На глазах у Гарри Сириус увернулся от красного луча, посланного Беллатрисой, — он смеялся над ней... — Ну же, давай! Посмотрим, на что ты способна! — воскликнул он, и его голос раскатился эхом по огромной комнате. Второй красный луч поразил его прямо в грудь. Улыбка еще не сошла с его уст, но глаза расширились от изумления. Сам того не заметив, Гарри отпустил Невилла. Он снова спрыгнул ступенью ниже, вынимая палочку, и Дамблдор тоже обернулся к платформе. Казалось, Сириусу понадобилась целая вечность, чтобы упасть: его тело выгнулось изящной дугой, прежде чем утонуть в рваном занавесе, закрывающем арку. Гарри успел увидеть на изможденном, когда-то красивом лице своего крестного отца смесь страха и удивления — и в следующий миг он исчез в глубине древней арки. Занавес сильно колыхнулся, словно от внезапного порыва ветра, и сразу же успокоился опять. Раздался торжествующий клич Беллатрисы Лестрейндж, но Гарри знал, что бояться нечего: Сириус просто упал, скрывшись за занавесом, он вот-вот появится с другой стороны арки... Но Сириус не появлялся. (с) Гарри Поттер и Орден Феникса, глава 35
Сморкала смотрел на это и не мог поверить — волна магии прошибла ему мозги и галлюцинации настигли его? Он съел испорченную рыбу на обед? Он ведь... не мог быть виноватым в этом? Не мог же ведь? Трава была выжжена, земля осушена, деревья теперь были иссохшей ветошью, а в воздухе не хватало влаги, глаза слезились от ужаса вокруг, однако пугало так сильно всё равно не это. Пугала развороченная левая нога Иккинга — белая кость разорвала штанину, ха-а-а, да что штанину, она разорвала всю ногу, и теперь осколки (кажется, в трёх местах, но там столько крови и ошмётков мышц, крови Иккинга, что Сморкала ни в чём не уверен) торчали так на виду. Ступня порвала ботинок и уже была покрыта чешуёй с когтями, но всё равно выглядела иссушенной. А кровь, которую раньше сдерживала магия, расплескалась на метр, была повсюду: на одежде Иккинга, на его лице, на глазах, веки которых успели покрыться слоем тончайших еле видных чешуек, на сухой земле и, о Один, она продолжала вытекать из его развороченной ноги струйками и даже медленным ручьём в месте, где была порвана артерия, медленными толчками, будто так медленно билось его сердце, и земля не могла впитать это озеро, настолько густой была алая кровь. Нужно было позвать Кривоклыка. Кривоклык. Надо. Что-то. Что-то надо. Сморкала дрожал всем телом, даже не чувствуя, как обед подкатывает к горлу, а его глаза выжгли на самих себе эту картинку, но он продолжал смотреть и продолжал, пока не открыл рот и не заорал от ужаса. Иккинг взглянул на него. (Этот взгляд будет сниться ему в кошмарах) Он не мог говорить от боли, он не мог орать от разочарования, он не мог реветь от того, что теряет жизнь — он мог только смотреть, не моргая, потому что кровь отлично смачивала глаза. На землю Сморкалу сбросила массивная чёрная тень; от резкого толчка и неудачного приземления на висок зазвенело в ушах и рвота подобралась к глотке окончательно. Он не думал, что мог бы прижечь все открытые раны и остановить кровотечение, что мог бы реально позвать Кривоклыка, что мог бы не смотреть на это так долго. На самом деле, он не мог не смотреть на это, потому что это то, к чему привели его действия, действия отца и действия вождя, желание всех в деревне забрать Иккинга себе, но не ставя его мнение выше собственного или даже на равных. Возможно, он не понимал это так чётко, но он осознавал где-то более глубоко, где-то, где хранились мечты о совместных гоночных полётах и ночи перед костром. Астрид. Эта человечка не могла не знать, что происходит с её женихом, при этом отправила его, Йоргенсона, сюда. Стоик постоянно давил на сына, все это слышали, все это даже видели, особенно когда ярл мог вспылить слишком сильно. Желание скрыться, желание быть сильным и замеченным лишь по собственному разрешению: всё это привело к тому, что Иккинг стал превращаться в Ночную фурию. Он не мог спросить ни зелья, ни помощи, потому что быть незамеченным — главное условие. Он не мог вообще о чём-либо рассказать, потому что никто на самом деле никогда его не слушал; им были нужны приказы их вожака, изобретения учёного, подсказки тренера, бревна, чтобы выплакаться на свою несчастную жизнь, но никто и никогда не замечал самого Иккинга. Сейчас Сморкала мог вспомнить, что у Иккинга на подбородке, практически под губой, есть небольшой шрам, и когда парень по-доброму улыбался, шрам превращался в тонкую-тонкую линию, которую практически не было видно. Больше вспомнить было нечего об Иккинге. Не о тренере, не о сыне вождя, не о наезднике, а о друге. О друге вспомнить нечего. А потом раздался вой. Пробирающий до собственных целых костей, он мог заставить задохнуться. Но Сморкала не задохнулся — он стоял на корточках и блевал, заливаясь собственными слезами и соплями. Ему было всё равно, четвертует ли его Стоик за произошедшее или ему просто отрубят голову в драконьей форме, перед этим заставив насильно пройти обращение до самого конца — он это заслужил, да, заслужил, все вокруг заслужили того, чтобы быть убитыми за эту смерть. Вождь в том числе. Отец всегда давил на него после смерти матери, словно заслуги сына могли бы вернуть её к жизни. Он хотел, чтобы сын справился со всеми теми недругами, которых в своё время не смог победить сам, со всеми проблемами, которые не решил сам, как будто уже лежал в ладье под семейным гербом, а все жители Олуха поджигали церемониальные стрелы. Это было ужасно нечестно, но Сморкала не мог расстраивать отца. Никогда и ни за что. Ведь кроме него больше никого близкого не было. Если случилось бы что с отцом, Кривоклык бы пошёл на дно вместе со своим наездником. Такова природа именно их связи. А что станет с Беззубиком? Тот уже добился статуса вождя драконьей части деревни, будучи ездовым, но с подобным... наверняка его просто вышвырнут. Или будут лечить до конца жизни, ведь связь, построенная на схожести душ, была равносильна прямой зависимости жизней. Сморкала понял, что задыхается, когда его окунули с головой в холодные остатки воды, которые остались от озера, и потрясли пару раз. Потом его вытерли о кусок травы — что-то смачно хрустнуло в челюсти — и снова взяли за загривок. Затем под ногами появились далёкие деревья. Парень отключился, даже не поняв, кто его нёс. Оклемался он просто и быстро — кто-то очень дружелюбный вылил на него ведро практически льда, забавно фыркая. В голове звенело, деревянный потолок перед глазами двоился, превращаясь в сплошную доску с бесконечными полосочками, но слышал он всё ясно и чётко. — Ты добился того, чего хотел. И даже подтвердил свои догадки, доволен? — О Один, ну конечно нет, никто не будет подобным доволен. Не шути со мной! Удар по какой-то поверхности, диалог на повышенных тонах продолжался: — Кто я такой, чтобы читать тебе нравоучения, действительно. — Заткнись, Плевака! — Ты не в том возрасте, чтобы затыкать мне рот. — Зато я в том положении. — Ты можешь думать, что я съел курицу Задираки, но ты не можешь думать, что не виноват в том, что произошло. Они дети, всего лишь дети! — Они драконы! — И кого ты будешь наказывать? Сморкалу, который пошёл в лес, где специально понаставлено ловушек? Астрид, которая сказала ему это сделать? Может, своего кузена, который выпивал соки из собственного сына и тебя? Знаешь, я начинаю с ним соглашаться. — Из лучших побуждений! — А может, себя? Как бы тебе ни было тяжело, ты не можешь отвертеться от этого. Ни тогда, когда был готов отказаться от сына, потому что он не мог превращаться. Ни сейчас. Сморкала хотел отвернуться спиной к старшим и сжаться в комочек, но он не мог этого сделать: не мог прервать дыхание, дёрнуть мизинцем или перевернуться набок. Не мог ничего, чтобы не выдать себя, и это убивало хуже, чем остатки обеда во рту, который вышел из его желудка около часа назад. Он слышал то, что не должен был слышать. — Твой сын жив. Он пережил остановку превращения. На нас надвигаются враги. Соберись! — У нас погибло двое всадников, их дракон не может пошевелиться, а мой сын смертельно ранен; я не могу собраться, Плевака. — Ты вождь. Ты обязан принять ответственность и выйти к этому лицом к лицу. Иначе ты недостоин своего сына, который слишком пытался быть для тебя хорошим. — Он даже не попрощался с ними... Тяжёлый вздох, который, кажется, мог снести целую избу, разбудил в Сморкале первобытный страх — он шевельнулся где-то в груди тугим комом и парень рвано вздохнул, открывая глаза. Он не хотел это дальше слышать и слушать. Понимать. Близнецы погибли. Иккинг на грани смерти побывал. Сморкала до конца верил, что они смогут. Что они срастутся, ведь они всегда были одним целым, и общей кровью победят болезнь, которая нависла над Задиракой. Он не мог думать, что теперь они хотя бы не мучились, не мог найти для своей совести успокоение, потому что он стоял в стороне, когда Задирака ушёл куда-то в лес, когда услышал чужой хруст веток, не такой, как издавал Задирака, но всё равно сидел на месте, ведь мало ли что могло случиться. Ветку сухую сломал, уронил что-то, играл с хвостом, в конце концов. Он бездействовал, он потакал чужой указке. Его друзья умерли. Они похоронили их (или ещё нет), он больше никогда не поржёт над ними или вместе с ними, не послушает страшные истории у костра, и вообще... Сморкала посмотрел в глаза нынешнему вождю, задохнулся, утонул в отчаянии и понял, что собирается делать. Он никогда не позволит утонуть Иккингу. — Не волнуйся, с тобой ничего не будет, — произнёс Стоик, добавляя огня глазам и гладя бороду. — С Иккингом всё в порядке. Сморкала молчал. Он не хотел спрашивать про Торстонов или про то, что стало с бывшими частями тела Иккинга. На самом деле, он ощущал себя так отвратно, что не хотел слышать ничего. — Сколько уже?.. — Пару часов, — ответил Плевака, на манер вождя приглаживая свои усы здоровой рукой, — так что иди отсюда, Готти и так проблем хватает. Сморкала также не хотел осматриваться — он был настолько беспомощен и труслив в этот момент, совсем не так, как когда взглянул в глаза ярла,— так что он просто выбежал на улицу, спотыкаясь на каждой ступеньке вниз и зовя всеми силами Кривоклыка. Они чёртов род предателей. Астрид сидела на полу, держа в своих руках холодную ладонь Иккинга, и смотрела больными глазами, как Сморкала выбегал прочь, чуть ли не плача, а за ним вышли двое взрослых, всё ещё переругиваясь по поводу происходящего. Будто ругань могла помочь. Сморкала всё же умный, когда дело касалось серьёзных вещей. Наверное, надо бы поговорить. Объяснить, что это она сама виновата. Она тут единственный предатель. Но её язык присох к нёбу с тех пор, как она закрыла глаза большому двуглавому дракону после его смертельных судорог. Их тело было мертво, но стеклянные глаза всё равно открылись, желая захватить частичку мира. Она не могла сказать ни слова, только кивать, идти на поводке и слышать, держась за холодную руку Иккинга. Этот-то выживет, Громгильда говорила, что он живучая гадина, так пусть подтверждает слухи. Иначе их всех просто доломает до конца. Иккингу ампутировали ногу, а на его шее и в уголках глаза навсегда застыла чёрная чешуя, совсем как у Беззубика, только, кажется, более тёмная, более глубокая, более... Просто более, она не могла сказать это словами. Он напоминал куклу с яркими украшениями и веснушками, потому что кожа слишком бледная. (Но она не была зелёной или серой, она не была смертельно хладной, там всё ещё билось сердце). Беззубик подпёр её левый бок и просто положил голову в ноги хозяину, закрывая глаза. Раз Ночная фурия не волновалась, то и ей не стоило. Да, не стоит волноваться. Полчаса назад ты закрыла глаза своей мёртвой подруге и её брату. Не волнуйся, всякое бывает в жизни. У самой-то Астрид руки ледяные до одури, такими навряд ли согреешь чужие, которым тепло нужно прямо сейчас и в медицинских целях, но она всё равно держала крепко-крепко, пытаясь уловить знакомое сопение. Иккинг так мило сопел ночью. (она смертельно хочет услышать это снова, и теперь подобное звучит настолько издевательски, что даже не смешно) "Не переживай", — Астрид больно, очень больно, когда в голове копошились чужие мысли, но она даже бровью не повела, продолжая смотреть в один приоткрытый глаз дракона. — Я не переживаю, — прошептала она, отворачиваясь и надеясь, что мысленный контакт уйдёт из её головы. Хотела бы она, чтобы подобного не происходило. Потому что ловить драконьи мысли было худшим предзнаменованием. Беззубик шумно выдохнул. "Вот-вот. Но он худшее утешение для тебя". — Его самого надо утешать, — её свистящий шёпот был похож на ветер, который подхватывал листья и уносил их вдаль. "Не надо. Брату надо помочь, а не утешить". Викинг совершенно не знала, какая она, эта драконья поддержка. Стоик рассказал свой маленький импровизированный план с поправками на сложившиеся обстоятельства и... нового состояния сына. Она принимала непосредственное участие как "виновник в остановке превращения" и залог мира между двумя племенами. Разведка других гнёзд, которые предпочитали не вмешиваться, говорила, что основная часть флота всё ещё цела, так как фрегаты разделились и пошли разными путями. Им надо остановить всё это миром. Переговорами. Не допустить бойни или шантажа. Астрид кивала, чёлка лезла ей в глаза, а половина косы была заляпана кровью жениха. Она бы так хотела, чтобы у неё оказалась чистая лохань воды, в которую можно опустить голову и остудить, а потом смыть кровь, распустить волосы, и чтобы косу ей заплёл Задирака. У самой нервная дрожь в руках уже, похоже, никогда не пройдёт. Когда Иккинг открыл глаза — это произошло всего лишь через полчаса после ампутации ноги, — девушка просто не могла поверить, не могла отпустить руку, не могла спокойно смотреть в чисто драконьи зелёные глаза. Но потом Иккинг понял, кто перед ним, и его зрачки расширились, переставая пугать, а на губах появилось подобие жалкой улыбки. Астрид зарылась лбом в простыню, потираясь виском об уже тёплую руку, и пробормотала: — Какая ты живучая тварь... Беззубик прогоготал нечто обидное, насмехаясь над своим наездником или читая мысли девушки. Что там было смешного — Хель ногу сломит, но кто поймёт драконье чувство юмора? — С чего это я вообще тварь? — голос Иккинга был тихим, шипящим и скрипучим, как после долгой болезни, когда человек не мог говорить и страдал. — Тебе пока нельзя вставать, — промямлила девушка, не поднимая головы и впитывая в себя это чувство. Чувство единения, успокоения; она знала, что теперь это будет большой редкостью. — Хорошо, не вставать, — согласно кивнул он, кладя руку на голову Астрид и пытаясь погладить мягко, но получались лишь судорожные движения. — Только что произошло? Астрид не хотела открывать глаза и сталкиваться с реальностью, она вообще уже ничего не хотела. Кто её спрашивал? — Твоё превращение прервал Сморкала, — она повернула голову и уставилась на Иккинга каким-то притупленным взглядом, наблюдая, как тот, похоже, общался со своим драконом по мысленной связи. Иккинг кивнул и поморщился — голова наверняка звенела после большого количества потери крови. — А близнецы? Астрид вновь уткнулась носом в чужую ладонь, пытаясь спрятаться от всего окружающего мира. — Они… — она замолкла, когда почувствовала тёплую волну отдачи от своего собственного дыхания, не в силах продолжить. Она тёплая, а близнецы теперь холодные. Навсегда. — Понял, — парень несильно стукнул девушку по голове, призывая к успокоению. — А Сморкала? — Пришёл в себя и убежал. — Не дай натворить ему глупостей, — пробормотал Иккинг на драконьем вслух, потому что магический источник был истощён, о чём он благополучно забыл, попытавшись связаться пару минут назад с братом. Тот раздражённо бормотал, что ненавидит автоматический хвост и ощущает себя калекой, но кивнул, недовольно выдохнул и вышел из комнаты, тут же взлетая. Порывы холодного ветра не могли привести в чувство уже никого в этой комнате. — Со мной всё в порядке, Астрид. Беззубик сказал, что у меня было больше шансов умереть, если бы никто не остановил моё превращение, поэтому всё в порядке. И близнецам... уже не больно. Астрид покачала головой, сдерживая слёзы и ощущая, как мелкие чешуйки между пальцев царапали щёки. Она сдержит слёзы, точно, ведь слёзы уже так достали её. Хватит плакать. — Заткнись. Тебе отрезали ногу, просто заткнись уже. Иккинг и впрямь заткнулся, запрокинул голову и словно пытался прислушаться к себе; Хофферсон ощутила щекой, как левая нога пытается пошевелиться. Парень резко выдохнул, снова бормоча себе под нос что-то невнятное, вроде "Ах, вот как". — Это неловко, знаешь ли, — он прочистил горло, — поэтому, ну, может, что-нибудь ещё скажешь? Астрид не могла нормально говорить. У её горла стояла истерика комом уже сутки, и если хоть слово скажет ещё, то пиши пропало. У неё все тело бы сводило нервной судорогой, если бы половина туловища не лежала на чужих ногах, а колени не затекли от деревянного пола. — Астрид, приди в себя. Хотя бы на время. Нам нужна твоя помощь, — Иккинг разговорился, его голос не был уже такой хриплый и болезненный, отлично выражал просящую интонацию и, ну, этот парень действительно был живучей тварью. — Не хочешь говорить, ладно, только сделай, прошу, я больше никому не могу доверить это важное дело. Астрид оторвала голову от чужой ладони, которая, вот странное дело, оказалась мокрой. Как и щёки девушки. Она выжидающе посмотрела. Давай, ну же, хоть какие-нибудь эмоции. У тебя нет ноги, у тебя нет теперь друзей, у тебя окончательно нет дракона в груди. Рви, мечи, кричи, плачь, хоть что-нибудь. Но Иккинг улыбался как-то понимающе, даже слишком, принял полулежащее положение, разминая руку, и сказал слишком страшную вещь: — Перехвати почту Хедер. Астрид моргнула пару раз, протёрла глаза, помассировала виски, шмыгнула носом, втягивая сопли, и переспросила: — Что? — Просто перехвати почту Хедер, ничего криминального я не прошу. Можешь захватить Дагура, наверняка он скучал по сестре. Астрид всё ещё осмысливала происходящее, когда оказалась лицом к лицу с Остервенелым, который приветливо ей улыбался и махал рукой, внимательно разглядывая. У Дагура прибавилось шрамов, довольно ужасных, на лице с тех пор, как она его в последний раз видела. Он был теперь не таким щуплым и выглядел... довольно неузнаваемо. А рыжая рваная борода и волосы добавляли безумия в его внешность, подчёркивая фамильные зелёные глаза. — Как братишка? С ним же всё хорошо? Ты так похорошела, Астрид! Мы давно не виделись, неужели ты не хочешь меня обнять? А, ну и ладно. Да не-не, она нормальная, заткнитесь, просто с непривычки. Так как так получилось?.. Девушка попыталась сосредоточиться на мысли, что её не пустили бы с шизофреником одну. Иккинг не пустил бы ведь, да? Потому что разговаривать с кем-то ещё вокруг, когда вокруг никого — это явно ненормально и являлось проблемой. Серьёзно, почему Берсерк похож на бабку-сплетницу во время ярмарки? — А мы к сестре идём, да? Я так давно не видел Хедер, но она мне писала письма, хочешь, зачитаю? Ах, нет, похоже, я забыл их дома... Как я вообще мог их не взять? — Слушай, — остановилась Астрид перед ареной и стукнула кулаком по стене так, что сверху цепи зазвенели, расходясь ударной волной. Дагур присвистнул, запрокидывая голову вверх. — Ты явно перепутал меня с Иккингом, просто замолчи уже. — Ох, как я ненавижу, когда кто-то затыкает мне рот, — нахмурился он; все его шрамы вмиг стали выглядеть ещё отвратительнее, и теперь они наводили не столько страх, сколько брезгливость, — но раз ты невеста Иккинга, то ничего страшного. Хотя, знаешь, приступы гнева контролировать иногда слишком сложно, извини. Астрид рыкнула, пробормотав: — А болтливость? Её можно? — Но я болтаю только с тем, с кем хочу; естественно, я не буду разбалтывать секреты разным врагам. Однако, — голос Дагура упал на несколько тонов ниже, — дай мне разобраться самому с моей сестрой. Мы ведь так давно не виделись. Астрид пропустила Дагура вперёд, надеясь, что всегда сможет в таком положении отразить атаку. Песчинки под ногами шуршали и хрустели, будто предупреждая об опасности. — Ты не злись на мою сестру, ладно? Она хорошая, честно, — мужчина нажал на кран и поднял решётку. Натянулись и зазвенели цепи. — Но нас не за глаза называют родом предателей. — Что ты имеешь в виду? — девушка сглотнула и прислонилась рукой к стене, чтобы не потерять нужный поворот или запнуться. — Ты будешь хорошей женой Иккингу, такая же невинная, как он, — Дагур хихикнул, прикрыв рот рукой и поднося близко к лицу факел. К сожалению, шрамы на его лице от этого не стали менее уродливыми (скорее наоборот). — Просто полукровок мало кто любит. И им сложно. Ну, то есть нам сложно, да, очень сложно. В конце коридора виднелся свет — там была незапертая клетка, в которой обычно находилась Хедер. Астрид давно к ней не заходила, она даже не помнила, когда они общались, кроме того раза с Иккингом. В груди появилась какая-то другая сосущая дыра, с иными сожалениями, будто она упустила нечто важное, но не в больших масштабах, просто потеряла небольшую деталь, которую можно было восполнить, но она не стала. Хедер сидела на полу в углу, подстелив под себя побольше соломы, и смотрела в потолок. Рядом в подсвечнике горела лучинка. Смольные волосы были чистыми, тело не покрывали бинты, а кожа оставалась девственно-белой, без шрамов и уродств. На ней не было ничего плохого, никаких отметин, которые бы говорили, что она здесь в плену или вообще жила бок о бок с драконами. — Дагур, — безэмоционально сказала она, поворачивая голову к входу. Дагур улыбнулся ей и помахал рукой. — Сестрёнка, давно не виделись. — Видеть тебя не хочу. — Надеюсь, мы когда-нибудь это исправим, — миролюбиво произнёс он, заходя внутрь и оставляя Астрид без защиты, но отдавая ей факел. Глаза Хедер расширились то ли от удивления, то ли от ужаса, когда она её увидела. — Всё же мы одна кровь. А сейчас, пожалуйста, отдай письмо. Похоже, это был всё же ужас. Шок. Возможно, недопонимание или неверие в свою слабость — судя по тому, как сильно она сжала свои алые губы и кулаки до белых костяшек. — Не понимаю, — пробормотала Хофферсон, заходя в камеру и ставя факел в специальный держатель на стене. — Я тоже, — кивнула Хедер. — Ну, то самое письмо, где ты пишешь, что мы потеряли двоих всадников и которое собираешься отправить драконьей почтой на корабль Остолопов, — Дагур терпеливо улыбнулся и протянул руку, словно ожидая, что письмо действительно в ней окажется. Астрид отошла на шаг назад, уперевшись спиной в холодную каменную стену, немного сырую, но всё равно отрезвляющую. Дальше назад шагать некуда. Хедер фыркнула, затем поднесла кулак ко рту и опустила все смешинки туда, чтобы придать серьёзный вид своему лицу. — Хорошо было на воле, Дагур? А ты как, Астрид? — Хедер резко повернула голову к бывшей подруге и встала, отряхивая штаны на заднице и икрах. — Насколько он хорош в постели, что ты готова поверить каждому слову этой твари? Никогда не думала, что у тебя есть подобные наклонности, хотя… — Хедер говорящим взглядом указала на короткую меховую юбку. Астрид хмыкнула, догадавшись, что хотела сделать её бывшая подруга, и одним движением бросила секиру в рычаг. Клетка тут же захлопнулась. У неё был запасной ключ отсюда с тех пор, как она договорилась с Иккингом о посещении Хедер. Пусть и ни разу не посетила её. Она даже не будет спрашивать, чем Хедер не устраивала жизнь здесь. Если бы половину времени самой Астрид пришлось провести в стенах сырой камеры, в ранениях, а вторую половину времени сражаться с тварями, которых всю жизнь ненавидела, то навязанное замужество показалось бы неплохой перспективой, несмотря на несколько добрых лиц совсем рядом. — Отдай письмо, сестрёнка, — Дагур не переставал держать руку вытянутой, сейчас лишь подозвал жестом сестру поближе. — Ты просто идиот, если думаешь, что я его отослала бы с Жуткой жутью или чем-то подобным. Или что в этой суматохе не успела отправить письмо. Птица уже летит, целых пять минут летит. А ты всё равно идиот, со своей... Громмельчихой последний мозг растряс! — Хедер всплеснула руками, а затем занесла кулак, чтобы ударить брата по лицу, но тут же остановилась, развернулась и влепила с одного шагу и всей силы Астрид в лицо. Мир пошатнулся. Стоя на коленях, она ощутила во рту что-то инородное и такое мягкое, с металлическим вкусом, поэтому выплюнула его — это оказался кусочек мяса. Она откусила себе кусок языка. Зато зубы целы, да, Астрид? Всегда ищи позитив, Астрид. Иначе сойдёшь с ума. Астрид нашла позитив — тут же дёрнула за ногу подругу, которая от неожиданности слишком неудачно приземлилась спиной на каменный пол, и села на неё сверху, приставляя нож к горлу. Как жаль, что эти ножи оказались полезным приобретением. Девушке хотелось плакать. Она держала нож у горла лучшей подруги, но её руки не тряслись, она не пыталась себя обмануть. Ничего полезного из-за её страха не случится. Она только упустит шанс разобраться во всём. Дагур, не ожидавший женской драки и вообще не ожидавший насилия от своей сестрички, вылупился на всё происходящее, концентрируя взгляд на блеске огня, который отражался от лезвия кинжала. — Что происходит? Какого Одина, Хедер! — когда Астрид закричала, то брызнула на лицо Хедер кровью. Та только скривилась. У неё улыбка была такая, когда в уголки губ вставляли ниточки, продевали через кожу и привязывали к ушам. Чтобы больно, ломко, отвратно, но улыбка широкая была. Хедер издала странный звук, словно насмехаясь с болью над всем происходящим. — Я тебе по старой дружбе расскажу, — заговорщически шепнула она, до боли напоминая мужчину, который стоял с разинутым ртом. В её глазах не было и толики страха, потому что знание о страхах Астрид давало бесстрашие. Хофферсон посильнее прижала кинжал к чужому горлу. — Понимаешь, Астрид, если мы истребим это племя, то другие лишатся щита. Ведь Олух является обычным щитом между дикими драконами и нами. Тогда мир станет безопасней, когда Иккинг перестанет защищать этих тварей, которые нас убивают сотнями. Да и они сами никогда не брезговали. Там будет отличная жизнь, Астрид. — А они нас тысячами... — ошалело просипела Астрид, убирая кинжал в ножны на голени. Сейчас она заметила, что глаза Дагура по-драконьему отражали свет, когда как глаза Хедер были самыми обычными, разве что ужасно зелёными, глубокими; в них хотелось утонуть. — Но ты хорошо устроилась, как всегда. Тебе не понять ни настоящих разочарований в течение всей жизни, ни правильность того, что мы делаем, потому что ты стоишь совершенно по другую сторону. А завидую тебе, по-белому завидую. Астрид не была готова спорить, что, возможно, зависть Хедер была такая же чёрная, как её волосы, или такая же сжигающая, как пламя Змеевика. Она просто встала и отпустила Хедер на попечение её брата, который, похоже, не даст ей сбежать ни при каких условиях. Может, и даст. Только что уже с этого? — Ты же даже не представляешь, каково это, иметь прямую драконью кровь и не взлетать в небо! Тебе привалило такое счастье, которое тебе к Хель не было нужно! Все тебя любили, а мы были чёртовым экспериментом, можно ли ужиться с драконами! Я была подтверждением, что нельзя, а брат, что можно. Отгадай, от кого решили избавиться? Да от обоих, ведь никому не нужны полукровки. Я же просто хотела... тёплую семью... Не прикасайся ко мне! — взвизгнула Хедер под натужный скрип цепей, когда Астрид открыла дверь. — Ты убил отца, не смей даже думать прикоснуться ко мне! Надо было перехватить письмо, пока его не доставили. Астрид сплюнула накопившуюся кровь во рту вместо со слюной и вытерла рот тыльной стороной ладони. Вот чья ладья это была. Вот чья рубашка. Вот почему краска на масках так хороша. Вот почему Икк, добрый тупоголовый бездарь, косился на неё и не хотел верить, хотя уже знал и наверняка делал что-то с этой почтой, которую отсылала Хедер. Дагур косо улыбался, пытаясь загнать зверя в угол клетки и наконец превратить его в человека. Со стороны Астрид было всё неправильно. Но когда же оно стало неправильно? Когда она села на Громгильду? Когда узнала, что её практически продали? Или думать о подобном сейчас — фарс? Род предателей. Хедер была на стороне Остолопов всё это время, шпионила за происходящим, наверняка могла бродить по деревне ночью, раз легко выбиралась из клетки с разрешения и даже без него. Она знала, что её брат на стороне Лохматых Хулиганов, и писала ему письма. Наверняка Дагур хотел отгородить её от опасности и посчитал, что её не воспримут в деревне, как и в прошлый раз, поэтому арена — лучшее место, а в случае нападения у неё всегда есть алиби. И вот как он договорился с получеловеком; они сами полукровки. Дагур предал викингов: Берсерков, Остолопов и Изгоев, Хедер же предала семью и друзей. А предала ли она? Ведь она всегда жила вместе с Астрид, росла среди викингов, впитывала в себя, что драконы — твари, гады, зло, ненавидела их, ненавидела кровь внутри себя, эту часть. Ей кажется правильным устранять врагов, точно так же, как Астрид теперь кажется правильным не трогать всех драконов. Хедер жила в каком-то подземелье, Астрид жила в одной комнате с настоящими драконами, которые легко открывали ей спину. Астрид видела только всё самое лучшее, Хедер — не худшее, но малопривлекательное. Первая стала всадником, у второй не было даже причины отказываться от своих убеждений. — Громгильда! — заревела всадник во всё горло, слушая крепкую нить, которая тут же натянулась и начала уменьшаться между их телами. Эта нить до сих пор поражала девушку только одним существованием, и мысли вроде "действительно все так чувствуют это?" постоянно закрадывались в голову, потому что это было таким невероятным, как если бы она знала, в какую сторону ей точно идти за счастьем. То есть, никто ведь не знает путь к счастью и любви? Но она знала — именно так это ощущалось. — Нам надо поймать одну птичку, — проговорила Астрид медленно, давая необходимую дракону ласку. Та смотрела на свою всадницу большими, доверчивыми и даже немного глупыми глазами. Сейчас Громгильда была похожа на маленького ребёнка, который не знал, как утешить мать. Так ли нуждалась в утешениях Астрид? Она сама думала, что не очень, несмотря на замечания Беззубика и косвенную заботу всех вокруг, хотя поручение задания и назойливые реплики были слабыми утешениями. Вообще, то, что пытался сделать Дагур — крайне глупо. "Всё в порядке?" — Громгильда курлыкнула, когда всадница задела особо чувствительную точку на шее, от удовольствия. Всё было не в порядке, но девушка не думала, что подобное действительно надо думать вслух. "Да, давай поторопимся, нам надо лететь в направлении, где сейчас находятся Остолопы. Ты же знаешь, где это", — кивнула Астрид, с одного прыжка забираясь в седло. И они взлетели в небо. Астрид давно не наслаждалась полётом, пусть сейчас у них не было особо много времени, но наслаждение воздухом, потоками, скоростью — лучше, чем думать, неужели никто не заметил прирученную птицу, которая летала туда-сюда. Или почему Хедер не была схвачена сразу же после того, как выкарабкалась из своей якобы темницы, потому что у полулюдей должно быть прекрасное чутьё, особенно на того, кто пах либо кровью их детей, либо просто отвратительно. Громгильда, словно чувствуя настроение своей всадницы (так и было), сделала один небольшой вираж, который утряс мысли девушки. Холодный ветер не совсем приятно обдувал лицо, но за небольшое время она уже научилась наслаждаться этим, потому что подниматься в холодное небо, ощущать скорость, при этом иметь подогрев под собственной задницей — великолепно. Вряд ли кто-то из настоящих наездников мог понять это, потому что они всегда знали свою роль в этом мире, но Астрид просто привалило такое счастье, как и выразилась Хедер, поэтому оно было новым, необузданным, целым ураганом и потоком, из которого девушка выжимала всё возможное. Перед глазами показался хвост прирученной птицы — кажется, это была какая-то помесь, купленная у Йохана; Астрид не была слишком хороша в птицах, её больше интересовали драконы, — и они приближались к ней. Что такое маленькие крылышки пернатого по сравнению с могущественными крыльями дракона? "Сможешь схватить?" — Астрид похлопала Громгильду по шее, на что та обиженно фыркнула. "Ещё бы!" — они резко возвысились над птицей, Змеевик выставила когти вперёд, и в одно мгновение они опустились на несчастную. Когти Громгильды крепко сжали небольшое существо; они стали снижаться. Астрид не хотела видеть, что её дракон сделает с несчастной птицей, у которой теперь были сломаны крылья. Она отворачивалась, но не ощущала себя виноватой — все мы отворачиваемся от чего-то. Возможно, она смогла бы вылечить эту птицу и сделать символом примирения, но это было слишком самонадеянно и неправильно по отношению к животному; не факт, что она снова взлетит в небо, а для тех, кто хоть раз бывал там, жизнь на земле покажется пыткой. Но Астрид знала, — она сжала письмо в своей руке, предварительно посмотрев, что оно было именно тем, чем надо, — Хофферсон не сможет так же бездумно отвернуться, когда увидит по ту сторону берега своего отца. Притащит ли он с собой мать? Она не знала это, но это было также тем, от чего она не имела шанса отворачиваться. Она также не могла отвернуться от того факта, что всего лишь за месяц перешла на сторону врагов окончательно и бесповоротно, пусть для этого понадобилась смерть. Были ли её убеждения так ничтожны, что сделало подобный исход реальным, или смерть действительно всё меняет? Они даже не могли похоронить их, пока не закончится вся эта «война», потому что некому было организовать погребальную ладью, а также они не сказали родителем близнецов. Это убивало изнутри, как мелкий надрыв в артерии. Астрид хихикнула, — мог ли вообще надрыв образоваться на артерии внутри? — а Громгильда толкнула её в спину, призывая к спокойствию. "Сожги". И Громгильда сожгла пергамент, от него не осталось даже пепла, настолько пламя Змеевиков было горячо. Астрид казалось, что вместе с письмом сгорали остатки её убеждений и миропредставления. Возможно, так и было.***
— Магия довольно странная штука, да, брат? — Иккинг приподнял покрывало и посмотрел на то место, где раньше была его голень. Это было необычно; у него чесалось то, чего теперь не было частью его тела, и он мог бы почесать наспех сделанный протез, но это было глупо. — А судьба вообще злодейка, — иронично усмехнулся парень, кидая взгляд на левый закрылок Ночной фурии. За небольшой осмотр он узнал, что теперь его горло покрывала чешуя, так же как и кожу между пальцев, в сгибе локтя на внутренней стороне и запястья там же (где были видны вены), а ещё немного уши и колени. Слава богам, что дальше ноги дело не пошло, а его челюсть не стала перестраиваться под драконью, хотя клыки были довольно... ощутимые. Иккинга поражала собственная глупость — как он вообще мог надеяться на удачное превращение, если постоянно был кому-то нужен, если его постоянно ищут, если главная задача — это секретность. Он хотел спрятаться ото всех и просто продолжать свои исследования, просто узнавать новые острова, культуры, виды диких драконов, взаимодействия с ними, но он не мог этого делать. Он не мог сделать ничего из того, что любил, и его начинало сводить это с ума, поэтому желание спрятаться от всего мира становилось непреодолимым. Если Беззуба никто не искал, потому что тот был обычным маленьким мальчиком в десять лет, то у Хэддока не было на это и шанса. — Она работала, пока не ощутила на тебе прямой взгляд во время оборота, но не прекращала, если ты подозревал, а не точно знал, что кто-то подозревает тебя в обороте, — проговорил вдумчивую фразу Беззубик, плюхнувшись мордой на край кровати. Потом Беззубик засветился. Это были искры магии, которую редко кому дано увидеть — Иккинг распахнул глаза пошире, чтобы рассмотреть всё в деталях, потому что он навряд ли вообще когда-либо увидит нечто подобное, особенно в исполнении своего дракона. У Беззубика была бледная кожа в человеческом обличии, даже сероватая — сказывался цвет чешуи, — но волосы были такие чёрные, как сама ночь, что ещё сильнее подчёркивало бледность. В человеческом теле он не был худым, скорее был даже жилистым (явно имел побольше мышц, чем Иккинг), а на спине проступала чешуя. Его горящие зелёные глаза смотрели на Иккинга внимательнее, чем когда-либо, но точёное лицо, словно из камня, не вызывало улыбки у всадника. — Итак, — как-то глухо и рычанием одновременно сказал Беззуб, — я тут сижу перед тобой голый в человеческом обличье, потому что думал, что это тебя обрадует, вообще-то, — недовольно фыркнул он, обнимая себя за плечи. Иккинг подавил смех. Да, к обороту, к сожалению, одежда по хотению не прилагалась. — Я и забыл, какой у тебя курносый нос, — Иккинг потянулся через всю кровать в длину и тыкнул пальцем в этот самый курносый нос. Беззубик нахмурился, потёр всё лицо и чихнул, прикрываясь сразу обеими ладонями. — Спасибо. Он давно уговаривал Беззуба превратиться в человека, хотя это было лишь из упрямства; подобная тема стала их темой для шуток и всяких колкостей, но Иккинг искренне скучал по тем временам, когда они играли в догонялки детьми на двух ногах или смотрели друг другу в человеческие глаза, или били друг друга по лицу, или просто обнимались взаимно, ощущая ладони на спине. (И нет, самооценка Хэддока действительно не упала, когда он осознал, что его дракон красивее его самого). — Это, — Беззубик ткнул одним пальцем в протез на левой ноге, рассматривая повнимательнее, — точно нормально? Иккинг наклонился вбок и посмотрел на ноги Беззубика — на левой не хватало пальцев. — Это немного нечестно, — поморщился он, когда снова посмотрел на импровизацию Плеваки, — потому что мне отрубило больше, но всё в порядке. Все справляются, и я справлюсь. — Ты не все. Точно? — рыкнул Беззуб и нахмурился ещё сильнее, продолжая тыкать в ногу. Иккинг нахмурился, отражая поведение своего дракона, и тоже недовольно посмотрел на замену своей левой ноги под новым углом, думая, что можно было бы действительно сделать с этим. — Я думаю... — Иккинг потёр подбородок, приподнимая бровь, — это может быть полезным. Беззубик резко выдохнул, переставая тыкать в железяку. — Вот как. Тогда ладно. — Я успею переделать педаль до того, как всё начнётся. — Прости, — Беззуб потыкался головой в железяку, подталкивая одну ногу ближе ко второй. Его волосы были короткие и мягкие, так что Иккинг ностальгически зарылся в них рукой, ероша и успокаивая. — Всё в порядке. — Нет, — Беззубик мотнул головой, но не убрал ладонь, — всё не в порядке. Все знают это, но молчат. Ты бы умер, ты бы умер без зелья, а я, я же... Я эгоистичный ублюдок, — выплюнул он, — который не смел отнять у тебя последний шанс подняться самому в небо, пусть он был настолько мал. Иккинг несильно стукнул его по темечку, чтобы Беззубик прекратил, но тот всё равно пытался сказать что-то ещё ужасное, поэтому всадник прервал его: — Больше шансов, чем у близнецов. — Меньше, — прохрипел Беззубик, поднимая голову и встречаясь взглядом со своим наездником. — Гораздо меньше. А чёрный юмор - это не твоё. Беззуб был полным отражением Иккинга — их глаза были копиями друг друга, их эмоции были копиями друг друга, — и он говорил такие вещи, которые не хотел слышать сам Хэддок вслух, но постоянно говорил это у себя в голове. Он видел в этих глазах страх, подобный тому, когда десять дней провёл без своего названного брата, и понимал, как тогда жалко он выглядел. Впрочем, сейчас они взрослее. Морально. Поэтому страх потерять тоже взрослее и больше. — Они умерли, — сказал вслух Иккинг; Беззубик дрогнул всем телом. — Вместе. Готти же говорила, — просипел он в покрывало. — Готти много что говорила. Ах, — вздохнул Иккинг, ощущая сильный укол в области сердца; он не мог понять, душевная ли это была боль или физическая, — Хель их всех раздери... — Ещё не время оплакивать погибших, — мотнул головой Беззуб и снова положил ладонь Иккинга себе на голову, чтобы тот успокоился. Беззубик немного стеснялся своего человеческого лица, но он дал время, чтобы рассмотреть свои тонкие бледные губы, веснушки на щеках и потрогать свой нос, так что сейчас он просто утыкался всем лицом в кровать. Его возраст было сложно определить. Беззубик был вождём всей драконьей части деревни, что накладывало на него некую (огромную) ответственность, в то же время он всегда был рад поиграть и родной ладони на своей голове; ему всегда не хватало ласки. Он был самым сильным среди драконов их гнезда, в то же время был самым уязвимым, потому что имел всадника. Это было немного (очень) сложно для них обоих, но они справлялись. И будут справляться. Хотя иногда слишком правильные слова со стороны дракона пугали Иккинга, привыкшего к урчанию и невнятным комментариям. — Ты выжил, хотя это было практически нереально, учитывая все условия оборота, и на нас надвигается целый флот. Ты должен знать о плане отца, — Беззубик вздохнул и скривился, — потому что он планирует использовать Астрид, — Ночная фурия тут же сильнее надавил собственным лицом на ноги своего брата, призывая того к спокойствию. — Стоик полагает, что Астрид для них нечто вроде символа, ради которого они пошли войной на нас. Он также вытряс некоторую информацию из Хедер, которая сказала, что письмо можно легко назвать ненастоящим, потому что Остолоп не писал его сам. Они обвинят нас в том, что ты выкрал их принцессу и обесчестил, — Беззубик ехидно ухмыльнулся, обнажая клыки и вгоняя в краску своего лучшего друга, — а мы скажем, что она нарушила один из непреложных заветов, остановив твоё превращение, что карается смертельной казнью, а также сможем отправить саму Астрид на осмотр к целителю, чтобы подтвердить её непорочность. Это будет нечто вроде договора, когда мы не обезглавливаем их принцессу, а они оставляют нас в покое. Иккинг на секунду задумался, а потом выдал: — И что, Астрид правда согласилась на нечто столь унизительное? — Ну, она надеется, что её отец не дойдёт до этого, но да, согласилась. — Дура, — жених буквально выплюнул это. — Всё ей в глаза скажу, когда увижу, по этому поводу. Она серьёзно не думает, что с ней сделают после подобного? — Она может за себя постоять, — Беззубик скорчил забавную мину, которая должна была выражать недовольство, но, видимо, его человеческие лицевые мышцы не были слишком приспособлены к выражению целой гаммы чувств одновременно. — Да и сейчас она была готова согласиться на всё. А благо всех выше единичного блага. Она это понимает. Иккинг как-то истерично фыркнул; магия в нём была истощённой и пополнялась всплесками, от которых нельзя было ожидать ничего хорошего. — В этом и проблема, братишка. Повторяя выражение лица своего всадника, Беззубик скривил точно такую же гримасу, а затем перевоплотился обратно, что заняло лишь несколько секунд — обратный процесс не был таким долгим, потому что возвращал в привычную форму. — Ты же не думал, что я позволю тебе слишком долго пялиться на моё человеческое лицо? — прорычал он, довольно скалясь. Иккинг покачал головой, соглашаясь, что своего дракона нельзя было исправить уже никак, а затем вымученно улыбнулся. Парень шутливо ударил Ночную фурию по морде кулаком, тут же уклоняясь от шершавого и слюнявого языка, обратно плюхаясь на кровать. — А как Сморкала? — Потерян, расстроен, чуть ли не плачет, но будет в порядке. Я оставил с ним Кривоклыка в приказном порядке, — Беззубик закатил глаза, вспоминая эти сопли и кривясь от всего происходящего. — Просто поговори с ним позже, он будет в норме. Мне ещё и этого большого горящего ящера пришлось уговаривать в невиновности. Куда катится мир? Хэддок фыркнул, представив себе человеческое лицо Ужасного чудовища в слезах, пускающего сопли и не могущего намотать их на кулак. Это действительно было абсурдно, до безобразия и нервного смеха. — Он не должен винить себя, они не должны это делать. Никто не виноват, — Иккинг терпеливо потрепал по морде братишку. А потом сел и свесил ноги с кровати. Прощупал почву — эфемерная пятка всё ещё чесалась, и он не знал, что с этим делать, — постучал железякой по деревянному полу, боковым зрением улавливая, как Готти за ним следила. Ухватился за большую голову Беззубика и встал, пошатываясь. Первые шаги были похожи на скачки на одной ноге — больно, непривычно, даже немного тошно, — но выходя на веранду, осталась лишь хромота (хотя уверенности в том, что он не упадёт без поддержки дракона в тот же момент, не было). — Надеюсь, ты не собираешься благодарить его за подобное? — недовольно рыкнул Беззубик, аккуратно выпутывая свою голову из крепкого захвата, но всегда готовый, чтобы поддержать из-за спины. — По крайней мере, я жив. Иккинг тут же споткнулся о торчащую доску, готовый уже покатиться кубарем с лестницы — и после такой большой потери крови не факт, что пережил бы, — но Ночная фурия тут же подставил свой хвост в помощь, при этом укрывая ещё крылом. Беззуб неразборчиво обеспокоенно загоготал, и Иккинг почувствовал себя то ли цыпленком, то ли только вылупившимся дракончиком. — Ещё рано, давай ты вернёшься в кровать и поешь. Иккинг недовольно нахмурился, дёргая себя за маленькую косичку, а потом: "Я уже способен на мысленную связь, не будь Стоиком, Беззуб, тебе не идёт", — Иккинг довольно улыбнулся и начал снова пытаться идти самостоятельно. Отлично, ещё ему драконьей жалости не хватало. Он уже поел, а его магия быстро восстанавливалась от эмоций. Конечно, жизненная энергия полностью не может восполниться так быстро, но сказать мысленно фразу, чтобы Беззубик отстал, Иккинг мог. Магия питалась от эмоций и крови, а первого у всадника теперь в достатке. — Не пытайся казаться лучше, чем ты есть, — пробормотал Беззубик вслух, садясь на задницу и упираясь сзади хвостом, расставил лапы, чтобы поймать своего сильного всадника в объятья. — Позволь позаботиться о тебе. Беззуб крайне не любил разговаривать со своим наездником вслух — ментальная связь придавала их общению большую глубину, большую открытость и большую толику понимания, когда как гортанные звуки не передавали, по мнению обоих, ту глубину, которую они хотели показать. Дракон давно и прочно поселился прямо в голове Иккинга, что не оставляло личное пространство; то же самое было в обратную сторону. Раз сейчас Ночная фурия говорил вслух, значит, просёк небольшую слабость. Хэддок упрямо поджал губы, зажмурился, почесал затылок, оттягивая волосы, но встал прямо, не шатаясь и не держа равновесия. Беззубик недовольно рычал. — Не думай, что научишься ходить с протезом за пару минут, дурак. — Бука, — беззлобно отбился Иккинг, поднимая ногу, чтобы сделать очередной шаг. Все живут с подобным. У Плеваки не было не только руки, но и ноги, к примеру. Ничего, лучший кузнец и зубной на весь архипелаг. В конце концов, не распрощаться с жизнью после прерванного обращения — уже довольно здорово, настолько, что можно радоваться каждому увиденному лучу солнца, каждому порыву ветра. А в протез можно встроить нож, ещё какие полезные прибамбасы в полость положить, с помощью механизма менять конец протеза: для полёта, для бега и ходьбы, для лазанья по скалам. Если сейчас отвлекаться на подобную мелочь, то можно и вовсе не жить. Просуществовать в самобичевании, бессилии и в жалости других — далеко не выход. На морде дракона читалось определённое "упрямый идиот", когда Иккинг снова потерял равновесие, споткнулся и упал в крепкие объятья. Беззубик впитался в мысли Иккинга, его образы, его желания, всегда был там и знал всё про него лучше, чем сам наездник. Он ощущал это как своё собственное, остро, в штыки, скрытно и до боли желанно. Но они всё ещё могли летать дальше островов и составлять собственную карту мира, по которой будут ориентироваться их потомки. Или спрятаться в трюме Йохана, под покровом темноты вылетев в неизвестном направлении лишь ради ощущения свободы и полёта, где они никому ничего никогда не должны. Иккинг желал взлететь на своих крыльях. Это желание теперь такое же глупое и нелепое, как желание оживить мать или близнецов. Поэтому Иккинг вставал, ловил равновесие, пытался не хромать и делал очередной шаг вперёд. Ради самого себя. По дуновению ветра и шестым чувством парень уловил приближение всадника, но не придал этому особого значения — вряд ли Астрид будет насмехаться над его попытками нормально ходить без помощи других. Астрид действительно не насмехалась — она уважала Иккинга. Это уважение исходило глубоко из сердца, которое воспринимало все поступки через призму эмоций и мироощущения. Это было то уважение, которые вызывают воины со смертельными шрамами на груди, которые снова бросались в бой впереди всех, или старшие сыновья, которые, после смерти родителей, в тот же день начинали отстраивать свои дома после пожаров ради младших братьев и сестёр. В то же время Астрид ощущала невероятную гордость, сдобренную печалью, когда Иккинг отряхивался и поднимался снова. Он мог это делать. Он упорно это делал, понимая, что никаких результатов не будет сегодня или завтра. Это не была вера, это было банальное упорство и знание собственных сил, что и вызывало отклик в сердце, которому сейчас так больно. Громгильда немного подскочила на ветке, расшевеливая свою всадницу, которая застыла, как каменная статуя, разглядывая своего жениха. Астрид не думала, что сейчас вообще уместно явиться ему на глаза. Но она не знала, куда ещё пойти — к Хедер не имело смысла, к Готти глупо (ведь теперь никто не нуждался в её словах), а в дом вождя одной даже опасно, если не хочешь попасть под горячую руку. — Хэй, я сожгла письмо! — крикнула она издали, заранее предупреждая о своём приближении. Иккинг вздрогнул, а потом просто опёрся на перила и помахал рукой в приветственном жесте. — Молодец, — он немного криво улыбнулся и осмотрел Астрид с ног до головы, словно ища в ней подвох, глубоко, где-то в сердце. Девушка нахмурилась, похлопала по шее Змеевика, отпуская — та на прощанье попыталась прикусить своему вожаку ухо, на что Беззубик недовольно рыкнул, — и сама впиваясь взглядом в протез. Иккинг устало потёр переносицу, закрывая глаза. Очевидно, у них скопились кое-какие претензии друг к другу, которые не могли быть высказаны прямыми словами (потому что он буквально видел шестым чувством, как девушка тянулась к своей секире). "Ты знал, на что идёшь, когда влюблялся в неё", — ехидно прошептал брат в голове, наслаждаясь напряжённой атмосферой и не понимая, что мог пойти под раздачу. "Это безопасно", — устало в мыслях (стоило только вдуматься, чтобы понять всю ситуацию) ответил всадник, открывая глаза. Проблема в том, что это была чистейшая правда для него; однако уловить ход мыслей иногда не мог даже Беззубик, который уже прочно поселился в чужой голове. Хэддок внимательно всмотрелся в её упрямый взгляд, в её плечи, в сильную хватку на рукоятке — да, точно, это было безопасно, — мазнул взглядом по подкушенной губе и бардаку в волосах — но какая же она была... — Дура, — вслух пробормотал он, замечая опасный огонь под гоготания Ночной фурии в голове. Так себе ситуация. — Идиот! — Астрид бросила секиру точно рядом с щекой мишени, даже не пытаясь сделать выпад убийственным. Оружие улетело куда-то вниз, смачно ударившись о корень дерева явно не остриём, судя по звуку. — Дура! — увереннее повторил Иккинг, проследив взглядом траекторию падения, и упрямо посмотрел на свою невесту. — Ущербный, — прошипела девушка, приближаясь к парню. И старательно отводила взгляд от развороченной в месиво ноги. На месте протеза она видела именно это, когда пришла в себя после небольшой потери сознания. Месиво из крови, мышц, сухожилий и торчащих костей. Один кусочек раздробленной большеберцовой упал прямо рядом с ней, когда Иккинга несли на руках в хижину Готти. Внутри был кусочек костного мозга, такая субстанция немного красная. А может, это была кровь из артерии, окрашивающая всё в этот яркий цвет. Астрид была без понятия. Она не хотела это помнить — поэтому она не помнит, куда потом этот кусочек делся. — Убогая, — вслух сказал Беззубик, недовольно скалясь. — Давай, скажи это, чтобы она тебе по морде врезала. — Не встревай, — простонал всадник, отворачивая лицо в сторону дракона и на всякий случай сжимая челюсть. — Остановите это уже, кто-нибудь, — простонала Астрид как-то жалобно, зажмурившись изо всех сил и склоняя голову, не желая принимать реальность до самого последнего конца. В нос пробился какой-то странный запах, еле заметный, но свежий, ощутимый; он отдавал дрожью в кончиках пальцев и болью в глазах, чем-то холодным, но при этом надёжным, сильным. Как-то похоже пах барвинок, который Йохан привозил из своих дальних странствий. — Как ты смогла согласиться на план моего папы? — спросил Иккинг прямо в лоб, чуть приобнимая за плечи и отстраняя от себя. Тем не менее, кажется, что горячие пальцы придавали сил, как настоящее объятье. Астрид устало выдохнула. Стоик всегда был папой. Не отцом, лишь изредка, в самых крайних и редких случаях, когда Иккинг был зол, он мог назвать ярла "отец", но практически всегда это был просто "папа". Неважно, как плохо они могли общаться или сильно недопонимать друг друга, они были настоящей семьёй, что ощущалась во взглядах, жестах и намерениях, в невольных словах. Ведь где ещё может разыграться дилемма разочарования и гордости на столь высоком уровне, кроме как не в семье? Было чуть-чуть завидно. — Расскажи сначала про Хедер. Иккинг оглянулся, словно пытаясь понять, не следил ли кто за ними. — У нас есть время для нормального разговора, — поспешила дополнить Астрид, отступая ещё на шаг. — Остолопы будут плыть ещё часов пять. "Ну как, научишься за пять часов ходить с протезом?" — Беззубик в голове спросил скорее обеспокоенно, чем с издёвкой, однако Иккинг всё равно ощущал себя в какой-то степени дикой жуткой жутью, которой внутрь пульнули заряд огня. Он пытался разговаривать, при этом не отвлекаться на то, куда нужно поставить эту мотыгу при следующем шаге, пытаясь делать это на автомате, но это было так же сложно, как попасть в Нифльхейм и не замёрзнуть до смерти. Это было сложно, это было в какой-то мере унизительно, но этот запах пустырника вокруг успокаивал, давал понять, что всё нормально. Ты не урод. Ты нормальный. Мы поможем тебе, если нужно. "Но удержать равновесие ты сам в состоянии", — слышался голос Ночной фурии, когда Иккинг, казалось, был за один удар сердца до падения. А потом выравнивался, становясь на ноги. Он рассказывал медленно, даже несколько мучительно для Астрид. Как перехватывал почту, но не знал, от кого. Иногда он отправлял неверную информацию, особенно в самом начале, чтобы принизить их силу в чужих глазах. О том, что мать Астрид просила Хедер поддержать всё ещё дочку, не дать отчаяться. Что они заберут их обоих, просто так надо сейчас, чтобы захватить больше земель позже, ведь их племя растёт и нуждается в новых ресурсах. Что Хедер писала брату, как скучает, отсылая почту этой же птицей, которой передавала секретные сведения Остолопам. Как ездила на остров, чтобы навестить кого-то там и купить краску. Так их и узнали, когда они прибыли к Остолопам, вот только с Астрид не было секиры, поэтому её посчитали за Хедер. — А цвет волос? — Секира важнее, как ты не понимаешь! Девушка криво улыбнулась шутке, отводя взгляд в сторону, где её оружие упало. Надо ли его оттуда доставать? — Сам факт с такой хитрой аферой, как письмо и почерк, уже впечатляет, но... — Лимит умных мыслей исчерпан, — Иккинг передёрнул плечами, скривился — чешуйки на лице, возле ушей, плотно прилегающие друг к другу, сразу отошли чуть-чуть, создавая впечатление, что парень, словно большое мохнатое животное, ощетинился. — Я скормил информацию о том, что большая часть нашего гнезда является дикими драконами, так что они будут приятно удивлены. Хотя, конечно, я без понятия, что Хедер говорила, когда ускользнула на остров. Астрид на секунду остановилась, поражённая происходящим с ней сейчас. Иккинг дёрнулся назад вслед за локтём, который держала девушка, и немного побито покосился на удерживающую на месте руку. — Ты просто использовал её, — выдохнула Хофферсон, распахивая глаза шире. — Я думал, что, возможно, общаясь с нами, с тобой, она поменяет свои решения. Её брат с нами, несмотря ни на что. Я надеялся, что она поверит. Сидел и распинался, когда ещё удавалось выскользнуть на вылазки самостоятельные, насколько дикие драконы удивительные. Их способы выживания без поединков, маскировка, показушность, лишь бы не доводить до битвы. Как они живут, как общаются. Она сидела и слушала, ей было это интересно. Но, знаешь, — Иккинг отвернулся, немного горбясь, — одними рассказами не переубедить того, кто живёт большую часть времени в темнице. Астрид поджала нижнюю губу и попыталась спрятать глаза под чёлкой, но не вышло: Беззубик толкнул в спину крылом, призывая продолжить шаг по деревянной веранде. — Они полукровки? Как подобное произошло? Это же, получается... эксперименты над людьми? Иккинг совсем скис под градом вопросов, ощущая их вес на себе и своём моральном состоянии. Он понимал, насколько девушка, всего лишь человек, хотела отвлечься от происходящего, переключиться на Хедер, на смысл поступков и полукровность. Вот только это было так же тяжело. Вопрос повис в воздухе без ответа. До появления Остолопов оставалось не больше трёх часов.