Доля закономерных случайностей

Саратов, май 1971 года.

Кукол дёргают за нитки, На лице у них улыбки, И играет клоун на трубе. И в процессе представленья Создаётся впечатленье, Что куклы пляшут сами по себе. Ах, до чего ж порой обидно, Что хозяина не видно: Вверх и в темноту уходит нить. А куклы так ему послушны, И мы верим простодушно В то, что кукла может говорить.

Солнце палило невероятно даже для мая. Удушливый, пыльный жар, казалось, стремился расплавить мозги немного сонно движущихся по городу людей. Особенно удивительно это было и потому, что ещё несколько дней назад термометры показывали совершенно адекватную для этого времени температуру. И первомайский парад, и День Победы прошли хорошо, но вот после май словно сошёл с ума, стремясь зажарить бедных людей, которые понятия не имели, как спасаться от этой напасти. Тем не менее возле роддома, как всегда, толпилась уйма народа. В основном, конечно, это были новоиспечённые папаши, стремящиеся хотя бы каким-нибудь образом посмотреть на своих появившихся на свет кровинок. Но в этот ужасающе жаркий и уже недвусмысленно напоминающий о грядущем лете день количество суетящихся и взволнованных людей просто зашкаливало. Во-первых, потому, что это был день выписки и обычный подряд папаш разбавили друзья и родственники, пришедшие разделить с молодыми родителями их радость. А во-вторых, потому что сегодня выписывали ребёнка, уже месяц как держащего оба Дозора в нервном состоянии постоянной готовности ко всякого рода сюрпризам. И помимо родственников и друзей Городецких, около дверей роддома толпились Светлые и Тёмные, бдительно ведущие дозор территории и перебрасывающиеся друг с другом неприязненными взглядами. Выставить наблюдение за роддомом первым решил Романов, предполагая, что тот Тёмный, который и заварил всю эту кашу, непременно должен снова объявиться. Кроме того, его очень насторожила внезапная сговорчивость обычно ершистого и до идиотизма упрямого Рамзана. Мало того что после их визита и изучения странной капсулы, в которой находился младенец, глава Дневного Дозора отказался от любых требований и торга в отношении своей весьма перспективной ведьмы, так он даже расстарался выделить Городецким охрану от Дневного Дозора. И на капсулу не претендовал, при условии, что Романов не прикоснётся к ней до выписки ребёнка. А потом он готов предоставить её в полное распоряжение Светлых. Сандро видел жадный и восхищённый блеск глаз Тёмного, а потому сразу насторожился из-за таких странных условий и аттракциона неслыханной щедрости, особенно когда выяснилось, что младенец и правда потенциальный Иной. Понятно, что сейчас из-за его возраста было невозможно определить, к какой стороне он более расположен, но всё же Романов решил очень внимательно наблюдать за мальчиком, ибо Рамзан вполне мог наплевать на запрет инициации до двенадцати лет, установленный Инквизицией. Одна из странностей подозрительного альтруизма Рамзана объяснилась после того, как капсула удивительным образом рассеялась в Сумраке, едва младенец покинул её безопасную утробу. И хотя Александр Михайлович облазил каждый сантиметр в районе не только палаты, но и роддома, следов того, что дивный артефакт перемещали и злодейски увели из-под носа, он не нашёл, а потому обращаться с претензией к главе Дневного Дозора, нарушившего уговор, было бессмысленно. Он не стал передавать Василевскую Инквизиции. Вместо этого отправил доклад Гесеру, описав странные события, и со дня на день ждал ответа. Всё-таки именно Пресветлый подписал никому не известной ведьме разрешение на магию такого высокого уровня. Была ещё одна странность. Несмотря на то, что на Василевскую по-прежнему не действовала никакая магия, Романову удалось пролезть к ней в сознание и память и увидеть произошедшее. Лицо Тёмного было видно не слишком чётко, ибо она почти не рассмотрела его. А вот практически стёртые воспоминания, которые больше походили на сон (судя по мнению самой ведьмы) — она перед пробуждением видела саму себя, только моложе и красивее, — показались ему весьма занимательными. Альтер-эго погладило Варвару по волосам и сказало, что она должна сегодня использовать свою лицензию. После этого перед глазами вспыхнула аура жертвы. Александру Михайловичу пришлось потратить неделю, да ещё разрядить два довольно редких артефакта, чтобы добыть эти крохи из Василевской. То ли факт, что собственный шеф оставил её на произвол судьбы, совсем вверг ведьму в прострацию, то ли нечто другое, но после той истерики она стала равнодушной и безэмоциональной, абсолютно не реагируя на любые действия, которые над ней осуществляли. Подобное Романов видел впервые. Сам же товарищ Авсанов во всей этой ситуации руководствовался приказами с самого высшего уровня, что тщательнейшим образом скрывалось, и выбора у него, разумеется, не было. Он до сих пор помнил своё ошеломлённое молчание, когда бледная до синевы секретарша, милейшая ведьмочка Лизонька, благоговейным шёпотом, нервно переминаясь на трясущихся ногах, доложила ему, что звонят ОНИ. Лизу должно было серьёзно замкнуть, чтобы назвать кого-то в третьем лице, и когда он наконец добился от неё ответа, единственное, что она выдавила: звонят из Москвы. Когда он услышал в трубке голос главы всех Тёмных СССР, то непроизвольно подскочил со стула, замерев около своего телефона. Завулон был сух и немногословен, чётко дав указание не перечить Романову ни в чём и ни в коем случае не трогать капсулу, а также установить за ребёнком наблюдение. Рамзан был наслышан о главе московского Дозора, поэтому нисколько не удивился, что тот узнал о капсуле и инциденте раньше его самого. Поэтому желание увидеть чудо-ребёнка, который заинтересовал даже Самого, стало непреодолимым. Непонятно, чего именно он ожидал, да только сопляк выглядел совершенно обычно, разве что был невероятно маленьким даже для новорожденного младенца. Романов и Авсанов оба стояли под деревом, наблюдая, как радостно загалдела небольшая группа людей, которые, очевидно, пришли порадоваться пополнению в семье Городецких. Впереди стоял высокий и худощавый молодой человек с русыми волосами. Несмотря на жуткую жару, он был одет в горчичного цвета костюм и рубашку с узким красным галстуком. В руках он держал огромный букет красных гвоздик, завернутых в громко шуршащий целлофан. Выражение лица у него было самое идиотское, впрочем как у всех присутствующих здесь молодых папаш. Он нервно размахивал букетом, попеременно вытирая с лица крупные капли пота большим клетчатым платком. Ближе всех к нему стояла невысокая женщина средних лет в светлой длинной юбке и с аккуратно собранными в «гульку» волосами. Лицо у неё было спокойным, почти безмятежным, и она периодически легко касалась локтя мужчины в костюме. — Успокойся, Серёжа. Они скоро появятся, — говорила она. Самым удивительным было то, как безошибочно эта маленькая женщина вылавливала из всей толпы сотрудников Дозоров, провожая их тревожными взглядами. Рамзан прищурился и негромко спросил: — Сандро, а ты проверял бабку сопляка? Александр Михайлович привычно поморщился от нарочитой фамильярности оппонента. — Да. Она потенциально Светлая, причём совсем не слабая. Но отказалась от инициации по религиозным убеждениям. Рамзан коротко рассмеялся. — Вот так-то. Была бы Тёмной, точно бы не отказалась, а так… Ну, ваше несчастье — наша победа. Хотя, если подумать, среди Тёмных тоже полно было религиозных фанатиков. Половина человеческой Инквизиции состояла из них. Романов хмыкнул. — Ты не сравнивай. Можно подумать, мы с тобой не понимаем, что в той ситуации речь абсолютно не шла о божественных идеалах. А вот о дармовом жертвоприношении, на которое наша уже Инквизиция смотрела сквозь пальцы из-за человеческого фактора этой структуры, – это да. В дверях показалась Людмила Городецкая, держащая в руках туго запелёнанный до самых глаз свёрток. Парень в костюме рванул ей навстречу, улыбаясь до ушей. — Вас гьавуни рукъ гьабула, яс гьаюни рукъ биххула*, — негромко сказал Рамзан. — Зачем он принёс своей женщине гвоздики? — А по-твоему, должен был притащить ей курч**? — рассмеялся Романов. Авсанов фыркнул. — Это точно было бы полезнее. Даже я знаю, что эти странные цветы обычно приносят на кладбище для покойников. И ты взгляни, как они запеленали мальца. Они же придушат его, да ещё в такую погоду. — Гвоздики на самом деле не траурный цветок, да будет тебе известно. Это даже своеобразный символ — христианское понимание любви. По древней легенде, гвоздика расцвела в тот самый день, когда родился Иисус. Романов не смог сдержать в голосе снисходительных ноток. Рамзан, разумеется, понял шпильку и недовольно засопел. Отец семейства неловко сунул цветы тёще и взял в руки свёрток, улыбаясь в объектив фотоаппарата, которым его снимали друзья. Потом опомнился, передал ребёнка Люде, взял цветы и протянул жене, которая, громко рассмеявшись, передала сына новоиспечённой бабушке и взяла цветы у мужа. Отовсюду неслись громкие пожелания счастья, здоровья и всяческих благ ребёнку и родителям. Людмила на фоне остальных женщин выглядела не в пример свежей и отдохнувшей, словно не ребёнка родила, а в санатории отдохнула. Она то и дело ловила на себе завистливые взгляды окружающих её женщин. Наконец, когда галдящая кавалькада двинулась вперёд, кто-то из друзей Городецких крикнул, что молодых родителей ожидает машина, ибо его двоюродный брат любезно согласился отвезти их домой, чтобы они не толкались по общественному транспорту с ребёнком в такую адскую жару. Главы Дозоров отправились по своим штаб-квартирам, и лишь Верханов с одним из Тёмных должны были сопроводить Городецких до самого дома, двигаясь за ними на такси, которое заранее было приготовлено именно на этот случай. Просторная новенькая волга безмерно удивила и обрадовала молодых родителей. Бабушку посадили вперёд, около водителя, а Городецкие вместе с другом семьи сели назад. Едва машина тронулась, Надежда Игоревна ощутила смутную тревогу. Она неловко завертела головой, пытаясь понять, отчего ей так неуютно. По коже бегали мурашки, и, казалось, каждый волосок вставал дыбом. Она повернула голову и встретилась взглядом с холодными серыми глазами водителя. — Артур, на Чернышевского гони! — крикнул молодой человек, но Люда его перебила: — Какой «гони»? У нас младенец в машине, — она мягко улыбнулась худощавому, коротко стриженному парню с несколько острыми, хищными чертами лица, показавшимися ей — очень смутно — знакомыми. — Не переживайте. Я, когда хочу, могу быть очень деликатным, — приятным голосом сказал водитель, которого друг Сергея назвал «Артуром». Он с любопытством смотрел на свёрток. Они мягко тронулись. Артур не обманул. Водил он очень умело. Но Надежда Игоревна, сидящая рядом с парнем, нервно подскакивала всякий раз, как взгляд «доброго самаритянина» случайным образом скользил по ней. Наконец, не выдержав, она тихо спросила, пока молодёжь на заднем сидении охала над Антоном: — Вы ведь не брат Егора? Юноша улыбнулся, но улыбка не коснулась глаз. — Нет. Надежда Игоревна украдкой сжала крестик, спрятанный под рубашкой. — Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих***, — беззвучно зашептала она. «Родственник» Егора сухо улыбнулся. — У меня нет намерений причинить вред вам или вашей семье. Не волнуйтесь, прошу вас. Сидящий за рулём Завулон попытался максимально по-человечески успокоить излишне возбудившуюся от его присутствия женщину. Она могла бы быть очень сильной Светлой, не меньше первого уровня, если бы инициировалась. И то, что она смогла почувствовать в нём Иного, несмотря на его маскировку, которую прохлопали даже дозорные, бдящие около роддома, лишь подчёркивало это. А когда она решила прочитать молитву, так и вовсе растормошила Сумрак. Эти слова сами по себе имели силу, а при чтении их Иной, даже потенциальной, могли вызвать совсем не слабую реакцию. Которая абсолютно не нужна была Завулону, особенно когда позади ехали дозорные. Он знал, что показываться около Городецких было плохой идеей, особенно сейчас, когда, по словам его будущего воплощения, саратовские Дозоры пребывали в состоянии паники. Но очень уж хотелось посмотреть на ребёнка, заставившего его самого вернуться в прошлое, несмотря на то, что его двойник совершенно недвусмысленно дал ему понять, что подобное нежелательно. Ну он хорошо знал самого себя и не верил в то, что, когда невнятно огрызнулся будущему Завулону в ответ на это предупреждение, тот поверил, будто он так и сделает. Просто смешно. То ли абсолютная убеждённость в его словах, то ли не менее честный взгляд немного успокоили женщину. Однако она продолжала бросать на него подозрительные взгляды. Он поехал другой дорогой и смог оторваться от «хвоста», так что, когда они подъехали к дому, у него было немного времени. Быстро выскочив из машины, он открыл заднюю дверь и протянул Людмиле руку. Та автоматически протянула ему свёрток, чтобы он взял его, пока она выбирается из машины. Завулон взял младенца и с любопытством посмотрел на крошечное личико. Ребёнок как ребёнок. Аура потенциального Иного видна совершенно отчётливо. Он и сам не знал, чего ожидал, но не почувствовал ровным счётом ничего. Молодая мать ещё не успела выйти из машины, как к нему быстро подошла Надежда Игоревна и хоть и осторожно, но весьма агрессивно забрала ребёнка. Спустя минуту во дворе появился жигулёнок дозорных, которые выскочили из него, направляясь в сторону волги. Завулон понял, что времени больше нет. Последнее, что он увидел перед тем, как провалиться в глубины Сумрака, — ошеломлённое лицо Светлого дозорного.