Сказка об увядании листьев

Это время выбора пути – Пора подняться и идти! Подскажет ответ душа, Так просто сделать неверный шаг... Эпидемия, "Время выбора"

...Там, где под могучими дубовыми кронами струится прохладный полумрак, где в воздушном и солнечном сиянии изумрудных ясеней дрожит, переливаясь, кружево паутины, среди пряных трав и зарослей морошки он жил свободно, как радостный утренний бриз. Он дышал влажными ароматами болот и загадочностью синих чащ, касался босыми ступнями полночной росы и пропускал сквозь пальцы шелковые нити золотого рассвета, сидя в облаке резной листвы на самой макушке клёна. Пел колыбельные ветрам и грустил вместе с осенними дождями, дружил с оленями и навевал волшебную дрёму старому единорогу и его семье. В русалочьи ночи волосы его впитали в себя свет далеких планет, серебро брызг и смеха дриад, а волчий хвост и уши стали цвета ночных туманов. Гибкий, как ивовый прут, лёгкий, как сон в полнолуние, он был везде и всюду, наблюдая, слушая, помогая, просто любя. Храня и оберегая свой Лес. Его имя было - Гарри. *** В тот памятный вечер разразилась жуткая гроза. В мёртвых всполохах молний корчились и ломались сучья, летели листья и метались птицы. Стоны могучих стволов, гнущихся, как бамбук, пронизывали глухие раскаты грома; страх и ужас носились в воздухе озлобленными фуриями. Подобной бури на недолгом веку Хранителя не случалось. Всё живое укрылось, дрожа и пережидая буйство природы, и лишь он один стоял на пороге Святилища, прижав к голове острые уши, и вдыхал гневный воздух трепещущими ноздрями. К утру все стихло. Над замершим Лесом поднялось неяркое солнце, тёплый свет, едва касаясь земли и травы, поднимал ввысь струйки пара. В кустах шевелились мокрые птицы, на поляне у излучины реки грелись в утренних лучах косули. На груды камней, поросшие вьюном и мхом, выползли изумрудные ящерицы. Огромная плакучая ива упала на Святилище, занавесила своими тонкими ветками вход-арку и шапкой легла на круглый купол, скрывая собой трещины и щербины в старых стенах. Ажурная вязь на фоне желтого камня была настолько красива, что Хранитель, вышедший из своего убежища, долго любовался ей и только чуть-чуть пожалел старую красавицу. А потом вдруг почувствовал этот запах. Всё вокруг словно потеряло краски и замерло, как на фреске; еле уловимый аромат, подобного которому ему никогда не приходилось встречать, вился в воздухе почти осязаемыми кольцами, тревожа, заставляя в странном предвкушении сжиматься мышцы живота. Это были сладкие и мучительные мгновения одновременно: шерсть на хвосте встала дыбом, по плечам, спине пробегали волны мурашек, во рту пересохло… и, сорванный с места неведомым инстинктом, Гарри побежал. Склоняясь к самой земле, распушив хвост и ничего не замечая вокруг. Запах вел его через Лес по оленьим тропам, туда, где Этге, устав от скачки по скалистым порогам, разливалась широко и вольно. Пробравшись сквозь густые и колючие заросли на берегу, он с разбегу влетел в воду по пояс и только тогда, опомнившись, остановился. Огляделся, тяжело дыша и раздувая ноздри. А потом увидел его. Тело словно текло вместе с рекой, запутавшись руками в прибрежных корнях. Кровь из раны на груди вымыла тёмная речная вода, сверху легли пряди водорослей, закрывая неприглядность развороченной плоти. Бледное измождённое лицо, закатившиеся глаза, приоткрытый рот с такими белыми губами, словно на них плеснули молоком. Человек. Первый человек с тех пор, как умер старик - его Учитель и единственный друг. Гарри показалось, что воздух, который он вдыхает, стал сухим колючим инеем. *** Несильная вначале лихорадка превратилась в жар. Под светлой кожей, скользкой от пота, перекатывались мускулы, тростник с жёсткой лежанки вплелся в короткие коричневые волосы. Искусанные и воспаленные губы приходилось постоянно смачивать водой. Раненый метался, что-то бормотал, вскрикивал. Какая ирония. То, от чего предостерегал его старик, свалилось Гарри на руки само. Раненное, умирающее, беспомощное. Треск костра, яркие оранжевые искры, взметающиеся в тёмное ночное небо. Прозрачные глаза Старца сквозь языки пламени. «И помни, дитя. Чужеземцам не место среди нас, им не место в Лесу. Кого бы ты ни увидел, кто бы ни пришел к тебе – гони его прочь. Они не принесут с собой добра, только беду и слёзы». Бойся и убивай, иначе убьют тебя. Предки боялись и ненавидели, таились – и выродились в одиночестве в своих лесах. Просто угасли, как накрытая чашкой свеча. Юноша слабо застонал и пошевелился, сжимая руки в кулаки; кровь заструилась по коже быстрее. Гарри кусал губы. Он знал, что рано или поздно ему придётся столкнуться с людьми. Они придут с отравленными стрелами, арбалетами, мечами, зачарованными зельями, будут угрожать ему, стрелять оленей и охотиться на единорогов… и таких – жестоких, алчных – ему будет просто ненавидеть. При этом юноше нет ни меча, ни кинжала. Красивая когда-то одежда изодрана, а рана на груди – смертельна. И его, распростёртого на скудной подстилке, умирающего, беспомощного, ненавидеть и гнать Гарри не мог. Живая плоть пульсировала, кровь окрасила бледную кожу завораживающим оттенком. Он же просто умрёт от потери крови. Просто замрёт, как Старик тогда, и его сердце перестанет биться. Закостенеет и навсегда замолчит, как все те животные и птицы, которых ему не удалось спасти. В душе Хранителя бушевало пламя смуты. Этот человек виноват лишь в том, что его народ оказался сильнее. А он, призванный исцелять и беречь, гордый потомок Мудрых Хранителей, ничего не делает для спасения, потому что его мёртвые предки боялись людей! Гнев всколыхнулся в нём, заставил вскочить, отбросив мысли о крамольности своих рассуждений. Запах кружил голову, но становился всё слабее и слабее… Гарри вдруг понял – сердце юноши не бьётся. Наплевать, что подумают боги. Он переступит через себя, если не поможет. Он не хочет, не хочет снова переживать эту боль. Тело оттягивало руки, выскальзывало, как будто упрямясь. На пороге Святилища Хранитель на мгновение остановился, все еще сомневаясь… но тряхнул головой и почти бегом внес внутрь свою ношу. На каменный стол в центре зала падал столб света, который окунул раненого в зеленоватое сияние. Гарри, не мешкая, вскочил на плиту, перекинул ногу через бёдра раскинувшегося на ней юноши. Не дыша, переплёл его коченеющие пальцы со своими. Темнота из углов смотрела осуждающе. По орнаментам на круглом куполе пробегали смутные тени и бледные всполохи… Хранитель глубоко и медленно вздохнул, расслабляясь и впуская в себя силу Леса и древних камней, окружавших его. Наклонился, прижимаясь лбом к холодному лбу. Тело его словно пронзило ослепительным копьем. На миг зал озарился живым и теплым светом, который, лаская завихрениями вздрагивающего Гарри, перетек на распростертого под ним юношу, окутав их обоих плотным коконом. А потом вдруг каменные стены вздрогнули, раздался высокий мальчишеский крик… Свет угас, отпуская, и Хранитель лишился чувств. *** Утром его разбудили ласковые лучи. Изумрудные и тёплые, они лились на лицо откуда-то сверху блистающим потоком, щекоча и гладя. Луи сел, удивленно озираясь. Круглая зала – с полумраком у стен, с уходящими ввысь, к окну в куполе, причудливыми рисунками заставляла сердце трепетать перед своей бесспорной древностью и тем сокровенным, хоть и не до конца, но всё же осознанным смыслом, который вложили в неё Создатели. Благоговение холодком трепетало пониже рёбер. Странное и очень сильное место. Едва первое потрясение чуть отступило, Луи, морщась, спустил ноги со своей каменной плиты. Плечи затекли, а правая нога почти не сгибалась в колене и при каждом движении отзывалась болью. Хромая, юноша двинулся к выходу из залы. Тонкие ивовые ветки-занавесь пропустили наружу, и его снова окатило тёплым солнцем. Зелёная лужайка заросла незабудками и солнечной паутиной, а среди них, как белые облачка, белели пушистые соцветия кроличьих хвостиков. Лес подбирался к лужайке почти незаметно, скрадывая её сначала полупрозрачными кустами, затем заросшими плющом полуразрушенными стенами, а потом широченными стволами огромных платанов. Развалины и деревья, трава и бабочки. Луи опустился, не в силах стоять, прямо на землю. Зачем-то смахнул с босых ступней песок, машинально облизал губы. Взгляд рассеивался, не мог зацепиться ни за что, а в голове всё путалось и бултыхалось, как комок водорослей у борта. Выжили ли его товарищи? Выжил ли Лиам? И как там отец? И самое главное - как он здесь оказался? Как теперь отсюда выбираться? Мысли о кораблекрушении набежали чёрными тучами. На несколько долгих минут он погрузился в безрадостную синь, полную соли, и ветра, и стона… а когда вновь поднял голову, то встретил спокойный взгляд зелёных глаз. Удивительно ярких на очень бледном лице. Незнакомец наблюдал настороженно, но без страха. Мальчишка - тонкий, хрупкий, как льдинка. Едва окинув его изумлённым взглядом, Луи словно окостенел. Острые волчьи уши на кудрявой голове чутко ловили каждый звук, ноги обвил кольцом серебристый хвост. Но это же невозможно. Племя Хранителей исчезло сто лет назад, не может же… Мальчишка переступил с ноги на ногу и, не отводя глаз от юноши, шагнул вперёд. Страх ледяной змейкой скользнул по груди и спине. Он читал о Хранителях. Книги, летописи – всё, что нашёл в королевской библиотеке. Источники были стары, разрознены, запутаны, но в одном сходились безоговорочно: могущественные и гордые, Хранители не щадили никого, кто попадал в их заколдованные леса. Ещё шаги, почти вплотную. Я даже не узнаю, умер отец или нет. Когда живая легенда коснулась его больного колена осторожными пальцами, Луи почти потерял сознание - от боли и напряжения. Он не мог двигаться и лишь беспомощно смотрел, как существо, которому вполне по силам одним кивком головы отправить его к праотцам, разминает какие-то травы, прикладывает, затягивает вокруг распухшего сустава импровизированную повязку. Мальчишка закончил перевязку и убрал остатки трав в поясную сумку. Окинул взглядом ошеломлённого раненого. Луи почти не дышал, впиваясь стылым взглядом в остроскулое лицо. Боль от тугой повязки плавила его, как масло. Незнакомец закончил возиться с сумкой. Брови его сошлись на переносице; он придвинулся, поскреб ногтем засохшую грязь на груди юноши. Того окатило его запахом, как ушатом ледяной воды. В тёплом воздухе утра ему вдруг стало холодно, а потом снова жарко, снова холодно и снова жарко… Мгновение назад он едва дышал, боясь лишний раз привлечь к себе внимание, а теперь жадно хватал воздух ртом, совершенно забыв обо всём на свете. Этот аромат… у него не было ничего общего с теми запахами, которые Луи доводилось ощущать. В нём была и нега лесного полудня, и сладость пыльцы, и свежесть трав – та, что прячется у земли, у самых корней. И яркое солнце, отражённое в росинках, и ещё много чего, что не имело имени в языке Луи, но пьянило сильнее, чем самый крепкий матросский ром. Ароматом хотелось жить. Наверное, Хранитель понял состояние пришельца. А может, просто обрадовался подаваемым признакам жизни. Слабая усмешка солнечным зайчиком тронула его губы, и он отстранился, поднялся. - К вечеру нога пройдет, и уходи. Смысл хрипловатых слов дошёл до принца не сразу. - Куда… уходить? - К своему народу, - мальчишка смотрел на него сверху вниз спокойно и властно. Сердце бухало в ушах, как молот по наковальне. Луи, стараясь дышать ровнее, скользнул взглядом по своему собеседнику. Стройное, не тронутое загаром тело было слегка прикрыто плетёной безрукавкой, распахнутой на груди, и короткими штанами. В тёмных кудрявых волосах – голубое перо сойки и цветы бузины. Зелёные глаза, прозрачные, как изумруд, с вкраплениями рыжей охры. Чётко очерченные, бруснично-красные губы. Такой юный и такой красивый. Хранитель, помогающий человеку – в высшей степени странно… но Луи уже понял, что его не убьют. И что-то ещё, очень сильное, всколыхнувшись в нём, подлило масла в огонь. Принц осмелел. - Ты меня гонишь? - Гоню, – ровно и негромко. - Ты здесь чужой. К вечеру – уходи. - Иначе что? – начал заводиться раздосадованный юноша. - Добьёшь меня? Или в жертву принесёшь? Ему понравился этот мальчишка, пусть даже и садистски перебинтовавший ему колено. Пусть он хоть сын пастуха с ушами и хвостом из собачьей шерсти, заигравшийся в полубога – Луи всё ещё не мог поверить в то, что видит перед собой, - он не хочет так просто его отпускать. Хранитель окинул его оценивающим взглядом. Потом, уже поворачиваясь спиной, пожал плечами и бросил, скрываясь в ракитнике: - Лес не любит чужаков. *** Хранитель ушёл, а Луи остался один, и только теперь на него навалилась вся та громада страха, которую больше не сдерживали зелёные глаза. Его трясло. Он по-настоящему испугался, совсем как тогда, когда «Блоха» попала в шторм и стало понятно, что надежда мизерна. При дворе развлечений было много, но юного принца заставляли учиться, и он, увлечённый древними историями, манускриптами, почти выцветшими от времени, свитками и книгами, пахнущими пылью, ночи напролёт просиживал в библиотеке. Много десятков лет назад дочь лесоруба понесла отцу обед на делянку в глубине рощи и не вернулась домой, а на следующий день её тело, исполосованное когтями, нашли у реки. Волков и прочих хищников в Ургунских горах не водилось отродясь, но в лесу жили Хранители - странное и нелюдимое племя. Они порой приходили в город, что-то покупали и меняли, но молчали больше, чем говорили, и их фигуры в длинных, в пол, плащах с капюшонами были у всех как бельмо на глазу. Вся ярость разгневанных людей обрушилась на них. Король созвал своё войско и под покровом ночи напал на спящее лесное поселение. Он застиг их врасплох и было обрадовался своей победе, но Хранители пришли в ярость. Оставшаяся горстка сбросила плащи, и люди, обезумевшие от крови и лёгкой смерти под их клинками взвыли ещё яростней: у нелюдей были волчьи хвосты и уши, и теперь не оставалось сомнений, кто растерзал невинную девушку. Горстка Хранителей сражалась так яростно, что их шерсть и волосы потемнели от крови, но они были обречены. Последнего из них, самого стойкого, самого сильного – сына Старейшины – израненного и едва живого, отвезли в город и торжественно казнили на главной площади, а голову прибили к воротам в честь величайшей победы. В том сражении пал король, и не успели выплакать по нему слёзы королева и его сыновья, как снова нашли изувеченный труп на опушке леса. И старший сын, наследник престола, снова собрал войско и пошёл в бой. Трижды он скрывался под сенью деревьев со своими людьми и трижды возвращался, неся на щитах всё меньше и меньше раненых. Потом разведчики донесли, что в лесах Хранителей больше не осталось. Убийств больше не было, и жизнь пошла своим чередом. Встретить теперь существо из давних сказаний, из того, что было жутко читать даже при дневном свете, казалось дурным сном. Луи потряс головой, стараясь изгнать оцепенение. Хранитель отпустил его. После всего того, что его предки сделали с его племенем – помог и отпустил. Это было непонятно. Это было странно, немыслимо, просто недопустимо, ведь Луи для него – враг, как и он для Луи. Но всё случилось именно так, и теперь нужно было уносить ноги, пока этот мальчишка не передумал. Принц с трудом поднялся. Колено, туго перетянутое мягкими полосками коры, пульсировало тупой болью, но ступать было можно, и юноша пустился в путь. Он шёл медленно, прислушиваясь к шуму реки, и вскоре достиг её берега и пошёл вдоль, продираясь сквозь густые заросли и обходя буреломы. Солнце было ещё высоко, когда Луи, обливаясь потом и перелезая через очередное бревно, понял, что долго он не протянет. Просто не дойдёт до моря. Нога болела меньше, но он слишком устал и был слишком голоден, и что-то кололо в груди, мелко и холодно – не часто, но с пугающей периодичностью. Он преодолевал ярд за ярдом, фут за футом, уворачивался от колючих веток и выдёргивал занозы из босых стоп, и не переставал думать о волчьих ушах и хвосте. Хранитель не шёл у него из головы. Хранитель, который приютил его, наложил свою глупую повязку и просто выгнал, чтобы он умер подальше, не у него на глазах. Шарлатан. Королевская спесь и гордость взыграли в нём, и Луи озлился. Его, принца крови, выгнал какой-то мальчишка, который, может быть, и не Хранитель вовсе, а сын пастуха, заигравшийся в сказки! В груди кольнуло особенно сильно, и юноша споткнулся, зацепившись за корень ногой. Когда он, держась за ушибленную челюсть, поднял голову, то встретил немигающий взгляд огромной змеи. *** Гарри ничего не успевал. Он жил в Лесу целых семнадцать вёсен, но с каждым прожитым годом всё отчётливей понимал: листья увядают. Нет, берёзы – редкие заморские гости в этом тёплом краю, – как и прежде продолжали сбрасывать мелкие жёлтые листочки при наступлении осени, и это было нормально. Но когда оранжевые и коричневые пятна стали появляться в кронах платанов, ясеней, клёнов и елей всё чаще, он осознал окончательно. Хранители издревле берегли Лес. Хозяйским глазом глядели вокруг, лечили больные деревья пением и своей силой, а те, что всё-таки не удавалось спасти, на руках уносили на опушки, где их забирали люди. Теперь делать это было некогда, и непроходимые буреломы, завалы, глухие чащи всё ближе подступали к Святилищу. Когда ещё был жив старик, он и Гарри, как и их далёкие предки, каждый день чистили, разбирали, оттаскивали стволы, не давая им загромоздить всё вокруг, убить траву и мешать пастись оленям. Но потом он остался один, и сил у него хватало только на то, чтобы лечить. Поднять ствол дерева в одиночку он не мог. Листья увядали, и пусть это было почти незаметно, но Гарри знал: без Хранителей Лес обречён. Когда последний Хранитель умрёт, Лес умрёт вместе с ним. Его поглотит гниль и тьма, выползшая из-под развалин. Сейчас он сдерживает их, не даёт им распространиться дальше, но так не может продолжаться вечно. Это не будет продолжаться вечно. Гарри никак не мог сосредоточиться на работе. Ему нужно было обойти ещё много деревьев, проверить раненую олениху и семью осиротевших птенцов, и, если повезёт, немного поспать перед самым рассветом, но дело не шло. Руки не слушались, голова была занята совсем другим. Сегодня он впервые за годы услышал человеческую речь. Не ту, что иногда приносили на своих языках пересмешники, а настоящую, живую, быструю и гневную, насыщенную страхом и любопытством. Его снова раздирали сомнения. Лес гневно дышал вокруг, шелестел ветками, чуя присутствие чужака, врага, прислушиваясь к нему, Гарри точно знал, что пришелец идёт вдоль берега прочь от Святилища. Наверное, это было хорошо. Всю ночь до восхода солнца Хранитель метался светлой тенью по едва заметным тропам, пытаясь наверстать упущенное время, которое он потратил на то, чтобы спасти этого юношу, и чувствовал, как сердятся древние боги. Силы в его ладонях было очень мало, голос не слушался, обычно ласковые ветки норовили выцарапать глаза, и ему очень хотелось плакать. Первый раз за всю жизнь он поступил так, как посчитал нужным, а не так, как было нужно, и Лес не принял его решение. Гарри… хотел бы оставить раненого. Хотя бы до тех пор, пока не зажила его нога, или он не стал бы покушаться на жизнь Хранителя или лесных обитателей. Гарри отчаянно скучал по общению, по долгим задушевным разговорам, по тому, что свои мысли можно озвучить и получить на них ответ, а не благодарный шелест, или ржание, или цоканье… но юноша уходил, Лес, дрожа от ярости, провожал его и радовался его уходу. Так было правильно. Но это совсем не умаляло веса того камня, который лежал на его душе. Наверное, боги простили его за осквернение Святилища: сила вновь струилась в нём, порезы и шрамы заживали на глазах под чуткими пальцами, затягивались корой раны на стволах и сучьях. Будь что будет, - думал он, напоследок приласкав нежную шёрстку оленихи и скользя по тропе дальше, в глубину просвеченной солнцем рощи, - будь что будет. Он не сразу понял, что происходит, увлёкшись работой. Вокруг была тишина, такая, какой бывает вода в речном омуте – тяжёлая, тревожная. Лес замер, напрягшись каждой клеточкой, каждым зайцем в норе и птицей в ветвях, и слушал. Прислушался и Хранитель, тревожно поднимаясь с колен, и услышал страх. Много страха и растерянности, боль в колене, груди и ушибленной голове, досаду и обиду… а потом всю эту какофонию заглушило змеиное шипение. Лес затрепетал в предвкушении, а Хранитель, до крови прокусив губу, впился пальцами в собственные ладони. Будь что будет? Вот просто так дать ему умереть? Как бы не так. И он бескрылой птицей сорвался с места. *** Змея разглядывала его медленно, никуда не спеша. Она не пугала, не раскачивалась из стороны в сторону, не раздувала капюшон – она выбирала место, в которое удобнее всего вонзить зубы. Деловито, с холодной расчётливостью убийцы. Участь Луи она уже решила. Можно было попытаться отползти, отсрочить неизбежное, но принц, скрежеща зубами, смотрел прямо в глаза змее. Сейчас, за считанные минуты до гибели, он думал только о том, что у него нет даже кинжала. Убить змею голыми руками он попытается, но с клинком шансов выжить у него было бы больше… Кобра зашевелилась и поползла вбок, чтобы было удобней вцепиться в беззащитную шею, Луи инстинктивно повернулся к ней лицом, защищая артерию. Та двинулась дальше, почти заходя в тыл, и юноша уже почти видел её бросок, стремительный и смертельный… Змея замерла всего в нескольких дюймах от его голого бока. Зашипела рассерженно, свернулась тугой спиралью и подняла голову. Луи поднял голову тоже. Перед ним стоял Хранитель – исцарапанный и растрёпанный, бледный и испуганный. Его глаза метались от него к кобре, от кобры к нему. - Уходи, - сказал он тихо, и змея послушалась. Только закачались папоротники за её раздражённо мельтешащим хвостом. Мальчишка отмер и опустился рядом на колени. - Сильно болит? Луи, после чудесного спасения потерявший всякий страх, открыл рот, чтобы сказать этому паршивому лекарю всё то, что он думает о нём и его методах лечения, но тот остановил его движением руки. - Скажи мне, что болит, потом расскажешь, чем недоволен. - Грудь болит, - неохотно буркнул в ответ парень. Подчиняться не хотелось, но он сумел побороть себя. – Несильно. Нога болит сильнее. Хранитель протянул ему руку и подставил плечо, помогая подняться. Луи уцепился за него – всего на мгновение, – а потом снова отпрянул, отпуская прохладную ладонь. - Спасибо, - насмешливо фыркнул он. – Счастливо. И повернулся спиной, ковыляя прочь, еле-еле наступая на ногу. Не было слов, которые могли бы описать ту злость, которую вызывал в Луи Хранитель. В этой злости тонул его необыкновенный запах, удивительные глаза и стройное, привлекательное тело: чёрные мысли съедали всё. Он решил спасти его от кобры, чтобы его смерть не была быстрой. Чтобы он шёл сквозь чащи и умирал постепенно от голода, жары и боли, терзающей тело. - Всё не так, как ты думаешь, - раздалось за его спиной. – Если ты останешься, я вылечу тебя и расскажу, как вернуться туда, откуда ты пришёл. Ярость в груди Луи достигла, кажется, самой высшей точки кипения. - Не смей читать мои мысли, лекарь! – рявкнул он, сжимая кулаки и оборачиваясь. – Не смей лезть в мою голову! - Я не лез в твою голову, - ответил ему парень. Его волчий хвост нервно подрагивал. – Просто почувствовал. - Ты лжёшь мне, - насмешливо вскинул подбородок принц. – Как можно почувствовать мысли? Хранитель глянул на него прямо, и зелёные глаза, кажется, заглянули на самое дно души Луи. - Твой гнев слишком сильный. Это легко. Он был… как каменная стена. Невозмутимый. Бесстрастный. Ровный. Луи вдруг захотелось запустить руку в спутанные кудри, сжать пальцы и потянуть так сильно, чтобы спокойные губы раскрылись в стонущей букве, чтобы этот мальчишка растерял всё свое самообладание. - Пошёл ты, - выдохнул он и снова повернулся к нему спиной. Но не успел он сделать и двух хромающих шагов, как Хранитель снова оказался перед ним – почти бесшумно, по-кошачьи быстро. - Ты даже не знаешь, куда идёшь. Остановись и прими помощь. Я не враг тебе. Наверное, если бы Луи не был ослеплён своими мыслями, он бы увидел искренность, которую излучал мальчишка. Но он был слишком зол, и поэтому запальчиво крикнул: - И без тебя справлюсь, спасибо! - Реки не текут от моря. - Гениально, - выдохнул Луи. – Просто гениально. А теперь дай мне пройти и наслаждайся своими знаниями в одиночестве. Наверное, если бы Луи не был так ослеплён своей злостью, он увидел бы на лице Хранителя ещё очень и очень многое… но не увидел. А Хранитель протянул руку в сторону реки. - Ты идёшь против течения. - И что? Какое тебе вообще дело до того, куда я… - тут принц осёкся. За прибрежными зарослями едва слышно шелестела гладкими боками о берега широкая река. Она несла мелкий сор, обломанные бурей сучья – назад, туда, откуда шагал Луи. Видимо, вопрос, который ошарашенный неожиданной новостью юноша не мог вытолкнуть из груди, Хранитель почувствовал тоже. - Она тебя принесла. И она не течёт от моря. - Откуда ты знаешь про море? – выдохнул Луи. - Этге рассказала. *** Близилась ночь, а его всё не было. Луи сидел в одиночестве у маленького костра, закутавшись в жестковатое одеяло, и ждал. У Хранителя было обычное человеческое имя – Гарри. Луи был готов к непроизносимому потоку согласных, странным завываниям на манер ветра в ветвях в грозу, но только не к имени, которым звали главного пекаря в городе, смотрителя королевских конюшен, дворецкого… ему казалось, что его голова взорвётся от количества вопросов и эмоций, но потом его тело словно решило дать ему передышку. Он упал в обморок на середине обратной дороги и очнулся уже здесь, на круглой поляне перед куполом, под которым проснулся утром. Рядом с ним были сложены ветки для костра, котомка со съестным, а нога перебинтована заново. У него была масса времени, чтобы осмыслить всё. Хранитель передумал его выгонять. Пообещал вылечить и отпустить. И у Луи, конечно же, был выбор, но он предпочёл одинокому путешествию сквозь странный лес компанию не менее странного мальчишки. Раздражение улеглось, гнев прошёл, и теперь Луи съедало любопытство. Ему хотелось спросить про реку, про змею и ещё про кучу вещей… но Гарри всё не появлялся, и оставалось только ждать. Лес вокруг был молчалив и задумчив. Ночь не решалась подползти к костру, каталась клубком вокруг, мерцала соцветиями белых кроличьих хвостиков. Луи смотрел в пламя и думал о своём корабле. О матросах и капитане, о Лиаме, который даже в самые последние минуты пытался оберегать его. Живы ли они? Или утонули? И жив ли ещё отец? Бездействие и незнание были невыносимы, но он ничего, совсем ничего не мог поделать. Сон накатывал на него волнами. Глаза слипались, от долгого сидения устала спина, и безбожно ныли руки и ноги. Получше укутавшись, Луи медленно уплывал, вскидывая голову при малейшем шорохе. Когда он в очередной раз сонно поднял голову, то увидел перед собой привидение. Костёр почти погас, угли подёрнулись розовой пепельной дымкой, и за ним, низко опустив голову, стояло белое нечто. Сердце ухнуло в пятки; принц вскочил бы на ноги, если бы силы остались в мышцах, но когда он протёр глаза, то понял, что бояться нечего. Единорог смотрел на него светлыми, почти прозрачными глазами добрую минуту, а потом неслышно скрылся в темноте. Луи никогда не видел единорогов, только читал о них в летописях, да видел рог на стене у старого целителя в башне... но никогда раньше ему так сильно не хотелось спать. Он не услышал, как в предрассветный час вернувшийся Хранитель тихонько поворошил костёр и, постояв над ним и спящим юношей, улёгся по другую сторону от тёплых углей, вытянувшись во весь рост. *** Утро не принесло ничего нового. Луи проснулся в одиночестве, долго лежал, до рези в глазах вглядываясь в синее небо над головой. Потом не спеша поднялся, перекусил остатками ужина из котомки и решил: нужно что-то делать, чтобы не сойти с ума от ожидания. Вчера этот Гарри так и не успел ему ничего объяснить, так почему бы не попробовать найти его и всё-таки заставить рассказать? Свои поиски он начал с купола. Но если дойти до него всего каких-то два десятка шагов было просто, ведь колено под повязкой почти не болело, то войти он не смог. Отвёл рукой тонкие ивовые ветки, загораживающие вход, и так и остался на пороге, не решаясь сделать шаг. Впереди, в прозрачной полоске воздуха между солнечной наружностью и прохладным нутром этого древнего храма клубилась и ширилась сила, которая, он чувствовал, не хотела пускать чужеземца. Тогда он обошёл купол вокруг, побродил в руинах, распугивая ящериц и кузнечиков, а потом набрёл на тропу, петляющую между камней и деревьев, и углубился в лес. В голове его было пусто и звонко – ни тревог, не сомнений. Только любопытство и внимание ко всему вокруг. *** Гарри катастрофически не успевал. Он слишком много времени потратил на этого чужеземца по имени Луи, слишком долго возился с его коленом, пытаясь уговорить силу вылечить его. Сила поддавалась, но неохотно, очень медленно, Лес в осуждающем молчании стоял за спиной. Ему не нравился Луи, он хотел избавиться от него, но в этот раз Гарри к нему не прислушивался. Он слышал только размеренное биение чужого сердца под ладонью и тихонько радовался этому. Он боялся оставлять его одного. Нет, он всё еще безоговорочно верил своему Лесу, потому что тот совсем не умел лгать, и знал, что никакие змеи или другие хищники не попытаются убить Луи. Он боялся богов и той древней, странной, непредсказуемой энергии, которую не совсем понимал даже старик и которую он так бесцеремонно заставил вылечить смертельную рану юноши. Гарри не нравилось, что грудь Луи всё еще болит. Очень не нравилось. Теперь он не успел совсем. В неярких лучах утреннего солнца шерсть оленихи золотилась и переливалась яркими искрами. Он гладил её, пряча в ней слезы и тихие вздохи, и мучился. Каждая смерть в Лесу проходила через него. Это были словно маленькие разряды молний, болью отдающие в голове, руках, сердце. Смерть от когтей хищника он не чувствовал совсем. Но каждая нелепая, ненужная, неправильная смерть заставляла его корчиться от боли. Эта была одной из таких. Когда погиб Старец, он два дня лежал, свернувшись калачиком около плиты, где покоилось тело, и весь Лес, замерев, не смел тревожить его ни пением птиц, ни шелестом ветра в листве. Гарри поднялся, подхватил на руки окоченевшую олениху и медленно пошёл вперед. На берегу реки он увидел Луи. Тот сидел на отмели, в том самом месте, где Гарри нашёл его, и смотрел в воду. Услышав шаги, обернулся, уставился на золотистую шкуру. Хранитель молча приблизился к нему, ступил на дно, погружаясь по щиколотку, по колено, по пояс, и только потом осторожно опустил в воду олениху. Ему хотелось рассказать Луи о том, что такое эта река. Что на самом деле он - не единственный Хранитель Леса. Этге оберегает и сам Лес, и всё вокруг, а его, Гарри, просто любит, как любит мать своё дитя. Он не знал, как объяснить ему. Как передать то, что он чувствовал тогда, после смерти старика, когда пришел отдать реке тело, а та утешала его - беззвучно и ласково, как умеет только она. Он вздохнул раз и другой, собираясь с мыслями. - Этге... - он замолк, глядя в мутные воды, но всё-таки заставил себя говорить дальше, - Этге не просто река. Она живая. Как я или ты, как весь Лес. Она старше Леса, даже старше гор, что на востоке, она знает так много, что иногда мне становится страшно. Она принимает и даёт жизнь. Она может быть широкой, как океан, утром, и узкой, как ручей, вечером. Она может течь вспять, может бегать сама от себя, может менять русло. Всё, что она приносит с собой, неслучайно. Ты не случайно здесь, Луи. Таких длинных монологов он не произносил уже бог знает сколько лет. Что-то сжалось в груди, когда он вспомнил об этом. Луи теперь смотрел на реку, как её мягкие мутные воды уносят прочь островок рыжей шерсти. Гарри грустно подумал о том, что не сумел ничего объяснить так, чтобы юноша понял. Всё это было слишком даже для него самого. - Расскажи мне о том, что ты делаешь здесь, - негромко сказал Луи. Внезапная вспышка боли пронеслась по венам огненным разрядом, душа Гарри рванулась к птенцу, налетевшему неопытной грудью на острый сучок, но было уже поздно. Сколько ещё пройдёт сквозь него вот так? - Хорошо, - хрипло сказал он. - Вечером. Сейчас у меня очень много дел. Луи явно что-то обдумывал, мялся, никак не находя в себе сил решиться на что-то. Хранитель чувствовал его сомнения и внутреннюю борьбу, и ему было жутко интересно. И он никак не мог уйти, чтобы вернуться к работе. - Я могу чем-то помочь? - наконец выдавил из себя Луи. Он отчаянно верил, судя по его виду, что его слова прозвучали искренне, и Гарри не заметил его метаний. - Мне скучно сидеть одному.