Дурные связи

      Блеск звёзд с трудом пробивался сквозь плотную пелену тумана и смога. Вместе с прогрессом промышленности в город пришёл дым, сизый и тяжёлый, окутывающий весь город, редея только у Ренхевен. Там, над рекой, он становился голубоватой дымкой, играя отсветами на воде, но всё равно достаточно плотной, чтобы противоположный берег терялся, оставаясь лишь размытыми контурами. Будь слышно китовое пение, можно было бы подумать, что вот оно и есть – море. Но тебя совершенно не волнуют киты, звёзды, которые и видно-то с трудом, и Ренхевен, если ты средь ночи торопишься к пациенту. Врачу не до романтики и красоты, по крайней мере, когда он на вызове. Да и само понятие «романтика» никогда не имело ничего общего с болезнью: будь ты принцесса в парче и шелках или нищий в лохмотьях – разница лишь в том, что одна блюет и мочится в золоченый тазик, а второй под себя.       Ночь же выдалась ненастной, накануне дождь лил как из ведра, теперь же только моросило, мелко-мелко, но эти холодные капельки, едва отличимые от тумана, всё равно приятных ощущений не вызывали – собираясь в более крупные капли, они так и норовили заструиться за шиворот. В воздух, холодный и влажный, от тёплого дыхания поднимался белый пар, хотя сказать, что на улице стоял мороз, было крайне сложно. Узенькие улочки, характерные для Дануолла, сменяли одна другую. Дома, стоявшие здесь неровными рядами, хоть и были относительно недавно построены, но кое-где на них успела осыпаться штукатурка, обвалилась черепица. Из-под слоя побелки виднелись кирпич и древесина, словно какой-то огромный изверг вскрыл и оставил ужасные раны на стенах домов, и теперь они стояли, тихо и тяжко вздыхая. Кое-где раскачивались, поскрипывая, облезшие вывески. Некоторые из них висели низко, приходилось следить, чтобы не задеть какую головой. Фонари горели местами, да и те на ладан дышали, мерцали, неприятно потрескивая — на окраинах города следить за порядком если и было кому, то с большой долей вероятности недосуг. Большинство же улиц и переулков было погружено во мрак, затхлый и гниющий. Никто уже и не помнил, был ли город на его окраинах таким же до эпидемии, или это страшная болезнь изуродовала его изнутри, покорёжила и обглодала, оставив лишь чернеющие кости.       Чума только начинала разрастаться. Она ждала, шурша в стоках, чёрная, мохнатая и колючая, но уже вовсю распространяла свой запах. О, она имела запах. Запах гноившихся, давно запущенных ран, распространяющих ихорозные миазмы, запах тел, разлагающихся заживо, распадающихся на куски, пока больной всё ещё дышит — приторно-сладкий, с отчетливой кисловатой взвесью, тошнотворно оседающей на губах – запах плесени и лилий. Она пахла захламлёнными улицами, влажной пылью, прибиваемой дождем к углам, старой бумагой, давно не вычищаемыми отходами — были места, в которые мало кто решался сунуться, оттого там во сто крат сильнее чувствовался этот навязчивый душок. Пахла крысами – их мокрыми шкурками и всей той падалью, что они разносили на своих когтистых лапках. Гадкая и липкая, чума постепенно продвигалась по отдалённым грязным улицам с крысиным писком, поглощая любого, кто встретится на пути. Зараза постепенно выедала город. Уничтожала, выпивая все соки, выгрызая изнутри, рвала на части, оставляя только безвольное умирающее тело, конвульсивно бьющееся в луже того, что после него останется. Очень скоро эта чёрная болезненная тьма поглотит весь город. В один день погаснут все крысиные фонарики, стихнут все голоса, из звуков останется лишь плеск воды да крысиная возня. Но пока она была далеко, тщательно сдерживаемая, прячущаяся по самым укромным уголкам, но уже примерявшаяся к очередному выпаду.       Одинокие шаги эхом раздавались по пустой улице. Порой звонкий стук подкованных каблуков сменялся неприятным хлюпаньем и плеском воды в луже или хрустом и чавканьем — только что последний раз в своей жизни запищала крыса. Спешащей по сумрачным улицам было всё равно, её не удивить ни крысами, ни грязью — брезгливость и отвращение давно являлись не самыми ее популярными эмоциями. Доктор Мирелла Холлоу торопилась к очередному пациенту. Впереди, на мокрой брусчатке виднелся тёплый жёлтый отблеск крысиного фонарика — стража стояла в соседнем переулке, их голоса доносились гулко и глухо, отражаясь от стен, приобретая совершенно особенное звучание. Они могли бы нагнать суеверный страх на приземлённого, простого человека, но опыт и книги доказывают, что остерегаться лучше не смутных образов, дополняемых усталым разумом, а реальных вещей и угроз, которые они представляют. — Проверка документов. Мисс… — блюстителей закона не так-то просто испугать, в конце концов, это их работа, и даже к плакальщикам, коих еще очень мало, в конце концов привыкаешь, просто обходя стороной как досадную преграду, а уж неожиданно выскочившая на свет женщина и вовсе не вызвала почти никаких эмоций. Разве что заинтересованность во взглядах, но это доктор списала на, как принцип, нетипичное для женщины время и место — даже проститутку легче было найти в "Золотой кошке", нежели шастающей по проулкам. — Холлоу, — в широкую ладонь, затянутую в перчатку из черной кожи, перекочевала потемневшая связка страниц в грубом переплете, извлечённая из внутреннего кармана жилета. — Так что же привело вас в столь поздний час в такие места, мисс, — стражник, лениво пролистывая все имеющиеся странички, то и дело поглядывал на женщину. Просмотрев ровные строчки данных, он явно не торопился возвращать их владелице, похлопывая себя обложкой по ладони, переводя взгляд то на доктора, то на своего компаньона, оставшегося чуть поодаль. — Работа, — сдержанно отозвалась Мирра, неуютно поёжившись под пристальным взглядом. — Вот как? — видимо, понял её мужчина по-своему, потому что лицо его расчертила кривая, но весьма довольная ухмылка.       Смачно хрустнув шеей и поведя плечами, как будто разминая, он сделал шаг вперёд, оттесняя Миреллу. Отморозками отчего-то представляются личности нелицеприятные, страшные, отталкивающие внешне, а уж никак не умудренный сединой на висках мужчина почти что благородной наружности, но недвусмысленный взгляд, окидывающий Холлоу с ног до головы, как будто примеряясь, говорил сам за себя. Таких взглядов Мирра могла ждать от кого угодно — от уличных пьяниц, жаждущих приключений, от портовых завсегдатаев, которые нередко становились ее пациентами, все чаще постоянными, но вот от стражников… Наивная доктор Холлоу полагала, что это единственное, чего не стоит бояться. Хоть и слышала немало историй, отмахивалась от них, и только теперь, столкнувшись с неприятной реальностью лицом к лицу, она начинала не верить — видеть воочию, запинаясь каблуками о неровную брусчатку. И сожалеть, что рискнула пойти именно этой дорогой. — Мы-ы... мы закончили? — два шага назад, с неудовольствием обнаружив, что пути к отступлению закрыты – спина уперлась в холодную кладку каменной стены. Внутри уже заерзал липкий червячок страха – живые всегда были страшнее мертвых. – Меня ждут пациенты. — Здесь так грустно и одиноко, доктор. И знаете, я чувствую дискомфорт, мне кажется, я болен, — ещё пара шагов вперед, оказываясь вплотную к Мирре и ловя её ладонь. — Осмотрите меня?       Мирра с ужасом чувствовала, как её ладонь, прижатая чужой рукой к груди стражника, медленно опускается вниз, ведомая чужим желанием. Кажется, она готова была даже закричать, кусаться, царапаться, прекрасно осознавая, что наверняка это будет её последняя прогулка, но все решил случай. Считать ли его счастливым, Мирра не могла бы с уверенностью сказать даже спустя долгое время.       В неверном свете фонаря что-то явственно сверкнуло — доля мгновения, и стражник, стоявший чуть поодаль и до этого времени не вмешивающийся, мягко осел на землю, повалившись на бок. Второй же мужчина только и успел, что оглянуться – в его глаз с влажным чавканьем вошёл арбалетный болт, так, что торчал только короткий кусочек древка. По инерции он начал заваливаться назад, придавливая доктора своим телом и медленно сползая вниз. Мирелле было страшно, да и кем надо быть, чтобы не бояться? Одно дело видеть смерть от болезни, пусть даже и у тебя на руках, и совершенно иное, когда рядом с тобой благодаря быстрой и чистой работе образуются два трупа, и ты, с большой долей вероятности, следующая. Доктор могла бы попытаться сбежать, но смысл? С такими точными ударами её точно догонят, даже если она будет петлять как заяц, а ей, как минимум, было интересно – за что? В том, что это не благородный рыцарь на белом коне, неожиданно пришедший к ней на помощь, Холлоу ни на минуту не сомневалась. Доктор, пройдя чуть вперед, безуспешно вглядывалась в крыши домов, где, по её мнению, должен был засесть убийца, когда за спиной послышалось лёгкое шуршание и мягкие шаги. Если бы она намеренно не вслушивалась в окружающие звуки, наверняка даже и не заметила бы. Мужчина. Высокий, на голову выше её, крепко сложенный и обманчиво расслабленный, неспешно, почти лениво выуживающий из внутреннего кармана металлический портсигар и проминающий меж пальцев папиросу до характерного табачного хруста. На Миреллу он посмотрел лишь мельком, как будто это была совершенно рядовая ситуация, они лишь случайно встретившиеся прохожие в погожий денек на людной площади, а рядом не остывают два трупа, заливая трещины между грубой кладкой густой горячей кровью. — Доброго времени, — хрипловато отозвалась на неожиданное появление Мирра, наблюдая как её неожиданный спаситель, не снимая перчаток, щёлкает зажигалкой, и слыша отчётливое потрескивание тлеющей бумаги. — Доктор Холлоу, я полагаю, — наконец-то, спустя долгую первую затяжку, отозвался собеседник.       Голос его оказался низким, с отчётливой хрипотцой, как если бы он всю свою жизнь смолил крепчайший табак. «Или застарелый бронхит», — рассеянно подумалось недремлющему доктору в голове Мирры, с отрешённо-профессиональным взглядом взирающему на мужчину. — Удивлен, что вы не визжите от ужаса. — Ну, трупом меня не удивить, и, думаю, вы это знаете, — «раз назвали меня по имени». — А что касается этих двоих, — женщина задумчиво поглядела на два ещё теплых тела чуть поодаль, — разве я должна переживать? Или оплакивать их кончину? Пожалуй, нет – эти ублюдки хотели надругаться надо мной, так с чего бы мне лить слёзы и заламывать руки? — Резонно, — ухмыльнулся мужчина, делая очередную затяжку и как будто не торопясь переводить разговор в иное русло, явно наблюдая за доктором. — Это и к лучшему. Наша работа не терпит истерик. Если, конечно, вы не боитесь узнать… — Кто вы и чем занимаетесь? – закончила мысль Мирра, не постеснявшись перебить собеседника, отчего тот еле заметно поморщился. — Пожалуй, я догадываюсь. Слишком уж ловко вы справились со стражниками. Это наводит на мысль, что ваша работа в этом и заключается. «Частников» в Дануолле нет, насколько мне известно, значит организация, коих у нас… Одна – китобои. Верно? — женщина дождалась утвердительного кивка. — А вот шрам… Хм, — Мирра в очередной раз скептически оглядела собеседника, — мои пациенты порой очень много болтают, поэтому, смею предположить, мастер Дауд? — Неплохо, — почти удовлетворённо и с некоторой долей удивления отозвался Клинок Дануолла, — вот только ваши логические изыскания нам не понадобятся, мисс Холлоу. Нам нужен доктор.       Вот тебе и дурная слава налицо. Мирелла редко отказывала пациентам, даже если они не могли заплатить деньгами, даже самого нелицеприятного и бандитского вида, что сделало ей не такую уж желанную известность в специфических кругах, но, помимо всего прочего, и дало возможность безбоязненно ходить даже в портовой части города, опасаясь, как показала практика, только стражников. — Пожалуй… — За вами придут завтра, - не давая Холлоу возможности ответить, Дауд просто поставил доктора перед фактом. Мирра успела лишь удивленно моргнуть, прежде чем обнаружила, что стоит посреди улицы одна.

***

      Звонко щелкнул засов, вторя глухо ухнувшей двери, отдаваясь долгим раскатом в тишине коридора. Мирелла Холлоу на несколько мгновений прислонилась спиной к косяку, чувствуя, как холод гладкой поверхности касается лопаток, заставляя волну мурашек пробежать по позвоночнику. Она наконец-то дома, скрыта от пронизывающего сырого ветра, так и норовившего забраться под рубаху, от чужих пытливых, заинтересованных или просто безразличных взглядов. Последний на сегодняшний вечер пациент дрожащими от волнения руками долго вертел склянку с лекарством, расспрашивал, заискивающе глядел, все надеясь, что она может что-то изменить, но, увы, первые признаки чумы уже оставили следы по всему его телу. Мирра могла бы оставить беднягу ни с чем, изолировать, да просто сразу избавить от предстоящих мучений, но она все еще наивно верила, что лекарство найдут, на улицах все еще не так плохо, императрица еще борется за Дануолл, поэтому в руки это маленького щуплого старичка перекочевала склянка эликсира в обмен на несколько монет. Какими бы благими ни были намерения доктора — цену своей работы она знала. Но в этот дом Холлоу больше не придет. Мирра, неуютно поежившись, скинула с себя тяжелые сапоги, так и оставив их валяться в коридоре, и босиком прошлепала к ванной, на ходу стягивая с себя одежду. Больше всего на свете ей хотелось сейчас смыть с себя день, и дело было не сколько в усталости, к валу пациентов она привыкла, хоть последнее время их изрядно прибавилось, сколько в патологической тяге к чистоте, но это было отчасти издержкой профессии. Чума не заставила ее отказаться от работы, уехать, сбежать, бросив все и вся, Дануолл был для Холлоу всем. Работа была для нее всем. Плевать, аристократы, булочники, портовые шлюхи или головорезы — она продолжит резать и зашивать, перевязывать и промывать, сдержанно радоваться со здоровыми и сухо сообщать "Не жилец". А китобои и предложение Дауда...       Вода наконец-то наполнила старую керамическую ванну, горячая, с горьковатым запахом трав и эликсиров, она напрочь отбивала желание думать о чем-то серьезном, разве что о навязчивом желании совершить свой ежедневный вечерний ритуал. Полчаса, чтобы наконец-то оказаться около маленького чердачного окошка, мокрой и взъерошенной, кутаясь в одеяло. Тщательно выбить пепел из чаши маленькой расписной трубочки. Если приглядеться, видны были аккуратные мазки, изрядно потертые ее пальцами. Меланхолично скатывая табак, набить ее — это было сродни медитации — а потом наконец-то прикурить, пуская в приоткрытое окно первые тяжелые клубы дыма. Оранжевый уголек отсвечивал на лицо, быстро нагревая полированное дерево, заставляя плясать дикие отсветы в глазах. Иногда Мирре казалось, что это не уголек, это до сих пор тепло чужих рук греет трубку, но... эти руки давно остыли, погруженные в мерные воды Ренхевен. С каким-то мрачным отчаянным весельем доктор кривила губы в усмешке, осознавая, что эти самые некогда приветливые воды забрали все. Работа была для нее всем. У нее не осталось ничего, кроме работы, и раз уж судьба подкинула ей такой вертеп, почему бы не разнообразить свою жизнь.