Сказка об увядании листьев

Над Этге плыл туман. Не такой, который, бывает, несётся над озёрами — клокастый и рваный, и не такой, который после тёплого дождливого дня встаёт над морем, подкрашенный закатными красками. Он будто ткал сеть, завивался в узлы и вплетался лентами в заросли камыша, баюкал кувшинки в прозрачных ладонях и, касаясь тёмной земли, обещал ей весну, и дожди, и первые ростки, зашевелившиеся в слое прелой листвы. Луи кутался в куртку и смотрел, как бурливая вода тащит по камням последние комья снега. Мех приятно гладил щёки, ноздри ловили дразнящий аромат оттаявшей земли, почек, налившихся соком, и ночного заморозка, льдинками-звёздами едва звеневшего у самого берега. Это была первая в жизни короля весна, и он никак не мог напиться ею вдоволь. Снег впервые пошёл почти год назад. Луи помнил свой крик, когда от страха за Гарри, потеряв всякий разум, он бросился один на целую свору чёрных клыкастых чудищ, взмах призрачного меча, свист клинка, рассекающего воздух — и белое нечто, вдруг заполнившее всё вокруг. Вместе с белым пришла боль — не его, чья-то ещё, тогда он не понял, а сейчас мог только догадываться. Она вспыхивала внутри головы, терзала и мучила; Луи упал на колени, выронив своё оружие, сжал виски ладонями, всё ещё крича, но теперь от чужого ужаса и чужой боли. Он пытался почувствовать Гарри, но всё внутри жгло, будто раскалёнными ножницами кромсали сознание, и это было слишком — для короля всё вокруг помутилось, и он упал в беспамятстве, окружённый Тенями. А когда очнулся, вокруг не было ничего. Только снегопад и деревья, по которым стекала вода. Он лежал на спине, не чувствуя ни рук, ни ног, ни связи с Этге и Гарри — совсем ничего, и смотрел, как с неба, начавшего светлеть, прямо ему в лицо летят, кружась, большие белые хлопья. Они садились ему на щёки, наверное, таяли, собирались каплями на лбу и губах, но он не понимал этого. Казалось, в тот миг Луи будто бы родился заново. Стеклянный кокон, отделяющий его небытие от новой жизни, медленно выцветал, впуская к Томмо сначала ощущение холода, затем — звук шуршания и падающих с ветвей капель. Последней к нему пришла река, а в месте с ней — осознание. Луи вскочил, готовый бежать, звать, искать, но в этот момент из пелены снега показались всадники. С их коней ручьями тёк пот и талая вода, и мужчины кричали — задорно и весело, потому что чудовища, кинувшиеся на них в атаку, вдруг растаяли, как клубы густого чёрного дыма, и это значит — победа, и это значит — свобода, и нечего больше бояться; Зейн улыбался ему шальной улыбкой. Луи скользил по ним взглядом, ища среди них того, кто был ему дороже всего на свете, и не находил. Этге, едва касаясь его сапог и мыслей, искала тоже — и тоже не находила. Поймав его взгляд, Зейн без единого слова спешился и отдал ему коня. Они искали до рассвета, пока всё вокруг из тёмного не стало светло-серым. Снег всё ещё шел, ему всё ещё удивлялись, ловили на ладонь, пробовали на вкус — в их стране такое чудо было лишь однажды, в далёкой древности, а после всё шло своим чередом, лето сменялось мягкой осенью и снова становилось летом, — и, наверное, если бы не этот снег, поиски бы так ни к чему и не привели. Снег почему-то не укрыл собой кровь. Он лежал на каждой травинке, склонившейся под его весом, каждом суку и каждой кочке, но рубиновых капель и пятен не коснулся. Их было много — яркие россыпи на земле и стволах деревьев, лужицы в следах, длинные, как нитки бус, брызги, и все они вели к берегу озера, которое Гарри и Этге называли священным. Его гладь была спокойна — её тоже не касались снежинки, но когда река попыталась проникнуть в память этой воды, связаться с ней по одной ей известным каналам, то наткнулась на глухую стену молчания. Луи тогда упал на колени у берега, кому-то молился и, кажется, плакал, а кровь будто отступала от ткани его штанов. Воины, Этге и Зейн не смели к нему подойти. Луи наклонился, касаясь рукой воды. Пальцы дёрнуло холодом, а Этге притворно заворчала на него в ответ. После того, как Гарри исчез, она будто стала добрей к королю, говорила с ним и ободряла в минуты, когда мир вокруг него мерк, а затем, когда он принял решение остаться в лесу и обращался к ней за советами, всячески помогала. От сумасшествия его спасли звери — и Этге. Она первая очнулась от потрясения и, осторожно коснувшись спутанного и плачущего клубка мыслей Луи, показала ему Святилище и животных, жмущихся друг к другу от страха и холода. А потом, когда он не отреагировал, слишком глубоко утонув в своём горе, коснулась ещё раз, показала крошечных замерзающих колибри, и Луи, на мгновение замерев, вдруг понял, что если бы он исчез сам, Гарри бы первым делом бросился спасать своих подопечных, и только потом бы оплакал его. Это придало ему сил подняться и повести отряд обратно к куполу. Первые дни были самыми тяжёлыми, но рядом был Зейн, всегда готовый подставить плечо, была река, всегда готовая отвесить хорошего ментального тумака, и были звери, которых нужно было вылечить, накормить, обогреть. Их было много, они всё прибывали и прибывали, возвращаясь из тех мест, где прятались во время жуткой битвы, а траву, цветы и листья убил холод, который и не думал уходить. С этим нужно было что-то делать. Решение далось Луи легко. Наверное, оно жило в нём всегда, с того самого дня, когда он понял, что его судьба неразрывно связана с лесным Хранителем. Поэтому они отправили гонца в ближайший город за пропитанием для плотоядных зверей, потом возились с тёплыми источниками воды, которые Этге одной ей известными способами вызвала на поверхность земли и заставила течь, змеясь, едва ли не по всему лесу. По их незамерзающим берегам оттаивала и снова принималась расти трава, за которой сразу же, опасливо оглядываясь, вышли олени и косули. Под куполом горел костёр, и всё живое грелось рядом, если хотело: звери понимали, что иначе им, непривычным к холоду, просто не выжить, и совсем не боялись ни пламени, ни человека. Для колибри Этге специально отогрела какие-то большие фиолетовые цветы. Напряжение, в котором они жили все эти дни, начало потихоньку спадать, и однажды утром, выйдя на круглый луг перед куполом, запорошенный снежной крупкой, Луи вдруг понял, что уехать отсюда не сможет. Солнце наконец поднялось. Туман рассеялся, где-то совсем рядом зачирикали, перекликаясь, синицы. Пора было возвращаться в селение и браться за дело — в чаще уже застучали топоры. Луи поднялся, с улыбкой кивнул реке и по тропинке пошёл обратно, очень надеясь, что успеет перекусить в общей трапезной и улизнуть прежде, чем его разыщет и отчитает его секретарь. Заниматься бумажными делами сегодня не хотелось ужасно, солнечный весенний день был слишком хорош, чтобы провести его в четырёх стенах. Лиам совсем не поменялся в лице: Луи пристально его разглядывал, ждал возражения, критики, хоть какого-то удивления, но тот лишь пожал плечами. — Я всегда знал, что однажды ты так сделаешь, — сказал он, и эхо разнесло его голос далеко по пустому тронному залу. Здесь было холодно, иней на стёклах и стенах совсем не добавлял уюта и без того мрачноватому помещению. — Наверное, с тех пор, как ты рассказал мне про Гарри, и я… — он замялся на миг, опустил голову. — И я думаю, что это правильно. Если тебе действительно хочется, ты должен это сделать. — Речь о переносе столицы, Лиам, — уточнил Луи, всё ещё вглядываясь в спокойные глаза. — Это не переезд из дома в дом и даже не переселение из замка в замок, которое можно провернуть за две недели. Это гораздо сложнее, ты же понимаешь. — Что говорит по этому поводу твоя река? Я так понял, она осталась за главную в этом лесу. — Твоя формулировка ужасно царапает уши, Пейн, — помрачнел Луи, — но суть ты уловил верно. Она… не в восторге, на самом деле. Да и я тоже, но я не вижу иного выхода — я нужен ей, и, хочется верить, нужен и Лесу тоже. Да и… — он тяжело сглотнул и отвёл взгляд в сторону. — Да и сам оттуда уезжать никуда не хочу. Поэтому вариантов у нас с тобой только два. Лиам нахмурился. — Второй вариант меня устраивает даже больше, чем первый, — поднял брови Луи, и бледная улыбка коснулась его лица: смотреть на озадаченного Пейна ещё с детства было одним из его любимейших развлечений. — Так что подумай. — Я… я не готов, — Лиам поднялся, помялся на одном месте, а потом зашёл за трон и опустил руки на его спинку, словно спрятавшись за ним от короля. — И потом, меня никто не выбирал, а ты король по крови. Ничего не получится. — С чего бы это, — отозвался Луи. — Если начать готовить почву сейчас, за год или около того мы вполне управимся. Ты здесь, а я там, в лесу. — Готовить почву, серьёзно, — фыркнул Пейн. — Тебе и правда место в твоей чаще. Кто угодно другой схлопотал бы за такие слова по ушам, но это был Лиам, и Луи всего лишь бросил в него тяжёлой перчаткой. — Болван, — сказал он. — Сказал же тебе — подумай. И Зейну всё расскажи, мне иногда кажется, что соображает он получше нас с тобой. — Он передаёт тебе спасибо, — через мгновение ответил Лиам, — но за болвана всё ещё дуется. Луи фыркнул и улыбнулся — уже по-настоящему. Поселение без названия и даже забора вокруг белело свежесрубленными стенами на оттаявшем лугу, рядом с опушкой. Оттуда уже слышался гомон и смех, острый звук точильного камня, ржание лошадей и грохот телег: припозднившиеся бригады лесорубов отправлялись в чащи, чтобы чистить Лес от мёртвых деревьев. Люди строили из них дома, мостили улицы и жгли как дрова, чтобы согреть себя и пищу. Лес, избавляясь от них, снова становился собой. Раздолбанная копытами и колёсами дорога чуть схватилась за морозную ночь, грязь застыла буераками, лужи покрылись корочкой льда, и бодрые крестьянские лошадки пока трусили без труда, но вот после обеда, когда солнце пригреет, здесь снова будет каша, телеги, увязшие по самые оси, гвалт, крик и беспорядок. С этим нужно было что-то делать, и Томмо поставил себе в уме галочку — отрядить на восстановления нормальной дороги одну из бригад. Наверное, это даже стоило сделать до завтрака. Прежде чем свернуть на главную улицу, что тянулась между домами, Луи оглянулся. Над лесом вставало бледное солнце, чёрные деревья сегодня были как будто на полтона зеленей. Запахи дыма, холода и свежей смолы не хотелось выпускать из груди. И пусть здесь всё неприглядное, сделано начерно, местами даже кое-как, — подумал король, шагая в сторону конюшен. — Пускай эта чёртова дорога хоть плюётся грязью — ничего, сделаем. Всё сделаем, до всего дойдут руки. У меня всё получится. — Мне всё ещё кажется, что выходить на площадь — это уже слишком, — ворчал Луи. Лиам больше не одевал его — его статус теперь был другим, и поэтому он сидел на подоконнике, болтал ногой и глядел, как слуга застёгивает на короле подбитую мехом накидку. — Почему нельзя собрать их в тронном зале? Кто вообще высунет нос в такой холод из дома? — Зейн предлагает тебе перестать ныть, — усмехнулся Пейн. Слуга с трудом удержал отстранённое выражение на лице, Луи же зло зыркнул в сторону окна, но ничего не сказал. В голове у него гулял холодный ветер и неслись мысли о зверях, оставшихся на попечении рыцарей и специально вызванного из столицы старого учёного, знавшего о животных едва ли не больше, чем Гарри. Мыль о Гарри теплом согрела грудь. Луи всё чаще ловил себя на том, что скучает по нему, но скучает не так, как это было раньше — разрушительно, темно и страшно, а по-другому, спокойней и будто мягче. Мысли о нём не приносили боли, только лёгкую грусть и любовь. Они ехали по заснеженным улицам города в парадном строю, под звуки труб и под развевающимися алыми стягами. Луи скакал первым, за ним — Лиам и Зейн, бок о бок, а дальше — свита, рыцари, старейшины, все те, кто был верен королю и поддержал бы каждый его шаг. Площадь была полна народа. Люди стояли, закутавшись в непривычные тёплые вещи, мёрзли, но встретили правителя приветственными криками. И глядя на них, остро ощущая пустоту в голове и на языке, Луи понял, что не знает, что сказать. Они вчера сидели втроём, сочиняли речь, продумывали детали и речевые обороты, утром носили, как школьники, рукопись на проверку сначала главе совета, затем главному придворному писарю, потом Томмо зубрил её наизусть… а сейчас не помнил ни слова. Люди смотрели на него недоверчиво: все знали, конечно же, куда отлучался король и что случилось с ним в лесах — слухи расходятся быстрее, чем круги по воде. В трубах окрестных домов завывал ветер. Лиам цокнул языком откуда-то из-за спины, и Томлинсон, нервно вздохнув, закрыл глаза… и рассказал им всё. А когда наконец умолк — он старался быть кратким, у самого от непривычного холода сквозь рукавицы мёрзли руки, каково же тем, кто его слушает, — то услышал в ответ тишину. Молчали Зейн и Лиам, молчала толпа на продуваемой ветрами площади. С задних рядов вдруг послышался голос: — Какая разница, где мёрзнуть. Если будете кормить и дадите инструменты — я в деле. — Подумайте! — громко сказал Луи, обращаясь ко всем и этому человеку сразу. — Завтра утром туда отправится первый обоз. Всем необходимым вас обеспечат и будут платить жалованье. С этими словами он тронул коня, и вся королевская свита, развернувшись по плавной дуге, вслед за ним устремилась в замок. — Что ты нёс вообще, какого чёрта, — напустились на него Зейн и Лиам, стоило им остаться одним. — Мы же придумали такую речь!.. Луи в ответ пожал плечами. — Я подумал, что людям стоит услышать правду. Что там на самом деле пустота, и нет совсем ничего, что город… да какой там город, первые дома придётся строить среди чистого поля. И поначалу мёрзнуть в шалашах… С тем первым обозом уехало пять или шесть человек. Луи пришлось рассчитывать на нанятую бригаду строителей, чтобы обеспечить всех крышей над головой хотя бы на первое время, и он был расстроен. Пейн, видя его состояние, в который раз спросил его: уверен ли он? Королевский указ о назначении Лиама наследником короля и его преемником, подписанный и аккуратно свёрнутый, лежал на его столе — всё ещё можно было повернуть назад, но Луи только отмахнулся и, наскоро собравшись в дорогу, отправился догонять телеги. Пути назад для него уже не было. Да он его и не хотел.

***

Лето, всё в делах и заботах, промчалось на бронзовых крыльях стремительно, как будто куда-то опаздывая, дни стали короче, ночами ощутимо холодало. Мудрецы все как один предсказывали осень, которой в стране Луи не видели уже многие сотни лет и помнили только по сказкам и летописям, а за ней — зиму, снова холода и снег по колено. Селение у самого края Леса разрослось до пятидесяти дворов — и люди продолжали прибывать, из столицы, из окрестных деревень, любопытные и охочие до приключений, бегущие от злой доли или такие, как Аллен. Луи уже не помнил, как он появился в деревне — встретились они уже в лесу: король задумчиво разглядывал руины, те самые нагромождения камней из жёлтого песчаника, исцарапанного гигантскими когтями, прикидывая, насколько глупа идея попробовать восстановить на этом самом месте если не храм, что был здесь раньше, то что-то подобное; Аллен, взмахнув полами чёрного плаща, спрыгнул к нему с одной из глыб. Они быстро подружились — трудно было найти человека более чуткого, сильнее влюблённого во всяческое зверьё, с которым беловолосый парень возился от рассвета и до заката. Это именно он в самом начале осени сказал Луи, что животные не уходят из леса. — Они должны это делать, понимаешь? — взволнованно говорил Аллен, пока они шли по тропинке к селению. — Они же чувствуют, что им опасно, а что нет, и должны опасностей избегать. Не знаю, может быть, они рассчитывают на тебя и Этге, что вы снова будете их спасать, как и в прошлый раз, — он улыбнулся, — но это ужасно странно. Даже колибри не улетели, хотя им уже почти нечего есть! Луи слушал его и рассеянно качал головой. Он не знал, что и думать, и спросить было не у кого — старый учёный, поселившийся вместе со своей женой в избушке недалеко от Святилища, ответа не знал, Этге неделю назад вдруг унеслась куда-то по своим волшебным делам. Ух и переполоху было, когда лесорубы увидели под мостом сухое русло! Пришлось ещё раз объяснять, что Лес — живой и волшебный, а уж Этге тем более, и речь не идёт об ужасной засухе или другом бедствии. Просто об осени. Сухие листья сыпались с ветвей сначала неуверенно, а затем всё смелей и смелей. Шуршали под ногами, путались в волосах и траве, янтарём сияли в лучах нежаркого солнца. Луи смотрел на них, и в груди у него что-то тянуло, не грустно или больно, а скорее тревожно. Так бывает, когда слышишь рожок пастуха, звенящий где-то вдали: протяжная мелодия зовёт за собой, нагоняет странные мысли, лишает покоя. Чего беспокоиться сейчас, — говорил он сам себе. — Заготовку дров почти закончили, из окрестных сёл привезли сена, лошади и олени будут сыты зимой. Но беспокойство всё равно усиливалось с каждым днём. Однажды ночью Луи совсем не смог уснуть. Этге всё ещё не было, из столицы гонец привёз пачку писем и документов, нужно было если не досконально всё это разобрать, то хотя бы просмотреть, и когда заработавшийся Томлинсон добрался до своей постели, небо на востоке уже стало светлеть. Сон всё не шёл. Луи смотрел в белые доски на потолке, но на самом деле — глубоко в себя, бродил по гулким залам памяти, перебирал мгновения, встречи, лица. Он не думал о Гарри — мысли о нём уже не были просто мыслями, стали канвой, смыслом, маяком в его жизни. Он вспомнил, что давно не навещал единорогов, бродящих в чащах по берегам лесного озера, и подумал о том, что Гарри, наверное, делал это гораздо чаще. Тишина стояла такая, что собственные шаги казались громовыми раскатами: Луи старался ступать как можно тише в полутьме раннего утра, чтобы не тревожить и лесных обитателей, и магию рассвета, только-только занимавшегося далеко над морем. Тропинка привычно петляла между деревьев, вела вперёд, через горбатый мостик над всё ещё сухим руслом и дальше, всё дальше; король шёл медленно, растягивая удовольствие. Ему потом весь день отвечать на письма, и ехать в город придётся — нужно утрясти кучу неотложных вопросов. Можно, конечно, сделать вид, что снова забыл, и улизнуть вместе с лесорубами, или затеряться в селении: Джек с сыном сегодня будут крыть крышу на своём доме, — но это означало опять насмерть поссориться с секретарём. Секретарь был нервный и ужасно исполнительный, и обижать его не хотелось. Луи не сразу понял, что что-то не так. Он добрался до озера, мысленно приветствовал его — оно не ответило, как и всегда, хотя и услышало, — пошёл по его берегу, углубляясь в лес. Единороги сами вышли ему навстречу, ласкались, дышали в лицо, а тот, самый старый, который однажды помог ему и Гарри, подошёл к королю и ткнулся носом ему в плечо, будто здороваясь. Луи задумчиво гладил их, любовался серебристыми гривами и острыми рогами, поблёскивающими в первых солнечных лучах. И только когда они, наклоняясь, стали щипать молодые подснежники, острыми копьями пробивавшими прелую прошлогоднюю листву, очнулся от своей задумчивости и внимательно осмотрелся. Деревья сбросили свой яркий наряд ещё вчера, а сейчас на голых ветках набухли и лопнули почки. Молодая трава росла на глазах, летела пыльца, зажужжали пчёлы, в воздухе запахло сотней сладких ароматов — где-то распускались цветы… Луи был ошарашен и даже испуган: ещё вчера он и его люди доставали тёплые куртки, ожидая первого снега, а сейчас в Лес почему-то вернулась весна! Может быть, она только здесь, именно в этом месте, и это какое-то особенное единорожье волшебство? Король бросился бежать, чтобы посмотреть, так ли это. И чем быстрее он бежал, тем явственней чувствовал, что Этге возвращается, что она приветственно и восторженно гудит, пронзая земельные слои, стремительно катится ему навстречу… и вместе с ней он чувствовал и что-то ещё, ужасно знакомое, только больше, шире, полней. Недоумевая, отчаянно надеясь, не веря и не помня себя от невесть откуда взявшегося страха, Луи наконец вылетел к Святилищу — кажется, все тропинки в этом лесу вели именно туда. Лесорубы с телегами, огибавшие поляну по наезженной дороге, остановили лошадей и смотрели, как давно засохшая ива, которая когда-то упала на купол, прямо на глазах зеленеет, оживает, выпускает наружу длинные узкие листья. Люди даже не повернулись к запыхавшемуся Луи. Из леса, прямо по разбитой колее, им навстречу шёл человек. От лёгких его шагов разбегались во все стороны поросли кислицы и крокусов, в кудрявых волосах запутались цветки сирени, длинный волчий хвост почти касался земли… Глаза Луи жгло слезами и встречным ветром, но он боялся, ужасно боялся закрыть их. До самого поцелуя. Гарри отстранился в оглушительной тишине, только звук его сердца, частя, подстраивался под биение сердца Луи. Он совсем не изменился, разве что скулы проступили чётче, да добавилось серьёзной глубины зелёным глазам. — Мне столько, столько нужно тебе рассказать, — сказал он наконец, и вместе со звуком его голоса на Лес обрушился гомон и пение тысяч птиц. Луи вцепился в его плечи. Вокруг них, трепеща и звеня, сотнями цветов распускалась весна. Конец. зима 2014 — весна 2017