— Это пройдет, — сказал Дамблдор. Он не шелохнулся и не сделал ни малейшей попытки удержать Гарри от разгромления кабинета. Лицо у него было спокойное, чуть ли не отрешенное. — Да и сейчас тебе не все равно — настолько не все равно, что ты готов умереть, лишь бы перестать мучиться... — НЕПРАВДА! — завопил Гарри так громко, что чуть не сорвал горло. Секунду-другую он боролся с собой: ему хотелось кинуться на Дамблдора и разбить его тоже, лишь бы не видеть больше этого спокойного старого лица, — встряхнуть его, сделать ему больно, чтобы он ощутил хотя бы малую толику того ужаса, который переполнял все его существо... — Нет, правда. (с) Гарри Поттер и Орден Феникса, глава 35
— Ну и что теперь ты будешь делать? — Плевака провёл лезвие топора по точильному камню, высекая искры и раскручивая педалью круг ещё больше, создавая невообразимый для ушей звук. Для кузнеца подобное было песней. Стоик посмотрел на друга, который не верил в мирные переговоры. Который подготовил несколько сотен мечей, топоров, булав, копий, щитов и прочего оружия. Вождь хотел бы думать, что это лишь из-за ностальгии, а не из-за уверенности в бое. Мало ли чего хотелось. — Мы проведём переговоры, — уверенно сказал Стоик Обширный, поднимаясь с маленького деревянного стула, который предназначался в этой мастерской для его сына. — Их провизии нет, половина людей полегли в шторме, у нас их принцесса и шпион. В их же интересах переговоры, — добавил мужчина менее твёрдо, поглаживая свою бороду на манер западных шаманов. Плевака лишь хмыкнул. Стоик никогда не умел придавать себе умный вид. Грозный — да, уверенный — да, непоколебимый, внушающий страх — да, да; но не умный. — Мы все поляжем за нашего вождя. Стоик смотрел на лучшего друга, своего советника, который отводил взгляд вновь к оружию, делая лезвие топора практически идеальным. В этих словах было так много невыносимого смысла, что они не могли стерпеть подобное. Оба. — Надеюсь, до этого не дойдёт, — просто сказал ярл, выходя из кузни. Дошло до остановки превращения. Дошло до смерти детей. Умерли дети, о Тор, дети. При этом Стоик серьёзно позволял себе мысль, что не будет побоища. Он делал ставку на то, что люди не такие умные, у них нет драконьих инстинктов и интуиции, основанных на столетних выживаниях, и есть предрассудки и страхи. Много предрассудков и страхов в сторону драконов. Даже Локи посмеялся бы над его мыслями. Плевака устроил нотации своему собственному вождю, о том, насколько были безответственными действия уже такого взрослого мужика. У Плеваки никогда не было и не будет детей, поэтому к Иккингу, пусть тот и выпорхнул из-под его опеки года три назад, относился как к родному если не сыну, то племяннику. Кузнец бы так и дребезжал, пока Стоик не заткнул его рыком. И так было тошно. Но самое страшное было в другом... Он всерьёз задумался, был ли смысл в том, что он делал до этого. Надо ли его самого сжечь в общем пламени племени за то, что он сотворил с собственным сыном? Или действительно никто не виноват? Почему он не выхватил из-под опеки немного повёрнутого Йоргенсена Сморкалу? Он мог бы сделать это, учитывая, что они родственники, пусть не самые близкие, но он видел, как пагубно влиял на него кузен. Как много его вины в происходящем? Впрочем, думать об этом слишком много — пагубно. Стоик поднял голову, всматриваясь в линию горизонта. Осталось всего ничего. И единственные виновники всего плохого, происходящего у него дома, по ту сторону баррикад. Стоик вдохнул, выдохнул, посмотрел наверх, пробормотав: "Береги его", и пошёл к причалу. Наверняка Валка стала одной из новых Валькирий, видит Один, она этого была достойна. Вождь встретил своего сына под руку с невестой у самого причала. Они оба всматривались вдаль и оба волновались; не юность была виной или неопытность, а страх за шкуру друг друга. Стоику был знаком этот страх, и он знал — если они его испытывали, то всё с ними будет хорошо. Ну, настолько, насколько это возможно. Он старался не смотреть в то место, которое раньше представляло из себя кровавое месиво. Иккинг услышал приближение папы, но попытался никак не отреагировать — он не знал, насколько долго способен разговаривать с глухой стеной неприятия и непонимания. Он также до сих пор не понимал, как можно так легко распоряжаться жизнями людей (возможно, это было одной из привилегий вождя, но он не хотел подобного) и тем более делать такое лицо, будто это в порядке вещей. Хотя, может быть, все эмоции скрыли под рыжей бородой, которая почему-то всегда прекрасно показывала, когда папа был недоволен. Ему пора быть чуть более взрослым — решил Иккинг, прищуриваясь и силясь рассмотреть приближающиеся корабли. Особенно когда его товарищи умирали, а он даже не мог похоронить их как следует. Нельзя полагаться на якобы взрослых в этот момент. К сожалению, они давно уже не дети. Рыбьеног с Сарделькой взяли на себя сложную миссию — известить, что Лохматые хулиганы готовы к переговорам. Брат с сестрой отлично справились и сейчас жевали все запасы самых вкусных камней, которые можно было найти для награды в столь сложные минуты. К ним плыл один корабль с вождём, его женой (зачем она здесь?) и остальными представителями, важными шишками племени Остолопов. Это будут переговоры. Или засада. Они все напряжённо ждали того момента, когда наконец будет разрешён этот конфликт. Когда можно не метаться по постели в ожидании, что тебе воткнут нож в спину. Это не была самая серьёзная война, в которую встревало их племя, но то сражение было таким молниеносным и скоротечным, что даже сами Беззубик с Иккингом не успели погрязнуть в страхе или ожидании. Это было просто. Политика сложнее, — признавался сам себе Иккинг, пытаясь высвободить руку, — но интереснее, гораздо. Он напомнил себе, что через минут пятнадцать должен твёрдо стоять на своих двух ногах, а не хромать или опираться на Астрид. Скорее всего, Александра была там, на том корабле, чтобы напомнить Астрид, где её дом. Это могло подействовать. Сам Иккинг не знал особо силу материнской любви, однако образ Валки был кристально чист в его голове, несмотря на все те сплетни, которые ходили по деревне. Или даже факты. Из двойной фамилии Астрид сделала себе обычную, оставив часть (честь) матери. Пусть презирала поступки отца, но это было только сейчас. Иккинг морщился, когда ловил себя на мысли, что не верит в саму Астрид. Любить её было безопасно, достаточно, чтобы опереться сейчас на её плечо и делать это даже тогда, когда на них взглянет Мордоворот Остолоп. Но он не мог себе этого позволить, потому что так покажет слабость, которой нет. А в политике это недопустимо. С Жуткой жутью было отправлено письмо Мале, предупреждающее о таких... ужасных гостях. Пусть, скорее всего, они не успеют вовремя в случае засады, но они хотя бы будут предупреждены об охотниках на драконов. Это лучше, чем ничего. Беззубик сзади грустно подтолкнул мордой, подбадривая и вплетая свои эмоции в эмоции своего наездника. С такой мордой, на самом деле, подбадривание было не очень, но лучше, чем ничего. Ночная фурия пыталась внушить уверенность в будущем, но нельзя заставлять уверовать в то, в чём сам не уверен. — Никогда не видела... подобного, — прошептал девушка, сжимая пальцы на чужом локте сильнее. Иккинг посмотрел туда, куда упирался её взгляд, и заметил торчащую ногу Громмеля в подобии брони. Ну, это были первые прототипы, однако и они, похоже, могли удивить непосвящённых. — Это разная чешуя других, более прочных драконов. Новая разработка. Думаем потом отлить из железа Громмеля, но пока так, — разрушая неуютную тишину, слишком громко сказал Иккинг, возвращая взгляд на горизонт. Будто от этого корабль мог приплыть быстрее. Все тут же зашептались, начался гул, который был никто не в силах успокоить; народ ощутил слабину в нерушимом напряжении и стал выливать все свои страхи вслух. — Слушай, — Астрид как-то непривычно смущённо запнулась, отчего стало слишком неудобно, — а что с твоей кандидатурой на пост вождя? Надо было отдать ей должное, говорила она без запинки, когда касалась столь щекотливой темы. Иккинг хмыкнул, раздумывая. Вроде бы папа хотел с ним поговорить про это после всего происшествия, но как было на самом деле — без понятия; если честно, Иккинг не хотел взваливать на себя это. Отрезанная нога словно повлияла на его разум, заставляя желание оторваться от земли быть более сильным, всепоглощающим, главным в его голове. Он хотел улететь отсюда, дальше, к неизведанному. Ведь теперь лично ему было нечего терять. Но он не мог так сделать. В конце концов, совесть всё ещё есть. Как и семья, — боковым зрением он углядел, как недовольно хмурился Стоик, — ну, вроде бы. — Для них я единственный и неповторимый, — Хэддок указал подбородком на приближающийся корабль, и Астрид выдохнула с немного натянутой улыбкой. Беззубик сзади безответственно засмеялся над натянутой за всё что можно шуткой, пока на причал не подошли Сморкала с Кривоклыком. Несмотря на предупреждающее рычание, Сморкала встал по другую сторону от Иккинга, будто пытался поддержать и подставить плечо. Ужасное чудовище никаких эмоций не проявляло, уважая своего собственного вожака, и встало дальше всех, едва уместившись. — Так тут нечто вроде засады есть? — Скорее... — Иккинг задумался, почёсывая подбородок и прикидывая нечто в уме, — это скорее самооборона. Ведь на фрегате тоже есть бойцы. — Ты их уже видишь? — Да. Пара катапульт, пара лучников, пара обычных бойцов. Ещё какие-то странные люди без оружия. Твои родители. Осталось минут пятнадцать до их прибытия. Голова Астрид поникла, а сама она притихла, шепча что-то бессвязное себе под нос. Он хотел успокоить девушку, хотя бы приободрить, но в горле, где-то в том месте, где сглатываешь дым после ссоры, застряло чувство, что он не имел на это права. Он не мог в полной мере понять её, тем более подобрать правильные слова для утешения. Да, Мордоворот Остолоп не был кем-то вроде Вигго, но даже его в своё время они заставили скрыться, убежать в Рим; здесь же был другой эмоциональный уровень, который давил неподъёмным грузом. Астрид ощущала, что сейчас не время для её страданий, когда калечились и умирали другие (в большом плане её мельтешения казались странными, бесполезными и незначительными), но она не могла не страдать, когда могла разглядеть герб Остолопов на парусе, прямо как на той женской рубашке. Тор, как же всё было легко! Однако фрегат всё приближался, видимо, совсем не намереваясь тут же обстреливать полудраконов, поджидающих их. Возможно, вождь решил оттяпать кусок земель, а затем ещё и ещё, пока не захватил бы все территории, а возможно, решил потешить своё самолюбие. Астрид Хофферсон не верила, что отец побоялся потерять свою наследницу в бою. Да и свою ли? Корабль пришвартовался — сердце забилось быстрее в несколько раз у всех разом, словно объединяя перед лицом подобной опасности, — и все луки были предупреждающе наставлены на всех стоявших перед кораблём. Астрид хотела было протянуть руку, чтобы пробежаться кончиками пальцев по защитным рунам и сказать спасибо, но одёрнула себя. Мало ли как могли воспринять этот жест. Первой спустилась мама. Она была укутана в дорогие меха, словно подношение богам, в котором они никогда не нуждались; это было крайне подло — выставлять вперёд женщину в надежде, что её не убьют. В блеске золотых украшений дочь не могла разглядеть, прибавилось ли за это короткое время у её мамы седых волос, углубились ли морщины, но одно она понимала — эта улыбка ослепляла её куда больше, чем блеск золота или даже солнца, которое вот-вот скроется за тучами. Соль отступила. Был ли это их личный рагнарёк? Увидят ли они Мани на небе этой ночью? Астрид моргнула — и перед ней оказалась до боли знакомая ладонь с аккуратно подстриженными ногтями и мозолями, так некстати образовавшимися на такой мягкой, пусть с морщинами, коже. Девушка не видела отца, который буквально сбегал с корабля за своей женой, она читала по обветренным губам: — Я рада, что шрамы от дракона на лице уже сошли. Было бы огромной ошибкой думать, что мать не узнает родную дочь. Пусть в маске и закутанную в плащ, прижимающуюся к мужчине — но это была её дочь. По одному волосу, по кончику ногтя, по заусенице, по запаху она узнала её. Узнает всегда. Астрид ощущала рукой вибрацию — Иккинг позволил себе засмеяться в такой момент, что было непростительно. Однако так расслабляло. Александра повернула голову вправо и посмотрела жестоко Иккингу в глаза, который до сих пор не мог удержать смех. Возможно, это были первые признаки истерии, но обе женщины с трудом в это верили. — С возвращением, — произнёс он крайне радостно, улыбаясь. На секунду женщина нахмурилась, а затем улыбнулась так же открыто, но больше по-матерински, будто не видя, что с их последней встречи юноша успел потерять ногу. — Боги едины, — сказала она задумчиво, кивнув сама себе, и отошла в сторону. Она всё ещё с любопытством рассматривала их обоих, не обращая внимания на вождя, который стоял первее всех, особенно уделяя внимание их сцепленным рукам и выражениям лиц. "Громгильда! — крикнула мысленно от отчаяния Астрид, так искренне сожалея, что всадники не имели своего мысленного канала. — Что здесь вообще происходит?!" Громгильда отозвалась где-то за всеми, недалеко, но остальные полулюди становились преградой для их связи, словно выстраивая стены из своих мысленных диалогов. Или она просто не хотела отвечать на вопрос. Даже Хедер говорила, что для магии драконов нужна драконья кровь. Это было логично, но это не было тем, о чём девушка хотела думать. Она верила, что для этого ещё будет время. Астрид толкнула в бок Иккинга, чтобы тот перестал улыбаться, и как будто прозрела, увидев перед собой отца. Но потом до неё дошло — нет, не перед собой, а перед вождём, который ограждал их от любой опасности. По крайней мере, пытался. — Рад приветствовать вас на острове Олух и рад, что вы согласились на мирное разрешение конфликта, — вполне дружелюбно сквозь бороду улыбнулся Стоик. — Я Стоик Обширный Хэддок, вождь Лохматых хулиганов. Это мой сын, Иккинг Кровожадный Хэддок. Всё же это было нервное — поняла Астрид, когда сама начала задыхаться от смеха. Если Иккинг был Кровожадным, то она танцовщица или… нет, она не знала, что вообще можно сюда поставить в сравнение. — Ни капли не смешно, — пробормотал Сморкала, пусть сам Иккинг тоже улыбнулся, когда услышал своё второе имя, и Астрид перестала смеяться, вмиг задумавшись, какая история могла стоять за этим прозвищем. Астрид успокоилась, вздохнула, ощущая, как дёргались мышцы лица и сводило скулы. Она знала, что реально могло бы отрезвить её, но она закрывала глаза и делала вид, что не видела. Она отворачивалась от происходящего, считая, что ей это надо. — А сегодня у твоего отца борода чистая, — еле слышным шёпотом пробормотал Иккинг, что вновь заставило улыбнуться Астрид и посмотреть, чтобы убедиться. Иногда она подозревала, что её жених — просто великолепный манипулятор. Борода отца действительно была вычищена; элементы наряда, которые призваны защищать, тоже сверкали и были чисты. Его нос морщился в презрении, а маленькие глаза зло сверкали, когда оглядывали местность. Шлем с рогами словно ужимал его голову, делая её ещё меньше, выдавливая мозг через глаза — то-то они так выпучились, ага. Стоик смотрелся на фоне Остолопа гораздо выигрышнее. — Я Мордоворот Остолоп, вождь племени Остолопов с острова Остолопов, приплыл узнать, почему я не должен начинать войну с проклятым народом, когда они украли мою дочь и обесчестили. Как много Остолопов на одно предложение. Сморкала по левую руку Иккинга поперхнулся то ли слюной, то ли воздухом; Беззубик сочувственно похлопал его по спине костью крыла, хотя бедняге это не помогало. Тогда уже Иккинг со всей силы влепил ему по спине, отчего Йоргенсон чуть не упал на землю. Астрид с интересом подумала, не сломал ли несчастный себе пару рёбер возле позвоночника. — Что же, мы можем объясниться прямо тут или пройти на главную площадь, где вашу дочь поджидает виселица из-за нарушения самого главного закона, либо можем пройти за стол переговоров. Мордоворот недоверительно посмотрел на Драконов, которые стояли за спинами всадников, и решил, что в зале явно безопаснее. Никто не хотел сгореть в огне Ночной фурии или Ужасного чудовища. Наездница была расстроена, что не могла привести близко Громгильду, так как та явно сразу могла вызвать отторжение и обвинения в том, что наследницу трона подменили драконьей проклятой магией. — Сначала я хотел бы убедиться, что моя дочь в порядке. — Это уже сделала ваша жена. Александра поправила длинную косу и положила её на правое плечо, не смотря в глаза своему мужу. Иногда их дочь думала, как такие непохожие родители познакомились. Мог ли выйти из их истории любовный роман со всевозможными приключениями? Сейчас, когда она видела больше, она думала, что из этого, наверно, мог получиться психологический ужастик. — Тогда мы возьмём с собой воинов ради защиты. Надеюсь, вы понимаете эту меру. — Конечно. Конечно, ведь парочка воинов не опасна среди трёх сотен огнедышащих драконов. Вожди шли впереди, воины встали вокруг своих ярлов, отгорождая их от всевозможных опасностей. Иккинг держал руку Астрид и, как ни странно, несмотря на слабость, вёл её за собой, вёл рядом, подальше от её родителей. Девушка смотрела лишь прямо, не поворачивая головы, чтобы ещё раз удостовериться в реальности происходящего. Могли ли на них напасть прямо сейчас? Хофферсон так и не нашла свою секиру, поэтому у неё остались лишь кинжалы, однако время, чтобы достать их из ножен, будет упущено. Иккинг среагирует быстро, но потеря ноги не могла не сказаться на его способностях, хоть будут секунды, потому что наверняка первой целью станет вождь... — Всё в порядке, — еле слышно шепнул Иккинг, сильнее сжимая руку. — Мне попросить, чтобы Громгильда была ближе? Они могут её заметить, но… — наследник тут же осёкся, ловя боковым зрением уничтожающий взгляд своего вождя. — Пока что всё в порядке, — тем не менее, Астрид ответила: недостаточно громко, чтобы её услышали враги, но достаточно, чтобы вождь Лохматых Хулиганов. Было бы глупо лишь из-за её обоснованного волнения заставлять Иккинга говорить вслух или Беззубика рычать. Ночная фурия сзади была как неприступная крепость. Дракон постоянно резко переводил взгляд с одного воина на другого, умудряясь своим большим телом укрывать всадника. Астрид никогда не замечала, насколько длинной может быть дорога до большого зала. Зато люди не хранили молчание. Они переговаривались, шептались, искоса и исподлобья поглядывая на чешуйчатых тварей, которые с особым умом смотрели на своих противников. Среди вояк Хофферсон заметила того чернявого мальчишку с медной кожей, который, видимо, всё же победил тогда на арене. Он выглядел не устрашающим, даже терялся на фоне остальных, при этом выделяясь, будучи слишком высоким, щуплым, но при этом жилистым. С той стороны стоило ждать подвоха. — Куда смотришь? — шёпот Иккинга заставил Астрид вздрогнуть, слишком неожиданно среди тиши на их стороне. — Ревнуешь? — издевательски протянул Сморкала с другого бока, рассматривая чернявого иноземного парня. Хэддок закатил глаза и вопросительно уставился на свою невесту. — Он победил на празднике, — пояснила она, снова упиваясь образом, к которому она, оказывается, стремилась. Выглядела она такой же загнанной, если бы победила? Или она ощущала бы себя в своей тарелке? — Не смотри туда так пристально, — Иккинг недовольно нахмурился и чуть сильнее повёл девушку за собой. К кому он обращался, было не очень понятно, потому что раздражённо шикнул именно на Сморкалу. Глядя на перепалку молодняка, остальные полулюди тоже стали шептаться, отворачиваясь от Остолопов, высказывать свои мысли по поводу подобного представления. Стоик уже ничего не мог поделать, разве что потом корить всех жителей за то, что они уподобились их противникам, которые были ниже их в интеллекте. Было тепло. Не внутри, в сердце, а снаружи — природа ощутила, что пора просыпаться, ощутила весну. Только пение птиц казалось назойливым, тепловатый ветер после жуткого шторма — насмешливым, а подсыхающие ручейки под ногами среди грязи — раздражительными. Иккинг, увязнув на пару секунд в яме, чуть не упал, но вовремя схватился за Астрид, а та за него. Это была полусекундная заминка. Которой больше нельзя было допускать. Они пришли к Большому залу под оглушительную тишину, пусть всего пару секунд назад стоял гул. Огромные резные двери раскрылись перед толпой, и вожди прошли вперёд, пуская вслед своих детей. Астрид позвала жестом с собой маму, которой никогда официально не дозволялось бывать на подобных собраниях. — Саша, что ты... — возмущённо начал Мордоворот, но осёкся, глядя, как все осуждающе уставились на него. Он прочистил горло и сел за предложенное место возле овального стола, напротив него сел Стоик, рядом Иккинг и его невеста, прячась от взора отца. Александра вроде бы несмело, а вроде бы даже нагло села справа от мужа — как это у мамы иногда получалось, Астрид никогда не понимала, — поправив косу. Когда все расселись по местам, Стоик под оглушающий скрип дерева о пол встал, начиная переговоры. Остолоп стал метаться взглядом со всех личностей на других, которые видел перед собой, не понимая, что ему делать. — Итак, вы, как передал наш посланник, собрались войной на нас только сейчас, потому что наше племя якобы украло вашу Принцессу, Астрид, — Стоик указал ладонью на девушку, а Иккинг легко прикоснулся к её спине, чтобы она поняла, что надо встать. Встала принцесса практически бесшумно. В голове роились тучи мыслей, которые не могли сформироваться в какие-либо предложения. Страхи. Тьма. Связи. Они бились внутри головы, но они не могли решить какие-либо проблемы, возникшие сейчас. — Однако вместе с её добровольным приездом сюда, что, несомненно, можем подтвердить я, мой сын и сама девочка, мы получили послание о мирном договоре, что якобы подкрепляло замужество вашей дочери с моим сыном, о чём Астрид сама не знала, судя по её дальнейшей реакции. Данное послание у нас сохранилось, и мы можем предоставить его. Мордоворот взглянул на свою дочь, на её еле заметно дрожащие пальцы от напряжения (после чего она поспешила спрятать руки за спину), и заявил: — Чушь. Вы племя, которое поклоняется рептилиям, замешаны с древней чёрной магией. Вы выкрали мою дочь и запугали её, заколдовали так, что она ни разу на меня не взглянула, а ваш сын незаконно взял её в жены и обесчестил. Это оскорбление на всю жизнь! Мы не собираемся это терпеть и нападём, если вы не объяснитесь честно. "Честно" — набатом стучало в голове Астрид, когда она подняла свои голубые глаза на отца. Чёрные и маленькие, его глаза были настоящими зеркалами души, которые показывали все намерения. Иккинг объяснял ей как-то в разговорах, что драконья кровь сильнее человеческой, и что, если она не может передать магию, потому что людские пороки сильнее, она передаёт душу и облик. Глаза и внешность. Стоик взглянул на девушку, которая упрямо поджимала губы и была уверена, что опозорится через несколько секунд. Она опозорит не только себя, но и Иккинга. Возможно. Она ещё не понимала всех традиций драконов. Но, определённо, хотела узнать и понять. — Я клянусь своей жизнью и своей честью, что до сих пор остаюсь нецелованной в губы девственницей, — она отвела взгляд в потолок, тем не менее видя боковым зрением, как даже её мать в немом удивлении приоткрыла рот. Девушка ощущала, как её щёки начали гореть, а вслед за ними даже шея, что ей ужасно не нравилось и вызывало внутри злость. Да, злость, ей нужна злость. — Я могу подтвердить это своим телом, точно так же разрешаю одной из старейшин наших племён в этом убедиться. До сего момента я считала, что Иккинг является моим женихом, а не мужем, а он позволил мне избегать участи разделения ложа, — быстро добавила она, надеясь, что не унизила его перед собственным племенем. По крайней мере, перед Остолопами она его оправдала. Это сейчас важнее. Зал загудел, зашумел, загалдел, удивляясь, поражаясь подобному, сомневаясь в компетентности наследника Стоика Обширного. Астрид в этот момент невесело подумала, что, наверное, могла бы потребовать разрыва помолвки, заявив, что Иккинг не справляется со своими обязанностями. Интересно, она смогла бы отобрать себе во владение дом вождя? Вырвался нервный смешок. Рёв. Беззубик взревел, показывая свои острые клыки всем вокруг, успокаивая драконов, но люди тоже присмирели, то ли дрожа от страха, то ли от жажды боя. Скорее всего, от первого, но кто же скажет вслух подобное. Астрид никогда бы не могла подумать, что признание её некомпетентности как женщины будет сопровождаться рыком самого вождя драконов, Ночной фурии. Это тоже было по-своему забавно. — Неужели ты правда её ни разу не затащил на?.. — голос Сморкалы выделялся из всей тишины своим басом и словно подтверждал приговор. Парень взглядом прошибал будущего вождя, впрочем, ни разу его не смутив. — Сейчас я выбью тебе оставшиеся зубы, а Иккинга попрошу вырвать язык, чтобы ты не говорил ничего позорного, — тихо прошептала девушка, сбрасывая всё напряжение с плеч. Хэддок словно говорил взглядом: "А ты попробуй уложить её", что, несомненно, делало много чести девушке. Астрид подумала, что к подобной теме её жених, похоже, относится несколько иначе. Он был исследователем, а подобным людям никогда не был присущ стыд. Она смогла бы отдать ему себя, а утром он не стал бы срамить её гордость, вспоминая неловкие моменты. Кто знает, возможно, и не было бы с ним неловких моментов. Глупо думать так о том, что упущено. Услышав слова дочери, Остолоп разулыбался, сложил руки в замок на столе довольно миролюбиво и словно излучал радушие. — Твоей клятвы вполне достаточно, моя дорогая. Только вот почему ты сидишь по ту сторону? Сядь по правую руку от меня. Александра тут же поднялась и пересела по левую руку от мужа с непроницаемым лицом; страшная и даже жуткая приклеенная улыбка не сходила с её лица. — Иди, — шепнул ей Иккинг, напоследок утешающе коснувшись спины. — Тогда я воткну нож ему в глотку из-за эмоций. — Не сможешь. Она правда не сможет. Она могла только встать и пересесть по правую руку, а Сморкала тут же занял её место, дав простор Беззубику. Зато она могла безнаказанно упереться взглядом в зелёные затягивающие глаза пока своего жениха, и это не осудят, это будет выглядеть естественно. Астрид была бы дурой, если не воспользовалась этим шансом. — Пусть честь моей дочери не запятнана, она находилась здесь не по своей воле, обманутая вашей магией! — объявил Остолоп во всеуслышание, прерывая оставшиеся шепотки. Они опасались чего-то такого: Астрид предлагала привести Громгильду как доказательство своей лояльности, но Иккинг тут же отринул её идею, поскольку она бы обернулась против них самих. Наблюдая за отцом, девушка могла сказать, что Иккинг был прав. Его фанатичный блеск в глазах, служивший ознаменованием того, что вождь был уверен в своей победе, пугал. — Поэтому я требую суда поединком! Ведь те, кого не обманет никакая чёрная магия — боги! Лицо Иккинга на секунду перекосило точно так же, как лицо его папы. Один в один, они были копиями друг друга по выражению презрения. Это было довольно забавно, если не учитывать ситуацию. — Вы не можете требовать суда поединком, если никакого суда нет, — твёрдо ответил Иккинг, вмиг успокоившись. Мордоворот отвратительно улыбнулся, обнимая дочь за плечи и притягивая её к себе поближе вместе со стулом и оглушительным скрипом. — Вы выдвинули обвинение в нашу сторону, мы выдвинули в вашу. Если это не начало суда, то что же? Да и как ещё можно решить всё мирно, не раня наших людей, кроме как боем один на один? — если бы у вождя была кружка пива или эля, он бы немедленно опрокинул её в себя. Александра рядом смиренно закрыла глаза; Астрид не понимала, что значило такое поведение матери. Неужели её сильная мама признала поражение после этой фразы? Да, отклонить суд поединком — позор вечный, запятнанная честь до третьего колена, но если исхитриться, изловчиться... — Как вы можете предлагать нам ваш суд, если даже не знаете, в каких богов мы веруем? — снова вопросил будущий вождь, хмуря брови. — Боги одни главенствуют в этом океане. Мы видели ваши статуи, не пытайтесь нас обмануть, и вашу резьбу на дереве. Это оскорбляет нас, настоящих викингов, поэтому лично я буду участвовать в поединке, чтобы доказать, что такие твари, как вы, не достойны покровительства наших богов. Иккинг сжал горящего в огне дракона на шее так, будто этот кулон был единственной причиной, которая удерживала его от какого-нибудь самоубийственного поступка. Он любил свой народ. Он любил до остановки сердца саму драконью сущность, огонь, повадки и свободу, которая была в крыльях. Он верил, что их перевоплощения — никакое не проклятье, а божий дар, чтобы сделать их самым свободным народом из всех живущих. Сама бы Астрид после такого приняла вызов без оглядки на собственные шансы. Мордоворот доказал своё право на трон чистой силой, разорвав пасть Ужасному чудовищу руками. Он мог убить Иккинга, проломив грудную клетку, раздавив череп, оторвать руки и оставшуюся ногу... нога. Одна нога! Астрид облегчённо вздохнула, отодвинувшись от отца незаметно, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Точно, наверняка выйдет вождь, зачем беспокоиться. Они могли кичиться тем, что письмо поддельное, что Остолопы проводили эксперименты с кровью, что уводили здешних жителей в рабство и жестоко убивали на потеху публике, что ложно обвиняли, что Астрид сама всадница и имеет магическую связь, да только это будет бесполезно. Всё вместе — пустой трёп, если Остолопы захотят сделать вид и свалить абсолютно всё на магию. Поединок для них был выходом. Настоящим, не призрачным шансом. Суд поединком священен, его итога нельзя нарушить. Полудракон против человека, одинаковый вес и комплекция — очевидно, кто победит. — Зачем же вообще кому-то гибнуть, если можно договориться о мире... — Не увиливай от старших, сосунок, — Мордоворот практически рыкнул, прерывая Иккинга стуком кулака по столу. — Мы не знаем, как действует ваша магия! Мы не будем слушать тех, кто может превращаться в драконов! Лишь поединок может всё решить! Что же, возможно, пытаться договориться с теми, кто этого не хочет — бессмысленно. Астрид сжала в кулаки ладони и послала несмелую утешительную улыбку Иккингу, который считал себя достаточно хорошим оратором, способным разговорить практически одичалых драконов. Что доказывало размер разума в теле вождя Остолопов. — И кого же вы хотите вызвать? — вызывающе спросил Стоик, уперевшись своим яростным взглядом из-под опущенных бровей в противника. — Его! — толстый палец указал на Иккинга. — Он взял на себя слово, так пусть возьмёт меч в руки! Он забрал себе мою дочь, так пусть докажет, что достоин её! Он посмел выдвинуть смертельный приговор моей Астрид, так пусть поплатится за это! А иначе он не воин! Опасней умных противников лишь идиоты-противники. Весь зал стал скандировать: "Суд поединком! Суд поединком!" — это был мужской вой, полный гордыни и жажды зрелищ, лязга стали и баса. Для одних — лёгкий шанс победить, для вторых — шанс доказать, что их наследник достоин своего трона (или избавиться от ненужного). Пол под ногами стал дрожать, а воздух покрылся каким-то разводами, дрожа. Астрид внезапно вспомнила снова Забияку и Задираку. Их одно большое чешуйчатое тело, которое они не могут пустить по морю и поджечь стрелами, пока Остолопы здесь. Их не открывшиеся глаза. Мёртвые лезли в голову независимо от желания и времени, независимо от мыслей и образов. Они засели там, засели прочно, врастая с корнями во все возможные мысли. Надо ли было говорить, что этот мужчина не вождь, раз вызывает на поединок практически ребёнка, который недавно лишился ноги? Или всеми силами скрывать слабость, которую, возможно, практически все заметили? Что именно приведёт к тому, что через несколько часов сам Иккинг скатится к телу мёртвого Престиголова? Стоик наклонился к Иккингу с обеспокоенным лицом, начиная что-то жарко шептать. Уговаривая отказаться, точно, уговаривая потерять гордость и честь. Астрид по лицу видела, что Иккингу, впрочем, плевать на это с самой высокой площадки для полёта на их понятия и статус в деревне. Здесь было глубже, здесь другое — как нагретые руны защиты на обруче или плавящийся амулет в кулаке, как темневшая чешуя на шее и горящие глаза в один момент. Здесь по драконам. По существу, по сердцу, по душе. — Вы, воин с опытом в четверть века, вызываете на суд поединком едва повзрослевшего подростка-калеку, подначивая его, — проговорил Иккинг, вставая с места и прерывая речь отца, у которого, кажется, проступила сиреневая чешуя возле ушей от гнева. — Можете гордиться собой, потому что я принимаю вызов. А раз я принимающая сторона, то могу ставить три условия за трёх великих богов. Боремся до первой полившейся крови, своим оружием после заката, до восхода луны и когда небо станет ночным. И пусть боги будут честными! Условия за трёх великих богов. Время, кровь, оружие. Один, Фрей и Локи. Сотворение, плодородие и хитрость. Драконы видят в темноте, возможно, даже лучше, чем на свету, кровь их более густая, чем человеческая, а своё оружие... Астрид никогда не замечала оружия Иккинга. Наверняка у него был какой-то меч или топор, или вообще ничего не было. Парень никогда не выставлял его напоказ, зато отлично умел уворачиваться, что шло ему в плюс. Никто не знал оружия, никто не мог по нему попасть, к тому же особенности организма. Однако у Хофферсон всё равно защемило сердце сильной болью, предчувствием, что изумрудные глаза покроются мертвичиной. Кто же сражается, если потерял ногу меньше, чем сутки назад? Никто. Потому что умереть никто не хочет. Иккинг вышел из большого зала, даже не хлопнув дверью — Астрид осталось только поражаться его холодному разуму и его силе воли; он смог выдвинуть все условия, которые бы сильно облегчили ему победу. Беззубик важно прошествовал вслед за своим наездником, кинув требовательный взгляд на девушку. Та тоже встала, порываясь отправиться вслед за своим вроде бы женихом, однако почувствовала сильную хватку на запястье. Александра отрицательно покачала головой, удерживая дочь на месте, и подтянула к себе. — Ты пойдёшь со мной, — чётко произнесла она и тоже встала из-за стола, звякнув своим золотом. Это золото резало по ушам с неимоверной силой, оглушая, убирая все звуки вокруг. Есть ли у Иккинга такая мать, которая остановила бы его от необдуманных поступков, остерегала от опасностей, любила? У него только есть требовательный отец и брат, которые наверняка ставят честь выше жизни. Она должна быть с ним. Астрид поджала недовольно губы и дёрнула руку, пытаясь вырваться. И у неё не получалось. — Шторм позволил нам договориться о шатком мире. Не порть ничего. Нам надо поговорить, — Александра продолжала крепко держать за запястье дочь, утягивая её к противоположному выходу из-под носа собственного мужа. — Пока он не поговорил с тобой. Астрид вспомнила, почему так часто бесилась из-за мамы и ссорилась с ней: эта женщина запрещала ей любимые вещи, любимые занятия, любимый образ жизни. Сейчас она оттаскивала от любимого, которому нужна была она, Астрид, который не позволил бы увидеть свою слабость никому, кроме неё. Им надо было потренироваться, надо было разработать план, надо... много надо. Они протащились сквозь всю деревню до корабля. Астрид уже не сопротивлялась, когда её завели в каюту, и даже не шипела раздражённо. Лишь звала мысленно Громгильду, которая в какой-то момент откликнулась и пообещала быть рядом с ней спустя какое-то время. — Успокойся, — Александра попробовала погладить по голове дочь, но та лишь увернулась от руки матери. — Тебе нужно что-нибудь успокаивающее... Ей нужно было к Иккингу! Вокруг было мало предметов роскоши, всего лишь два гамака друг над другом и небольшой столик. В каюте было темно, горела всего лишь лучинка, но Астрид могла рассмотреть каждую трещинку в дереве, каждую морщинку на лице матери. — Присядь, давай, тебе нужно присесть, потом мы поговорим, — крепкие женские руки надавили ей на плечи, и Астрид села на гамак, боковым зрением увидев, как то же самое сделала мать. Очень действенный способ. Не говорить сверху вниз, а сесть рядом, показать, что друг. Впрочем, это же мать. — Меньше дня назад мои друзья умерли, а сейчас отец пытается убить Иккинга, изничтожив его гордость перед тысячами. Ты предлагаешь мне посидеть тут с тобой и поговорить? — Астрид попыталась отодвинуться подальше от тёплого бока матери, но это было невозможно на гамаке. Александра на пару секунд рассеяно замолчала, но всё же продолжила: — Потому что это важно. Ты его любишь? Всадница рассеянно моргнула, потерявшись в пространстве. Она даже не поняла, был ли это вопрос или утверждение, однако отрицательно покачала головой, почему-то успокаиваясь. — Немного восхищаюсь. Уважаю. Он достоин уважения. Он открыл мне... мир? Пусть пока только малую часть, мне казалось, что ещё есть время, — пальцы перебирали шерстинки на мехе юбки, иногда сминая кожаные полоски. Женщина довольно покачала головой. — Я видела, что тебе приятно с ним. Хорошо, что не влюблена. В своё время я совершила ошибку, пошла за твоим отцом, спустилась с небес на землю и босиком за ним побежала. Я хотела, чтобы хотя бы ты жила спокойно и счастливо, без войн и битв, дома, в кругу любящей семьи... Астрид с каким-то немощным ужасом в глазах посмотрела на мать, не понимая, как такое вообще можно говорить. Она хотела сделать ей так же больно, тянуще больно, как было ей сейчас внутри. Ей хотелось кричать, бить, растормошить, выдрать серые пряди, разбить её полностью, чтобы она поняла, что переполняло всё существо Астрид, чтобы прочувствовала это, чтобы стёрла маску понимания со своего лица. Пару секунд назад она сказала, что её друзья погибли. Погибли, умерли, а к ним мог присоединиться её жених. Этот ужас, неужели эта женщина не чувствовала этого ужаса, которым пронизан весь воздух? Лучинка разгорелась ярче. — Что ты несёшь? — вырвалось из неё вместо тысячи ударов и криков. Хриплое, отчаянное. Александра оставалась такой же спокойной, не изменившейся в лице. — Тебе надо помочь ему, я понимаю это. Но твой отец... он не потерпит того, чтобы ты сейчас была рядом с ним и помогала ему. Он выдаст это за колдовство и скажет, что ты потеряна для нас, развяжет войну. Ты полукровка, Астрид, а для таких, как ты, нет абсолютно безопасного места в мире, сколько бы этот мальчик не показал их тебе. Думаешь, здесь, на острове полулюдей, сражаться женщинам разрешают абсолютно все? Когда их было больше, их женщины точно так же сидели дома и следили за детьми. Сейчас они закрывают на это глаза, но во времена покоя тебя точно так же запрут и не дадут сражаться. Мать сейчас казалась такой далёкой. Она говорила странные и страшные вещи; она знала всё и одновременно ничего, потому что её слова были правдой и неправдой одновременно. — Твой отец всегда берёт то, что хочет. Он возьмёт жизнь этого мальчика. Тебе надо уходить отсюда, а если у тебя есть дракон, то улетать, потому что ты не сможешь выдержать этого. В Риме... Астрид встала резко, до закружившегося пространства, и вышла; не сдержавшись, хлопнула дверью. Она не такая рассудительная, как Иккинг. Она полукровка. Такая же, как Хедер или Дагур. Она всадница. Она может быть парой Иккингу, они могут жить дальше. Снова она не отвернётся, она не закроет глаза. Она будет смотреть. Никто на корабле не остановил её — на самом деле, на корабле практически никого не было, — а Громгильда подобрала чуть дальше от причала, где их никто не видел. Они не говорили, пока летели, но громкое сильное сердцебиение дракона успокаивало девушку, приводило к равновесию в эмоциях. Тепло под седлом не было таким, как тепло руки матери, но оно было иным, приятным и родным, правильным. В который раз уже Астрид оказывалась у Готти. — Тебе что-нибудь сделал отец? — Иккинг прищурился, смотря с подозрением на Хофферсон. Возможно, это была забота. Он сидел на полу, окруженный всеми возможными бутылочками вокруг — пыльными и новыми, травами и отварами — которые можно найти. Это смотрелось довольно комично, потому что сама Готти постоянно приближала и отдаляла от себя каждый пузырёк в течение довольно длительного времени, пытаясь рассмотреть или расшифровать надпись на бумажках, когда как сам Иккинг в два счёта откладывал в сторону ненужное. — Меня утащила мать, — Астрид слезла с седла и похлопала Змеевика по боку, давая отмашку, что пока та свободна. Беззубик со странным курлыкающим звуком посмотрел на неё, склонив голову набок. — Сказала, что я полукровка. Иккинг повторил за своим драконом, снова уставившись на этикетки пузырьков. — В конце концов, ты оказалась права. Ты дочь своего отца и своей матери, — пробормотал он, приглашая присаживаться. — Ищи этикетку, где написано, что свойство — болеутоляющее, немного противного болотного цвета, на свету раствор не просматривается. Или траву. — Ты не удивлён, — практически возмущённо покачала она головой, садясь на деревянный пол и беря сразу несколько пузырьков в руки. — Но зачем ты тогда сказал: "Добро пожаловать домой"? Она не отсюда, не с этого острова. Иккинг нахмурился и потёр подбородок, пытаясь рассмотреть слишком пожелтевшую от времени наклейку и разобрать надпись. — Их род всегда жил на нашем острове в нашем племени, но да, твоя мать не отсюда. Я уверен, что она забыла, каково это, когда взлетаешь в небо. Она не обращалась слишком давно. То, как она держится, и то, откуда пошёл род Хофферсонов... Рим, скорее всего. Можешь как-нибудь почитать, я уверен, что в летописи есть записи. Рука Астрид на секунду остановилась, но потом продолжила свой путь к очередной склянке. — Тебе больно? Мне казалось, боль не такая сильная, когда ты ходил. — Когда ездил на остров целителей, то привёз с собой нужную траву, однако отвар всё же будет полезней. На самом деле... болит сильнее, если бы меня пытали, — он неловко почесал щёку указательным пальцем, пытаясь не поднимать взгляд, — и это сильно отвлекает. Пусть я и так напичкан, но мне нужна именно та трава. Она убирает абсолютно все ощущения, помогая сосредоточиться. Пусть её обычно не дают, но организм должен справиться, — он на секунду замолк, то ли собираясь с духом, то ли просто не зная, надо ли говорить. — Ещё кровь слишком сгущает. Ну, знаешь, у нас и так не такое частое сердцебиение, а кровь густая, с этой травой вообще камнем, может, стану. Иккинг пытался не переносить вес на левую ногу, пока сидел, так ни разу не поменял положение. Он пытался не прикасаться к ней и вообще отодвинул подальше, словно от этого она переставала болеть. Скорее всего, ходить было настоящей пыткой. А уворачиваться с такой ногой можно было, только если ты бог. — Мой отец орудует топором и предпочитает заносить удар слева, пусть и правша. Топор не острый, скорее проламывает, а не разрезает, но сильно. Он всё ставит на силу. — Спасибо, Астрид. Несколько сотен ударов сердцебиения прошли под мирное дыхание и стук стекла, пока Готти не застучала своей клюкой по полу с широченной улыбкой, держа пузырёк в руках. Эта старейшина частенько пугала Астрид только своим видом, своими крючковатыми пальцами и огромными глазами, но девушка должна была признать, что в целом Готти была... милой бабушкой. Милая бабушка внимательно посмотрела в глаза Иккингу, прищурившись так, как описывали в страшных сказках ведьм, и потом отдала отвар, начертив что-то по воздуху. Хэддок, конечно, кивнул, хотя Астрид подозревала, что только Рыбьеног и Плевака понимали её. Выпив всё одним глотком и даже не поморщившись (за него это сделал Беззубик), Иккинг поставил склянку на место, попрощался со старейшиной и вышел прочь. Астрид пошла за ним. У них была пара часов, чтобы научиться двигаться, уворачиваться и нападать вместе с ненастоящей ногой. Эти часы были напряжённые, убийственные своей тяжестью и жестокостью. Иккинг не морщился, не жаловался — похоже, трава подействовала как должно, — но явно устал. Они обдумывали, как можно завести в угол дикого зверя, не убивая, какие ловушки на арене можно поставить, что можно использовать против Мордоворота. — Твоё оружие? Иккинг посмотрел немного загнанно, будто его застали за чем-то плохим и ужасным, и выдал: — Ну, у меня есть меч, покрытый огнём. Эй, что, не смотри на меня так! — Иккинг отошёл на один шаг от Астрид, склонившейся в их доме над картой арены. Это было самое бесшумное и безопасное место в деревне на данный момент, к тому же их охраняла Ночная фурия, сейчас беззаботно дрыхнувшая, поэтому они решили остаться здесь. Лучше бы в оружейную пошли. Хофферсон устало вздохнула. — Ты же понимаешь, что от него не будет никакого толку в темноте, да? Ты станешь мишенью. — О, поверь, не ты первая мне это говоришь. Вот только я не ношу оружие с собой постоянно, поэтому могу взять что угодно. А Светоч скорее для укрощения диких, чем для боя. Другое дело, — он поднял палец вверх с важным видом, присаживаясь на свою кровать, — что в Светоче есть ещё баллоны с газом Барса и Вепря. И их можно взорвать. Что же. Это было уже лучше. — Но этого недостаточно, — Астрид помотала головой, уставившись на чертёж. Вот если бы можно было установить лабиринт, как на арене викингов при бое со Змеевиком, тогда уже можно будет спрятаться. — Есть ещё что-нибудь? Ты же изобретатель. Иккинг задумался, мысленно будя брата и спрашивая его. Дракон фыркнул и примостился теперь ко всем спиной, чтобы его не беспокоили. — Есть ещё щит с мини-катапультой. Но сомневаюсь, что на таком... эээ... обширном мужчине она сработает, мотка верёвки не хватит. Хотя, наверно, можно установить катушку побольше прямо сейчас... — Значит, баллоны с газом, огненный меч и катапульта. Меч хоть острый-то? — Ты стараешься меня обидеть прямо сейчас? Серьёзно? Астрид открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыла, моргнув пару раз. — Да, прости, просто волнуюсь. Я ничего такого... Её перебил такой сильный уставший вдох, что она увидела дым, поваливший изо рта Иккинга. Он посмотрел на неё с пониманием и даже заботой, беря под руку и сажая на кровать. — Я знаю. Тебе не помешало бы поспать, хорошо? Я смогу со всем разобраться сам. Астрид кивнула, прикрыла глаза на пару секунд, думая, что сможет подскочить при каждом шорохе. Естественно, она ошибалась. Ведь шкура под ней была такой мягкой, бой таким далёким, а огонь таким тёплым, что она не устояла; Громгильда еле-еле смогла докричаться до неё со своим драконьим рыком с улицы, ещё бы чуть-чуть — и по стенам полезла за своей всадницей. А на улице всё же холодно. Хофферсон недовольно поёжилась и накинула на себя капюшон, зарываясь в мех носом и не видя дороги. Громгильда всё равно проведёт к арене, нечего было волноваться по таким пустым поводам; волнение растрачено на более важные вещи. "Всё будет хорошо. Он сильный. Он справится", — голос дракона слышался рыком и принимался в голове как нечто родное, совершенно не чужеродное, настолько они притёрлись друг к другу за жалкий месяц. Астрид лишь кивала, ориентируясь на шум голосов и топот разных ног. Над головой звёзды мерцали бриллиантами. Иккинг стоял в одном углу арены, её отец в другом, затачивая топор невозмутимо настолько, что этого было достаточно для сомнений по поводу силы противника. Астрид не могла заметить, какой именно меч в руке держал её жених, но тот был явно тяжёлым в рукояти и не до конца сбалансированным. Зато под ногами лежал щит, совершенно невидимый для человеческого глаза без источников света — она сама бы не заметила, если бы не дракон, передавший мысленный образ прямо в голову. "Хэй, дорогая, а ты сама за мной пришла или тебя послали?" — наездница почесала возле гребней своего дракона, всматриваясь по мере приближения в детали. Много полулюдей. Много викингов. Нет освещения. Громгильда уркнула что-то и сделала два мощных взмаха крыльями, в следующий момент уже оказываясь по центру купола из цепей, разнося дребезжащий в ночи шум и привлекая внимание. "Когда я шла за тобой, вождь мне прикрикнул, чтобы ты сидела здесь и не волновалась. Ты была вымотана", — самодовольно, будто в этом есть действительно её заслуга, пояснила Злобный Змеевик, перехватываясь за цепи когтями удобнее и устраивая хвост, снова разнося дребезжание по всей ночи. Иккинг резко поднял голову и, кажется, неловко улыбнулся. "Он не будет стараться тебя излишне опекать. Он понимает твою суть, — Громгильда снова что-то уркнула вслух, на что в этот откликнулся уже Беззубик где-то снизу. Ночь всё же время фурий. — Теперь ночь будет их помощником". Драконы взревели. Полулюди закричали. Викинги заорали. Все требовали крови. Чьей-нибудь. Кого-нибудь. Ведь кровь, пролитая за честь — правильно пролитая кровь (Село солнце окончательно и бесповоротно). Дрожь, когда дракон под тобой трясет весь купол из цепей, разнося скрежет металла по всей ночи сквозь дерущих глотку существ, стала самым незабываемым ощущением. Громгильда рвала цепи, рвала когти, требуя боя и справедливости. У Астрид перехватило дыхание, руки свело судорогой, а кровь прилила к голове и зашумела, когда чётко увидела картину: вот оно, вот он, вот он, вот их оружие, вот их бой начнётся. И все они сегодня их судьи. Меч полыхал пламенем и, возможно, это было пламя справедливости и чести, что будут восстановлены. Пламя всей той испорченной насильно крови и испорченных жизней. Или обычный гель Ужасного чудовища, воспламенённый лишь малой искрой. И лишь та искра — скопление всего правильного, во что они верили весь месяц. Остолоп засмеялся, загоготал, перекладывая топор из одной руки в другую, будто раздумывая, не поковырять ли им прямо сейчас в зубах. Иккинг лишь сильнее воспламенил меч и левой подхватил щит. Стоик поднял руку, беря себе время и слово. Беззубик выпрямился и расправил крылья на всю ширь, внезапно загораясь изнутри синим огнём: — Да начнётся бой! — Да начнется бой! — Бой правды и чести против лжи и бесчестия! — Бой прр-р-авды и чес-с-сти против грязной лжи и бесчестия! — И пусть победит правый! — И да помогут наш-ш-шему будущему ярлу Боги! — Ибо только он достоин! — Ибо только он достоин! Иккинг р-р-разорвёт его! — Ночная фурия разорвал небо, ударив хвостом. — Вождь победит! — снова. — Ибо только он достоин! — и снова. Драконы взревели одинаково ужасающе, яростно и протяжно, выпуская по три залпа в небо и разламывая его, призывая саму Хель и самих ангелов-воительниц судить бой. Захлопали крыльями, гоготали и зарычали. Громгильда затрясла цепи купола вновь, вызывая самые настоящие искры. Глаза Иккинга горели в ночи. Он был Ночной Фурией. Он был ночной яростью. И теперь ему надо было доказать, что природа когда-то не ошиблась, давая ему вторую сущность (или не ошибся он, выбирая себе ипостась; магия сложна в своём понимании). Первый выпад отца — она не дышит — и нога Иккинга тут же подкашивается, уводя из-под удара. Второй отблеск топора — от щита идут искры, катапульту то ли заело, то ли задело при ударе; даже Злобный змеевик не хочет видеть этого слишком точно. Это довольно страшно, наблюдать глазами своего дракона в несколько раз ближе и чётче, чем своими, и иногда Астрид хочет закрыть глаза, но не может — картинка в голове, в мозгу, въедается под кожу и отравляет изнутри беспомощностью. Они обмениваются ударами, сильными, лёгкими, режущими и даже колющими; Иккинг пытается выжить, ему всё сложнее опираться на ногу, а отец забавляется, загоняя добычу ближе к стене. Это охота. Это игра. Отец ударяет прямо в шею — а там чешуя, чёрная, как небо над головой, и Иккинг практически победно улыбается, отскакивая в сторону и одним движением выбрасывая баллон с газом вперёд. Эта улыбка такая правильная для викинга и неправильная для юноши, что в голове что-то замыкает и скрипит натужно. Так могут улыбаться воины, так могут улыбаться драконы, но не Иккинг. Отец напуган, зажимает нос рукой, чтобы не дай боги вдохнуть в любой момент взрывающийся газ, а толпа вокруг негодующе орёт. Негоже! Жулик! Бесчестие! Громгильда — это Астрид, и они не отрывают взгляд. Ведь Хэддок не идиот, чтобы взрывать самого себя или выдавать положение, когда можно спрятаться в дыму и нанести один точный удар. Но с его ногой удар может стать весьма неожиданным. Он хромает, но не спотыкается, за завесой дыма высматривая пятно чуть темнее, чем всё вокруг. А потом бросается в ядовитую стену, смело вдыхая. Злобный Змеевик гремит цепями, точа когти и готовая броситься в бой. Астрид начинает пересматривать своё отношение к своему же жениху; пожалуй, если проводить достаточно интересные спарринги, то даже он может получить от них удовольствие. Ну конечно. Он же получеловек, как-никак; у него в крови. Раздаётся победный рёв. Жалкий, не гортанный, басистый и слабый — так слышится после месяца с драконами под боком. Астрид едва ли верит, что отец может убить Иккинга или даже покалечить; да что там, в это никто с Олуха не верит; Громгильда обводит взглядом трибуны и подмечает отсутствие дыхания у всё ещё живых. Будто они ждут того самого волка, будто ждут Хель воплоти, будто ждут Рагнарёк, чтобы сразиться с настоящей свирепостью. А дым рассеивается. Иккинг сидит ошарашенно на заднице, потирая практически насквозь распоротую или откушенную щёку, Астрид честно не понимает, а затем он как-то ошалело смеётся, ощущая пальцами, насколько быстро кожа затягивается, затягивается, а на пальцах нет ни капли крови. Как и на топоре Мордоворота. Или на его зубах. Какие последствия у чудесной травки, они узнают потом. А сейчас это пара секунд, которыми можно воспользоваться. Вот только Остолоп воин, он лишние секунды, лишние удары давать не будет, и пока молодняк собирается атаковать, прижимает свою добычу к земле, пытаясь задушить. Ведь раз не получается ранить, всегда можно просто убить. Астрид с судорогой в ладонях вспоминает, что драконам плевать на отсутствие воздуха, только кадык главное не продавить. А затем Иккинг принимает идеальное решение — оставшийся воздух выдыхает огромному викингу с воняющей бородой прямо в лицо, и этот воздух — дым с искрами. Вождь кашляет, отступает, зажмуривает глаза и не верит. Бред какой-то. А Астрид слышит Громгильдой треск искр в этом дыме, и думает, насколько сильно оно может сжечь лёгкие изнутри. Ему нужна капля крови. И он её получает — мечом проводит по опущенной руке, и кровь алая, в ночи такая чёрная, бежит, стекая к грязным толстым пальцам практические без ногтей и капая на каменный пол арены для боёв. Вот он, настоящий бой. Как давно арена видела нечто подобное? Как давно ждёт настоящей крови викингов? Иккинг не встаёт на ноги под яростные и свирепые оры победы драконов, он отползает дальше, как можно дальше и как можно быстрее от Мордоворота Остолопа со своим мечом в зубах, оставляя борозды от клыков, и вынимает последний баллончик с газом Престиголова. Предупреждает. Одним нажатием воспламеняет меч, говоря, что ещё чуть-чуть — будет взрыв, и ему всё равно, потому что дракон. А вождю руку оторвёт. Или ногу. Или прекрасной бороды больше не будет. Громгильда не слушается, гремит всей ареной, полыхает китайским фейерверком из сказок прямо в небо, и ей вторят все драконы на арене, обрушивая пламя на ближайших живых существ. Жарко. Душно. Воздух выжжен. Астрид почему-то плачет. Она отключилась от глаз своего дракона и посмотрела вниз, своими глазами, сама, на поле бойни. Тысячами оттенков огня освещены две фигуры — и Иккинг, улыбаясь неловко, почесал затылок, отдавая честь. Он справился. Он не умер и не пролил свою кровь. Астрид почувствовала, как её губы искривились в какой-то странной дуге, а во рту сразу стало сухо, будто она не пила весь день. Чего она боялась, в самом деле-то? Сражаться с противником, у которого каждая расовая особенность нацелена на выживание, который гораздо умней тебя, пусть даже был недавно ранен — это же проигрыш, всегда проигрыш. Её отец стоял неподвижно, не вытирая кровь с руки. Мама где-то на трибунах затерялась. "Астрид, улыбнись ему", — услышала она голос Громгильды, такой тёплый и родной, желающий исключительно счастья и добра. Она улыбнулась. Вытерев слёзы и приветливо маша рукой. — Победил Иккинг Хэддок, будущий вождь Лохматых Хулиганов! Он отстоял свою честь и свою правду перед богами, а боги подтвердили его правоту! — Стоик Обширный взревел как самый настоящий дракон, вызывая ещё больший шум, который мог оглушить даже глухого. — Иккинг победил! Победа за нами! Мы правы! Драконы всегда правы! — Беззубик выскочил на середину поля, разделяя своего всадника и вождя викингов, закрывая брата крыльями, и прорычал это словно в лицо проигравшему, а затем выстрелил между цепей прямо в небо, распространяя волну ультразвука по всему ночному небу, пытаясь призвать всех доступных драконов. Посмотрите, вот он, мой всадник. Посмотрите, какой он сильный. И только попробуйте ещё раз подумать, что нас надо разделить. Волны можно почувствовать прямо всем телом, как сильно они топтали землю и хотели прорваться к победителю, коснуться его, коснуться их будущего, того, кто сможет отстоять их перед глупыми людьми. Иккингу бы сейчас встать, да сказать пару пафосных фраз про равноправие и дружбу между народами, или хотя бы про честь, но встать он, кажется, не может. "Громгильда, что с ним?" — девушка обеспокоенно поглаживала своего дракона рядом с короной рогов, где у её девочки всегда чесалось, а лапами достать не могла. Громгильда по-птичьи наклонила голову вбок, всматриваясь. "Не может встать, очевидно. Наверное, трава или просто больно. Не знаю", — она произнесла с искренним извинением в голосе. Астрид подтолкнула её по бокам, и они наконец взлетели. Правда, быстро пикировав на какого-то викинга, отняли у него флягу, нюхнули для подстраховки на наличие ядов, а затем пробили дыру, где цепи соединялись с железяками, и пролезли самые первые. Вне очереди, так сказать. Трава сгущала кровь. Ему нужна вода. Много воды. — Давай, тебе нужно попить, — она коснулась его слишком холодного для дракона затылка, пытаясь приподнять, но Иккинг сразу передёрнулся, сам поднимаясь и облокачиваясь на каменную стену. Он улыбался как-то жалко для того, кто победил самого вождя враждебно настроенного народа. — Спасибо, — он отнял флягу и жадно глотнул, а затем тяжело задышал. — Представляешь, он правда хотел меня убить. — Да, я говорила. — Хэй, я до конца не верил. То есть, если бы он меня убил, его бы сразу все подожгли со всех сторон. — Это поединок чести, — Хофферсон спародировала любимый жест жениха, передёрнув плечами, — он рассчитывал, что его не тронут, а вы ещё и кусок земли отдадите. Позже, когда у Стоика не будет наследников, так вообще сдадитесь. Беззубик всё никак не хотел отходить от них, закрывая ото всех окружающих. Сейчас, когда все в эйфории или в безумной жажде крови, он не мог просто взять и порадоваться. Они могли сделать это потом, когда всё точно уляжется, но не сейчас, когда Мордоворот хотел свернуть шеи им обоим. — Это глупо. Тогда они выбрали бы Сморкалу и полностью выжгли Остолопов. Никогда не смогу поверить, что кто-то может хотеть чьей-то смерти, — он покачал головой, допивая флягу до дна. — О боги, Иккинг, — Астрид слишком восхищённо-неверяще выдохнула, прикасаясь самыми кончиками пальцев к моментально зажившей щеке. — Как такие, как ты, вообще могут существовать на свете?.. — На что ты сейчас намекаешь? Девушка покачала головой, позволяя себе лёгкую глупую улыбку, затем поднялась, оставив на пару минут его одного, чтобы пришёл в себя, и вышла из-за крыла Беззубика. Рядом с отцом уже стояла мать, перевязывающая руку, но он всё так же пялился на Ночную фурию, будто тот был главным врагом всей жизни. Но единственный его враг — его честолюбие. Вокруг сновали и другие викинги, теряя шлемы и ножи, бросая под ноги друг другу в горячих спорах, был ли поединок честным или вождь давно просто глупец, выживший из ума. — Моих слов тебе было мало, и вот теперь ты потерял честь. Мне жаль тебя, отец, — она учтиво склонила голову в поклоне, признавая остатки авторитета. — Теперь ты не вождь. А ведь мой брак мог бы помочь. Я могла бы помочь. Александра бросила предостерегающий взгляд, когда Остолоп наконец взглянул на свою дочь. Его маленькие чёрные глазки больше не наводили испуг или пелену отвращения к происходящему, но они были сами по себе всё такими же маленькими и чёрными, как его душа. — Я всё ещё твой отец, а твоя помолвка недействительна. Ты не имеешь права перечить мне... — Что же, — Астрид оторвала взгляд от своих родителей, переводя куда-то в сторону, на гремящие взрывы, — я сделаю всё возможное, чтобы этот брак стал истинным. — Я не оторвал тебе голову только потому, что ты моя дочь. Пусть такая же гадина и тварь, как все вокруг, пусть от тебя прёт смрадом тёмной магии, но ты моя дочь. Мне жаль, что я воспитал тебя. Но цени это. Громгильда чуть в стороне зашипела, наверняка жалуясь Иккингу на Мордоворота. — Я ценю это. Ведь только благодаря вам двоим меня готовы здесь защищать. — Викинги мстительны, — предупредила мама, поворачиваясь спиной, — берегись. — А драконы справедливы, мам, — перед глазами встал образ близнецов, ругающихся из-за курицы и где именно делать ей гнездо. Справедливы. Всегда. Благородны и не мстительны. Просто справедливы. К ним пробился сначала Сморкала, чуть позже Рыбьеног. Они оба, оставив драконов поговорить и поиграть после напряжённых минут, о чём-то наперебой говорили Иккингу, тыкая пальцами на сторону викингов, где всё ещё была суматоха. Там стоял новобранец, вцепившись в звенья цепи своими тонкими медными пальцами, с искренней ненавистью на лице. Высокий и щуплый, ночью под светом огня он был как обгоревшая палка, которую вынули из костра и которой было приятно рисовать образовавшимися угольками прямо по камням. Астрид посмотрела на Иккинга, качающего головой. Некоторые драконы ещё и слишком добры; это определённо помешает их жизни. — Тогда, Хель подери, я сам! — крикнул Рыбьеног, уже отворачиваясь от своего друга с гримасой ненависти и отращивая мощный хвост-булаву. Его руки превращались в лапы, а нос вытягивался вместе с челюстью практически без треска костей, покрываясь чешуёй. Сарделька внезапно замерла, отрываясь от других веселящихся драконов. Забияка никогда бы не была с ним. Она никогда бы не предпочла Рыбьенога своему брату и своей голове дракона, никогда бы не взяла его фамилию и никогда бы не родила ему детей. Но он был вправе восстановить справедливость, как и те Престиголовы, что крались чуть левее у самого стыка купола и трибун. Беззубик крикнул один раз — все остановились. Родители Астрид давно растворились в толпе, но она ещё не смела подойти к команде, пока они обсуждали нечто столь важное. Пока Рыбьеног с отчаянием в глазах не повернулся к ней, готовый расплакаться и скрыть все свои драконьи признаки куда подальше, прося: — Ну хоть ты ему скажи, Астрид! Астрид растеряно посмотрела на всех сразу, не зная, что ей делать, подошла ближе, прикасаясь рукой к его плечу. Сейчас всегда белые волосы отдавали безумным рыжим огнём, с которым убивали своих врагов все драконы. — Он поплатится, Рыбьеног, но не здесь и не сейчас. Это опасно для всех, понимаешь? — она крепче сжала его плечо, пытаясь всмотреться в глаза. — Чуть позже, когда все сядут на корабли, хорошо? Нужно немного подождать. Ты же умный, самый умный, да не обидится Иккинг. И кровь тебе на руках не нужна. — Она права, Рыболицый, — подал голос Сморкала. Рыбьеног тут же на него посмотрел, растерянный, но внимательный к словам. — Тебе лично не нужна ничья кровь на твоих руках. Успокойся. Я не думал, когда рассказывал тебе о случае в лесу, что ты поведёшь себя так. Рыбьеног оторвался от Астрид и враждебно начал смотреть на Сморкалу, подбирая слова максимально чётко и упрощённо: — Это ты во всём виноват. Если бы не твоё наплевательское и ленивое отношение, Задирака бы выжил. Ты мог предупредить его. Мог предупредить всех нас. Но нет! Ты этого не сделал! Мы раз за разом доверяем тебе наши жизни, и ты каждый грёбанный раз пропускаешь опасность мимо глаз или ушей! Я не понимаю, почему ты вообще здесь ещё стоишь! — Астрид. Астрид дёрнулась и резко повернулась к Иккингу, копируя своего дракона и чуть по-птичьи склоняя голову. Вроде бы и зло побеждено. И целы к концу истории практически все. Но всё равно... страшно. Иккинг протянул к ней руку, и она взяла его в свою, крепко хватаясь, как за спасательный круг. Рука была грубой, мозолистой и горячей, надёжной, несмотря на то, что тянущей силой была именно рука девушки. Это было на другом уровне — на моральном. — Да, я виноват, хорошо? Ты доволен? И что, мне теперь пойти и сжечь самого себя заживо? — Да хотя бы извиниться перед ними! — Нет их больше! Нет у них даже погребальной лодки! Ничего у них нет и их самих нет! Поздно, Хель подери, извиняться! Единственное, что я могу, так это запустить огненную стрелу в них. Кривоклык зарычал на Сардельку. Та начала рычать в ответ, с кипящей лавой в пасти надвигаясь на такое огромное ужасное чудовище, покрывающееся пламенем. — Мы проведём погребальное отплытие, как только Остолопы уберутся с нашего острова. И заткнитесь. От того, что вы будете ссориться, близнецы не оживут, — прохрипел Иккинг, заводя ногу для шага и практически падая. Он измотан и истощён, его конечности еле сгибались, а тело было деревянным и неуклюжим. Друзья замолчали, уперев горящие взгляды в пол. — Вам всем ещё надо пройти обращение до конца. И если вы этого не сделаете из-за подобного, то вас просто вышвырнут вон из племени. — Кто это ещё пос-с-смеет? — Сморкала вскинул голову и уставился на, пожалуй, впервые мрачно решительного Хэддока. — Я. И они пошли домой. — Это было жестоко к ним, — пробормотала Астрид, плюхнувшись на кровать. Иккинг лежал на своей, спустив ногу с протезом вниз, не смея закидывать её на шкуры. То ли неудобно. То ли больно. — Вдруг они поверили? И где Беззубик? Иккинг фыркнул и прикрыл глаза, наслаждаясь теплом: — Зато действенно. О, кстати, — он повернул к ней голову, закидывая руки вверх и ища что-то на поверхности ящика. — Святой Один, тебе что, лень встать? — Давай ты сначала побудешь на моём месте, а уж потом... руки вообще не слушаются... нашёл! — по дереву что-то скрипнуло, а затем вещица молниеносно оказалась в воздухе; Астрид рефлекторно поймала. Красивый медальон с настоящей серебряной цепочкой. Старые руны, завивающиеся в спираль и оканчивающиеся одной по центру, похожие на те, что были на головном обруче, вокруг которого сейчас запутались грязные волосы. Наверняка с древней магией, какой-нибудь оберегающей. Девушка подняла его чуть выше — блестит, с металлическими каким-то вкраплениями. — Воу, красивый. Это от чего? Она была бы рада, если этот амулет добавляет храбрости или смелости, может, решительности. Или уберегает от ядов. Или переносит практически целый колодец воды к ним в комнату, да, тоже было бы неплохо. Или оберег от плохих снов. — Вообще-то, знаешь, я так толком и не спросил тебя, а это весьма невежливо. Этот амулет дарил мой отец моей матери на свадьбу. Эм... Так ты выйдешь за меня, Астрид? Знаешь, эм, по-настоящему, без договоров и всяких заковыристых планов по захвату чужих земель. Астрид подавилась воздухом. — Эм, знаешь, ты мог хотя бы встать, — передразнила она его, находя на цепочке застёжку и чуть отрывая голову от подушки, чтобы продеть один конец за шею и застегнуть спереди. Металл холодил кожу. — После похорон людям нужен будет праздник. Хоть какой-нибудь. Да и... — он замолк на пару секунд, думая, что, если бы успел выпить тридцать литров воды и отлежаться месяцок, восстановиться, не выглядел как монстр из детских сказок, а также прочие "бы", то сделал предложение руки и сердца, настоящее, взвешенное, у всего народа на улице, встав на одно колено; или где-нибудь в горах, пока они высоко летали. Но сейчас было правильно. И сейчас было нужно. — Я люблю тебя. Наверняка Иккинг с теперь его вечным ненормальным слухом понял, что Астрид сказала родителям. Прочёл взглядом, ему кто-нибудь передал из драконов-предателей, которые любили доносить на всех и вся, или ещё что. Иккинг просто знал, что она сказала. — Какие громкие слова, — она сжала медальон в кулак и сжалась в комочек, греясь древней обручальной магией. Иккинг улыбнулся и счастливо рассмеялся.***
Под звук бушующих волн, недовольных сегодняшним поединком, скрипнула дверь. В каюте семьи вождя не было окна, через которое мог бы пробиться свет молний, зато была небольшая лучинка, практически таящая на глазах и не освещавшая ничего, кроме и так горящих зелёных глаз. Его послали сюда, чтобы восстановить справедливость. Описали тёмного полудохлого чернявого мальчишку, каким в свою бытность был Иккинг, бегающий босиком по солнцу. Эх, приятные воспоминания. Вот только он тоже хочет справедливости. Остолоп храпел громко и протяжно, сжимая свою жену в объятьях и утыкаясь носом в её белёсые волосы. Бедная женщина, наверняка уже потеряла свои и обоняние, и чувствительность; даже не проснулась, когда он зашёл. В каюте воняло плесенью, сыростью и потными ногами. Этот запах душил его сильнее, чем приторный запах мёда или помёт яка. Он восстановит справедливость. За свою сломанную сестру. За брата. В руке блеснул нож. Лучинка окончательно затухла.