Исполнить обещанное

Пахнуло Англией — и морем - И доблестью. — Суров и статен. — Так, связываясь с новым горем, Смеюсь, как юнга на канате Смеется в час великой бури, Наедине с Господним гневом. (Марина Цветаева)

Рудольфус Лестрейндж смотрел в окно каюты волшебного корабля — море было пепельно-серым, как и небо, линия горизонта терялась в тумане. Скоро он будет в Англии… Билет от Амстердама до Дувра ему вручил профессор фон Миллер. Рудольфус все еще находился в розыске — хотя Министерство магии Британии официально сняло все обвинения с последователей Темного Лорда, но Международная Конфедерация Магов, а также правительства большинства европейских стран считали Упивающихся смертью опасной преступной организацией. Поэтому билет был куплен на имя Рейнхарда Штолле, а до голландской границы ему пришлось пробираться тайно, через камины хороших знакомых Миллера. В Голландии же, в городе Энсхеде он нашел дом контрабандиста, поставляющего Миллеру какие-то редкие ингредиенты, и по сходной цене арендовал у него довольно потрепанную метлу, на которой и долетел до Амстердама. Там он оставил средство передвижения в указанном ему месте и сел на корабль. Границу между Германией и Голландией он пересек в анимагической форме. Рудольфус еще в молодости возымел желание стать анимагом, учился самостоятельно и уже почти достиг результата — но его занятия прервало заключение в Азкабан. В тюрьме он об этом почти забыл — но даже если бы он довел свои изыскания до конца, то все равно не сбежал бы, подобно Блэку — не мог он оставить в Азкабане жену и младшего брата. После побега он долгое время был еще слишком слаб для того, чтобы тренироваться в превращениях, потом их снова посадили, а потом он был ранен… Всю осень и половину зимы он принимал зелье из мандрагор с головой альрауна, побочным эффектом которого было то, что он постоянно, особенно в ночной тишине, слышал посторонние голоса в голове. Профессор Миллер сказал, что, к сожалению, магическая медицина пока не придумала способа избавить пациента от этой проблемы, так что приходилось терпеть. Голоса были незнакомые и несли какую-то чушь, наподобие той, что он слышал от здешних птиц-пересмешников, обитающих в саду. Когда они только прибыли сюда с Антонином и Рабастаном, Рудольфус не разобрал в птичьем гомоне ничего, кроме чириканья и щебета, а в один из следующих дней, прогуливаясь в сопровождении Сэма по саду, вдруг услышал насмешливое: «Куда это вы так важно шествуете, герр Рудольфус? Не иначе, на заседание суда, где вас выберут председателем? А сами мантию на левую сторону надели, и в бороде у вас капуста застряла…» (1) Он резко остановился, ощупывая мантию на себе, не будучи уверен, что эти голоса ему не мерещатся. А они продолжали осыпать его насмешками — впрочем, не обидными, а просто глупыми. Но Сэм, шедший рядом, поспешил успокоить его: «С вами все в порядке, герр Рудольфус, это птицы. Они совершенно безобидны, даже забавны, хотя и все время болтают чепуху.». Зимой его перестали поить зельем — вместо этого профессор каждый день по два часа велел смотреть в какие-то стекла, которые он называл Oculus Coppelius. После того, как при погоне за Поттером Рудольфус попал под то злополучное заклятие, перед глазами у него все время была сплошная темнота. А через стекла он видел — но не реальный мир, а что-то, напоминающее бред помраченного сознания. И эти видения были хуже, чем голоса. Он видел, как будто со стороны, себя, стоящего на высокой башне и заносящего ногу, чтобы перелезть через перила и спрыгнуть, но каждый раз его двойника будто кто-то оттаскивал — он не видел, кто. Или ему казалось, что он идет по длинному коридору, освещенному синим пламенем свечей, открывает дверь, делает шаг — и зависает над пропастью. А дверь противно скрипела, и почему-то от этого звука у Рудольфуса бежали мурашки по коже. А иногда перед глазами появлялось лицо Беллы, но не живое, а как будто кукольное, и словно чья-то рука то расплющивала ей нос, то вытягивала уши, глаза Беллы при этом тоже менялись — казалось, мастер, изготавливающий игрушки, никак не мог решить, какие глаза сделать этой кукле — синие или черные, или может быть, зеленые. Всякий раз глаза были не живые, а вроде бы целлулоидные, с неестественно длинными ресницами. Потом кукла с лицом Беллы начинала танцевать под доносящуюся издалека мелодию «Ах, мой милый Августин», исполняемую хрустальными колокольчиками. Движения куклы-Беллы были деревянными, как если бы ее приводил в действие механизм. А временами Белла превращалась в Фелисити Вэнс — девушку, которая когда-то родила сына от Рудольфуса и умерла, а он об этом узнал лишь спустя много лет… Теперь сын был рядом и даже не подозревал, что гость из Британии — его родной отец. Миллеры усыновили Сэма и растили, как своего ребенка. Хозяева делали все, чтобы скрасить пребывание Рудольфуса в замке. К столу часто подавали его любимую еду, по вечерам Ирэн играла на рояле и пела, а когда из Дурмстранга на зимние каникулы приехала Гретхен — они пели вдвоем с матерью. Двадцать восьмого января отпраздновали день рождения Сэма — ему исполнилось двадцать. Ирэн, по просьбе Рудольфуса и на его деньги, купила Сэму одну редкую и довольно дорогую книгу. Вообще, Миллеры старались не оставлять своего гостя надолго одного. Правда, профессор чаще всего был занят — днем он преподавал в Дурмстранге, куда отправлялся через камин, а вечером работал в своем кабинете: готовился к лекциям, проверял работы учеников или принимал пациентов. Время от времени его вызывали в больницу для консультации. У Сэма тоже дел хватало — и в аспирантуре, и в суде. Но Ирэн проводила в беседах с Рудольфусом много времени, что приносило радость обоим — женщине хотелось поговорить об Англии, об отце и племяннике, о старых знакомых, а на Рудольфуса ее мягкий голос действовал успокаивающе, что-то в нем было теплое и родное, он будто говорил с сестрой, которой у него никогда не было. Они согласились, что лучше пока не посвящать Сэма в тайну его происхождения — Ирэн рассказала Рудольфусу, каким робким, запуганным и нервным был Сэм, когда они с мужем взяли мальчика к себе. Как просыпался ночами от кошмаров, как испуганно втягивал голову в плечи, если ему случалось что-то уронить или пролить… Как Фридрих варил для ребенка специальные зелья, чтобы тот мог спокойно спать. И как много времени, терпения, любви им понадобилось, чтобы Сэм наконец перестал бояться приемных родителей. Ирэн опасалась, не повредит ли мальчику, если он узнает правду. Именно поэтому она и не сказала своему отцу, кто настоящие родители Сэма — чтобы Антонин невзначай не проговорился Рудольфусу, с которым она была едва знакома. Рудольфус слушал эти рассказы и задыхался от бессильного гнева, стыда и вины — за все, что пришлось пережить его маленькому сыну. Он решил, что, когда вернется в Англию, то составит завещание в пользу Сэма. Рудольфус по-прежнему чувствовал жжение в Метке каждый раз, когда Темный Лорд призывал своих сподвижников. Сама по себе боль не так мучила его, как сознание того, что, возможно, сейчас там идет бой, что его брат и Белла могут быть в опасности. И не было большей радости, чем письма, которые ему читала Ирэн — от брата и изредка  от Нарциссы (иногда и Белла прибавляла к письму сестры несколько приветливых слов, правда, с конца октября от жены вестей не было, но Нарцисса писала, что с Беллой все хорошо). Зрение вернулось к нему в одно прекрасное утро — открыв глаза, он тут же закрыл их от режущего яркого света. Зажмурившись, нашел на тумбочке волшебную палочку и опустил шторы на окнах. Лишь через некоторое время глаза снова привыкли к дневному свету и теперь, когда он сравнивал свои ощущения с тем, что помнил из прежней жизни — ему казалось, что он видит даже лучше, чем раньше. Словно краски стали ярче, а линии четче. Впервые увидев Сэма своими глазами, он понял, что брат был прав — Самуэль фон Миллер действительно казался копией молодого Бодуэна Лестрейнджа. Странное чувство овладело тогда Рудольфусом — своего отца в этом возрасте он, естественно, не помнил, но возникло отчетливое ощущение дежа вю, или как будто он перенесся в прошлое. «Это, наверное, и называется связью времен…» — подумал он. В марте профессор Миллер объявил, что его пациент почти совершенно здоров. Теперь нужно было в течение месяца принимать под его наблюдением изобретенное им самим укрепляющее зелье. Рудольфус тогда много читал и занимался — он соскучился по книгам за время своего бездействия и боялся, что утратил былую форму. Он возобновил свои опыты по анимагии — и у него все получилось. Вообще, вопреки опасениям Рудольфуса, его магические силы даже возросли. А может быть, так благотворно повлиял длительный, хоть и вынужденный отдых. Когда пришло письмо от брата, в котором Басти сообщил ему о рождении у Беллы ребенка, Рудольфус ни словом не обмолвился хозяевам, но после ужина он против обыкновения сразу, сославшись на усталость и легкую простуду, удалился в свою комнату. Он до рассвета просидел в кресле перед камином, вспоминая былое. Перед его мысленным взором вставала Белла — не в черной мантии Упивающихся смертью, не в азкабанской робе, а такая, какой она была в прежние годы, и какой ее сейчас мало кто помнил. То школьница в форме с гербом Слизерина, то в белом свадебном платье, гордая, преисполненная торжественностью момента, то нагая, как в их первую брачную ночь — она ничуть не смутилась, когда он, еще не веря в свое сбывшееся счастье, дрожащими, неловкими от волнения руками расстегнув множество пуговиц и крючочков, наконец снял с нее это роскошное платье. Она была так трогательно серьезна, словно прониклась осознанием своего долга, о котором говорил отец Руди, совершавший церемонию. Она отвечала на его поцелуи и ласки и, казалось, тоже была счастлива… Все знакомые считали, что молодые Лестрейнджи — очень красивая пара, желали им долгой жизни и много детей… Рудольфус с горечью вспоминал, что сразу после свадьбы Белла начала принимать зелье, чтобы не забеременеть. Она говорила, что они оба еще слишком молоды, чтобы заводить детей, ей еще хочется столько всего нового узнать, всему научиться, увидеть мир… Они уехали в свадебное путешествие в Италию, а зимой — на Восток. Да и вообще в первые годы семейной жизни они много где побывали. Потом Белла в доме его родителей познакомилась с Темным Лордом, о котором много слышала с детства, и который уже тогда был ее кумиром. Рудольфус как раз в то время вступил в организацию. А Белла стала брать у Повелителя уроки боевой магии, легилименции и окклюменции, и вскоре тоже получила Темную Метку. В один из таких уроков все и случилось — и он даже был уверен, что точно знает, в какой день. Жена ничего не сказала ему, и вообще, казалось, ничего не изменилось, однако он чувствовал, что Белла отныне ему не принадлежит. Хотя на самом деле она по-настоящему никогда ему и не принадлежала… Перестав быть супругами, они, однако, остались друзьями. Во время планирования боевых операций против сил Министерства и Ордена Феникса его всегда ставили в пару с Беллой — они действовали слаженно, как будто понимали друг друга без слов. Не раз они спасали друг другу жизнь. И Темный Лорд ценил Рудольфуса не меньше, чем Беллу. Вообще, особые отношения Беллы с Темным Лордом ничуть не способствовали ее возвышению в организации. С нее, казалось, даже спрос был строже, чем со многих других. Сам Темный Лорд объяснял это тем, что у Беллы и способности выше, чем у большинства, и если она хочет достичь настоящих успехов, то ей нужно выкладываться полностью. И Белла выкладывалась — чтобы заслужить одобрительный взгляд Повелителя. И стала лучшей из лучших. Рудольфус не знал, дорожит ли Темный Лорд Беллой, видит ли в ней что-то еще, кроме того, что она — полезный член организации и красивая женщина, с которой приятно провести ночь? Повелителя трудно было представить влюбленным, и Рудольфус был уверен, что наедине с его женой Темный Лорд держится почти так же холодно и отстраненно, как при всех. Даже то, что их связь продолжалась несколько лет, и Повелитель не давал повода связать его имя с какой-нибудь другой дамой, могло объясняться просто. Темному Лорду, как и всякому мужчине, нужна была женщина. Белла была удобна во всех отношениях, а тратить время и силы на поиск новой любовницы ему не хотелось. Белла же любила его всей душой, его холодность ранила ее больнее Круциатуса — которым Темный Лорд в те времена отнюдь не злоупотреблял. Как-то, еще в самом начале их связи она, придя домой, закрылась в своей комнате, и Рудольфус услышал из-за двери приглушенные рыдания. Когда наступила тишина, он почему-то испугался. Сначала он стучался, просил открыть, но Белла не откликалась. Тогда он открыл дверь сам, взломав заклинанием замок. Белла лежала на диване, как-то неестественно изогнувшись — в лице ни кровинки, губы искусаны, руки вцепились в растрепанные волосы, глаза блестели каким-то странным, сухим и колючим блеском. Он подошел к жене, которая никак не отреагировала на его появление, и, взяв на руки, посадил к себе на колени, принялся гладить по голове, и поцеловал в лоб, как маленькую. Белла задрожала, а потом у нее полились слезы, он неумело вытирал их пальцами. «Руди… Не надо…» — тихо прошептала она. «Я же ничего не делаю», — вздохнул он и не сдержал горькой усмешки. Она повернулась к нему и долго вглядывалась в его лицо пристальным, неподвижным взглядом, потом прижалась теснее и закрыла глаза. Он, все так же гладя ее по голове, думал о том, что Белле приходится нисколько не легче, чем ему. Ведь Белла на самом деле  хрупкая, она — как хрустальный бокал, в котором плещется старое, густое и терпкое вино. Только в ее жилах течет не вино, а кровь Блэков — тоже старая, несущая в себе все благословения и все проклятия древнего колдовского рода. Как и все Блэки, Белла не делает ничего наполовину, она живет словно на пределе своих сил и возможностей, и любит, и ненавидит — всем сердцем и до конца. Кто-то называет это семейной склонностью к экзальтации, а кто-то и наследственным безумием, отравой, бродящей в блэковской крови — а Белла просто иначе не умеет, не может. Белла пошевелилась и снова уставилась на него широко открытыми, немигающими глазами, и вдруг с каким-то отчаянием прижалась губами к его губам, ее руки начали расстегивать на нем мантию. Он хотел было отстраниться, но она упрямо покачала головой и притянула его к себе. Потом он тихо спросил ее: «Хочешь — давай уедем куда-нибудь?» Белла, глядя в сторону, произнесла: «Поздно. Уже поздно…». Он понял, что она говорит не только о Метке — ведь от любви никуда не убежишь, и от себя — тоже. Утром, глядя на спящую рядом жену, Рудольфус ждал, когда она проснется, и боялся этого. Ему казалось, что Белла теперь возненавидит его — за то, что он не только был свидетелем ее слабости, но и воспользовался ею. Но все было так, как всегда. Белла выпила зелье, а вечером, получив записку, прочитала ее, молниеносно собралась и аппарировала куда-то. И опять не ночевала дома. После этой ночи, когда сумасшедшая радость обладания смешалась с выворачивающей душу болью, ревностью и тоской, Рудольфус, казалось, вообще утратил способность чувствовать боль. Он почти привык к боли, он с ней просыпался и засыпал с тех пор, как понял, что Белла ему неверна. А теперь он словно выпил настойки из мандрагоровых яблок, после которой, как известно еще с древних времен, человека можно резать по живому телу, а он ничего не ощутит, как будто тело — чужое (2). Так и Рудольфус — он больше не чувствовал, как рвется на куски его живое сердце. Он смирился. Только желание защищать Беллу осталось — и он, как прежде, был готов ее защищать от всех на свете. Кроме нее самой и того, от кого она сама защищаться не хотела и не могла. И никаких намеков на двусмысленное положение его жены при Повелителе он по-прежнему не терпел — да те, кто хорошо его знал, ничего подобного себе и не позволяли. Его мать время от времени спрашивала невестку, когда же она наконец подарит супругу наследника, или, может быть, стоит обратиться к целителям? Белла отвечала, что хочет подождать с детьми, что сейчас все силы нужно отдавать борьбе за новый, лучший мир, а она, Белла — одна из самых искусных боевых магов в организации. Рудольфус, однако, приходил к выводу, что таково желание Темного Лорда, а не самой Беллы, что это он не хочет иметь детей — и думал, что, может быть, Белла когда-нибудь и вернется к нему, к своему законному мужу… Мать на такие речи Беллы осуждающе качала головой, отец печально вздыхал. Да и слухи уже поползли — трудно скрыть такие вещи в обществе, где все состоят в родстве, и знают друг друга поколениями. Рудольфус же раз и навсегда перестал винить Беллатрикс в чем-либо. И вовсе не потому, что Белла с детства как-то умела держаться так, будто она всегда права. Просто она изначально была предназначена не для Рудольфуса — он это смутно чувствовал и в юности, и даже когда Белла стала его невестой. Словно Белла была прирожденной принцессой, которую должен взять в жены только король, но никак не простой смертный. И имя ей дали в честь звезды — Беллатрикс в созвездии Ориона. Звезда упала с неба в его руки, а он не смог ее удержать. А теперь брат писал, что Повелитель, когда Белла забеременела, поселил ее на вилле в Греции, приставил к ней лучших целителей и часто навещал ее. И что, хотя существование ребенка пока держится в тайне, но похоже, он не собирается отказываться от своей дочери. Ну что ж… У Рудольфуса уже давно и в мыслях не было, что Темный Лорд расстанется с Беллой — если ни время, ни Азкабан, ни даже многолетнее пребывание Повелителя в виде духа где-то между мирами не смогли разрушить эту привязанность… А теперь еще и ребенок — ребенок, которого Белла никогда не хотела родить ему, Рудольфусу… Да, он ни о чем таком уже и не думал, и не мечтал, и не надеялся — но почему же ему сейчас так больно? «А ведь девочка пока что нашу фамилию носит. Дельфини Лестрейндж…». Он шепотом произнес всплывшую в памяти фразу из любимого им Мольера: То имя, что весь мир, робея, произносит, Рассеет здесь и толки все и ложь: С Юпитером дележ Бесчестья не приносит. Признав теперь, что твой соперник — царь богов, Гордиться можешь ты и звать себя счастливым. Здесь места нет для горьких слов. (3) И печально усмехнулся: «К нам это не относится. Алкмена отвергла Юпитера, он смог добиться своего, лишь обернувшись ее супругом. Белла же никогда не любила меня». У Рабастана за это время тоже родился ребенок — с дочкой Темного Лорда у них всего два дня разницы. Этот мальчик — Лестрейндж по крови, тут не может быть никаких сомнений. Их отец когда-то решил сам найти Рабастану невесту — и его выбор оказался исключительно удачным, во всех отношениях. «Как жаль, что родители не дожили до этого…» В таких размышлениях Рудольфус и провел ту ночь. А утром им овладело беспокойство, которое уже не покидало его, он считал дни до отъезда в Англию. И вот, наконец, этот день настал. В гостиной собралась вся семья, кроме Гретхен, которая осталась на каникулы в школе. Рудольфус крепко пожал протянутую руку Сэма, неотрывно глядя на юношу, стараясь сохранить в памяти родные черты. Профессор, уже протягивая ему коробочку с летучим порохом, сказал на прощание: «Желаю вам удачи. Я искренне рад, что лечение вам помогло. В случае неожиданных осложнений вы всегда можете на меня рассчитывать. Мой дом всегда открыт для вас, как и для вашего уважаемого брата.». А Ирэн добавила: «Да, Руди, если что — ты теперь знаешь, как до нас добраться, адрес тебе известен. Отцу привет передай». И вытерла навернувшиеся на глаза слезы. * * * Рудольфус не заметил, как задремал, убаюканный легкой качкой. А когда проснулся, увидел, что они приближаются к Дувру. Туман рассеялся, и уже было хорошо видно и прибрежный город, и порт, дымящие трубы, доки и маггловские корабли, стоящие на рейде. Волшебная пристань была чуть поодаль от маггловского порта. Сойдя на берег, он дал себе немного времени, чтобы привыкнуть к твердой земле под ногами. Прошел таможенный контроль у чиновника Министерства магии — тот сразу узнал Лестрейнджа и почтительно поклонился ему — и направился в город. Там, выпив кофе в гостинице, которую держал волшебник и для волшебников, Рудольфус через камин переместился в «Дырявый котел», а оттуда аппарировал к Малфой-мэнору. Ворота открылись, когда он поднял в приветствии левую руку с Темной Меткой. Его шаги были тверды и уверенны, а лицо, как он надеялся, спокойно, хотя внутри его сотрясала дрожь. В парке было тихо, мраморная дорожка чисто подметена, как и всегда, между деревьев важно прогуливались белые павлины. Поднявшись на крыльцо, он слегка помедлил перед дверями и вошел в дом. Огромный холл был пуст — а прошлым летом здесь, да и в парке тоже, всегда толпились люди. «Ах да, конечно, если Белла с дочкой сейчас тут живут, всех остальных попросили отсюда убраться, — догадался он. — А собрания теперь где проводятся?» Он остановился посреди холла, неуверенно оглядываясь. Следовало бы позвать какого-нибудь эльфа и приказать, чтобы о нем доложили хозяевам дома. Но тут сверху послышались легкие шаги и он увидел спускающуюся по лестнице Нарциссу. — Руди! — она приблизилась к нему. — Ты вернулся! Ну как, ты здоров, все хорошо? Слава Мерлину… За прошедшие несколько месяцев Нарцисса похудела и побледнела, она улыбалась, но улыбка выходила печальной, а глаза она старательно отводила, будто боясь встретиться с ним взглядом. — Здравствуй, Цисси, — улыбнулся он, целуя ей руку. И помолчав, добавил: — Цисси, я все знаю. А брат где? И вообще… как вы тут? Как Люциус, Драко? И остальные? Легкая тень пробежала по лицу миссис Малфой. — Басти в Лестрейндж-холле теперь живет. Драко в школу уехал. А мы… Сейчас расскажу. Она повторила ему то, что несколькими днями раньше рассказывала его брату. Рудольфус потрясенно слушал. — Вот такие у нас новости. А теперь мы под арестом сидим, — заключила Нарцисса. Они помолчали. Потом миссис Малфой предложила гостю чаю, но он отказался. И, набравшись решимости, заговорил о том, зачем, собственно, и пришел сюда: — Цисси… Я могу увидеть Беллу? Нарцисса пристально взглянула на него. И, слегка сжав его руку, кивнула: — Да. Пойдем… Миновав множество коридоров, они прошли в отдаленное крыло замка. Возле одной из дверей Нарцисса остановилась и тихо постучала. Потом отворила ее и вошла, жестом пригласив Рудольфуса следовать за ней. В комнате было светло и чисто, и пахло уютным, ласковым теплом — как всегда пахнет там, где есть маленькие дети. Беллу Рудольфус увидел сразу — она стояла, наклонившись над колыбелью. Услышав, что дверь открылась, Белла выпрямилась и застыла. Рудольфус медленно сделал два шага к ней и остановился. Она подошла к нему сама. — Здравствуй, Руди, — легко касаясь его руки, произнесла она. — Тебя вылечили… Я рада. Ее губы чуть дрогнули. А он смотрел на нее, не отрывая взгляда, отмечая малейшие изменения в ней. Лицо похудело, скулы выступали резче, под глазами залегли тени, морщинки около губ и глаз стали чуть заметнее, но благодаря этому строгие черты словно бы смягчились. А мерцающие огромные глаза — все такие же завораживающие. Длинные черные локоны, которые Белла раньше любила укладывать в замысловатые прически, стянуты на затылке в простой узел. Линии тела тоже стали мягче, а движения плавнее. И клетчатая шаль на плечах, в которую Белла куталась, как будто ей холодно — Рудольфус не помнил у Беллы этой шали, но было в ней что-то очень домашнее и милое, как будто из детства. — Белла… — внезапно охрипшим голосом начал он. И умолк, не зная, что сказать. Он пришел сюда, чтобы испить горькую чашу до дна, чтобы увидеть все самому, своими глазами. Но он не находил в себе ни обиды, ни ревности — как будто эти чувства, ненадолго пробудившись при известии о ее ребенке от Повелителя, теперь снова уснули глубоким сном. Белла нарушила затянувшееся и ставшее неловким молчание: — Руди… Представь, я потеряла кинжал. Тот, который ты мне подарил… — Я знаю, мне Цисси рассказала. Возьми мой, — с готовностью откликнулся Рудольфус. — У нас дома еще много, я себе выберу подходящий. Он отстегнул от пояса кинжал в серебряных ножнах, на которых были выгравированы слова: «Honor meus est fides» (4) и протянул ей. — Но вас ведь охраняют? — Нас охраняют, Руди, но… всякое может случиться, — подала голос Нарцисса, все это время тихо стоявшая у двери. — Спасибо, Руди, — поблагодарила его Белла. — Ты всегда можешь рассчитывать на меня, — твердо сказал Рудольфус. — Я знаю, — прошептала Белла. — Позволь мне взглянуть на нее, — с мягкой улыбкой попросил он. — Хорошо, — ответила она после недолгого раздумья. Подойдя к колыбели, она жестом, бессознательно выдающим ее материнскую радость и гордость, откинула полог. Рудольфус увидел спящую с соской во рту маленькую девочку, хорошенькую, словно куколка. Малышка слегка причмокивала и посапывала, черные мягкие волосики — кажется, уже кудрявые, как у матери — выбились из-под чепчика на лоб. Ручка, лежащая поверх одеяла, шевельнулась, и Рудольфусу бросились в глаза миниатюрные пальчики с крохотными ноготочками. У него защемило сердце от печали и томительной, жалостливой нежности, которую вызвало в нем это дитя. — Она прекрасна, — произнес он, переведя взгляд на Беллу. — Прекрасна, как ты. Белла слегка помотала головой, словно не веря, потом пристально посмотрела ему в глаза, тут же отвела взгляд, и снова дотронулась до его руки. — Руди… Боковая дверь открылась, и из нее вышла молодая белокурая женщина в голубом платье, в которой Рудольфус узнал свою невестку Изабеллу. Увидев деверя, она радостно заулыбалась, подбежала к нему и поцеловала в обе щеки. — Руди! Как я рада! Наконец-то… Басти в Лестрейндж-холле. А я здесь живу, потому что кормлю Дельфини. Руди, да ты ведь нашего Рэйни еще не видел! Пойдем, я тебе его покажу… Она увлекла Рудольфуса в соседнюю комнату, которая соединялась с комнатой Беллы дверью в стене, и там показала спящего в колыбели прехорошенького младенца. — Посмотри на него… Правда, он похож на Басти? — Правда, — кивнул Рудольфус и смахнул выступившие слезы. — Ох, Руди… — Изабелла схватила его за руку и встревоженно посмотрела на него. Он уже справился с собой и мягко улыбнулся ей. — Изабел… Все хорошо. Спасибо тебе… Рудольфус поцеловал невестку в щеку и вышел из ее комнатки с серьезным и спокойным лицом, держась по-прежнему прямо, расправив широкие плечи. — Цисси, Белла… С вашего позволения, я откланяюсь. Цисси, у вас камин открыт? — Нет, — огорченно покачала головой Нарцисса. — Тебе придется аппарировать. Ты сможешь? Вообще, как ты себя чувствуешь после путешествия? Может быть, останешься с нами пообедать? — Благодарю, Цисси. Но я лучше домой. Сколько мы с братом не виделись? Столько же, сколько и с вами… Кстати, Антонин жив-здоров? Мне Басти вообще-то писал обо всем, что у нас тут делается. — Антонин жив, — кивнула миссис Малфой. — Это хорошо, — обрадовался Рудольфус. — Пойдем, Руди, я тебя провожу до дверей. Он поцеловал Белле руку, и вместе с Нарциссой они снова прошли по тем же лестницам и коридорам. На крыльце он простился с хозяйкой и таким же твердым, уверенным шагом, как всегда, пошел по направлению к воротам. Нарцисса печально смотрела ему вслед.