Сказка об увядании листьев

Есть такие дороги - назад не ведут. Мельница, "Лента в волосах"

Облако мелкого песка и запаха крепкого конского пота обдало Лиама, и он поморщился, удручённо глядя на свою безнадёжно испорченную белую рубашку, а потом снова перевёл взгляд вперёд, на плац, где в клубах пыли, поднятых копытами, носился королевский отпрыск. Нещадно палило жаркое летнее солнце, полуденный зной загнал под навесы и крыши замка всех людей и всю живность, и только принц, наследник престола и главная опора его величества, выплёскивал дурь, не желая уходить в тень. - Ты угробишь лошадь! – прокричал Пейн, отскакивая в сторону, когда животное со всадником на спине пронеслось в считанных дюймах от него. – Что опять стряслось? Принц, нещадно впиваясь в потемневшие от пота бока шпорами, лихим галопом доскакал до дальней кирпичной стены, повернул и помчался обратно, целясь прямо в Лиама. Тот только вздохнул, который раз удивляясь степени ребячества, кажется, никогда не покидающей его друга и господина, и снова отшатнулся, невредимый. Если Луи был зол до этого, то сейчас его глаза просто метали молнии. Он не хотел причинить вреда Пейну, но его бесило, что тот не боится, и он разворачивался и заставлял лошадь лететь на него снова, и снова, и снова. Потом Лиаму это надоело. Терять было нечего – пропитанные пылью рубашку и штаны уже давно можно было отправить на тряпки, - и он, глядя прямо в чёрные от гнева глаза, замер, не двигаясь с места. Конь стремительно приближался; с его губ на широкую грудь капала пена, копыта злобно впивались в песок, и в самое последнее мгновение, когда Лиам уже почти почувствовал сокрушительный удар плоти о плоть, Луи осадил животное, и оно, резко затормозив, вкопалось в грунт передними ногами. Мгновение Пейн был не в силах пошевелиться, а потом мягко вытянул из пальцев Луи повод и медленно пошёл вокруг двора, ведя за собой лошадь, на которой, понурившись, восседал её хозяин. На принце была парадная рубашка, небрежно заправленная в кое-как завязанные бриджи для верховой езды, и сапоги, и выглядел он так, будто переодевался, но ему помешали. Судя по всему, Лиам был недалёк от истины, но от комментариев воздержался. Он был знаком с Луи с самых ранних лет и знал, что дёргать и выспрашивать бесполезно: друг расскажет всё сам, когда посчитает нужным. Где-то за стеной замка взревел ишак, на третьем этаже с грохотом распахнулось окно. Спустя три полных круга и ещё шагов тридцать лошадь отдышалась и перестала дёргаться от малейшего движения всадника, а принц поднял голову. - Он запер меня в замке, представляешь? – тихо зарычал он. – Пришёл ко мне в покои и заявил, что я не имею права выходить за ворота! Как будто я его пёс, и меня можно посадить на цепь! - Ты бы был немного… сдержанней, что ли, в своих выходках, и тогда бы он не цеплялся к тебе каждый раз, как видит тебя. - Почему всем в городе можно любить кого угодно, а мне, королевскому сыну, чёрт возьми, это строжайше запрещено?! В голосе его звучали истеричные нотки, но Лиам не мог его в этом винить. Король действительно перегибал палку, воспитывая своего единственного и горячо любимого сына в строгости. Томлинсон-старший хорошо понимал, что после его смерти престол перейдёт к его сыну, и старался сделать из него правителя. Сверстники принца Луи, сыновья придворных и первых вельмож, днями и ночами пропадали в кабаках и борделях, скакали по лесам и полям в погоне за чудесами и драконьими сказками, а он был заточён в стенах замка, постигая то одну, то другую науку и помогая отцу вести приёмы и заниматься уймой других государственных дел. Он прекрасно владел мечом и скакал верхом, знал свод законов и прочитал, кажется, всю библиотеку целиком, но отцу было мало этого. Он хотел, чтобы его сын был самым лучшим, самым умным, самым сильным, и мальчишку муштровали и учили от рассвета до заката. Лиам был рядом с пелёнок – сын лучшего друга короля воспитывался вместе с принцем почти на равных, - разве что свободы у него было чуть больше, но он прекрасно понимал взбесившегося парня. Другой бы на месте Луи сдался бы и повесил нос, поддаваясь мощному давлению родителя, но младший Томлинсон был не такой. В его жилах мчалась горячая кровь, и он боролся с папочкиным режимом все свои восемнадцать лет напролёт. Когда был маленьким, бунтовал, отказывался от еды и выбрасывал умные книжки из окна своих покоев. Конечно, ему влетало ещё сильнее, но это его не останавливало, как и стражники у дверей, и стены, и даже погони, которые пускал за ним отец, когда он стал старше и научился сбегать из замка. Лиам проделывал всё это с ним – а как же иначе, - их обязательно ловили и возвращали обратно, и всё возвращалось на круги своя. После совершеннолетия Луи всё стало гораздо терпимей – отец посылал его в дальние города с тем или иным поручением, заставлял разбираться в местных скандалах, улавливать настроения, решать дипломатические задачи. Иногда на новом месте приходилось задерживаться на несколько недель, и это нравилось и принцу, и его неразлучному другу – относительная свобода пьянила и окрыляла, и они чувствовали себя по-настоящему взрослыми, нужными людьми. И всё бы было здорово, если бы слуги и рыцари, среди которых нашлись доносчики, не нашептали королю-отцу, что его сын беспутничает и совершенно этого не стесняется. Прознав об этом, Томлинсон сразу же отправил гонца отозвать сына из Гартеи, где он и Лиам жили почти месяц, обратно в столицу. И, видимо, только что прочитал принцу очередную строгую нотацию, а потом запер дома. - Как нашкодившего щенка! – не унимался Луи, стараясь выдернуть у Лиама повод. Тот не давал, продолжая шагать рядом с лошадью. – Почему всем на свете можно демонстрировать свои чувства при всех, а мне нет? Да в нашей столице в любой день на улицах парочки милуются, чем я-то ему не угодил?! - Тем, что двери за собой надо запирать, Луи, и страсть свою сдерживать при людях! – сказал ему Лиам. По правде говоря, он тоже не совсем понимал ярости правителя. Не понравилось ему, что его сына с раздетым парнем застукали, и не единожды? Но ведь уже сто лет как принят указ, и можно выйти замуж за любого, хоть за мужчину, хоть за женщину, лишь бы было согласие и любовь. Отменить его королю не хватит силы – толпы недовольных сметут его с престола как щепку, ибо равноправием народ очень гордился. Что тогда? Внуков хочет? Или просто не желает, чтобы сын во время важных дел отвлекался на не достойные человека высокого положения отношения?.. - А вы с Зейном не скрываетесь совсем! Пейн тяжело вздохнул – он прекрасно знал этого конька, на которого младший Томлинсон собирался сесть. Когда Зейн только появился в жизни Лиама, Луи смертельно его ревновал и однажды даже вызвал на дуэль этого парня, посмевшего положить глаз на его лучшего друга. Дуэль окончилась мировой, потому что Лиам, прознавший об этом, расшвырял драчунов как слепых котят и, рыча, как огромная свирепая рысь, заставил их заключить мирное соглашение и скрепить его кровью. Пейн был так величественен и страшен в тот момент, что оба парня послушались его почти безропотно, а после Зейн, кажется, полюбил его ещё сильнее, а Луи ещё больше зауважал… - Мы с Зейном – совсем другая история, никто из нас не собирается править целой страной, наши судьбы, к счастью, далеки от этого, - терпеливо объяснил он уже в сотый раз, как капризному ребёнку, болтающему ногами принцу. Тот сощурил синие глаза: - Только не говори, что жалеешь меня. Не смей, Пейн, я придушу тебя вот этой самой уздечкой. Прямо здесь. Не смей меня жалеть! Лучше подумай, как смыться отсюда до захода солнца, потому что вечером отец пошлёт за мной и снова будет отчитывать. У меня уже нет сил. - Слезай, - толкнул его в бедро Пейн, - давай, дай ей отдохнуть от тяжести твоих глупостей. Принц неохотно соскочил с лошади и, забрав у Лиама поводья, уже хотел было завести её в конюшню, чтобы отдать конюхам, но вдруг замедлил шаг. Пейн бросил на него взгляд: лицо Луи приобрело то самое выражение, которое предвещало больше всего бед: заинтересованность, уверенность и просто тонна решимости. - Эм, если ты собираешься… - Знаешь, я никогда не делал этого напрямую, - задумчиво перебил его Луи, деловито проверяя подпругу и поднимая ногу в стремя. – Вот ещё никогда… и, спрашивается, почему? - Вообще-то, я хотел позвать тебя… Лиаму едва удалось увернуться от новой порции песка и пыли, взвившихся из-под копыт пришпоренной как следует лошади. Пейн постоял, растерянно пялясь на удаляющуюся в сторону ворот замка белую рубашку и рыжий круп коня, а потом махнул рукой и отправился на кухню в поисках послеобеденного перекуса. Принца вернули через полчаса: Лиам только успел украсть из-под носа вредного старшего повара половину пирога с курятиной и поднимался к себе, чтобы поесть, а потом спуститься в город, в лавку, где торговал его Зейн, как вдруг за его спиной послышалась ругань, и два дюжих стражника протащили мимо него по лестнице не сопротивляющегося, но матерящегося как последний матрос юного наследника престола. Тот выглядел слегка помятым, но вполне живым и даже почти довольным жизнью. - Не получилось, - развёл руками он, когда его проносили мимо удивлённо замершего Пейна. – В следующий раз будем искать другие пути! А ты мне не друг! Ты бросил меня одного! – крикнул он уже с другого пролёта, а Лиам, послав ему на прощание самый ехидный воздушный поцелуй из всех возможных, с улыбкой продолжил неторопливое восхождение. Луи в свои восемнадцать лет оставался ребёнком и пробовал все запреты и запоры на зуб, наскок и мозговой штурм. Причём и то, и другое, и третье давалось ему с попеременным успехом, но это его совсем не останавливало. Зейн встретил его молча – в лавке был покупатель, придирчиво перебирающий отрезы тканей, да несколько девушек, копающихся в блюдах с пуговицами и пряжками, - и Лиам, прислонившись к стене у прилавка, смотрел в его глаза, не отрываясь, ловя каждое малейшее изменение в любимом лице. Малик, поглощённый этим беззвучным обменом приветствиями, невпопад отвечал на вопросы, путал пуговицы и нитки, принёс мужчине не тот рулон материи и только спустя полчаса наконец запер лавку за последней из девушек. Потом он метнулся к окну, задёргивая плотные тёмные шторы, и наконец позволил Лиаму притянуть его к себе. Зейн был его Истинным. Они слышали мысли друг друга на расстоянии, иногда даже за несколько десятков миль, а когда находились рядом, в одной комнате, когда кожа касалась разгорячённой кожи, им вообще не нужны были слова – они сливались в единое существо и телами, и душами. Пейн слышал всё, о чём думает его любовь, и все ощущения они делили на двоих. После стольких дней разлуки воссоединение было долгим, безудержным, терпким… и только пару часов спустя Лиам наконец удовлетворённо вытянулся на развороченной кровати, укачивая в объятиях задремавшего Зейна, что-то едва слышно ему напевая. В его жизни не было счастья больше, чем это, свернувшееся в его руках, беззащитно-обнажённое, честное и открытое. Огромная удача – найти своего Истинного, просто невероятное везение, потому что лишь очень немногие вообще встречают вторую половинку своей души. Некоторые так и живут всю жизнь лишь половиной сердца и умирают, не узнав настоящей любви. Лиам и Зейн же встретились в самом расцвете их юности – молодые и прекрасные, связанные самой судьбой вечным узлом, и впереди у них была долгая дорога, несомненно, полная счастья. Ведь самое главное в этом мире они уже получили. Узкий закатный луч, прорвавшийся между занавесок, медленно крался по одеялам и голым переплетённым ногам; в углу, около маленькой полки с книгами, едва слышно чистил перья почтовый голубь. Звуки города за окном становились вечерними, мягкими, и Лиам уже начал проваливаться в долгожданный и сладкий сон, когда низкий, пронизывающий каждую кость стон колокола разнёсся над столицей. Зейн встревоженно поднял голову, глядя сонными глазами на Лиама; звук повторился, и они оба подскочили, как ужаленные, и заметались, собирая одежду. Что это может быть? Не знаю, - мысленно ответил Пейн, прыгая на одной ноге, стараясь попасть в штанину. – Быстрее, быстрее! Шальная мысль крутилась в его голове, пока они бежали в толпе на площадь у ратуши. Что, если Луи всё-таки сбежал, и это – всего лишь напоминание о том, что за живого и невредимого принца, как можно быстрее доставленного во дворец, объявлена немалая сумма золотых? Зейн легко сжал его пальцы в своей руке: Навряд ли. Ещё издали они услышали топот копыт по булыжникам, а затем трубы, скорбно вторящие ударам колокола. Герольды умолкли, и глашатай зычным голосом закричал: - Его величество Король Томлинсон Третий смертельно болен! Король Томлинсон Третий при смерти! Король… Всё в голове Лиама стало вязкой болотной тиной, едва эти слова достигли его сознания. Толпа вокруг орала и причитала – правителя любили все, - Зейн, расталкивая напирающих горожан, пробивался в сторону, в переулки, подальше от давки и этого голоса, принёсшего дурные вести. - Тебе нужно идти к принцу, - шепнул Малик, быстро обнимая замершего словно в оцепенении любимого. – Скорее, ты нужен ему сейчас. Прорваться к замку было почти невозможно. Толпы сочувствующих лились по улицам, осадили ворота, требуя докладывать о состоянии короля ежечасно. Лекари, знахари и заморские гости, сведущие в медицине, очередью выстроились у запасной калитки, желая помочь. Люди действительно любили своего правителя. Когда Лиам, миновав все посты стражи, все ворота, двери и лишь им с принцем известные лазы, наконец-то добрался до дворца, его едва не выпотрошили собственные слуги за шум и стук подкованных металлом сапог по каменным плитам: по этажам, покоям и залам все двигались бесшумно, босиком и на цыпочках, не смея даже громко дышать. У дверей в покои его величества плечом к плечу молча стояли люди, и Пейну ничего не оставалось, кроме как присоединиться к ним и ждать. Минуты длились вечность. Не было даже шепотков, даже переглядок, по которым Лиам мог бы определить, насколько всё плохо. Только томительное, тяжёлое, пахнущее спиртовым раствором и страхом ожидание. Спустя миллион лет двери распахнулись, и в коридор почти выпал наследник престола, бледный и мутный, как лёд по весне. Он обвёл всех диким взглядом, нашёл среди сгрудившихся на его пути людей Лиама и, сделав к нему несколько неуверенных, шатающихся шагов, упал прямо в его руки. - Он почти при смерти, - выдохнул он, цепляясь за кожаную куртку бескровными пальцами. – Южный червь. Вместе с Пейном ахнул весь коридор, а Луи, привалившись к нему всем телом, спрятал лицо на его плече. Лиам дотащил друга до его постели, поручил заботам подоспевших слуг и вернулся обратно, чтобы переговорить с главным лекарем, искренне надеясь, что не всё ещё потеряно и есть на что надеяться. Через два часа тот в сопровождении своих помощников вышел из покоев короля, и диагноз был страшен: Южного червя удалось замедлить - он успел пожрать лишь кровь, не дойдя до сердца, - но лишь замедлить. Конец был неотвратим, и никто не знал, сколько ещё проживёт больной. Луи в тот вечер не выходил из своих покоев, а на следующее утро пришедший в себя правитель объявил, что слагает с себя королевские обязанности. *** Когда-то давным-давно, когда над горами и морями парили только соколы и драконы, когда слово было крепче стали, а любовь – длиннее бессмертной жизни, жило в светлых рощах близ Ургунских гор племя. Было оно небольшое, мирное, но соседи его недолюбливали и даже боялись. Что же это за люди, говорили они, которые не сеют и не пашут, скотину не держат, не охотятся? Нелюди они. Безбожники! Хранители, как называли себя лесные жители, никого не трогали. Путникам, забредшим в их леса, помогали найти дорогу. Приводили обратно отбившихся от стада овец и коров. В базарные дни приходили в город и ближайшие деревни с товарами – деревянными гребнями, пуговицами, свирелями, целебными травами, разной полезной мелочью. Но даже это не уменьшало неприязни, которой всё больше пропитывались мысли их соседей. Высокие стрельчатые окна впускали много света, и комнаты, отведённые принцу, казались полными воздуха и свободы. Он сидел, подобрав под себя ноги, в кресле. Листами древнего фолианта на подоконнике играл морской бриз, над гаванью носились белые стаи чаек. Хранители были гордые, молчаливые. Они не задавали вопросов, ничего не просили и ничего о себе не рассказывали. Навязывающимся гостям мягко, но твёрдо отказывали. В драки не ввязывались, шумные разудалые кабаки обходили стороной. Да и одежда их – длинные, в пол, всегда наглухо застёгнутые плащи и остроконечные колпаки – словно отталкивала своим болотным цветом. Легенда о Хранителях с самого детства нравилась ему, наверное, даже сильнее, чем сказы об Арчере-Волшебнике и приключениях Рыцаря-С-Железной-Рукой в стране Стальных Коней. Он перерыл все книги в своём дворце, и даже, когда стал старше, частенько искал книги о них в лавках торговцев в городе, но ему не везло. А здесь, в библиотеке Асманты, столицы Элеона, куда он прибыл, чтобы заключить самое крупное торговое соглашение за всю историю дружбы государств, в одном из первых же томов сказаний и преданий ему попалась летопись, вернее, другое начало, подобного которому он ещё не встречал. Они были красивы. Мужчины – высокие, статные, с пронзительными глазами и орлиными чертами лиц. Женщины – с длинными волосами, с вплетёнными в них бубенчиками и бусами, тонкие и нежные. И всё же никто из горожан не смел подойти к ним, таким холодным и строгим, и никто и никогда не слышал, чтобы между людьми и Хранителями заключались Истинные браки. Летели листья, снежинки, лепестки, тополиный пух. Менялись границы, одеяния, короли. И только Хранители продолжали жить как прежде, будоража сознания простых людей своей красотой и загадочностью. Дальше же шла сама легенда, слово в слово повторяющая всё то, что Луи уже знал: кровавая повесть былых времён, страшное побоище, учинённое людьми… всегда, когда он читал эти строки, или они сами собой всплывали в его памяти, у него возникало ощущение, что что-то ускользает от его взора. Что-то очень маленькое, но важное, но он никак не мог понять, что. Он поднял глаза, устав разбирать витиеватые буквы, и устремил взгляд за окно. Отсюда, из башни, он видел "Водяную Блоху" со спущенными парусами, пришвартованную у одного из причалов, оживлённый Рыбный рынок и извилистые улочки города, взбирающиеся вверх, к замку. Гладь моря сияла под солнцем, почти бесконечная, сливающаяся у туманного горизонта с желтовато-синим небом. Он впервые увидел море четыре дня назад, когда поднялся на "Блоху", чтобы отплыть в Асманту, и понял, что навсегда в него влюблён. В дверь стукнули три раза, и, не дождавшись ответа, Лиам Пейн вошёл в покои. - Соглашение почти готово, мой принц. Господа дипломаты закончат работу через пару часов, а вечером король Георг устраивает пир. - В таком случае, мы отплывём сегодня же с вечерним приливом. Сегодня прилетел голубь из Денелера: отцу стало хуже. Лиам кивнул, глядя за окно, на беспокойную гавань. - Георг будет недоволен. - Он войдёт в положение, - негромко сказал Луи, поднимаясь на ноги. Тонкий и стройный, как сосна, освещённая солнцем, он казался даже моложе своих восемнадцати лет, и лишь усталый, посеревший взгляд казался чужим на юном лице. - Я скажу команде, чтобы были готовы к вечернему приливу. – Пейн подошёл к нему, осторожно касаясь ладонью запястья. - Ты в порядке? - В полном, - ровно ответил принц, коротко улыбаясь лучшему другу. – Просто устал, вот и всё. «Хочешь, сбежим?» - крутилось во рту у Лиама, но он прикусил кончик языка, чтобы не сморозить такую глупость. Этот, изменившийся Луи, такого не оценит. Уже выходя из покоев принца, чтобы отдать приказ капитану корабля, он вдруг со странным, щемящим чувством в животе понял: ведь он сам в половине случаев был виновником того, что Томмо сбегал из дворца. Видеть его разбитым и грустным было выше его сил, а это был единственный самый лёгкий и доступный способ заставить его забыть о проблемах и улыбнуться… Как жаль, что время беспощадно, и не вернуть назад те беспечные и радостные дни. *** В тот же вечер на Морской Блохе Луи впервые по-настоящему понял, что такое ужас. Даже известие о том, что отец его на грани смерти каждый новый час и каждую минуту, не было таким всепоглощающим, мощным, яростным. Чёрные громады воды стенами вставали и опадали слева и справа по борту. Срывая с гребней волн клочья пены и брызги, ветер швырял их в лицо, рвал в припадках безумства паруса и снасти. Вокруг свистело, ревело, грохотало, хлопало, скрипело, завывало на тысячи голосов. Шхуну мотало и подбрасывало. Матросы привязывали себя к бортам, чтобы не быть выброшенными в ярящееся море. Капитан, чей рёв перекрывал кошмарную какофонию, уперевшись в палубу богатырскими ногами, удерживал парус… Лиам что-то кричал в ухо, тянул за рукав вниз, в каюты, а принц стоял как пришитый к месту, ухватившись за ванты, и неожиданно остро чувствовал всё, что было вокруг него. Силу ветра, мощь воды, бездну под килем, красные молнии, утлость их посудины, затерянной в бескрайних просторах… он едва не задыхался от вдруг укусившего сердце холода. Ведь они же на волоске от смерти. Одна скала, пробоина или трещина в мачте – и они увидят землю только под водой. - Скалы!!! Ему захотелось спрятаться, завыть, обхватив себя, плача о несбывшемся. Он слишком молод, чтобы умирать. Он еще так много не успел сделать! Он не увидел отца, не рассказал ему, что соглашение заключено, и его страна будет процветать ещё долгие и долгие годы. Не сказал Лиаму, как сильно он привязан к нему, не встретил своего Истинного… - Чего стоите, остолопы?! Бочки на палубу!!! Рык капитана выдернул его из мыслей. Это была последняя надежда! Блоха то взбиралась на волны, вставая на свечку, то коршуном падала в чёрные провалы, отчаянно скрипя, с трудом сопротивляясь качке и ветру, команда, а с ними Луи и Лиам выстраивали вдоль бортов бочки с тюленьим жиром[1]. - По счёту три! Один!.. Два!.. Опрокинули. Море вокруг, покрытое жирной плёнкой, стало ровным и тихим. Гряда скал слева оказалась берегом континента… Неужели спасены? Теперь только успеть причалить, и… Невероятной мощи удар в корму бросил всех на колени. "Блоха" застонала, как раненая лошадь, скакнула вперед и ударилась левым бортом о гранитные зубья. Грохот, стон, крик… Луи запомнил лишь, как сломалась мачта. Она медленно падала в обрывках снастей, а потом его накрыло волной, и наступила чернота.