понемногу спадало, и на откате адреналина пришла мигрень, в висок будто ржавый шуруп вворачивали. Боль сбивала с мыслей, а подумать подполковнику Карпову, несомненно, стоило. О сегодняшнем театре одного актёра, к примеру. Кто там говорил, что не гонится за дешёвой популярностью? Забудьте. Хотя «дешёвой» её как раз не назовёшь. Продырявленная шкура — чересчур высокая цена за попытку козырнуть дерзкой лихостью. Несоразмерная. Не понимать этого он, конечно, не мог, но все равно попёр на готовый к выстрелу пистолет: импульсивный порыв оказался сильнее инстинкта самосохранения. Какого хрена? В таких случаях принято говорить: «Я не знаю, какой бес в меня вселился». Или: «Я был не в себе». Но подобная отмазка себя перед собой Стаса не устраивала. Требовалось вникнуть, разобрать, разложить на атомы мотивы поступка, а то ведь не ровен час... Если сегодня отмахнуться, пренебречь, то как угадать, что выкинешь завтра? Может, достанешь левый ствол и пойдёшь палить по неугодным, как в вестерне? Или того круче — напялишь синее трико и плащ, и ринешься причинять добро налево и направо? Кто тебя, супермена сраного, знает? А если серьёзно, Стас, — зачем? Парня надо было выручать, но почему таким диким способом? Пристрелил бы ублюдка, и вся недолга — ты бы успел, реакция опера — не барыге тягаться. Прикрыть своего — святое, но на кой чёрт грудью? А выстрелил бы урод, и что? Вот что? Лежал бы ты сейчас, Стасик, на холодном столе в прозекторской, весь из себя героический и остывший. И бирка на ноге. Красотенюшка. Тьфу! Голова болела нещадно. Стас покосился на шкаф, где в глубине полки за папками хранил бутылку виски, и отвернулся — не сегодня. Порылся в столе, вытащил блистер, с отвращением выщелкнул пару таблеток — дожил, проблему пилюлями заедаешь — и потянулся за стоящим на сейфе графином. Воды в графине оказалось на донышке, да и та мутная. Не твой день, Карпов. Отложив таблетки, Стас подхватил графин, вышел и, закрыв кабинет, отправился за водой к туалету. До цели он не дошёл, знакомые голоса заставили резко изменить маршрут. Стас оглянулся по сторонам и замер за углом, встав так, чтобы не попасться на глаза разговаривающим в курилке. Подслушивал? Да, бросьте! Начальство не подслушивает, начальство — осведомляется. Обязано осведомляться, ага. — …и это… «жизнь перед глазами пронеслась», «я умру, а все останутся» — херня полная. Чушь! Ничего я не чувствовал. Ни-че-го, понимаете?! Как будто меня УЖЕ нет! — в голосе Степнова до сих пор были слышны отголоски недавней растерянности. — А чего ж не стрелял? — Да я… Ну, в общем… — Погоди. Ты что, никогда… Не приходилось в людей стрелять, да, Санёк? Не все ещё мозги пропил, Антошин. Всё верно — личный счёт Степнова пока не открыт. Аж завидно. — Да причём здесь… Ведь Стас… такой риск... Под пулю… Зачем?! Во-во. Зачем? — Вот сам бы у него и спросил, — насмешливо хмыкнул Денис. — Ага, у него спросишь… Нет… Ну, реально… Стас он… Он всегда такой… Ёбнутый? Ну, давай. Скажи! — … отчаянный? Отчаянный? О, как. — Карпов может, — подтвердил Антошин. — Дело Авдеева, Серёга, помнишь? Мы с ним тогда подрезанный Васин ноут искали, и Стас точно так же одного МЧС-ника сделал. Правда, там нож был, а не ствол… — Ой, да ладно тебе, Диня, — недовольный, презрительно-резкий тон Глухарёва выдавал его с головой. — Нашёл героя. Очередное шоу. — Думаешь? — Да тут и думать нечего. Тогда — нож, сегодня — пистолет, а в следующий раз на гранатомёт грудью ляжет, лишь бы всем доказать, какой он крутой. Стасика хлебом не корми — дай на публику повыделываться. Понторез дешёвый! — Повыделываться?! — в голосе Степнова отчётливо слышалось неожиданное, но от этого не менее искреннее возмущение. — Да он мне жизнь спас! — Саша, не будь наивным! Сдалось ему твоё спасение. Всё, что Карпов делает, он делает исключительно в своих интересах! Не ради выгоды, так ради показухи, третьего не дано. А все вокруг должны восхищаться и в рот смотреть. Для него люди — пешки. Сегодня он тебя спасает, а завтра, чуть что не по его — в бараний рог скрутит. Карпов — адреналиновый маньяк, хоть у кого спроси. Ему что своей, что чужими жизнями рискнуть — всё равно что торчку дозой вмазаться. — Ага, точняк. Карпов конченый псих, — охотно поддакнул Антошин. Козлина. — Ну! А я про что? Он больной на всю голову. У психиатров даже термин такой есть — «параноидная психопатия». Психопат он и есть. Спасибо, доктор Фрейд. Я запомню. — Парано… Блядь! Вы… Вы чё несёте?! Сами вы психи! Стас меня от пули закрыл! Собой закрыл, слышите?! Ого. А пацан-то всерьёз разозлился. Ну и ну… Чудны дела твои, господи. — Ой-ой-ой. Бедного Стасика обидели. Тебя послушать, так он просто святой. Ты в него не влюбился часом? Так. Похоже, пора вмешаться. А то, как бы Саша дров не наломал. Но вмешательства не потребовалось. Голос Степнова, ещё секунду назад такой страстный, резко похолодел: — Глухарёв, хрен с пальцем не путай. Пешки, говоришь? Шоу? А ты сам-то? Леди Гага, блин. Или думаешь, я не в курсе, сколько раз тебя Стас выручал? Тебя, Ирину Сергеевну твою, про Антошина вообще молчу. А вы его в благодарность дерьмом? И кто вы после этого?! — Да мы же о тебе заботимся, дурак! — возмутился Антошин. — Ну да, заботитесь! Погибла рыбка от такой заботы! А насчёт Стаса… Вас просто жаба душит. Завидуете и на говно исходите, потому что оба и мизинца Карпова не стоите. Пошли вы! Стас услышал удаляющиеся шаги, а затем в глубине коридора громко хлопнула дверь. — Нет, ну ты видел, Серёг?! — продолжал пыхтеть Антошин. — Смелый какой. Оборзел малец. Карпов его, походу, укусил: процесс превращения в вампира налицо. — Не смешно, — мрачно оборвал его Глухарёв. — Пропал парень. Жаль… Ладно, пошли в кабинет, незачем здесь отсвечивать. *** Стас неспешно дошёл до туалета, набрал воды, вернулся в кабинет и… с трудом сдержал желание запустить полным графином в стену. Нет, Карпов. Посуду ты бить не будешь. Нарочито медленно, контролируя каждый жест, аккуратно поставил графин, набрал воздуха в лёгкие и, вернувшись к столу, опустился в кресло. Замер на несколько секунд, задержав взгляд на лежащем поверх бумаг блистере. Сжал челюсти и сделал себе поблажку — резко, зло смахнул таблетки в мусорную корзину. Повернулся к шкафу, достал припрятанный виски и, свернув крышку, сделал жадный глоток прямо из бутылки. Не почувствовал ни вкуса, ни запаха, точно не виски пил, а воду. Воду, которая не могла затушить выжигающее изнутри бешенство. Казалось бы, ерунда — очередной выплеск желчи злопамятного говнюка. Плюнуть и забыть, его порой и не так склоняли. У Глухаря фантазии не хватит подобные перлы изрыгнуть. Из оскорблений в адрес Карпова можно словарь составить, а при желании и диссертацию защитить. «Креативно-творческий подход к применению ненормативной лексики». А тут какая-то унылая банальщина. Мелко, Хоботов! Мелко-то мелко, а задело… Раздражение, глухое и невнятное, после услышанного усилилось кратно, словно днище корабля ракушками, обросло именами и фактами. Стоило пару минут постоять за стенкой, и, вуаля! — Стасик Карпов готов разбивать графины и головы. Бесит сегодняшняя операция, три часа как закончилась, а всё равно бесит. Интуиция не сработала, подвела. Результат — ошибка и, слава богу, что не фатальная. Бесит чужое легкомыслие. Ткачёв, весельчак херов: к какой опасной теме не пристегни, какое попадалово не случись — брови нахмурит, а через секунду уже паясничает и скалится, и на все неприятности клал с прибором. Ничего его не берёт, будто девять жизней у полудурка. Бесит. И Юрец бесит. Какого рожна дружку потакает? Тот к Степнову уже в открытую лезет, а этот только перед операцией и задёргался, Воронова подписал своё сокровище охранять. А остальное, значит, не важно? Невозмутимый как Будда, словно чужих мужиков лапать в порядке вещей. Или хочет посмотреть, во что это выльется? Судьбу подрочить решил? Фаталист грёбаный. Антошин… Про Антошина и думать не хочется, так давно бесит, даже странно, что жив до сих пор. Пожалел тогда, спустил на тормозах — получай! Жалко — оно, Стасик, у пчёлки. Каких ещё пакостей от этого Иуды ждать, знаешь? Не знаешь. То-то. А они будут. И пакости будут, и подставы. Тут и бабки-колдуньи внуком не надо быть. Стас сделал глоток, со стуком поставил бутылку на стол и разжал вцепившиеся в горлышко пальцы. Вкус виски по прежнему не ощущался, зато у злости появился ощутимый кислый привкус досады. «Понторез… маньяк… психопат…» Глухарёв, сука, никак не угомонится. Вчерашнего внушения, стало быть, недостаточно? Напрасно ты, Карпов, не вмешался. Надо было выйти в курилку, полюбоваться, как вытянется его резиновая рожа. Сказал бы пару ласковых, пусть бы Саша ещё раз увидел, кто… Стоп! Ещё раз? Погоди-ка, Карпов… Выходит, тот порыв на рынке был не таким уж спонтанным? Ты не просто его из-под пули убирал, ты… покрасоваться решил?! Чтобы мальчишка увидел… О. Твою-ю мать! Внезапная догадка оказалась настолько ошеломляющей, что Стас невольно оторопел, завис, пялясь в стену остановившимся взглядом. И психуешь ты от того… от того, что Глухарёв тебя перед Сашей... «...доказать, какой он крутой», «…восхищаться и в рот смотреть». Ты Степнову что… понравиться хочешь? Так всё! К чёрту! Хватит на сегодня. Стас резко отмер, сунул бутылку на полку, достал из шкафа пальто и покинул отдел, решительно пообещав себе выкинуть из головы откровенно бредовые мысли.