Было страшно иногда, словно холод навсегда Да на всех одна звезда, значит, горе не беда, ой, не беда. Пьяный ветер в облаках, пыль дорог на сапогах, Через горы, через лес мы бредём в страну чудес, Там, говорят, теплей, чем здесь. С нами солнце и луна, шум дождя и тишина, Под ногами мать-земля, ночью песни y огня, Через горы, через лес мы бредём в страну чудес. Пьяный ветер в облаках, пыль дорог на сапогах, То ли радость, то ли страх, мёд свободы на губах, Все смеются, вот те крест, где же ты, страна чудес?
Завулон стоял у окна своего кабинета и смотрел на город. Москва горела множеством огней. Мегаполис готовился к ночи, бурной и для некоторых весёлой, ведь сегодня была пятница, а значит, у многих маячил на горизонте выходной. Наверное, стоило позвонить Антону. В последнее время они стали редко видеться, несмотря на то, что жили в одной квартире. Случившаяся пять лет назад ситуация с проделками Нади, из-за которой их отношения едва не закончились, на много месяцев вернула им, что называется, «новизну чувств». Кто бы мог подумать, что страх потери настолько сблизит их? Однако время шло, и обыденная жизнь диктовала свои условия: работа забирала львиную долю всего свободного времени. Завулон вздохнул. Иногда он задумывался: сколько ещё его будут занимать эти тараканьи бега? Как скоро наступит момент, когда, проснувшись как-то утром, он поймёт, что эта возня превратилась для него в смертельную скуку? В последнее время он думал об этом всё чаще, а бремя прожитых веков, казалось, давило на плечи сильнее. И смысл всего этого, словно негатив старого фото, всё больше тускнел и выцветал. Завулон хотел в отпуск. Нормальный, человеческий отпуск. Тишина, покой, алкоголь и Антон. Возможно, Таиланд с его Андаманским морем. Или Кипр со Средиземным. Да хоть Крым, только бы не душная, запылённая Москва! Завулон соскучился по солнцу. Раньше, кажется, эта нужда не была столь острой. Уж не влияние ли это Городецкого? Да, размяк он… Старый сapra lanigera несколько лет назад ездил в отпуск со своей драгоценной светлой ведьмой, бросив все дела на Антона. Сейчас он тоже так зачастил в Прагу, что Завулон решил выяснить, не замышляет ли Гесер чего неприятного. Полученная информация заставила его усомниться в собственном разуме. Или разуме информаторов. Пресветлый Гесер спутался с главой Дневного Дозора Праги! То ли решил, глядя на Городецкого, проверить притяжение полярностей, то ли из ума выжил. Ай да Гасион, пронырливый ублюдок! Завулон усмехнулся, прошёл к столу и взял телефон. — Добрый вечер, Антон Сергеевич, — глубоким голосом сказал Завулон, едва услышал гудок соединения с абонентом. — Привет, — отозвался Антон. — Ты по официальному вопросу звонишь, Всетемнейший? — По личному, хотя и с официальным уведомлением. Через час мы отправляемся в Вяземы, так что либо порталом, либо машиной доберись, пожалуйста, домой. Но, учитывая время, советую воспользоваться порталом. Завулон присел на стол и потянулся за виноградом, угодливо оставленным на столе Лемешевой. Всё же от бессмертной страсти иногда бывает польза. — Ты забыл, что у меня рабочий «день» в самом разгаре? — засмеялся Антон. — Мне нравится твоё предложение, но… — Раз нравится, значит, решено, — прервал его Завулон. — Городецкий, не развалится ваша обитель Света без тебя. Кроме того, я буду рядом с тобой, так что диверсия Ночному Дозору не грозит, — пророкотал он. Антон фыркнул. — Да уж, умеешь ты сделать предложение, от которого невозможно отказаться. Завулон обхватил губами ягоду винограда и прикусил её, наслаждаясь вкусом брызнувшего в рот сока. — У меня обширный опыт, мой мальчик, — сказал он. — Артур, я смотрю, у тебя странно игривое настроение сегодня, — тепло произнес Антон. — Увидимся дома, — сказал Завулон и прервал звонок. Он забросил в рот ещё одну ягоду и зажмурился от удовольствия. Вечер обещал быть светлым.***
А в двух шагах идёт война, слёз и горя до хрена, Плачут дети, старики, на домах висят замки, Сердце ноет от тоски.
Антон зашёл в кабинет Гесера, чтобы достать из сейфа бланки, необходимые для заполнения и отправки отчётности Инквизиции. Шефа снова «вызвали» в Прагу по неотложному делу. Со временем Антон стал догадываться, что за «дело» перманентно выдёргивало Гесера из Москвы и отчего тот всегда возвращался смущённый, но странно довольный. Антона напрямую это не касалось, да и жизнь у Бориса Игнатьевича была несладкой — её портила Ольга, характер которой, казалось, год от года всё ухудшался. Конечно, быть запертой в тело малолетки — та ещё радость, но, если сравнивать с вечным Сумраком, вполне неплохая перспектива. Антон давно уже простил бывшую напарницу и даже проникся к ней сочувствием, которое, впрочем, бесило ту ещё больше. И именно на неё он и наткнулся, когда вошёл. Ольга за пять лет, кажется, прошла все ступени бунта и отрицания и теперь шла по второму кругу. Сначала у неё была меланхолия и депрессия. Это отражалось на её внешнем виде — некий образ грустного гота с жаждой смерти и вечной боли в глазах. Затем она решила доказать, что тело — всего лишь оболочка и она такая же, как и была. Чёрные бесформенные балахоны сменились на стильные джинсы и короткие юбки, модные топы и сексуальные прозрачные блузки. Но когда она едва не собрала за собой всех педофилов Москвы и области, при этом не добившись внимания Гесера, гнев и протест снова встали у руля её сложной личности. Она решила: раз Борису всё равно, как она выглядит, то и ей тоже. И сбрила почти все волосы, а те рваные «газончики», что остались, приобрели все оттенки гордого флага гомосексуалистов. Она похудела почти до скелетоподобного состояния и одевалась в драные и провокационно короткие вещи самых жутких цветов люминесцентных оттенков. И будто этого всего было недостаточно, «юная» Оля обнаружила в себе любовь к пирсингу. Вернее, отвращение Гесера к этим «украшениям». Поэтому, назло ему, превратилась в фактическую подушку для пирсинга. При виде неё прохожие, вероятно, немедленно ударялись в слёзы, горячо сочувствуя родителям этого «яркого» подростка. Одним словом, Гесеру скучно не было. Неудивительно, что он время от времени ездил в Прагу «по важному делу», дабы снять там стресс. Несмотря на желание главы московского Ночного Дозора скрыть детали своей реорганизованной личной жизни и участие в ней главы Дневного Дозора Праги, информация всё же просочилась, и вскоре это событие стало главной шуткой многих Иных. И, как подозревал сам Гесер, которому, конечно же, в лицо никто, кроме разве что Завулона, не смел ничего говорить на сей счет, не без помощи самого Гасиона, факт его связи с Тёмным стал хохмой века. Именно в последней ипостаси — панк-бунтаря — сейчас и находилась Ольга, взбешённая очередным отъездом бывшего (теперь уже) любовника в Прагу. Она сидела в кресле главы Ночного Дозора, забросив одну ногу на подлокотник, а вторую — на стол. Косметики на её лице было столько, что, казалось, если она моргнёт, та отвалится, как штукатурка со старого и затопленного не единожды потолка древней коммуналки. Хотя на улице и стояло лето, всё же было не так знойно, чтобы можно было обосновать ядовито-зелёную тряпочку, гордо именуемую Олей «топ», и шорты, длина которых была меньше, чем у семейных трусов самого колоритного жителя Южного Бутово, «отмечающего» пятницу, субботу и воскресенье без передышки. Оля жевала жвачку и поглаживала указательным пальцем собачий ошейник, украшающий её лебединую шею. — А, вот и Антошка пожаловал! — сказала Ольга, надула жвачный пузырь и громко, со вкусом его лопнула. Её кроваво-красный от помады рот после этого глумливо изогнулся. Антон, зная прекрасно, что это провокация, сделал вид, будто не заметил вызывающего поведения бывшей Великой Волшебницы. — Здравствуй, Оля. Ты что-то хотела? Я сейчас возьму кое-какие бумаги, а потом мне придётся закрыть кабинет, поскольку я должен уйти. При этом Антон судорожно пытался понять, кто провёл Ольгу в здание Дозора. Ибо, лишённая магических способностей, она элементарно не могла войти в Сумрак. «И кому мне сказать спасибо?» — раздражённо подумал Антон. — Уже уходишь? Что, Тёмная зазноба вызвала? Это теперь почти традиция. Может, и мне с Тёмным замутить? Такая себе почти готическая романтика. — Оля, чего тебе? Давай я подброшу тебя домой? Ты ела сегодня? Антон не смог сдержать жалостливого взгляда, глянув на кости, выпирающие из-под неприлично низких «шортиков». — Не голодна, — резко бросила Ольга, вздёрнув подбородок. «До чего же она напоминает неуравновешенного, бунтарского подростка. И куда только делся четырёхсотлетний жизненный опыт?» — подумал Антон. У него не было опыта общения с подобными индивидуумами. Надя росла без него и, слава Мерлину, кажется, минула эту «ступень» становления личности. По крайней мере, ему сразу досталась умная, интеллигентная девушка с творческим складом ума и большим вкусом. «Даже слишком творческим», — подумал Антон, едва заметно вздрогнув. Он вспомнил плоды креативной мысли дорогой дочурки пятилетней давности и решил, что неформальный вид, пожалуй, устроил бы его больше, чем творческая гениальность Абсолютной Волшебницы, которая едва не стоила ему жизни. Под тяжёлым взглядом бывшей напарницы Антон прошёл к сейфу, который той даже не был виден, ибо находился в Сумраке, и достал необходимое. — Оля, прошу тебя, иди вниз. Если не хочешь, чтобы это был я, можно попросить одного из ребят, тебя проведут домой. Не заставляй меня делать это… против твоей воли. Лицо Ольги скривилось. — Как по-Светлому, Антон Сергеевич, угрожать мне воздействиями. Это Завулон тебя научил подобным вещам? Кстати, как бы ты ни пытался отрицать, те, с кем мы живём или часто общаемся, так или иначе, накладывают на нас отпечаток своей личности. Заметь, даже прожившие много лет в браке супруги кажутся внешне похожими друг на друга, они используют одни и те же выражения, почерпнутые друг от друга. Это — факт. А теперь представь, что ты, Светлый маг, можешь почерпнуть от Великого Тёмного. Твои моральные стандарты уже претерпели значительные изменения и потеряли свою жёсткость. Всё больше уступок, и вот ты уже готов на сделку с совестью, — голос Ольги потерял свою язвительность, и сквозь карикатурно разукрашенное лицо девочки-подростка «выглянуло» выражение той самой, умудрённой опытом четырёхсотлетней женщины. У Антона мороз пошёл по коже. Слишком внезапной оказалась эта метаморфоза. «Это просто манипуляция. Именно так она умудрилась запудрить мозги моей дочери. Но я не пятнадцатилетняя девочка. Меня так просто не окрутишь!» — гневно подумал Антон, стараясь стряхнуть с себя слишком остро режущие слова Ольги. — По себе судишь, Великая? — жёстко спросил Антон, намеренно упоминая статус, которого Ольга была лишена. Та моргнула, и по лицу её прошла судорога. — Злись, Антоша, злись. Гнев – всё, что тебе в этом случае остаётся. Впрочем, как и мне самой. Тут ты прав. Она встала, явив Городецкому идеальную осанку, которая лишь сильнее подчёркивала абсурдность её наряда, как и этого тела, этой оболочки, в которую она была заточена, и гордо промаршировала к двери. — Как бы там ни было, Антон, не всегда выбирающий — прав. Зачастую в выигрыше сомневающийся. Дверь за ней тихо закрылась.***
И у нас была война, да победила тишина, Звери, птицы, пряный лес, травы в поле до небес, Ты к нам с горюшком не лезь, ты к нам с горюшком не лезь. Ведь с нами солнце и луна, шум дождя и тишина, Под ногами мать-земля, ночью песни y огня, Все смеются, вот те крест, где же ты, страна чудес? Пьяный ветер в облаках, пыль дорог на сапогах, То ли радость, то ли страх, мёд свободы на губах, Шум дождя и тишина. Ты слышишь — кончилась война.
Машина мягко скользила по московским дорогам, унося их в сторону Малых Вязем. Антон был за рулём. Несмотря на нелюбовь к вождению, сегодня Городецкий вызвался довезти их до загородного дома. Когда он вышел из кабинета вслед за Ольгой, то отмахнулся от её жалящих слов, решив не придавать им значения. Она просто ощущала себя преданной и ненужной. Не ему, конечно, сочувствовать ей или осуждать Гесера, но частые командировки того в Прагу заставляли Ольгу ощущать себя обузой и брошенным чемоданом без ручки. Она и так, фактически лишённая магии и ставших уже привычными некоторых действий, а также, благодаря телу, в которое её поместили, ещё и ограниченная во множестве совершенно обычных, «человеческих» прав по причине своего «несовершеннолетия», конечно, не могла не чувствовать себя просто ужасно. И даже её проступок на фоне всех этих мук теперь не казался таким уж глобальным. А ведь прошло только пять лет… Антон всерьёз задумывался о возможности Ольги сойти с ума к концу срока её наказания. Это было бы настоящей трагедией. Однако по пути домой её слова о том, что Антон «цепляет» от Завулона некоторые поступки и привычки, заставили его глубоко задуматься. Так ли это? Ведь он всерьёз хотел погрузить Ольгу в сон и отправить домой. Думал, это пойдёт ей на пользу, она отдохнёт и, возможно, станет не такой нервной. Но правда ли это? Может, он просто эгоистично желал отделаться от неё? Как те люди, которые, отводя глаза, пробегают мимо нищих, просящих милостыню, некоторым из них торопливо всучив пару копеек, на которые, разумеется, не купишь полноценного обеда, но зато успокаивают себя мыслью, что нельзя осчастливить и накормить всех. Мол, я сделал всё, что мог, и быстро отправился в свой уютный, тёплый дом, пахнущий ароматной выпечкой. И вот уже образ оборванца, жалостливо просящего: «Христа ради», пропадает и стирается из памяти. А ведь так оно и было. Сейчас он — Высший маг, имеющий практически неограниченную Силу. А Ольга — лишённая всех прав оборванка. В самом прямом смысле этого слова. И именно ей он пригрозил расправой. Магической расправой. Это даже трусливее, чем бесплодный крик в споре. Слабость. Подлость. Его приступ самобичевания нарушил Завулон, который ожидал его дома с уже упакованными вещами. Он внимательно взглянул на Антона, замершего в дверях, и, ни слова не говоря, подошёл к нему и крепко поцеловал в губы. Антон удивился. Такие поцелуи в последнее время стали редкостью. Их сменили торопливые соприкосновения губами при уходе на работу и встречах дома и целенаправленные, чувственные — при занятиях сексом. Но вот такие… Это безмолвное понимание, слегка приглушённая радость и поддержка — почти раритет зари их отношений, когда они выстаивали плечом к плечу против всего взбесившегося от их союза мира. Антону стало чуточку легче. — Вещи собраны. Если ты голоден, можем перекусить, — спокойно сказал Завулон, проведя рукой по его щеке. — Нет, я вполне способен потерпеть, — улыбнулся Антон. — Ну тогда поехали. Когда они спустились, Антон внезапно протянул руку к Завулону: — Дай мне ключи. Хочу сесть за руль. Тот поднял бровь. — Вот как? С чего это вдруг? Ну, держи. Надеюсь, не забыл, как держать его в руках? Антон оскорблённо хмыкнул. — Благодаря твоей неиссякаемой любви к роскоши, у нас вполне навороченный автомобиль с коробкой-автомат и кучей других опций, которые ведут машину практически силой мысли. Я же не блондинка-первогодка, как-нибудь постараюсь не запутаться в двух педалях. — Разумеется, Антон Сергеевич. Ты с завидной частотой стоишь у руля Светлой каравеллы, уж со скромным продуктом немецкого автопрома справишься. Держи, мой хороший. Я в тебя верю. Но помни, как не люблю я, когда портятся вещи, — практически проурчал Завулон, вкладывая ключи в протянутую ладонь Антона. При этом он словно бы случайно погладил её указательным и средним пальцами. Антон вздрогнул. — Ты, определённо, что-то задумал, — лукаво улыбнулся он, решив проигнорировать завёрнутую в бархат изысканных фраз шпильку. Они сели в машину и двинулись в сторону выезда из города. Завулон был на удивление тих, лишь изредка корректируя направление и подсказывая Антону менее загруженные участки дорог, ибо в вечер пятницы пол-Москвы стремилось уехать на лоно природы, прочь от суеты мегаполиса. Антон снова погрузился в свои невесёлые думы, едва замечая, как проносится дорога перед ним. Кажется, идея отвлечься вождением не сработала. — О чём думаешь? — нарушил гул его мыслей Завулон. Антон бросил на него быстрый взгляд. Завулон казался расслабленным, но кому как не Антону было знать, насколько порою обманчив был этот фасад. — Как ты считаешь, перенимаем ли мы с тобой привычки друг друга? — осторожно спросил Антон, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком напряжённо. — Не больше, чем обычные человеческие пары. — И всё же? — Ну если бы ты перенял от меня любовь к порядку, например, я был бы счастлив. В этот раз сумки собирал я, и, будь уверен, по приезде ты найдёшь в них всё необходимое. А если бы этим занимался ты, то, кроме зубной щётки, пары измятых футболок и бутылки чего-нибудь, щедро сдобренного спиртом, мы бы вряд ли обнаружили что-то полезное. Антон фыркнул. — При чём здесь это? — Я лишь продемонстрировал тебе, насколько важна моя привычка переводить в шутку некоторые твои сверхглобальные проблемы, которые ты, уверен, уже наворотил в своём почти гениальном мозгу. Возьми её на заметку, и будем мы жить долго и счастливо, — легко сказал Завулон, однако эта лёгкость не коснулась глаз. — Ты решил провести психологическую оценку наших отношений? Может, не надо? В прошлый раз это едва не стоило нам этих самых отношений, — добавил он уже совсем другим тоном. Антон тряхнул головой, словно стараясь вытрясти из неё все глупости. — Нет. Нет, конечно. Всё хорошо. Просто я поймал себя на мысли, что мысленно использую некоторые твои модели поведения, не совсем присущие моей натуре, — максимально аккуратно сказал Антон. — Городецкий, ты сейчас изысканно оскорбил меня, что ли? Ты — Светлый, а не святой, и капля эгоизма или чувства собственного достоинства ещё ни одного Светлого не превратила в Тёмного. Спроси как-нибудь у Арины, если встретишь эту продажную суку. И кстати, она стала Светлой, однако мораль у неё всё равно осталась Тёмной. Свою ведь шкуру спасала, вот и сменила цвет, как хамелеон. Я думал, ты в курсе, что принадлежность к стороне не регламентируется чётко белым или чёрным цветом. Это в любом случае полутона. Антона начал раздражать менторский тон Завулона. — Вот только не нужно мне читать лекций. Мы не на уроке. Завулон хихикнул. — Ну почему бы мне не восполнить некоторые пробелы в твоём образовании, раз уж твой Наставник занят собой, постигая Камасутру под чутким руководством Эйренея? Они остановились у дома, и Завулон быстро выскочил из машины, не дав Антону ничего сказать в ответ.***
Несмотря на кажущуюся лёгкость, с которой отпарировал странные вопросы Антона Завулон, он всё же заметил подавленное состояние партнёра. Он не один год прожил с Городецким, чтобы знать: если позволить Антону зациклиться на какой-нибудь идиотской и взлелеянной им самим в своей умной голове мысли, всё может закончиться не слишком хорошо. Кто бы и что ему ни сказал — а это было очевидно, — этот «кто-то» явно не был горячим поклонником счастья в личной жизни главы Дневного Дозора. А таких в конкурирующей организации был легион. На самом деле — все, кроме самого Городецкого, который, судя по всему, норовил переметнуться во вражеский стан. Посему нужно было напомнить Антону, какие блага сулил ему их союз. О, Мерлин, Светлые — самые бескорыстные существа на свете. Те, кто всегда на стороне ангелов, но никогда не забывают о собственной выгоде. Поэтому, когда Антон вошёл в спальню, собираясь раздеться, чтобы отправиться в душ и смыть с себя усталость и заботы, Завулон скользнул за ним, схватил опешившего любовника за галстук и, притянув к себе, чувственно поцеловал. — Хочешь знать ответ на свой вопрос? Изволь, — горячим шёпотом сказал Завулон, медленно развязывая галстук обескураженного Антона. — Я обожаю костюмы. А ты – нет. Но сейчас на тебе костюм стоимостью в несколько тысяч долларов, — он стянул галстук и принялся за пуговицы кремовой рубашки, очень приятной на ощупь. — Он надет на тебе не потому, что я люблю костюмы. Ты знаешь: заместитель Гесера не может ходить в рваных джинсах и спецовках, ибо он лицо вашего Дозора, а Пресветлый скорее даст мне разрешение на магию первого уровня, чем позволит Ночному Дозору хоть в чём-то уступить Дневному. Антон почувствовал, как горячий шёпот обжёг его шею и переместился к ушной раковине. Он хотел что-то сказать, но мысли рассыпались волшебной пылью. — И именно поэтому ты надел костюм, в котором, кстати, выглядишь потрясающе… — горячий язык прошёлся по ушной раковине и переместился к мочке. Ноги Антона ослабли, и он попытался схватить Завулона, но тот увернулся. Он провёл ладонями по груди Антона и продолжил: — Ты привык идти напролом, я же — выжидать и планировать, но иногда мне приходится делать по-твоему, потому что это дарит тебе… — ладони переместились на спину, а потом опустились на обтянутый тканью брюк зад Городецкого, сжав его, — …наслаждение, — выдохнул Завлон и прикусил бешено бьющуюся жилку на шее любовника. Антон застонал и откинул голову, подаваясь вперёд, безмолвно требуя большего. Завулон отстранился и, глядя на него потемневшими, блестящими глазами, облизал губы и закончил: — Да, мы перенимаем привычки друг друга, но это не означает, что ты растворишься в моей Тьме, так же как и я не сгорю в твоём Свете. Потому, Антоша, что мы оба — личности. Антон тупо смотрел на него, пытаясь отогнать чувственный дурман и сосредоточиться на его словах. Получалось не слишком успешно. Завулон хрипло рассмеялся. — Ступай в душ. Думаю, тебе стоит освежиться. А я пока займусь ужином. Уверен, ты очень голоден. Антон наконец сообразил, что его отправляют в душ одного, и, выбирая между двумя видами голода, склонился к более насущному. Завулон повернулся к нему спиной, намереваясь уйти, чтобы заняться сервировкой стола, именно так, как наверняка привык есть в своих замках. Натирая каждую вилку и разглаживая до хруста каждую салфетку. Нет. Это, определённо, не нормально. Антон шагнул вперёд, собираясь схватить любовника за ворот рубашки и притянуть к себе, но не успел, потому что Завулон молниеносным и одним практически незаметным движением развернулся, перехватил занесённую руку Антона и завалил его на кровать. — А ещё, Городецкий, я всегда начеку и готов к любому твоему внезапному действию, даже когда ты ломаешь все мои планы. Пусть это станет твоей привычкой. Он накрыл рот Антона своим, и тот разомкнул губы, впуская его язык — тёплый и настойчивый. Антон уже оказался наполовину раздет и нетерпеливо дёргал пряжку ремня, стараясь максимально быстро избавиться от брюк. Как Завулон умудрился завести его так быстро и так сильно? Он, конечно, думал о сексе, но не прямо сейчас. Сначала хотел сходить в душ, потом… потом… Ох, как же хорошо Завулон знает его тело, сволочь, и пользуется этим. Да, именно так… Тёплые ладони перехватили руки Антона и отвели в стороны. Продолжая целовать грудь и ключицы, Завулон расстегнул ремень и молнию на брюках, стягивая тёмную гладкую ткань с бёдер Городецкого. — Бережёшь мой дорогущий костюм, любовь моя? — хрипло спросил Антон, желая, чтобы это прозвучало саркастично, однако тут же всё испортил, громко застонав, когда ладонь Завулона обхватила его член. — Слушаю тебя очень внимательно, Антон Сергеевич. Какие ещё остроумные высказывания ты готов изречь? Антон не был в силах выдавить из себя ни слова. Он подался навстречу руке Завулона, знакомой и опытной. Тот ласкал его то нежно, то жёстко, потом наклонился и провёл языком по всей длине, смачивая его слюной. Антон сжал одной рукой в горсти покрывало на кровати, а другую опустил на голову склонившегося над ним любовника. — Да… Ещё… — Как скажешь, — низким голосом бросил Завулон, и это стало последней каплей. Антон любил его голос, особенно когда тот произносил такие слова этим сводящим с ума тоном. Он задрожал и дёрнулся, отдаваясь оргазму. Как только способность говорить вернулась к нему, Антон сказал, глядя на раскрасневшегося, возбуждённого и по-прежнему одетого в свой костюм Завулона: — Проверим твою готовность к моим безумствам? Затем навалился на него и рванул ворот хотя и немного измятой, но, без сомнения, роскошной рубашки Артура. Тот возмущённо вскрикнул, услышав треск, а Городецкий довольно рассмеялся. Ужин успел остыть.