~ 04:17 ~
Тепло на плече. Невнятное эфирное бормотание. Он разлепляет глаза — телевизор тихо бурлит. Надо же... опять заснул у него в квартире. Странное ощущение — засыпать и не помнить, как. Когда ты с кем-то, все так меняется... Хоть я и немного рассеян, раньше я точно знал, что утро застанет меня в моей кровати, и взгляд упрется в доску с формулами. Он жмурится, по-песьи зевая во весь рот. Снилась какая-то муть: Лимонад, гришин пес, скачет рядом со мной, а потом встает на задние лапы и тычется в лицо влажным носом, только у него человеческое лицо... Надеюсь, я не схожу с ума, и у меня не откроется собачья шизофрения. Когда я пес, мир смотрит на меня сверху вниз; я становлюсь другим, мне не надо думать о счетах, как выстроить структуру собственной методички или выспаться, потому что я привык засыпать на спине, а теперь задница отзывается болью. Я становлюсь на четвереньки, и у меня одна задача — не разозлить Хозяина, который выше и сильнее меня. Подчиняться легко, если всю жизнь только это и делал, а общение с миром, который на 90 процентов ниже тебя, было каждодневной мукой. Я чувствую себя на своем месте. Он невольно разъезжается в улыбке: по-прежнему чувствует макушкой сашино бедро. Его ладонь на плече. Приподнимается — взглянуть в лицо Хозяина, лизнуть в щеку, но глаза того закрыты. Голова откинута на спинку. Хозяин с п и т. Артур давит потребность приласкаться к нему. Потереться о него щекой. Собакой можно почти все. Нельзя того, что не сделал бы пес — лизать грудь... Он тушит глупую досаду, что волчьим потомкам не дозволено больше. Но можно лизнуть в щеку. Хотя если Хозяину не понравится такой способ пробуждения... наказаний с него хватит. Особенно капусты. ...есть хочется. Пустой желудок прилип к позвоночнику. Он не должен будить Сашу. И не только потому, что тот может рассердиться: пес не желает тревожить его сон. Артур бережно выскальзывает из-под его руки. Опускается на колени перед диваном и смотрит, надеясь, что Хозяин проснется под его взглядом и сам его покормит. Хочет заскулить, но все же боится разбудить. О ч е н ь хочется есть. Водоросли на обед и немного пасты... это не еда. Спустя минуту мучительных раздумий он решает быстро наесться и вернуться. К нему под бок. Неслышно крадется на кухню, аккуратно скользя пальцами по обоям, чтобы не споткнуться в темноте. На электронных часах — почти два ночи. Недоеденной пасты еще полно. Холодную не хочется, и он крутит температуру плиты на максимум. Ищет масло. Подливает и помешивает, облизываясь. Желудок урчит от предвкушения. Шипение. Он спешно закрывает пасту крышкой и притворяет дверь на кухню. Чай разогревает в кастрюльке на плите — чтобы чайник не свистел — и молится, чтобы творимый шум не разбудил Сашу. Я на его кухне. Он улыбается до ушей, помахивая деревянной лопаткой для помешивания. Пусть я всего лишь пес, но я т в о й пес. А хозяева любят своих питомцев. И пусть всего, что было с Димой, с тобой у меня не будет, что мне мешает наслаждаться такой любовью? Подчиняясь, покоряясь, нарушая и удовлетворяя твои желания. Я хороший пес, и ты зовешь меня красивым. Заботишься обо мне. Это странные отношения, ну и что с того. Жаловаться, как меня обделили нормальной любовью, когда ты так восхитителен, будучи мягким и ласковым после основательного наказания... когда тебе важно, как я себя чувствую после всего, что ты со мной сделал... ты замечательный Хозяин. И как нижний я тебе нравлюсь. Как собака — особенно. Может, ты, как и я, всегда мечтал о щенке, и впоследствии обычное мальчишечье желание вылилось в такую невообразимую форму?.. Или ты просто не можешь выразить свою любовь по-другому? Марина говорила, что иначе ты не умеешь... Он глядит в пар под стеклянной крышкой. Интересно, она знает, почему ты не любишь горячее? Поверить не могу, что ты занимался с ней сексом. С ней занимался, а со мной нет. Я не могу уже, меня прорывает, я хочу так, что простые твои прикосновения заставляют желать тебя. Накажи меня уже членом, ведь меня не раз так "наказывали", и я соскучился. И да, та отповедь про анестетик... Я правда не знаю, как меня трахали, может, алкоголь настолько расслаблял, что боль не ощущалась… вряд ли со мной сильно церемонились. Да и, подозреваю, что чаще сосал, чем трахался. А с Димой... не помню, чтобы у нас был тюбик. Кажется, были какие-то одноразовые упаковки со смазкой, всегда разные. Если мы вдруг менялись, я просто брал из ящика первый попавшийся. Он снимает сковороду с плиты, кладет на стол доску, садится с пастой на стул и тут же, переполошившись, вскакивает, сгибаясь, хватаясь за задницу. Дышит глубже, потирая ее пальцами. Смаргивая выступившие от боли слезы. Д е р ь м о. Не болит, пока не сядешь! Мазь дома, в холодильнике. С собой он взял ту, заживляющую. Может, и для синяков сойдет?.. Артур берет вилку, шмыгнув носом, опирается локтями о стол, устраиваясь стоя. Пряди падают в сковороду, и он в ужасе вспоминает, что ему з а п р е щ е н о находиться с распущенными волосами. Резинку, естественно, дома оставил... в ванной может лежать — которую Саша стянул с него во время мытья. И мазь наверняка там же. Но идти мимо гостиной — с т р а ш н о будить. Он осматривает себя. В штанах шнурок, продетый с резинкой. Он отрезает узел на конце и, вытащив шнурок, завязывает волосы в хвост. Решает сделать двойной — как повязывал Саша. Складывает хвост пополам и, измучавшись, кое-как фиксирует его сверху. Смотрит в сковороду на столе. Такое... чувство исподволь... неправильного. Откладывает порцию в миску на полу и, встав на колени, жует, обжигая губы, облизываясь. Нет, правда без вилки вкуснее. Еда такая простая, но такая вкуснятина. Дверь открывают. Он поднимает голову. — Пес сам себя кормит. Чудеса. Саша лениво треплет его за ухом. — В следующий раз буди: все равно просыпаюсь от шума, который ты устраиваешь. Мне-то оставил? — заглядывает он в сковороду. Накладывает тарелку, неторопливо ест стоя, глядя вниз, на жующего пса. — Знаешь... ты очень меня радуешь. Нравится есть из миски? Согласное "ав!" Артур вываливает язык, часто дыша. — Бери, — наклоняется Саша, поднося ладонь вплотную к его рту. К о н ф е т а. Он небрежно жует, раскусывая нежную начинку. Не трюфель, но все равно объеденье. — Сол. Пес поднимает взгляд. — Закажу тебе именную миску, — улыбка в углу рта. Большие неверящие глаза. П р а в д а?.. — Сейчас поужинаю и буду выбирать. Заслужил. Звонкий лай, к Саше бросаются, опираются о его колени и дышат, вывалив язык. Радостно глядя в глаза. Он нагибается к псу, трепля за уши, и ему порывисто лижут щеку. — Ну хватит, всего обмуслякал. Пить хочешь? Короткое "ав!" Саша не прячет довольство, смотря псу в глаза. Отворачивается, доставая стакан и наливая молоко. Ставя на пол и указывая взглядом: — Пей. Артур нагибается, лакает. Капли забрызгивают пол. Хозяин наблюдает за ним, засунув большие пальцы за ремень. Не сдерживая хмыка, когда пес перестает дотягиваться до молока и обеспокоенно поднимает взгляд. — В чем дело? Испуг. Глаза в сторону. И — в стакан с недостижимым питьем. — Ты должен выпить все, иначе я воображу, что ты не слушаешься. Псу не хватает хвоста, который можно поджать. Он потерянно скулит. Осторожничая, чуть наклоняет стакан сложенными лодочкой пальцами и, повернув голову, некоторое время лакает, пока на дне не остается очевидно недоступная треть. Артур в ужасе сглатывает. — Думаю, у меня не слишком сообразительная псина. Пес присасывается к стакану, наклоняя его в сторону, пытаясь достать чертово молоко. Но стакан выскальзывает, негромко стукая об пол, и катится, оставляя за собой белую змейку. Пес смотрит на нее. Слизать с пола — выше его сил. — Я, кажется, говорил тебе про порчу моего имущества. И если брызги воды я могу тебе простить, то вот э т о — нет. Артур топчется коленями по разлитому молоку, затирая его штанами. Хозяин с усмешкой следит за этими отчаянными попытками избежать наказания. — Именная миска откладывается, глупая псина. А ведь так порадовал пять минут назад. Тоскливый вой. Пса тут же хватают за шкварник, рывком ставя на ноги и впечатывая в стену. С размаху влепляя по заднице. — Чтоб вот этого я больше не слышал. Артур, задохнувшись от острой боли, машинально оборачивается, забыв, что смотрит на Хозяина сверху вниз, да еще и недовольно. — Забыл свое место? Тяжелая ладонь одним движением ставит его на колени. Сердце бьется о ребра: Хозяин расстегивает джинсы, и Артур округляет глаза от удивления — сейчас?.. — Открывай рот, — давящий тон. Его хватают за хвост, дергают шнур, развязывая и накручивают пряди на кулак. Оттягивают вниз, так что подбородок поднимается, а рот поневоле открывается от боли. — Только попробуй укусить — выпорю до кровавых полос. Член утыкается в губы, и пес послушно раскрывает их, впуская внутрь, обволакивая его теплым языком. Пальцы, так больно впившиеся в волосы, чуть ослабляют хватку, но тут же давят на затылок, и член упирается в глотку. Мгновение его держат неподвижно, а затем трахают, и он лишь старается не выпустить член. Остановка. Он сглатывает, шмыгнув носом. Подбородок приподнимают, не вынимая член. — Теперь понимаешь, где твое место? Он кивает, насколько позволяют пальцы на макушке. Его отстраняют за волосы, ведут головкой по губам, наискось по щеке, оставляя липкий след. — Молодец, — шлепок членом по приоткрытому рту. Головка упирается в него. — С о с и. Руку убирают, выпуская пряди, и боль от натянутых волос тут же стихает. Он поддевает член языком и глотает, испытывая смешанные чувства: наказание вовсе не кажется таковым, и в то же время... память взрывается эхом т о й к в а р т и р ы, где он так же стоял на коленях. А затем лежал, сглатывая соленое. Давясь собственной кровью. Он заставляет себя поднять руку, смыкая пальцы на члене, желая отдохнуть, но тут же ловит пощечину: — Тебе разрешали р у к а м и? Щека горит, в животе разрастается иррациональный животный страх: о п я т ь. Т о ж е с а м о е. И Хозяин усугубляет ситуацию: — Похоже, надо пригласить третьего. Он будет пороть, а ты — сосать, и посмотрим, как у тебя получится. Артур качает головой. Если третий — Роз или Катерина, я отказываюсь. И даже если не они... — Не согласен? Ему затыкают рот членом. — Тогда отрабатывай. Из носа течет. Артур сильнее сжимает губы, чувствуя ускорение темпа, боясь задеть зубами. Думая, сможет ли проглотить, если Хозяин забыл о его отвращении к сперме. Последний минет из-за этого кончился сломанным носом. И, когда уже кажется, что Саша не остановится, он не выдерживает: выпускает член, отстраняясь, упершись ладонями в хозяйские бедра. Ожидая крика, ударов. Не смея поднять глаза. Хриплое сверху: — Что случилось. Посмотри на меня. Он опасливо поднимает взгляд. Обмирает, видя это лицо — возбужденное, с медленно успокаивающимися ноздрями. — Тьма или нос? — роняет Саша. Фантомная боль в носовой перегородке. Единственное, что он может выдавить: — Нос, — опуская голову. Давно... давно не было нижнего. Забываю, как надо, ЧЕРТ!!! Саша с силой ерошит волосы пальцами. Злой, что его прервали на пике. Злой на себя, что не заметил состояние Артура. Дерьмо, забыл такую важную вещь! Его самого надо выпороть. Он убирает член в джинсы. Отворачивается, наливает воды в чашку и обильно сдабривает корвалолом. Ощущая еще не утихшее сердцебиение и нагнетающее чувство дропа* и только усилием воли загоняя это чувство глубоко внутрь. С собой он разберется позже, а пока он в ответе за того, кого приручил. Он не доверяет Артуру чашку — держит ее, присев рядом, пока тот судорожно пьет мелкими глотками. — Когда ты почувствовал, что больше не можешь? Глоток, молчание. Боится? — Артур, — как можно легче: тот и так не может поднять головы. — Скажи, я ничего тебе не сделаю. Мне важно знать твои реакции, чтобы не допускать такого в будущем. Тягостная тишина. Саша наблюдает за ним, отставив чашку. За движением кадыка — сглотнул. За бегом глаз — вспоминает?.. — Артур, — пробует он еще раз. Надо разговаривать с ним, отвлечь от накатывающей памяти. Саша не чувствует паники, вместо нее его грызет вина ответственности. Артур закрывает лицо ладонью, сидит так с минуту. Пока в пространство не падает, словно нож: — Когда встал на колени. Почему ты с р а з у не сказал, идиот?! Так у них ничего не получится. Лицо напротив скрыто коленями, объятыми длинными прядями — Артур пытается еще больше съежиться. — Повторяю тебе еще раз: ты можешь остановить меня в любое время, если чувствуешь, что что-то не так. Я не буду тебя за это наказывать. Саша уходит с кухни, но тут же возвращается с пледом. Заворачивает его плечи в тепло. — Подожди минуту, я отведу тебя в комнату. Включает чайник, замечает кастрюльку на плите с водой: — Зачем ты?.. — и в кружке — остывший чай. — Ясно. Хороший пес. Но в следующий раз кипяти как положено. Тихие шаги Хозяина, его голос сквозь туман… ужасно клонит в сон. От лекарства или пледа? Мысли дробно исчезают одна за другой: Саша. Это Саша. Не он. Ничего не случилось. На языке нет привкуса крови и совсем не холодно, как тогда... Когда Саша оборачивается к нему, наполнив разбавленным кипятком грелку, Артур уже сопит. Дрянь, переборщил с дозой?.. Пальцы сжимают горячую резину грелки. Разбудить? И вернуть в реальность. Плохая идея. Саша постукивает пальцами по бедру, думая. Оттащить эту каланчу в гостиную? Та еще задачка. На руках — напряжно, да и слишком много чести. Он снимает с чернильного патронташа, висящего в прихожей, склянку и возвращается к спящему. Что ж, самое время опробовать новую чернильную эманацию Лески: он откупоривает пробирку и выливает портал прямо на макушку Артуру. Чернила текут по палевым прядям. Капают на линолеум. И, когда Саша уже думает, что Варвара в своем типично-издевательском припадке подсунула ему обычный портал, согнутая в ком фигура стекает в пол. Где-то на задворках Саша чувствует укол честолюбия: у него третий теневой ранг, а в своих экспериментах он не додумался до такого. А ведь это большое подспорье в транспортировке раненых с поля книжного боя. "У нее первый ранг", — успокаивает он себя. И он боевой маг, а не научный лаборант. Нет времени заниматься еще и разработками. Гостиная, Артур обнаруживается на диване. Плед сбился, ноги спустились на пол. Лицо полускрыто прядями, с которых исчезли чернила. Саше не нравится его выражение — смесь виновато-измученного. Надо прекратить сессии на время. "Или вообще", — с тяжелым сердцем понимает он. Нельзя использовать в экшене человека с нервным расстройством. А он не психоаналитик, чтобы помочь. Ему самому требуется помощь... Саша опускается на пол напротив дивана и медленно вдыхает. Надо остановить дроп, пока не накрыло окончательно. Он закрывает глаза и отчуждается от комнаты. Равномерно выдыхает напряжение через кончики пальцев, безвольно лежащих на полу. Воздух омывает легкие. Сосредоточиться. Скованный вдох. Расслабиться. Взять под контроль. Упершиеся в бедра ладони Артура. — Б л я т ь, — цедит он, открывая глаза. Волна жара подкатывает к груди. Не заметил. Позволил ему испугаться. О п я т ь. Все разваливается к чертям собачьим. Сол совсем не похож на предыдущих нижних. У тех не было ломающего прошлого. Роз х о т е л насилия! Его ничто не брало — ни физическая боль, ни моральные издевательства, он просто с наслаждением впитывал все истязания, а потом сжигал внутри дотла. Ему не нужны были успокоительные, он был против заживляющих средств. И все равно наутро был словно новорожденный: для него было раз плюнуть снова смотреть на Господина свысока, пренебрегать рекомендациями по устранению нанесенных синяков и общаться на работе на "отвали". Но и Саша в стороне не оставался: следующие разы были на порядок жестче. До такой степени, что однажды Розу пришлось взять незапланированный отгул на работе — не смог встать. И если один саркастически шутил над своим отказавшим телом, другой впал в сильнейший дроп на ближайшую неделю. Именно тогда в голове Саши наконец щелкнуло: надо избавляться от своего нижнего, иначе в следующий раз он сойдет с ума. Власть развращает, и такие сабы, как Антон, только способствуют этому. Терять голову, когда тебе не противятся, очень легко. Домспейс** выводит Верха из четкой структуры сценария, он перестает контролировать ситуацию — все поглощает животная страсть к причинению боли. И тогда сессии может положить конец не указание Верха, а увечья нижнего. Полгода назад он еле открестился от этой дичайшей по силе связи. Он ненавидел и любил ее, и все же здравый смысл заставил все закончить. Он позволил Катерине взять эту ненормальную эстафету в погоне за трипом. И заполучил ломку на ближайшие несколько месяцев. Он даже в Чехию уехал, пытаясь заколоть, наконец, тоску, по этим восхитительным крикам в своей квартире: когда Роз срывал голос и мог уже только хрипеть, в животе Господина ревела от восторга лава. Секс с ним ломал сознание: как бы Роз не уставал, он яростно пытался подмять Верха под себя. И только заломив ему руки за спину, привязав дергающиеся в попытке пнуть ноги к кровати, Саша брал его под звуки безумного сопротивления. Слушая его рычание, когда входил до конца, как остальные слушают пение птиц с восходом солнца. Но сессиям наступил конец. Саша понял, что под домспейсом может изувечить его. Ему не хватало Роза. Его горячего тела, покрытого татуировками. Его заносчивого вида, который Господин стирал без остатка. Его смуглой загорающейся под ним кожей... один раз маг спалил ему кровать, плюнув огнем. И надменно хохотал над приказом купить новую, пока плеть не стерла с его лица ухмылку. Бедовое было время. Экстаз на грани. Каменное тело Господина и лижущие языки воспламенившегося Роза.*
— Роз?.. — морщится Антон. — Что за тупое имя? — Здесь решаю я. Тот насмешливо смотрит на него сверху вниз: еще не было сессии, которая заставила бы его следить за языком. — А мне не нравится. Пальцы Господина, впившиеся в каштановые волосы — и колени, стукнувшие об пол. — Можешь забыть это словосочетание, пока тебе реально не станет физически плохо. — Да пошел!.. Пощечина сбивает Антона с ног. Очки слетают. — Материться в моем присутствии запрещаю. Тот с ненавистью смотрит на него, не обращая внимания на гул в голове. Очки из последней модной коллекции, мать его!.. Одна трещинка — и на выброс! Только он раскрывает рот, как Саша обрывает его: — В следующий раз — с броней. Антон оценивает объятую камнем ладонь молча. — Я хочу спарринг, — недовольно роняет он. — На полигоне, в мое свободное время. Ты здесь не для… Струя огня, пущенная изо рта и тщетно лизнувшая мгновенно возникший камень. — Видимо, слов ты не понимаешь, — глухо цедит Саша, стряхивая с груди каменное крошево. — Ага, — расплываются в ответ в ухмылке.*
Выдох. Он поднимает веки и видит совсем другую картину: самого покорного своего нижнего, укутанного им в плед. За две с лишним недели его пес разогнал невыносимую сухость в сердце и позволил снова чувствовать свою власть. Пес... "Я не буду собакой, Господин, я не..." — пощечина, и Катерина хватается за щеку. "Уверена?" — приседает он рядом с ней. Нежно убирает ее литой локон за ухо. Улыбается ей, зная, как ей нравится его улыбка. И видит страх. Но не привычный страх нижней, а нечто совсем иное, глубинное, раздирающее на куски. Сессия тогда кончилась истерикой: она кричала, что любит и не позволит так с собой обращаться. Это было так странно, что Саша просто стоял и молча смотрел на ее искривленное в плаче лицо. Не мог поверить, что она говорит это ему, а не кому-то другому. В списке ценностей, за которыми он гнался, любовь не значилась никогда: он не знал и не понимал, что это такое. Ее любовь раскроила их пару мгновенно: Марина отказалась быть Катериной. И что самое страшное — любить она не перестала. Позволила звонить ей "когда потребуется". Навещала, принося первые кулинарные опыты после замужества. Уже успокоенная, но с выгоревшими от слез глазами. Отлично понимающая все условия вначале, но не заметившая, как влюбилась в его деспотичные руки. Но БДСМ — не любовь. Это партнерство по получению экстремальных ощущений, порицаемых обществом; связь куда более глубокая, чем обычная привязанность, расширенное познание партнера на физическом и психическом уровнях. И если один из участников игры влюбляется, в большинстве случаев все заканчивается, потому что одному надо бить, а другому — любить. Это не бытовое насилие, которое некоторые терпят годами от того, что думают: бьет — значит любит. Это другое мироощущение, чувство принадлежности и блаженного безволия, когда все решается за тебя: кем ты сегодня будешь, как ты будешь себя вести, что тебя ждет, если ты ошибешься. БДСМ — это панорама наслаждений, за последовательностью которой следит Верх. Если нижний позволяет себе подать голос, не имея на это никакого права, он наказывается. Любовь же полностью меняет восприятие. Один должен прислушиваться к желанию другого и идти на компромиссы, иначе жизнь превращается в бесконечный конфликт интересов. БДСМ признает компромисс только в одном: если партнер свитч и время от времени хочет быть Верхом, но с условием возвращения в нижние. В остальном Верх решает за нижнего, как ему жить и что ему делать. Это экзотическая практика, требующая настроя, обстановки, сценария, нацеленности на получение необычных впечатлений. Но она не подразумевает ежедневное нахождение друг возле друга — в реальном мире это просто невозможно: ни один Верх не приведет на поводке нижнего на работу и не заставит сосать на глазах у всех в парке; это скрытная игра, щекотание нервов, знание, что ты отличаешься от других. Это праздник, взрыв обыденности, стимул жить дальше, преодолев внутренние рамки и сняв напряжение. И от всего этого Марина отказалась. Оставив тему, она недолго оставалась одна: эффектность в сочетании с милой стервозностью стерли ее одиночество с присущей им скоростью. После многочисленных эмоциональных встрясок покой замужества ей понравился: она нашла себя в тихом служении мужу. Целых три месяца после свадьбы она не вспоминала о сессиях, погрузившись в круговерть домашних забот. До первого звонка Саши, предложившего ей стать Госпожой. К тому времени тройственность домохозяйки — готовка, стирка и уборка — несколько надоела ей, и она не посмела отказать ни ему, ни самой себе. Лава ощущений вместо нежного супружеского секса — она не считала это изменой, ведь проникновение было под запретом. К ней вернулась острота жизни: то, чего ей не хватало с мужем, она восполнила взрывными сессиями с Антоном. В странно-садистском удовольствии, знающая, что это тело принадлежало ее Господину, она истязала его без всякого снисхождения. Впадая подчас в диссоциацию*** и представляя себя Сашей, она повторяла все его приемы: ударить, чтобы погладить; обозвать, чтобы после утешить; изнасиловать, чтобы после обращаться как с самым дорогим человеком. Она все это помнила и благодаря Антону жила. Воспоминаниями. Катерина переродилась.*
Саша смотрит на волосы Артура — длинные, спутанные. На бледное лицо — лицо учителя, предпочитающего скрыться в дальнем углу своей квартиры вместо того, чтобы завести собаку и таскаться с ней гулять и в снег, и в дождь, и приобрести хоть немного более здоровый оттенок кожи. Пес дисциплинирует. Заставляет чувствовать ответственность. И уверенность, что скорлупа дома обретет утерянный желток счастья. Артур этого не хочет. Боязнь обрести счастье?.. Незнакомо. Он сам его никому не принес. Страдания по часам, жгучее вожделение и глубокое удовлетворение низменных инстинктов — да. Но ласка вне СМ-отношений, поцелуи без заслуги, нежность без насилия — ему не даны. Семья не выучила отделять одно от другого. Хочешь — возьми, не дают — отбери. Не по-твоему — проучи.*
Пятилетний Саша отплевывается обожженными губами. Кажется, что горло сгорело в кипятке. Нёбо оплавляется во рту. — Д о е д а й, щенок. Живо! В него запихивают ненавистную кашу. Размазывая крупу по лицу, держа ладонью рот закрытым, чтобы не выплюнул. — А теперь з а п и в а й, гнида. Кипяток прямо из чайника. Из глаз льются слезы. Он кашляет, подавляет рвотные позывы, но в конце концов не выдерживает. Его рвет прямо в ладонь отчиму и следом — на его тапки. Уже не чувствуя ударов и пропуская ругань, он окунается в бессознание. Крики, отстраненность матери, болезненные гематомы, не проходящие по месяцу, пару раз сломанные ребра — все слилось в непрекращающееся колесование. В семнадцать он сбежал из дома и работал, где придется, до первого столкновения с клыкастой книгой и спасительной инициации, давшей ему то, чего он жаждал больше всего на свете — защиту. Броню от тяжелых кулаков. Страх смерти прошел, и Саша вернулся домой, чтобы свести отчима в могилу. И у него почти получилось. В ходе судебного разбирательства, начатого сашиной матерью, в Библиотеку обратился адвокат за характеристикой студента, чем привел Ангелину Евгеньевну (после выяснения обстоятельств) в неописуемое бешенство: книгочеям запрещено светиться где бы то ни было во избежание утечки информации. Были случаи, когда, несмотря на ложную слепоту, люди видели используемые против книжных химер приемы, а то и их самих. После каждого такого случая служба зачистки грозилась удавить всех причастных, а разборки с Кругом набили ректору не одну оскомину. Поэтому суд над студентом заставил Ангелину побегать — Круг пригрозил лишить Библиотеку статуса за недостаточную агитработу в рядах неразумных перваков, однако после получения жуткой статистики магической смертности, на которую упирала ректор, решил смягчить первоначальный теневой приговор и оставить талантливый кадр. Память участников процесса была подправлена, и сашиного отчима после реабилитации отправили в тюрьму за подтвержденные соседями многочисленные случаи рукоприкладства. Ректор выдохнула, поставив Алиновского на постоянное сопровождение тенями во избежание рецидива. Тюремной охране его отчима — обычным людям, не знакомым с возможностями чернил — она не доверяла. В течение года Саша ходил с эскортом, проявляя благоразумие, пока Ангелина Евгеньевна не решила, что его злостное желание отомстить поутихло. Как же она ошибалась.*
Двадцатипятилетний Александр смотрит на извещение от матери — отчима сгноила в тюрьме пневмония. Слушает учащающееся сердцебиение, глядя по диагонали на обвиняющие строки и «ты мне не сын». К горлу подкатывает неистовое желание з а к р и ч а т ь. Это он хотел его убить! Незаметно. Подкравшись. Подложив пробудившуюся книгу, чтобы следить, как чернила поглощают все человеческое, оставляя лишь беспамятную оболочку. А затем пустить тень на эманацию для портала, чтобы вылить отчима себе под ноги и переступить через него, наконец, в другой мир. Мир спокойствия и удовлетворения. А ТУТ... Он сжимает кулаки, понимая, что гнев вливается в покрывающееся камнем тело только с одной целью: в ы с в о б о д и т ь с я. Избить. Разрушить чье-то тело в мясо. Огромным усилием воли он проглатывает это желание внутрь, заставляя себя встать из-за стола и буквально шваркнуть ампулу с порталом об пол. Широким шагом выходя в белоснежную марь леса. Набирая раздавливающую легкие дозу воздуха и рвя тишину к р и к о м РАЗОЧАРОВАНИЯ. Срывающимся. Окрашивающим ужасом мирное поле. Человек, который методично избивал его, столько раз издевался, сжег ему пищевод до такой степени, что теперь он не в состоянии есть горячее... посмел п р о с т о у м е р е т ь. Конец. Опустошение выедает внутренности. Так долго ждать его свободы, чтобы она... исчезла. Растворилась. Впиталась в землю. — СУКИН СЫ-ЫЫН!!! Охваченные броней руки вздымают снег, пробивая мерзлую землю до черноты. Он теряет себя в крике, но остановиться не может и надрывает голос, давно переставший походить на человеческий, пока не лишается его, охрипнув, разом лишившись сил. Переключиться. Ему необходимо отвлечь свое взбесившееся эго на что-то менее травматичное для других. Потому что пока он сжирает желание убийства с удвоенным усердием, в теле с катастрофической скоростью продолжают множиться позывы к уничтожению. Вот как он пришел в БДСМ. Вот как заполучил право на легальное избиение желающих того человеческих существ. Он до сих пор не убил отчима. И никогда не сможет. Теперь он может только глушить эту потребность насилием над другими щенками. Всю свою жизнь он поневоле будет повторять поступь отчима в лишь немного более разумных пределах.* * *
Раннее утро. Освещенная подъездная дорожка усыпана гравием. Камни хрустят под уставшими ногами. Дубовая дверь коттеджа открывается почти сразу после маякового СМС. Тихое: — Я рада, что вы пришли, Господин. Обмирание сердца: Саша еще не был в этом доме. Напротив — улыбка в углу рта. — Не люблю быть должен. Марина скрывает волнение: семнадцать минут пятого, в дальней комнате мансарды спит мертвый после сдачи номера муж. Саша воображает, что это он делает ей одолжение, а не она. Ничего не меняется. Как и подспудный страх сделать что-то не так и получить наказание. Украдкой она ловит его профиль, накрывая на стол. Отвыкнув от его присутствия, теперь она чувствует внутри нечто странное: словно в сладком зефире попался перец. Он устало пьет за кухонной стойкой остывший чай, который она сварила заранее. Поднимает на нее взгляд. — Я думал, Роз тоже придет. Смешок, она помешивает рагу в сковороде. В воздух шипит аромат. Чтобы Антон встал посреди ночи ради бывшего Господина... немыслимо. — Он сказал, что не вынесет двоих Верхов, — врет она: обещала позвонить, но не стала будить своего мальчика посреди самого сладкого сна. — А я предполагал, наоборот, будет настолько нагл, что осмелится сидеть и препираться со мной, — улыбается Саша в кружку. — К тому же... — оборачивается Марина, — вы и так видитесь на работе. — Я понял. Его просто бесит, что я выше его по рангу. — Нет, он просто не знал, как вести себя с нами обоими. Когда неделю назад она передала Антону, что Саша обещал отблагодарить их за помощь в показательном избиении бывшего любовника Артура, тот помолчал и сказал, что ему ничего от него не нужно и что он сдохнет, разрываясь между ними двумя. Внутрь Марины кольнуло: он вспомнил, каково быть свихнутым свитчем настолько трезвомыслящего Верха. Когда ты можешь отдаться болевому восторгу полностью, не заботясь о безопасности, потому что Верх знает твой предел и контролирует ситуацию. Долбанутость Антона как нижнего всегда нуждалась в жестком стопоре. И Марину разодрало когтем ревности пополам: она не могла быть настолько расчетливой в сессиях, как Саша. В тот вечер она в полную силу отыгралась на Равьере, чтобы напомнить: она не хуже. — Думал, кого из нас слушать, если мы оба что-то прикажем? — допивает Саша чай. Тихий смех, она пробует рагу и добавляет специй. — Не в обиду, Господин, но послушался бы он м е н я. — Катерина. Она оборачивается, улыбаясь ему лукаво, с чувством превосходства. — Простите. Саша поднимается, подходит к ней. — Пожалуй, он прав, что не пришел. Пальцы скользят под короткий рукав блузки, охватывая ее плечо, легонько сжимая. Он внимательно смотрит ей в глаза. В исчезнувшую уверенность, недоумение, растерянность. — Когда ты не знаешь, что делать, ты нравишься мне гораздо больше. Выражение ее лица сменяется на упрямое. — Перестаньте. Я н и к о м у больше не принадлежу. Легкий наклон головы, прищур глаз: — Даже мужу? — Он не мой владетель, мы равноправны. Слава богу, с ним я чувствую себя женщиной. Она морщится — давление его пальцев достигает пика. — Катерина, не моя вина, что ты не поняла условий. Саша рывком отпускает ее: — Начинаю понимать, почему он ненавидит женщин. Вы не признаете рамок, думаете, что можете что-то изменить. Думаете, раз мужчина с вами, значит, он вас любит и сделает все, чтобы подстроиться под вас. Но я не подкаблучник, Катерина. Я не терплю то, что мне не нравится. И компромиссы я ненавижу. Марина молча смотрит в тушащееся рагу, машинально помешивая его. — Мне его жаль, — негромко говорит она. — Не решай за него, я даю ему то, что он хочет. — Уж поверьте, не то, — тихо возражает она. — Хочешь поругаться со мной? — спокойно спрашивает он. — Не проецируй свои эмоции на другого человека, здесь это неуместно. — Как жаль, — не слушая, продолжает она. — На самом деле я очень боюсь повторения. Что делать, если я влюблюсь в Антона... или, что страшнее, он влюбится в меня? — Ты замужняя женщина. Ты должна была оставить тему вместе со свадьбой. — Вы сами предложили мне!.. — Чтобы ты отказалась, — «потому что это был чистейшей воды эгоизм: я хотел избавиться от Роза, но доверить его смог только тебе. Другие только покалечили бы его, не зная предела его тела, а ты была свитчем, как и он, и отлично представляла, к чему может привести чрезмерное усердие Верха». — Я не могу! — лихорадочно мешает она рагу. — Все время думаю об этом, — ложка начинает стучать по дну. — Бесит, не вы ли научили меня быть честной с собой? — Ты могла бы поделиться с мужем. Не факт, что он не примет твои идеи во внимание. Люди очень часто не знают, чего хотят, пока им это не покажут. — Он... не хочет детей, — выдавливает она, выключая плиту и закрывая крышку. — Он говорит, все это блажь — нянчиться, растить, тратить так много сил, когда и так ни на что не хватает времени... он не поймет, если я предложу ему самому стать ребенком. И Равьеру не нравится идея притворяться маленьким мальчиком... — Был бы сильно удивлен, если бы Роз согласился. Будь благодарна, что он выполняет все остальные твои требования. — Почему вы дали ему такое имя? Он не объяснил мне. — Катерина. Она замирает, потянувшись в шкафчик за тарелками. — Ты стала очень смелая. — Попытаться стоило. — Ты не тактична. Я же не спрашиваю, почему ты назвала его Равьером. — Актер моей молодости, — с готовностью отвечает она. — Очень хотела его в четырнадцать лет, с ума по нему сходила. Такой же горячий, как и он. — Катерина, — он принимает вилку из ее рук, кладет возле дымящейся тарелки, думая об огне, который Антон вынужден скрывать от нее, — неужели так необходимо было замужество? Она присаживается напротив за стойку. Пробует рагу, запивая бокалом вина. — Я люблю Ната. Этого недостаточно? — Он не дает всего, что тебе требуется. — Он... — Я не про деньги, Катерина. Саша ловит в ее глазах предупреждающий огонь. — Я выходила замуж не за деньги, а за остров спокойствия, на котором я уверена, что меня примут и будут видеть во мне любимую женщину, а не рабыню. — Катерина... — Марина, — не выдержав, поправляет она, устав, что он до сих пор зовет ее именем нижней. — Вы не виноваты. К сожалению, я все равно не могу перестать злиться, — она поспешно заедает слова, пытаясь не выпустить горячечную тираду о своей любви наружу. — Как бы то ни было, я рад, что ты устроила свою жизнь, — пробует он немного остывшее рагу, подув на него. — Твоя проблема в том, что ты не до конца уверена в себе. Не можешь четко обозначить свои желания ни мужу, ни сабу. Антона можно заставить, наказав, а в случае с мужем... Прискорбно, что он не видит, как я прямо сейчас сижу на этой кухне и фактически занимаю его место, выслушивая твои проблемы. — Вы не займете его место, — допивает она бокал. — Вы настолько погрязли в теме, что считаете зазорным проявлять любовь открыто. — Я не любил тебя, Катерина. — Жаль, не правда ли? — вздыхает она, глотая острый сгусток горечи. — Как вам рагу? — Ты научилась готовить. — Спасибо, — обрадованно улыбается она: раньше умела только сжигать дочерна яичницу. Саша даже сессии устраивал, ставя ее голую у плиты и наказывая за отвратительные блюда, которые она изо всех сил старалась приготовить. Нат же наоборот с удовольствием обучил ее азам: не оставлять температуру на максимум, не перебарщивать со специями и самое главное — не уходить с кухни во время готовки. А благодаря подаренной кулинарной книге она сумела перестать варить из любой еды кашу. В тот победный вечер Нат так ее нахваливал, что Марина с облегчением подумала, что не зря вышла замуж. Она аккуратно ест: по-другому уже не умеет — Господин выучил. До сих пор, если она роняет крошки, то стремглав бросается за тряпкой, несмотря на меланхоличное «милая, угомонись» от уставшего мужа. Закончив, она откладывает приборы в сторону и задает главный вопрос: — Вы что-то хотели? — «вы никогда не беспокоили меня ночью». Саша, не торопясь, доедает ночной завтрак и лишь тогда отвечает: — Я сделал ему больно. Не физически. Она понимает, о чем он, но не может сдержаться: — Вам не впервой. — Это все, что ты можешь мне сказать? — холодно интересуется Саша. Хватит с него эмоций, зря он пришел за бесстрастностью к Катерине. Ему нужен совет от другого Верха, он растерян и ненавидит себя, ему необходима трезвая голова, а у кого ее искать? Уж точно не у Антона. К другим обращаться нет смысла, они просто посоветуют сменить саба. — Вы прекрасно знаете выход из этой ситуации, — показывает она глазами на себя. — Не собираюсь, — чеканит он. Бросать его, только обретя то, что искал? — Значит, будете продолжать его мучить? — мягко спрашивает Марина. — Отдайте его мне. У меня будет два сына, а у вас — осознание, что пора измениться. Саша переводит на нее взгляд. «Откуда у тебя эта вечная жажда перемен?» — Не могу, — почесывает он бровь, — я не могу. И он бы, если ты хоть немного наблюдательна, никогда не стал бы твоим сабом. — Ему просто не попадались хорошие женщины. Думаю, я бы заботилась о нем много лучше, чем вы, и не довела до такого. Пауза. Опасная. — Если бы не твой муж, ты бы давно уже кричала, — вкрадчиво произносит Саша. — Ты о б н а г л е л а, Катерина. Он еле сдерживается, чтобы не влепить ей пощечину. У нее нет и не будет права обсуждать его действия, как Верха. Ее улыбка скребет ножом по стеклу: она знает, что у него нет реальной власти. Он больше не ее Господин. Она также знает, что ее муж убьет любого, кто обидит ее. Саша резко отодвигает стул. — Простите, — быстро произносит Марина, опуская взгляд. — Я думала, вам будет интересно мое мнение. Она опасается встать следом и возвыситься над ним — в их паре один всегда стоял на коленях, и это был не Саша, даже в образе Джеймса: Верх стал нижним лишь раз для того, чтобы понять ощущения саба, когда его тело не принадлежит ему. Когда власть отдана, и ты — бесправное существо, над которым можно надругаться как угодно. Она соврала Артуру. «Когда он был Джеймсом» вовсе не было шуткой. Саша глядит на нее некоторое время, подавляя злость, а после молча удаляется, сумев обуздать порыв показать, г д е ее место. Марина сидит в пустой кухне, заполняемой стуком ее сердца. Привычка подначивать Господина ради наказания сработала автоматически. Если бы не Нат, пара синяков на ее теле точно появилась бы... Она набирает в грудь воздуха и тихо выдыхает, как научил Саша. Спокойная улыбка: она улыбается самой себе; сейчас она поднимется в мансарду, Нат в полусне прижмет ее к себе, и она, согретая его теплом, уснет в его объятиях. Дома Саша урывает пару часов сна, пока около восьми утра его не будит бормотание рядом. Разговоры во сне — не слишком занимательно, когда хочется спать. — Марка… подо лбом… Уже интереснее. Он подпирает щеку костяшками пальцев, устало вздыхая: сон в кресле не вершина его мечтаний. Но он должен следить за Артуром после пробуждения и пресечь панические атаки. Которые могут возникнуть. …по крайней мере, это не леденящее повторяющееся «не хочу», как в тот раз. Но вернуться к отстраненной дреме не получается: напротив — открытые непонимающие глаза. Полминуты молчания и: — Утро?.. Мне… — Артур судорожно освобождается от пледа, — надо на пары. Он нервно оглядывается в поиске оставленных вещей. Вскакивает, спотыкаясь и исчезая в коридоре. — Сегодня воскресенье, — говорит вслед Саша, поднимаясь следом. Усталость смыло возникшей проблемой. Он ловит Артура за локоть по пути с кухни, останавливая бестолковый бег туда-сюда. — С т о п. Немедленно сядь, — замечая плохие признаки нервозности: мелкую дрожь и бегающий взгляд. — Мне нужно на работу, — хрипло выговаривает Артур, глядя в сторону, пока его силком усаживают на стул в кухне. — Сегодня воскресенье, ты меня не слышал? Щебень воспоминаний о т о й ночи долбит мою несчастную голову изнутри. Мне это приснилось. Унижение. Его тошнотворный запах. Ладони, державшие мою голову, пока я сосал. Кулак, выписывающий синяки на моем лице. Я не могу… я снова все испортил. — Хочу уйти, — сглатывает он. Саша смотрит на него пару секунд. — Хорошо, открою портал. Но сначала, — включает он чайник, — ты выпьешь и поешь, — надо выгадать немного времени, чтобы решить, как поступить дальше. Успокоить его хоть немного, а то опять сопьется. Мои глаза смотрят, но не видят. Меня преследует запах спермы — он кончил мне на лицо, когда я уже лежал на полу, сглатывая кровь. Запах немытого тела. Снова. Т о ш н и т. Он с усилием сглатывает. Ногти втыкаются в ладони в попытке не дать себе распасться. Я обожал сосать. Доставлять удовольствие. Видеть, как под моим языком и ладонями стонут, шепча "о боже мой..." или что покрепче. А сейчас в с ё покрывается смрадной грязью одного воспоминания. Если память все время будет проигрывать эту пластинку, мне лучше завязать с гейством и жениться. Радуйся, Зин, кажется, шансу, что я подарю тебе двадцатитомное издание Экклауза, только что дали жизнь. Вот только… женщин я органически не перевариваю — спасибо безумной тете, трясшей передо мной своей вялой грудью, когда мне было одиннадцать, и попытавшейся мне подрочить. У нее ничего не вышло, а я так никому и не сказал. Впрочем, скоро она уехала, и мозг услужливо стал бросать новые впечатления поверх. Хотя полностью погрести это в песке памяти все же не удалось. Иногда я думаю — если б не было тетки, стал бы я геем? Или моя жизнь была бы куда проще, и… я напивался из-за баб, а не Димы. Так себе перспектива. В конечном итоге никакой разницы. Перед ним возникает кружка. Кофе?.. — Чай с молоком. И ударная доза сахара, — предупреждает Саша, заметив приоткрывающиеся в вопросе губы. — Глюкоза помогает бороться со стрессом. Я смотрю на протянутый шоколад. — Ешь, — негромко говорит Саша. Его голос уютно погружает меня в безопасность. Растерянный страх немного утих с первым глотком. Я тянусь к плитке, но меня останавливают: — С моей руки. Послушно наклоняюсь и отламываю кусочек зубами. Это было бы романтично. Экстравкусно. Сумасшедше. Если бы в мозгу молотом не звучало «сука». Поганое слово, которым меня назвали, когда я обозначил свое нежелание глотать. Я не мог ничего поделать — меня всегда тошнило от консистенции… И когда она стекала по моим щекам, сползая на губы, о которые он вытер член... Саша отмечает, как Артур замирает, не дожевав — уставившись в одну точку. Как стремительно зажимает рот и давит спазм, рождающийся в горле. — Блюй в раковину, — отрешенно разрешает он. Смотрит в сторону, потирая холодный лоб. Пытаясь игнорировать звуки, которые слишком часто стал от него слышать. Саша наливает себе сладкий кофе и — второй раз — чай с молоком. Бледный Артур медленно садится и сгибается на стуле. — Пей. Мотание головой. — Ты в курсе, что надо пить от обезвоживания? — Я… просто воды, — встает тот со стула, борясь с нежеланием двигаться. Сладкое… только не сейчас. Саша давит ему на плечо, усаживая обратно. Наливает стакан воды из кулера. Вопрос поднимает комочки тишины: — Останешься? Я хочу. Я отчаянно желаю. Но не могу. Ты не обнимешь меня. Не согреешь своим теплом, губами. И я не успокоюсь здесь, как бы ни хотел. Потому что уже попал в терку памяти. И если в прошлый раз я залил ее доверху алкоголем, сейчас это невозможно. И мне гораздо труднее, потому что я не умею по-другому решать свои проблемы. Мне требуется забота другого рода. Присутствие кого-то, кто меня не знает. Удовольствие, не требующее инсценировки. Я хочу с е к с а. Вбить кого-нибудь в матрас или самому прогнуться. ЧЕРТ. Мне больше н и к а к не отвлечься!!! Как только портал сливается в пол, закрывая сашину кухню, он валится на разложенный диван, включает порно и, прибавив звук в наушниках, поворачивается набок и с облегчением смыкает пальцы на вставшем от стонов актеров члене. Н а с р а т ь. Вот мой бег от самого себя: мне не хватает секса. К черту заботу, к черту БДСМ, надо расстаться с Сашей и снова трахаться с кем попало!.. Он стонет, наращивая темп. Давно уже не следя за видео, представляя, как его имеют двое сразу, вспоминая сашино «он будет пороть, а ты — сосать». Выплескивающееся напряжение исторгается из его горла долгим стоном. Опустошение повисает в теле приятной легкостью. Воспоминания отпустили — секс стер в с ё, оставив лишь звуки наслаждения в наушниках.* * *
Я потихоньку тупею. Рука подарила мне за утро два оргазма, и сейчас все, на что меня хватает — это лежать на боку и глупо пялиться в обвисшие листы с завтрашними конструкциями, зажатые в ладони. Я не вижу связей между знаками, взгляд бесцельно следует по символьным коридорам, раз за разом. И я не вижу следов от веревки на запястье: ссадины на коже прошли за неделю. Как будто исчезло все, что нас связывало. Странно, но реветь не тянет. Я думал, меня прорвет и после — полегчает, но нет. Полегчало от дрочки. Я бы снял кого-нибудь, но я связан обещанием. Пока что я все еще его пес, и поводок у меня короткий. На третий раз меня не хватает, и я снова погружаюсь в бесцельную меланхолию. Желание расстаться только нарастает: мне кажется, так я решу все свои проблемы. Схемы не помогают. Хочется курить. Может, я и бросил, но легкие стонут без дозы. Я дислоцируюсь в свою спальню и с остервенением черчу. Мел скользит по доске, следуя методичке, но мозг забит совсем другим. К а к мне расстаться с ним? Мне кажется, в этом вопросе у меня нет права голоса. У меня в о о б щ е нет голоса — я собака. Долбаный пес! Который обязан быть преданным. Может, проще закончить свое идиотское существование и больше никого не напрягать?.. Вместо разбора символьных знаков, я изыскиваю остроумные способы самоубийства, потому что просто стать тенью и носить книжечки до скончания века — слишком даже для меня. Я хочу, чтобы меня сожрал Круг. Тогда от меня ничего не останется. Проблема в том, что я без понятия, что должен сделать, чтобы ко мне применили высшую меру наказания. Наверное, убить штук пятнадцать персонажей из разных книг? А ведь я не боевой маг. Тоска-печаль. Он вздыхает. Когда ты сам портишь свою жизнь, то еще можешь обвинять себя. Но когда независящее от тебя дерьмо пачкает твои розовые очки снова и снова — винить некого. Я хотел тебя, а теперь мне страшно… неловко? Стыдно? Я многим тебе обязан — ты вернул меня к жизни, а я сплоховал и хочу все закончить. Потому как в тщетных поисках, как исправить ситуацию, я не нашел ничего лучше, чем… не делать ничего.* * *
В Московской библиотеке тени бьют три часа дня. — Ну как ты, — садится в кресло для посетителей Саша. Оно далековато — у самой двери. Грише приходится вывернуть шею. — И тебе не болеть, — огорченно. — Что, такой завал на работе, что не заходишь? Тот не удерживается от зевка в ладонь: встал полчаса назад и проклял бессонную ночь — головная боль прочно осела в висках. Он решил развеяться, уйти из квартиры, провонявшей страхом Артура, и не нашел ничего лучше своей альма-матер. — Налаживаю личную жизнь. А ты и так крепкий, чего о тебе беспокоиться? Никакой суматохи, когда Локтева ранили, лидер группы устраивать не стал. По звонку в день лично хилеру, отвечающему за напарника — только и всего. — На мне Яду поставили тренироваться, так что беспокоиться — в самый раз. Гриша приподнимается и с кряхтением садится на кровати. Показывает тыльную сторону рук и кивает на прикрепленные к коже знаки. Саша подходит к нему. Почерк не слишком разборчив: знаки выбраны не стандартные медицинские, а с примесью непонятных штрихов по бокам. Добавочные? — Я не медик, — пожимает плечом Саша, — так что никаких заключений о ее способностях дать не могу. — Зато я могу, — суровеет Локтев. — Роза Ильинична меня сбагрила на опыты без раздумий. Стой, ты что-то обронил про личную жизнь — вот уж не думал, что она у тебя есть. — Почему, — спокойно интересуется Саша. Он не хотел говорить об этом, но придумать другую причину отсутствия — оскорбить напарника, честного до опасной степени и требующего от остальных того же. Детектор Локтев — местная кликуха этого товарища, потому что утаить что-либо совершенно невозможно. Гриша говорит, лицо в момент лжи меняется, и еще ни разу не ошибся. Может, потому, что обычно слушает, а не говорит. «Наблюда-ает», — как зловеще тянет Инга. — Ни разу тебя ни с кем не видел. Марину он приглашал только в свою квартиру, а с Антоном они отлично шифровались: просто не обращали друг на друга внимания, и обоих это устраивало. — Положим, я тебя тоже. Гриша мнется. — Да знаешь… не могу я с обычными отношения заводить. — Тебе наших мало? — парирует Саша. Молчание с минуту виснет на больничной койке. Признание дается с трудом: — Стесняюсь я их. Саша внимательно смотрит на него, саркастически сдвинув брови. От широкоплечего, высотой со скалу Григория не ожидаешь таких откровений. Хмык: — Кого-то конкретно? — «не всех же разом?». — Вот только не смейся. Саша снисходительно смотрит на коллегу: — И? — Это студентка. —…понимаю. Вернувшись из Чехии, Саша почувствовал знакомое исступление при виде бывшего, но тут же оборвал его, уйдя на тренировочную пару вместе со студентами. Скрывшись в их толпе на полигоне, пока Антон снова не врезался в память своим телом. Решив, что больше не возьмет обычного человека в нижние: скрывать свою чернильную натуру с Катериной было сложно, и то, что с Антоном не надо было об этом заботиться, вбило их отношения на неожиданную высоту. Он твердо решил найти новое человеческое тело для игр среди студентов: во избежание проблем с коллегами, среди которых не все умеют держать язык за зубами. В случае же отказа студента он мог бы задавить его авторитетом и угрозами. Но полигон вылил на него лишь разочарование: все способные в тот день были на заданиях, а перваки, не умеющие управлять своим цветом, его совершенно не привлекали. Их наивная беспечность, неосознанность, что любой недоученный знак в бою может стать последней ошибкой, были пороховой бочкой; статистика смертности среди новичков всегда была много выше, чем у опытных книгочеев, и потерять бездумного саба вот так, даже не стараясь, Сашу не радовало. А вместе с памятью о знаках пришел о н. Преподаватель с углубленных курсов со стройными рядами формул. Высокий (иных Саша в сабы и не брал), с бледными волосами и неуверенным видом. Так и просящимся на колени. Сашу не волновало, занят он кем-то или нет, он хотел получить его — и он получил. — Ты запал на Ядвигу? — бросает он догадку: память финтом направляет его от Артура, обладателя длинных светлых волос, к аналогичной студентке. Гриша машет широкой ладонью. — Чур меня. Себе на уме, ничего не объясняет — пришла, знаки налепила, а чего от них ждать — сказать забыла. Сижу, мучаюсь. — А Роза Ильинична? Спросил бы. — А где ты ее видишь? — оглядывается Локтев, радуясь перемене темы. — Опять в спиртовом рейде, наверно. Саша смотрит в сторону. Все-таки пьянство — это бич. Он морщится: нелюбовь к алкоголю как ржа — въелась с детства, спасибо отчиму. Как бы его пес не сорвался… Его вдруг озаряет: — Послушай, ты же, вроде, с Гавойским учился на одном потоке? Ожидаемое удивление: — Да, с чего это ты вдруг? — Ты не в курсе, как он сессии переживал? По барам таскался или было еще что-то? — нужно найти способы отвлечь Артура от пережитого, и проверенные подойдут как нельзя лучше. Гриша задумывается, вспоминая. — Знаешь, не припомню. Не были мы друзьями. С шестнадцати лет. Когда Артур признался, что не воспринимает девчонок как объект сексуального желания, Локтев впал в настолько длительную прострацию, что Артур решил: дружба кончилась. А потом Гриша просто не знал, как подойти к нему и общаться как раньше. Прошло больше десяти лет, а он до сих пор не знает. И когда в коридорах они случайно сталкиваются, то не могут даже поздороваться друг с другом. Одно недоразумение — извечная гришина молчаливость в силу долгого обдумывания — все разрушило. И больше лучших друзей у него не было. Старый пес Лимонад, с которым они так любили возиться и гулять, давно умер. Если б у него была собака, подойти к Артуру было бы проще. Но ее нет. Саша делится впечатлениями от новой чернильной эманации и сворачивается, бросив на прощание, чтобы напарник возвращался в строй. Оба не любят болтать слишком долго ни о чем. Когда не знаешь, что сказать — лучше помолчать. Собеседник — такой, как Гриша — от молчания никогда не устанет. И лишних вопросов, таких, как «почему тебя интересует Артур?», не задаст.~ 12:20 ~
Раннее утро понедельника — самое продуктивное время (только от того, что первая пара начинается с одиннадцати). Поскольку новые схемы я не разобрал накануне, теперь мой мозг лихорадочно транслирует мне все варианты возможных символьных связок. Я бы и рад читать лекции только по хорошо известным мне схемам, но Ангелина раз за разом умудряется отрывать какие-то новые. Черт знает, откуда она их берет, может, сама придумывает?.. Но даже в такие моменты память умудряется дробить мое восприятие на «сука», «что случилось» и «останешься?» Слова просто всплывают в коридорах схемы между знаками, и я давлю их прямо там, усилием воли. Как хочется НАЖРАТЬСЯ, ЧЕРТ!!! Сонм мыслей, как мы расстаемся и как я «живу» дальше, преследует меня в метро и по пустынной дороге к институту, пока я не замечаю силуэт у главных ворот. Саша. Это меня совсем не радует. Оставь меня, я конченый, я ничего не могу. Буду один, без всяких проблем. Рука и порнушка — как-нибудь проживу. Буду ли я скучать по БДСМ?.. Не знаю. В итоге это лишь твое олицетворение, и я вовсе не против нормальных отношений, если вдруг когда-нибудь… я снова стану нужен. Хочется испариться. Я с легкостью променял бы воскрешение персонажей на возможность тихо исчезать из поля видимости. Тем более, что моими услугами не так часто пользуются: боевые маги все натасканные, знают, как, не убивая, заманить персонажа. А перваков обычно сопровождают и не дают им становиться книжными маньяками, которым проще кокнуть героя, чем бескровно спасти книгу. Саша… Дайте мне исчезнуть исчезнуть исчезнуть ПОМОГИТЕ!.. Но ему только бросают: — Жду тебя в столовой после пары, — и, в ответ на мучительные сомнения, плящущие на его лице, добавляют: — Без возражений. За что. Моя жизнь превращается в фарс: я не хочу —> меня заставляют —> отказать не могу. Ненависть к себе полыхает, как жаровня, так что я порчу три куска мела за пару, со злостью царапая доску. Я не хочу идти. Я хочу расстаться с ним. Не ощущать больше стыда за свои многочисленные похождения, за которые меня наказали. Снова начать прикладываться к бутылке и закурить. Снова трахаться, не задумываясь. С ним было здорово, но я хочу покоя и прежней жизни. Пожалуй, если состричь волосы, то можно будет снова появляться в баре. Купить очки для имиджа, покраситься в черный, пару серег в ухе — и я сам себя не узнаю. И все будет… если и не хорошо, то сносно и по-моему. Хватит. Заканчиваю пару пораньше, в 12:10 — спешил со схемами как проклятый, чтобы спокойно поесть без Саши. Сидеть без ерзанья филейной частью я все еще не могу (синяки проходят очень медленно), так что ем стоя у окна, благо, никого еще нет и на меня не пялятся. Салат проглочен, и я потихоньку тяну компот, хотя хочется гораздо более градусного напитка. Не знаю, как я переживу сегодняшнюю ночь без алкоголя и секса. Мне срочно надо расслабиться. На полигоне заканчивают занятия, студенты потихоньку подтягиваются к замку. Скоро тут будет потная толпа. Честно, не лучшее место для разговора. Только я успеваю подумать, что мне будет в случае побега, как, отвернувшись от стойки с грязной посудой, обнаруживаю за спиной Сашу. У него просто талант возникать исподтишка. — Уже поел? — смотрит он в мои пустые миски. Я жду его раздражения, но он лишь спокойно кидает «тогда посидишь со мной» и идет за порцией. Выбирает мясное блюдо и просит разогреть, а я думаю, какой в этом смысл, если Саша все равно будет сидеть и дуть на еду. Легких путей не ищет, в отличие от меня. Я смотрю, как он ест. Неторопливо, с терпением дуя на ложку, а я бы отдал все на свете, лишь бы сделать это за него, потому что так будет быстрее. Кажется, мои тоскливые взгляды за окно и ерзанье на самом краешке стула, наконец, утомляют его, потому что он роняет: — Не мельтеши, пожалуйста. Я немею. Саша впервые просит о чем-то столь вежливо. Непривычно и непонятно, так что я застываю на месте. Это неожиданная сторона, с которой я не ждал его увидеть. Мой Хозяин сидит напротив, а я всеми силами пытаюсь представить себя без цепей, которые нас связывают. Учитель-бывший ученик. Никто друг другу. Секс с игрушками и недоминет не считается. Хочу трахаться с нормальными людьми. Саша пьет чай, внутри меня ревет буря. ПОРВИ СО МНОЙ. Приборы откладываются, и Хозяин поднимает взгляд. Сцепляет пальцы рук перед собой и смотрит не пристально, а устало. Без всяких предисловий: — Ты хочешь продолжать? Нет, нет, н е т, не хочу-не хочу-не… Дерьмо. Кого я обманываю, я все равно не буду никому нужен. Может, в следующий раз я смогу сказать ему «нет», но не сегодня. Еще один раз — проверить, так ли все плохо. Порвать очень просто, но такой, как Саша, никогда не позовет меня назад. Дрянь, я не хочу страдать, но если иначе не получается, то что мне еще остается!.. — Хочу. — Ты уверен? Кивок. — Думаю, тебе нужна помощь психолога. Вот уж н е т. Рассказывать незнакомому человеку, как меня избили и по какой причине? Да кто вообще на такое идет? Сумасшедшие, а это не я. — Я просто не буду сосать, — отводя взгляд. — Отличный выход, — саркастически. — Ты серьезно? Внутри сворачивается обида. А что ты предлагаешь? Мне кажется, это хорошая идея. Если не будет обстоятельств для страха, то меня и не накроет. Может, позже станет полегче, и я смогу... — Кажется, серьезно, — вздыхает Саша, вставая из-за стола. «Не знаю, чем тебя еще отвлечь, так что попробуем обычным способом. Клин клином». Он кивает на пустые тарелки: — Отнеси. И в благодарность за твою «замечательную» идею в туалет не пойдешь, пока я не скажу. Я застываю. Что?.. Я же не вытерплю — выпил, как назло, два стакана компота!.. Расстаюсь с Сашей со смешанными чувствами. Какая-то странная игра. Неужели в БДСМ и такое практикуют? Или это неутомимая сашина фантазия?.. Да уж. В книгочейские ряды без нее попасть невозможно. Вторая пара проходит без эксцессов, а вот на середине третьей я чувствую подступающий приступ паники. Пытаюсь отвлечься, как могу, закрадывается даже подлая мыслишка, что я могу и не подчиняться приказу, но наказание, которое обязательно последует, на сей раз меня не обрадует. Задница все еще болит, и каким способом будет наказывать Саша, если сосать я отказался, я не представляю. Снова ходить голым по этажам я не хочу. А раз мы в замке, Хозяин может устроить экзекуцию прямо т у т! Впрочем, он уже ее устроил. Я жмусь, как могу, выхожу быстрым шагом из кабинета — набрать его номер. Секунды мерного пиканья, но Саша не берет трубку. Еще бы, зачем? Собака не должна звонить Хозяину, она сама должна найти его!.. В отчаянии, чувствуя, как мочевой пузырь вот-вот лопнет, я решаюсь оставить студентов для самостоятельного изучения параграфа, а сам выбегаю в коридор. Игра в прятки. Было бы увлекательно, если б не хотелось так сильно в туалет. Пара еще не окончена, коллеги заняты, и спросить о местонахождении Саши некого. Редкие прогульщики, валандающиеся по замку, нисколько не помогают. …может, я смогу отлить половину, а потом снова терпеть? Какой-то кошмар! Он переминается с ноги на ногу, думая буквально секунду, и направляется в библиотеку. По крайней мере это единственное место в замке, где можно провести время с пользой в отсутствие заданий. На входе избегаю парочку спешащих навстречу с явным желанием сориентировать теней. Иногда мы перекидываемся с ними в картёшки, когда Зиновий занят, но это не означает, что я буду счастлив их слежке. Без их помощи приходится минут десять бегать между стеллажами без конца и края. К тому же беготня вовсе не помогает терпеть, так что, увидев Сашу, устроившегося с книгой в самом неприметном закутке за полками, я чуть не теряю контроль над мочевым пузырем от облегчения. Пес подходит к Хозяину, стараясь не спешить и не выглядеть жалко. — М о ж н о? — звучит в тишине. Умоляюще. Н е р в н о. Нетерпеливо. Саша поднимает на него взгляд. В их секторе никого, они скрыты стеллажами; снующие тени прибираются наверху. Поэтому он без колебаний произносит: — П р о с и. Артур опускается на колени. Кладет ладонь на его бедро, высовывая язык и часто дыша. И, завершающим аккордом, — тихо скулит. Ждет, высматривая в хозяйских глазах разрешения. Саша молчит, тяня невыносимую для него паузу. — Хорошо. Можно. Но сначала, — останавливает он уже вскочившего с колен пса, — возьми эту стопку, — указывает он взглядом на толстые книги, которые Артур не заметил на соседнем стуле. Тот поспешно хватает их. —...и держи на вытянутых руках, пока не дочитаю главу, — возвращается Саша к своей книге. — Это важнее, чем твое никчемное желание помочиться. ТЬМА НОС ГОСПОДИ БОЖЕ ЗА ЧТО?!! Вслух не прорывается ни единого слова. Хозяин читает "Атлант расправил плечи". Лениво переворачивает страницу. Груз давит на руки Артура, твердые углы обложек врезаются в кожу, мышцы с каждым мигом напрягаются все сильнее. Пальцы, сжавшие торцы, немеют. Дрожат руки. Кажется, скоро руки отделятся и вместе с книгами рухнут на пол. В стопке — увесистая энциклопедия истории Америки XVIII-XX веков. Артур пялится на ее название — она оказалась сверху и теперь врезается краями в плечи. Он старается не двигаться и проклинает всю книгочейскую кодлу за любовь к чтению. Время капает мне на макушку, и я отчасти понимаю, почему от бездействия сходят с ума. А я не просто схожу, я ломаю вектор движения, по которому стремится мое тело: направо от читального зала, до конца коридора, к заветной двери туалета. Никогда бы не подумал, что буду мечтать о чертовом сортире, как о Граде Господнем!!!.. Хозяин пару раз заглядывает на предыдущую страницу, будто забыв, о чем речь и что его нижний не оскверняет пол библиотеки только благодаря силе воли. Когда Артур видит белое поле страницы, завершающее последний абзац, то не верит своему счастью. Саша кивает на стопку в его давно дрожащих руках: — Отнеси на стойку, пусть отложат для меня. Куда спешишь, р я д о м. Пойду вместе с тобой. Тот чуть не взвывает, но держится подле. Саша не торопится — ему некуда. Тени оперативно принимают чертову макулатуру, а я жмусь, как трехлетка, пытаясь не описаться. Кажется, от моих усилий мочевой пузырь скоро обрастет мускулами, и я смогу терпеть часов пять подряд!.. Но, к сожалению, не сейчас. Меня утешает только мысль, что до туалета — минуты три, даже спокойным шагом, а значит, скоро эта пытка кончится. Саша не спеша подписывает формуляры и поднимает взгляд так медленно, как только возможно: — Идем? ОН ЕЩЕ СПРАШИВАЕТ!!! Артур открывает перед ним двери и только позволяет себе чуть ускориться, как его окликают: — Ты не знаешь команды "рядом"? Сталь его голоса неприятным холодом спускается в живот, и Артур притормаживает. Его резко дергают за хвост вниз. Негромкий вскрик затихает в каменной анфиладе. — Я поучу тебя манерам, — зло шипит Хозяин ему в ухо. — Может, хочешь прогуляться на четвереньках? Тот качает головой, насколько позволяет рука, сжимающая хвост. Ты обещал, что это касается только нас, а в тот раз меня уже чуть не увидела с расстегнутой ширинкой девушка, и сейчас может засечь кто угодно! Оправдаться перед Ангелиной, что я немного сошел с ума, не выйдет: здравствуй, бессрочный отпуск и психушка. С безумными книгочеями разговор короткий. Они шагом доходят до первого туалета, но проходят мимо. Артур не может не обернуться на заветную дверь и не удержаться от поскуливания. — Н е т. Дойдем до другого крыла. Он чуть не лает на весь коридор с досады. К а к т а к?! Стискивает зубы. Кажется, еще секунд десять, и ему будет все равно, потому что он обмочит брюки, и это будет самым большим позором в его жизни. Но тогда его накажут, и он жаждет выполнить приказ, чтобы избежать этого, поэтому умоляет свое тело подождать еще немного. Левое крыло, туалет. Он ликует, приближаясь, но строгий голос рвет его из рая: — На третий этаж. !.. Лестница. Пытка в два пролета. Четыре пролета. Ш е с т ь пролетов. Очень медленные шаги и буквально пританцовывание. Половина коридора и — дверь с пиктограммой-мужчиной. Артур чуть не рыдает от счастья. — Не трогай. Он отдергивает руку, и Хозяин сам открывает ему дверь. — С и д е т ь. Ч Т О. Он медлит, желая сорваться с места. Ужасно хочется!!! «Хозяин!» — чуть не восклицает он, но сейчас он собака. Пес опускается коленями на кафель. И округляет глаза, слыша расстегиваемую ширинку и как Саша справляет нужду. Он сейчас УМРЕТ от разрыва мочевого пузыря! — Теперь можешь ты. Писсуар, и он буквально взрывается от облегчения. Долгий выдох, пока мочевой пузырь не пустеет и не начинает болеть от перенапряжения. Брюки Артур застегивает дрожащими пальцами. Стоит на месте, прикрыв глаза и глубоко дыша. Успокаивая исступленное биение сердца и чувствуя, будто родился заново. Саша подходит к нему, трогает рубашку и морщится — влажная. — М о к р а я п с и н а. От тебя воняет. Снимай. Я терпел, должно быть, час, конечно, я взопрел от усилий! Он стягивает ее через голову, не утруждаясь расстегиванием пуговиц. — Вытри живот. Артур, недоумевая, трет материей кожу. Приподнимает брови, наблюдая, как Саша достает из кармана джинсов толстый перманентный маркер, приседает перед ним и пишет чуть выше его паха большими печатными буквами:С С А Р Ь
Артур столбенеет. — Не умеешь терпеть как следует, псина, будешь ходить с этой надписью, — защелкивает колпачок маркера Хозяин, выпрямляясь. Глядя ему в глаза с бесконечным презрением. — Иди на пары, — звучит недовольный голос. — Тебя ждут уже полчаса. Он смотрит на Хозяина. — И на сей раз б е г о м. И он мчится по коридорам, натягивая на ходу рубашку, влетая в аудиторию запыхавшимся, приглаживая на ходу волосы. — Давайте проверим, что вы усвоили из параграфа, — хрипло от бега выдыхает он, зачесывая назад волосы пальцами и практически кидаясь грудью на кафедру — перевести дух. Мимоходом бросая взгляд вниз — не просвечивает ли рубашка. Шелест учебников, напряженное студенческое молчание и веселый голос Шелковиц: — Ничего! Он смеется, в теле нервная легкость. Кто-то расстегивает молнию пенала, и внизу живота ноет от воспоминания, как минуты две назад этот звук был самым прекрасным на свете. Желание оставить Хозяина вытеснилось непониманием, действительно он хочет этого или нет. Мобильник мигает СМСкой. «Суббота, 00:00».