Свой черёд всему-всему и всякому придёт, Под небом всякой вещи будет срок. Богатый или нищий одинок, бросаешь или ищешь время жить и загибаться, говорить и молчать. И время разрушаться, обнимать, сберегать, и время уклоняться от объятий, всё бросать, рыдать и смеяться.
Завулон вошёл в комнату, которая, вероятно, когда-то принадлежала Антону. Она странным образом выглядела так, словно её жилец отлучился ненадолго и в скором времени собирается вернуться. От сентиментальности или по другим причинам Людмила Владимировна сохранила этот сыновний мирок? О том, что Антон не жил в этой комнате десятки лет, говорила лишь идеальная чистота — уж Завулон не понаслышке знал, какой хаос устраивает около себя его любовник: как в вещах, так и в событиях. Но именно эта черта делала Антона таким самобытным и родным, как бы Артур ни стремился скрыть это под своим непрекращающимся ворчанием и трагическими минами в момент, когда ему приходилось выуживать из-под кровати очередную, припрятанную Антоном, очевидно, на чёрный день пару носков или футболку. Односпальная кровать была аккуратно заправлена клетчатым покрывалом. Полки заставлены книгами, большей частью связанными с инженерией и компьютерами, но среди них попадалась и художественная литература: Жюль Верн, Дюма, Брэдбери и Довлатов. Абсолютно различные пристрастия. «Многосторонняя личность», — хмыкнул про себя Завулон. Он сел на кровать и принялся разбирать дорожную сумку. На глаза попались несколько чёрно-белых фотографий. Маленький Антоша в свитере и кепке с подозрением и явной заинтересованностью смотрел на что-то в момент, когда его сфотографировали. Это выражение лица было настолько знакомым и характеризующим Городецкого — любопытство и настороженность, сигнализирующие о желании Антона куда-то вляпаться, — что Завулон не смог не улыбнуться. — Я специально оставила его комнату в прежнем виде, чтобы он знал: дома его всегда ждут, сколько бы лет ни прошло, — услышал Артур голос Людмилы Владимировны. Он поднял голову и увидел её, стоящую в дверях. Она напряжённо и настороженно смотрела на него, но откровенного страха, такого, как был в присутствии Тигра, она явно не испытывала. — Вы ведь не мой сын, не так ли? Завулон задумчиво смотрел на неё, женщину, родившую Высшего Светлого. Личность, перевернувшую многие судьбы, в том числе и его собственную. Она опасалась его как чего-то неизвестного, но панического ужаса не было. Хоть он и не стремился напугать её, всё же такая стойкость поражала. — Нет, — спокойно сказал он, решив не лгать. Ему было интересно, чем может обернуться их разговор. — Но вы не кажетесь удивлённой. Откуда вы узнали? Знакомые карие глаза прищурились. Артур явно видел фамильное сходство. Неудивительно, что она так любила Антона. — Как бы банально это ни звучало, я — мать. И как бы сильно вы ни напоминали его внешне, я всегда узнаю своего сына. Она осторожно вошла в комнату и взяла в руки ещё одну фотографию. На ней была запечатлена сама Людмила Владимировна с Антоном. Она обнимала, целуя в пухленькую щёчку своего счастливо смеющегося малыша. Завулон решил, что эта фотография точно должна была появиться после того, как съехал из комнаты её жилец. Уж слишком она выбивалась из развешанных по стенам плакатов с изображениями различных певцов, раскрашенных как обезьяны. И всё же у Антона весьма своеобразный вкус не только в одежде. Слава Мерлину, тихо и незаметно Артуру удалось подправить самые вопиющие его проявления. Завулон встал, ибо ему неловко было сидеть, в то время как мать Антона стояла, глядя на него несколько усталым и сонным взглядом. Всё-таки люди очень чувствительны к Сумраку, а когда одно из его воплощений попивает чай на твоей кухне, сохранить трезвость мысли, равно как и адекватное состояние, невозможно. Даже самому Завулону было не по себе от визита сумеречной твари, что уж говорить об обычных людях. — Я с молодости не верила во всякого рода чертовщину и магию. Нас так воспитывали: атеизм предполагал отсутствие подобных вещей, ведь столь опасные идеи могли забить голову, заморочив светлый разум советского человека. Моя мать воцерковилась, когда мне исполнилось пятнадцать, и к тому времени я уже состояла в комсомоле. Школьный комитет отслеживал дни рождения. Как исполнялось четырнадцать — покупали Устав и вперёд: «хочу быть в первых рядах строителей коммунизма». А я очень идейная была. Мне казалось непонятным и диким её поведение, когда стала известна страшная тайна, «позор» моей матери. Она была хорошей и доброй женщиной, доктором. Её любили пациенты и коллеги. Она словно бы излучала какой-то свет. Завулон хмыкнул. А Антон, интересно, был в курсе, что его бабка, весьма вероятно, прохлопанная Светлыми Иная? — Не знаю, отчего говорю вам всё это. Я ведь даже не знаю, кто вы. — Я вам не враг. А это, по-моему, самое важное, — спокойно сказал Завулон. Людмила Владимировна выдвинула стоящий у стола стул и присела на него, так и сжимая в руках её фото с Антоном, рассеянно поглаживая пальцами рамку. Она внимательно смотрела в лицо мужчины, как две капли воды напоминающее лицо её сына. От этого зрачки у неё были слегка расширены, но более ничем она не выдавала своего волнения и некоторого страха. — Различия между понятием «друг» и «враг» очень зыбки, молодой человек. Иногда эти чётко очерченные понятия размываются до слова «сообщники». Например, когда встречаются диаметрально противоположные друг другу мировоззрения. — Вы правы, — согласился Завулон и присел на кровать. Они с Антоном, прожив столько лет, не могли бы назваться лучше. — Но чётко очерченные понятия в принципе миф, потому что сами же люди их и опровергают, красиво называя «исключениями из правил», — заметил он. Мама Антона прищурилась, едва заметно усмехнувшись. — Возможно, вы не так уж молоды, как кажетесь. — Определённо. Как вы уже сами могли заметить, внешность обманчива. — Да, — она вздохнула. — Вы такой же, как и мой сын, да? Особенный? Завулон поднял бровь. — Вы знали об Антоне? — Да. Я до сих пор не знаю, что это, но уверена — он у меня непростой мальчик. Как только он приехал ко мне после своего двадцать пятого дня рождения, я заметила это. У него словно бы поменялся… взгляд. Стал каким-то другим. Словно он владеет каким-то тайным знанием, которое вынужден нести на своих плечах и не в силах сбросить. Я поначалу думала, что он ушёл в какую-то секту. Особенно когда, совсем незадолго до смерти, его увидела моя мама. Она в старости совсем стала какой-то… вещью в себе. Точно знала, когда умрёт, и спокойно, даже как-то по-деловому, приготовилась. А увидев Антошу, заплакала, сказав своё обычное: «На всё воля Божья». А потом, после смерти мамы, я стала замечать и других таких же, как Антон. Или вот как вы. — А я — другой? — с любопытством спросил Завулон, всё более поражаясь тому, как Городецкий умудрился вырасти в семье неинициированной Иной бабушки и её дочери, которая могла различать Иных, пускай и своим, каким-то странным образом. Завулон вспомнил об одном полицейском, с которым частенько общался Антон, Дмитрии, кажется. Тот тоже мог видеть их ауры, хотя и объяснял это совершенно смешным образом, и Завулона боялся до дрожи. — Да, абсолютно. Вы смотрите с каким-то хозяйским отношением на меня. А вот тот… Его вы боялись, хоть я и смутно помню, что происходило тогда, — Людмила Владимировна так сильно сжала рамку, что пальцы её побелели. — Не волнуйтесь. Он не вернётся, — легко соврал Завулон. — И Надя… такая же. Я не верила во всё это, пока не родился Антон. Он появился на свет гораздо раньше срока, и я чудо его рождения долгое время воспринимала как нечто само собой разумеющееся. А напрасно. В двадцать восемь недель младенцы в тех условиях медицины не выживали. Даже здоровых и доношенных часто губили. Сколько я потом услышала различных историй, когда гуляла с сыном на площадке! Завулон напрягся. А ведь верно. Слишком рано. Интересно, а сам Антон задумывался об этом? Внезапно, словно придя в себя, мама Антона встала, поставила рамку, напоследок легко проведя по ней пальцами, и сказала: — Я не знаю, кто вы и зачем приехали, но… отчего-то верю вам. Оставайтесь сколько нужно. Хотя, — она повернула голову и посмотрела Завулону прямо в глаза, — думаю, что моего разрешения вам и не требуется. Ведь, так или иначе, думаю, вы сделаете так, что я всё забуду. Завулон помолчал, выдерживая её взгляд. Конечно, она отвела глаза первая. — А вы этого хотите? — удивляясь самому себе, спросил Артур. Раньше ему бы такое в голову не пришло — он просто не ответил бы, после аккуратно подчистив следы. И, скорее всего, это всё же придётся сделать, чтобы скрыть от Антона. — Наверное, да. Хотя воспоминания – всё, что у меня есть. Мой муж оставил меня, и, знаете, наверное, мне бы хотелось стереть всё его существование из моей жизни. Но у меня есть Антон. И ради него я обязана помнить. После этих слов она развернулась и вышла из комнаты. Завулон сделал себе пометку наведаться к Рамзану, чтобы поинтересоваться, как тот посмел позволить использовать магию на прямых родственниках Высшего Светлого. Но сделать он этого не успел. Ибо ему позвонил Юрий и сообщил, что он срочно должен возвращаться. Один милый мальчик, оказавшийся неинициированным Тёмным магом, решил устроить репетицию грядущего Хэллоуина: вместе с единомышленниками отловил каких-то «ботаников» и устроил жертвоприношение. Юрий сказал, что Гесер на стенку полез и собирается сделать всё, чтобы тот не достался Дневному Дозору, а пацан, в принципе, перспективный, тянет при должном к нему внимании не меньше чем на второй уровень. Перед тем как выйти за дверь, он посмотрел в такие знакомые и понимающие карие глаза и, вздохнув, отправил Людмилу Владимировну спать. Она не будет помнить о его визите и забудет о своём желании позвонить сыну. Впервые за очень долгое время Завулону было паршиво от содеянного, хотя он и сам не знал отчего. Москва, 2020 год.Будет время, когда закат кровавый Сменит мёртвый рассвет. И мой демон придёт меня отправить За безумием вслед. Там, на тёмном на дне души несчастной, Спит поверженный зверь. Бой неравный, но небеса согласны, И распахнута дверь. Я должен не потерять Возможность жизнь удержать. Я должен встать и спастись, Остановиться, найтись. Проснуться, когда в душе Вдруг поднимается муть, Бороться за свою суть.
В самолёте было странно тихо. Стюардессы, словно боясь нарушить оцепенение пассажиров, замерших в своих креслах, незаметно скользили по салону аэробуса. Завулон смотрел в окно, думая о странностях, которые сыпались на него словно из рога изобилия. Теперь-то он понимал, что уже давно стал марионеткой в руках сумеречного ублюдка. Сначала сны, потом эта спонтанная поездка, теперь столь же быстрое возвращение. Глава Дневного Дозора не привык быть объектом чужих манипуляций. Кукловоду не по нутру роль марионетки, это противоречит закону природы и миропорядка. А потому особо гнусное ощущение не оставляло Артура. Тигр недвусмысленно толкал его на глобальнейшее изменение не только истории, но и мира Иных. Городецкий, как бы ни прикидывался сиротой безземельной в своём истинно Светлом желании не признавать своей цены, предпочитая ложную скромность, — всё же достаточно весомая фигура, чтобы такое событие, как изначальная смена цвета, не вывернуло давно прописанные линии Судьбы наизнанку. Начиная с малого — его бывшая жена Светлана не стёрла пол-Москвы с лица Земли воронкой проклятия только лишь потому, что добрый милый парень Антон посмотрел на неё своими щенячьими глазками и Светлая дура растаяла. Будь он Тёмным, в жизни бы не пошёл в ту квартиру, чтобы рискнуть жизнью. Да и нашлись бы у него тогда правильные слова? Костя Саушкин. Дурной, но одарённый пацан. Их странная дружба вампира и Светлого мага долгое время являлась для Саушкина моральным ориентиром. Антон — являлся. Завулон даже думал, что они больше чем друзья. Но — ошибся. Возможность обретения Фуарана и дивный коктейль, придуманный кровососом, благодаря которому Завулон теперь может почти безболезненно подтягивать вампиров, — случилось бы всё это без Городецкого? Завулон вздохнул. Потому что подошёл к самому главному и мучительно неприятному аргументу. Надя. Антон невероятно любил дочь. И установившуюся между ними сильную привязанность даже всем фокусам некогда Абсолютной волшебницы не изменить. Да и сам Завулон, как бы ни стремился отрицать это публично, испытывал странную симпатию к девчонке, с которой с момента одного совместно проведённого Нового Года установил поначалу нейтралитет и пакт о ненападении, а потом и вовсе практически родственную связь. Она во многом напоминала Городецкого. Это и пугало, и притягивало. А если он вернётся в прошлое и вмешается — она никогда не появится на свет. Тяжкий груз ответственности до такой степени сдавил ему хребет, что Завулон почти вещественно ощутил его и судорожно вздохнул. Стоит ли рисковать? Неужели Тигр действительно выполнит свою угрозу? А если не исполнит? И тогда всё равно: тот жуткий сон, в котором Антон просто бросает его, выбирая свободу, станет явью. И Завулон останется один. Сможет ли он отпустить его? Каждая клетка в нём кричала об абсурдности этого деяния. Да к Мерлину эти альтруистические сопли! Без девчонки прожить можно, в конце концов, если Антону так нужен ребёнок, любая баба сможет родить его. Но это не будет Надя. И не факт, что ребёнок будет Иным. И уж при любом раскладе — Светлый или Тёмный — Антон очень тяжело будет переживать смерть человеческого ребёнка. Неминуемую и закономерную. Сам Артур похоронил с полсотни своих детей и знал, что это отупение боли и отстранённость приходят не сразу и не у всех. Он сам перестал считать гробы, лишь опустив в землю своего двадцать первого сына. Сотни лет ожидания ребёнка Иного. Того, кого бы он сам воспитал и который был бы рядом, разделяя с ним проходящие годы, свинцовой тяжестью оседающие на плечи. Века. Тысячелетия. Сейчас появился Антон, и гулкая тьма веков, проведённых в одиночестве и пустоте, уже не пугает так сильно. Он не один. Но всё может измениться. Очень резко и кардинально. Это ведь Городецкий. А факт от его «эффекта» ни в коем случае отбрасывать нельзя. Если у Артура не получится… Если что-то пойдёт не так и Антон узнает о том, что он задумал, то Артур потеряет его навсегда. Тот не простит. Ни почти откровенного убийства Нади, ни грубого вмешательства в его жизнь, в его суть. Тонкая марионетка, твои ниточки почти невидимы, не ухватить…***
Когда он вернулся, Антона дома не оказалось. Странное, тревожное чувство неприятно заныло в груди. То ли фантомная боль от всех его совсем не лёгких мыслей, то ли дурное предчувствие. Артур быстро переоделся, даже не приняв душ, глубоко вздохнул и открыл портал. Тёмный деятель облюбовал для своих неосознанных экспериментов с Силой заброшенное здание школы на севере Москвы. Оно давно уже было необитаемым и охраняемым всего лишь двумя не слишком крепко сбитыми мужиками, довольно халатно несущими свою службу. Ещё лет семь назад прежнюю школу должны были перестроить во что-то полезное, и на это «полезное» даже выделили деньги из бюджета, но, как это часто бывает, рубли ушли в глубины Сумрака, населяющего карманы местных чиновников. А здание так и замерло своей уродливой трёхэтажной глыбой на фоне неба. Охранники пропустили группу подростков, представившихся любителями заброшенных зданий, получив от них «символическое» поощрение в виде пары конфискованных бутылок какой-то дряни. Которую немедленно же и употребили «для сугреву». Поэтому упились так, что уже не слышали криков, затерявшихся в безлюдных коридорах «заброшенки»… Когда глава Дневного Дозора вышел из портала, то понял, что застал уже финал драмы. Юрий добросовестно из последних сил сдерживал бешеный напор бледного от злости Гесера, около которого находился Городецкий, так же как и его шеф не щеголявший румянцем. Завулон, увидев, во что превратился, очевидно, бывший школьный актовый зал, на сцене которого лет семьдесят назад распевали песенки детки Космодемьянские, брезгливо поморщился. Однако в пацане точно пропал талант мясника. Вероятно, ботинки уже спасти не удастся, придётся выбросить, иначе его же собственные оборотни и вампиры будут лизать ему пятки в самом прямом смысле этого слова. Весь пол заливала кровь. Мальчишка привёл с собой тринадцать единомышленников и шесть жертв, которых заманили, посулив невероятные приключения. Ну, можно сказать, что обещание они выполнили: теперь всё, что осталось от любителей острых ощущений, — это развороченные куски плоти, разбросанные по периметру. Сами же почитатели Хэллоуина были покрыты кровью, перемешанной со рвотой. Очевидно, кто-то из новоявленных «сатанистов» не выдержал и разбавил культ своей блевотиной. Разумеется, перевёрнутая пентаграмма, как же без неё-то? Идиоты. Раз уж позиционировали себя адептами Тьмы, зачем тогда печать Соломона — древнейший знак Светлых? Вот оно — современное образование, поверхностно изучившее самые вопиющие факты. Завулон удивлялся бешенству Гесера: ну да, мальчишки порезвились и зарезали, распевая песенки, шесть сверстников. Печально, конечно, но чтобы так бушевать? Он увидел стоящего на коленях виновника сего торжества. Тот был обнажён, и тёмные, слипшиеся от крови, довольно короткие волосы — единственное, что сразу бросалось в глаза, потому что парень опустил голову. Но Завулону и не нужно было его видеть — аура потенциально сильного Тёмного мага окутывала его, словно дымчатый тёмный фимиам. Как Завулон ни старался дышать ровно, острый, специфический запах крови заполнил глотку, заставляя едва ли не давиться насыщенностью. Кроме того, эманации смерти и недавнего, даже настолько коряво проведённого жертвоприношения туманили мозги, действуя на него почти как веселящий газ. — Ну и вонь! Вот она, современная молодежь: ни фантазии, ни искусства, в капусту порубили — и в нирвану! — брезгливо сморщился глава Дневного Дозора, тем не менее не отрывая взгляда от парня. — Вы его что, оглушили чем-то? Гесер повернулся к нему так резко, что небольшой кровавый всплеск отлетел от его ботинок и расплылся алыми каплями по брюкам. — Ой, ну фу, Борис! Не дёргайся так. Вон уже и штаны испортил… — Если ты думаешь, что я отдам тебе этого зверёныша, можешь немедленно забыть об этом, — свистящим от бешенства голосом сказал глава Ночного Дозора. Стоящий рядом Антон словно пребывал в трансе. Он, не мигая, смотрел на мальчишку. Губы у него были настолько белыми, что казалось, будто из них вытекла вся кровь. Особенно на фоне окружающего варварского багрянца. Артур смотрел на эти губы, и сумасшедшее желание впиться в них, прикусить, вернуть им яркость накрыло его столь сильно, что пришлось выдохнуть и почти заставить себя отвести голодный взгляд от любовника. Тот, разумеется, почувствовал его и, подняв глаза, посмотрел. Кария радужка потемнела и почти скрылась за двумя булавками зрачков, неестественно расширенных. Но в этих глазах не было ни капли желания, бушующего в Завулоне. Лишь безмерный, невообразимый, первобытный ужас. Поймав пламя взгляда любовника, он сглотнул и резко отвернулся. — Ты не возьмёшь его себе, — хрипло выдохнул Антон, снова глядя на стоящего на коленях парня с заведёнными за спину руками. Была какая-то особенная, жутковатая красота во всём этом — обнажённый палач в позе жертвы, готовой к закланию… — Это ещё почему? Некогда я без разговоров отдал вам девчонку, которая исцелила своего возлюбленного, и заметь — почти ничего не попросил взамен. Этот, как и та, тоже не в курсе Договора. Устроим ликбез, обучим, будет совсем примерный мальчик. Антон замер. Даже те крохотные движения, которые он производил до этого, прекратились. Проклятый Хрейдмар! Кто его вообще за язык тянул? Зачем было вспоминать сейчас ту маленькую идиотку, которая недавно развоплотилась? Неужели совсем у него мозги отказали?! Ведь помнит, отчего тогда сделал Антону такой подарок с барского плеча! — Ты не возьмёшь его себе! — сквозь зубы повторил Антон, и Артур заметил, как сотрясает его крупная дрожь. Запах крови, перемешанный с пылью и грязью заброшенного здания, напоминал ему что-то, но мозг словно работал вхолостую. Нужно было убираться отсюда, чтобы можно было вести нормальные переговоры. Он уже открыл рот, чтобы огрызнуться, когда мальчишка, до этого изображающий из себя статую, поднял голову, и Завулон подавился словами, которые хотел произнести. Карие глаза мальчишки заблестели, становясь тягуче-шоколадными, а пухлые губы — такие знакомые — чувственно изогнулись. — Здравствуйте… — выдохнул он. На Завулона смотрела почти полная копия его любовника — Светлого мага Антона Городецкого. Но с самой Тёмной аурой, которая только может быть у потенциального Иного.