Опер Haute Сouture

— Ну что, зашёл? — равнодушным тоном спросил Юра. — Да погоди ты, только дверь открыли, — буркнул Воронов. В наушниках как раз послышался тягучий голос Ткачика, его ехидный смешок. Слышимость была отменной, эта партия «жучков», как всегда, по случаю добытая Пономаренко через знакомых, оказалась весьма высокого качества. Создавалась полная иллюзия присутствия, Дима легко представил себе, как Пашка с видом опытного любителя «клубнички» заходит в квартиру, болтая разную чепуху и излучая нагловатое обаяние. — И вообще, Юрец, у тебя смена закончилась, топай до хаты, чего тебе здесь отсвечивать? — поправляя наушники, добавил Дима, но ответа не услышал и обернулся. Воронову показалось, что его лучший друг сидит как-то странно, слишком скованно или настороженно. Он ещё удивился — с чего бы это? Рядовое задание, никакой тебе опасности, подумаешь — поставить пару «жучков» в борделе. Тем более Ткачёву, который в подобных заведениях чувствует себя как рыба в воде. Тот ещё специалист широкого профиля. И только задним умом до Воронова, кажется, дошло, почему дружбан домой не торопится, а сидит после целой смены, да ещё такой непривычно молчаливый. Он ведь наверняка сам хотел бы послушать, так сказать, из первых ушей, что там будет происходить. А попросить — жаба давит, или опасается насмешек. Но у Димы в тот день было отличное настроение, поэтому он решил не вредничать. — Да на, сам слушай своего Ткачика! — Воронов снял с себя здоровенные наушники и нахлобучил их на уши друга. Он ещё хотел как-то грубовато, в своей манере подбодрить Пономаренко, сказать, что с этим оболтусом Ткачёвым ничего не случится, а даже если что, то они рядом, делов-то тут добежать. Но не сказал. Услышав знакомый голос, усиленный импортной спецтехникой, Пономаренко отключился от внешнего мира, полностью обратившись в слух. Воронов укоризненно покачал головой, больше для себя, потому что его точно никто не видел, и с удобством откинулся на спинку кресла. Ему здесь предстояло торчать целую ночь, слушая нехитрый набор звуков из борделя, а Юрец наверняка смоется домой, как только Ткач выйдет из подъезда. Задумавшись о своих делах, Дима слегка отвлёкся от напарника, а когда снова повернулся к нему, глазам своим не поверил. И этот человек ставил себя в пример как образец выдержки! Глаза Пономаренко горели нехорошим огнём, словно перед ними крутили невидимое остальному миру кино с захватывающим сюжетом. Юрец шумно дышал, как обычно наливаются яростью перед дракой, на лбу выступила испарина, а пальцы правой руки намертво вцепились в пряжку ремня. Ниже Дима просто смотреть не стал, пытаясь сберечь хотя бы остатки иллюзий. «Что ж... — подумал он. — Значится, так и запишем: тебе, Ткач, не в уголовном розыске, а в службе «Секс по телефону» работать. Успех гарантирован». Хорошо, что всё когда-то заканчивается. Ткачёв вышел из подъезда вразвалочку, как хорошо потрудившийся человек идёт на заслуженный отдых. Разумеется, он не стал подходить к их машине, из окна за ним могли наблюдать. Прошёл мимо, даже не взглянув в их сторону, и свернул за угол. Но тут же зазвонил телефон Воронова, и на экране высветилась жизнерадостная Пашкина физиономия. — Ну, всё нормально. Оба «жучка» я поставил, один в гостиной, второй непосредственно на рабочем месте. Теперь ждите, когда Зотов приедет и сам на себя компромат наговорит. Удачной охоты. А я домой. — Не, погоди, — с ехидной улыбочкой сдал друга Дима. — Тут с тобой очень хотят пообщаться. Много вопросов накопилось. Юра уже стянул с головы наушники и вручил их напарнику в руки. Зло выдохнул, так что скулы заострились, неразборчиво пробормотал что-то сквозь зубы и вышел из машины, хлопнув дверцей. — Беги, Ткач, — хмыкнул Воронов в трубку и отключился. У него впереди была ночь дежурства, а эти двое пусть разбираются сами. Что-то подсказывало ему, что Пашка компенсирует Пономаренко некоторые временные неудобства при ходьбе. *** Миша Зотов с детства точно знал, что его папа — самый лучший. Самый сильный, самый умный, а как же иначе? Правда, приходил папа не чаще двух раз в неделю, но Миша знал причину: у папы очень важная работа. А ещё папа куда больше времени проводил с мамой Миши, а его в такие дни укладывали спать пораньше. Пока он был совсем маленьким и несмышлёным, Миша считал такое положение обычным, но со временем стал взрослеть и кое-что понимать. Ему требовалось больше внимания отца, и он готов был отстаивать своё право, даже оттесняя мать. Воспитанный больше мамой и бабушкой, вечно беспокоящимися о хрупком болезненном мальчике, Миша сумел в полной мере оценить, насколько удушающей может быть женская любовь. Общение с редко бывающим отцом порой казалось глотком воздуха в затхлой атмосфере дома. Властный, не терпящий возражений по пустякам, приходящий папа в считанные минуты наводил порядок, раздавал указания и поручения. Среди всех своих забот он находил время следить за воспитанием сына. Видно, понимал, что отдавать такое ответственное дело полностью на откуп женщинам значило бы совсем испортить мальчишку. Избалованный Миша пробовал по привычке капризничать с отцом. Но если мать и бабушка до сих пор велись на его нытьё и топанье ножкой, то папаша не собирался ни секунды терпеть подобное поведение. Маленький домашний тиран впервые в жизни получил по заднице, а заодно накрепко усвоил прописную истину: есть люди, с кем можно показывать характер или выпендриваться, а есть те, с которыми лучше такого никогда не делать. Отец продолжал и дальше воспитывать Мишу по-своему, нередко шпынял, но исключительно по делу. И даже если когда-то мелкому шкодному засранцу очередная плюха казалась жуткой несправедливостью, то став постарше, он в полной мере оценил как вред от маминой бесхребетной покладистости, так и пользу отцовской тяжёлой руки. Сделал Миша для себя в детстве и ещё один важный вывод: каким бы он ни был хорошим мальчиком, папа от этого чаще приходить не будет. А даже когда придёт, всё равно мама получит намного больше его внимания. Если же специально сделать что-то не так, где-то накосячить, то папа займётся воспитанием, а, значит, больше внимания уделит родному сыну. Миша впитывал в себя каждой клеточкой отцовскую модель поведения. Именно она казалась ему правильной до безупречности. Он мечтал вырасти таким же сильным, умным, властным — не раз слышал, как отец разговаривал с кем-то по телефону приказным тоном, с полной уверенностью, что его послушаются. В сравнении с отцом все окружающие Мишу женщины проигрывали заранее и с разгромным счётом. Мягких, нерешительных, вялых, их легко было обвести вокруг пальца. Они были слишком безвольны и капризны, и для Миши не было обиднее упрёка, чем уподобление им. Но самое главное — они были слишком глупы, чтобы оценить его ум и собственную ничтожность. Миша довольно рано стал чётко осознавать, что он умнее окружающих. И не так уж много времени потребовалось, чтобы понять: демонстрировать это всем и каждому бессмысленно, а порой и опасно. Ему невыносимо было находиться рядом с людьми ограниченными, но он приучался скрывать своё недовольство. Ещё и поэтому редкие встречи с отцом становились для парня отдушиной, тогда он мог ничего не скрывать и просто быть самим собой. Да с отцом его скрытность и уловки не прокатывали, папа не за красивые глаза выслужил свои погоны, а потому что умён был незаурядно и в людях разбирался. Сына своего он видел насквозь, и хотя нещадно гонял за вредный нрав, признавал, что парень совсем не дурак. Может быть, такой контраст среди близких людей породил в Мише тайную, тщательно скрываемую, но всё же отчётливую тягу к людям умным и сильным. Он всех знакомых невольно сравнивал с отцом и понимал, что подавляющее большинство с ним и рядом не стояло, ни по уровню интеллекта, ни по силе характера. Конечно, во время учёбы Мише приходилось общаться с кем придётся, да и по работе он себе коллег не выбирал, но в личную сферу никаких придурков допускать не собирался. Папино воспитание не прошло бесследно — Миша теперь искал себе крепкую властную руку, которая могла схватить его за шиворот, достойную обожания и поклонения личность, которой он мог бы подчиняться с тайным восторгом и блаженной покорностью. Он считал, что мог бы заслужить внимание такого человека, его похвалу, уважение и, как высшую точку, — восхищение. От подражания отцу Миша перешёл к следующей стадии осознания своей природы — он хотел не просто конкурировать с матерью за его внимание, он хотел победить её в этой борьбе. Хотел принадлежать тому, кто заведомо сильнее, склониться перед ним, принять его власть над собой. Резонно предположив, что внизу искать нечего, а все умные и сильные давно выбились в начальники, на службе Миша быстро проявил себя хорошим работником, грамотно засветившись перед руководством. К своему жесточайшему сожалению, в верхах он тоже не смог найти то, что так долго искал. На первом этапе общения с начальством Зотов получил одно разочарование в полковниках с генералами — старые пердуны не отличались умом и не собирались им восхищаться, хоть бы он из штанов вывернулся. Зато Миша открыл, что они многого боятся, их можно довольно легко ухватить за яйца и аккуратно, одними намёками дёргать за компромат, добиваясь своего. С ними оказалось интересно играть, искусно интригуя, и получать желаемое хитрыми обходными манёврами. Только Мишиной натуре этого было мало. Он жаждал горящей страсти, сильных острых ощущений, и не только для мозга, но и для тела. А их не было. Конечно, Михаил встречался с девушками и даже имел определённый успех — парень он был видный, уверенный в себе, любил модные шмотки, посещал дорогие рестораны и клубы. Но ему эти отношения не приносили ничего, кроме кратковременной разрядки. И с девицами он мог только встречаться, но никак не жить вместе — уже через пару дней плотного общения у него сводило скулы от их тупости. Пробовал сближаться с парнями — исключительно в верхней позиции, но и такой расклад его не устроил. Он не мог долго общаться с людьми ниже себя по интеллекту. Оставался последний вариант — лечь под кого-то, но нужных кандидатур не наблюдалось. Пришлось искать эрзац, примерно подходящую замену, чтобы на время обмануть мозг и получить хотя бы временную разрядку. Таким выходом для него стал его собственный бордель с уже правильно обученными девочками.