Ему было лень

Ночник мягко рассеивал тусклый свет. Тени ветвей деревьев просовывались кривыми и жуткими лапами в окно, на бежевые стены. Длинные черные волосы разбросаны на подушке. Пепел падал по-скотски то на обнаженную прохладную грудь, то на пол. А грудь была прохладной как внутри, так и снаружи. Ее словно выжгли жидким азотом, оставляя на сгнивающее существование без души, сердца и моральных ценностей. Ему было лень. У Шикамару случилось очередное забвение в дыму сигарет. На улице орет она. Сакура брызжет ядом в трубку — опять с Саске ругается. Глупая. Шикамару ее слышит тут, лежа в своей постели на втором этаже. Брызжат из зеленых глаз слезы — тоже ядом пропитанные, просто прослоенные. В ночной тишине слышится ругань соседей. Шикамару лишь в очередной раз стряхивает пепел в черт знает куда — у него апатия. Ему зябко, а в комнате, кажется, сухой океан серых волн дыма — те качают Нару, готовые утопить в нехватке кислорода. Голова болит — кислорода ощутимо не хватает. Как и смысла, в происходящем вокруг. Слышится лязг открывающегося замка входных дверей. Нара хмыкает — он знает, как трясутся ее руки. Раздается характерное шипение из прихожей — волны дыма, поди, стелются в лицо девушки. Потом тихий топот — опять у нее секундное помутнение рассудка — зачем же она сюда пришла? Шикамару догадывается уже месяцев шесть. Даже высчитал характерный алгоритм. Босые ноги топают все громче, и вот дергается ручка дверей в его комнату. Парень даже не смотрит в открывшуюся дверь — ничего нового. Абсолютно. Растрепанные розовые волосы. Растрепанный рассудок. Потекшая косметика. Искусанные в кровь губы. Подрагивающие пальцы — подрагивающая душа. Вся девушка морально стекает на половик Нары. Это у нее такой ритуал захождения в его никотиновый океан дыма. — Опять все задымил, — упрекает Сакура, все же решаясь зайти в комнату. Она так каждый раз. — Опять? — Нара спрашивает-то про другое, с закрытыми глазами ухмыляясь. Этому нет конца и края. Он не ставит рамки — она ведет себя вседозволенно. — Да, — понуро и со стыдом. — Да? — кривая улыбка касается его губ: она же пришла опять раны зализывать. У него давно нет вопросов — одни алгоритмы-утверждения. — Замолчи, — тихо и обидчиво. Но ведь ему не жаль ее. И это хорошо. Ну, да. Сакура присаживается на кровать. Начинает с себя все стягивать. Она продрогла, ее потряхивает от озноба. Глаза режет дым, или не дым — ему лень анализировать — его мозг и так этой херней занят все время. Девушка, оставшись лишь в трусах, укладывается сверху на парня. Несмотря ни на что — она такая горячая, но легкая. Но и это не разбавляет минус его состояния. Так, жалкая пародия на отношения. Уложила свою голову на его грудь. Нара кожей ощущает обжигающие слезы. Слышит всхлипы. Но ни один мускул в нем не дергается от сочувствия — ему лень. А она — сама виновата. Такая жалкая. Разбитая. Потерянная. Но обжигающая. Там, с Учихой, другая параллельная вселенная. Сакура там чья-та девушка. Сакура там воюет, ревнует, любит. А тут ее тихая обитель. Где она никто. Тут она может молча нежиться с безответным Шикамару. Которому все равно. Он не осудит. Он не прогонит. Он даст тепло. Жалкое, крошечное, но такое важное. Ведь ему все равно на моральные ценности. Он не вдается в подробности. Но позволяет так много. Сакуре лишь нужно попросить. Конечно, Харуно не верит, что ему все равно. И неспроста у нее такая вседозволенность. Неспроста есть ключи от его квартиры, куда можно заявиться всегда. И тут нет "не вовремя". Он говорит, что ему — лень во всем этом разбираться и заморачиваться. У Сакуры же, после Учихи, нет сил отстаивать еще одного парня. Давать им определения. Расставлять рамки и ярлыки. Нет, один, конечно же, есть — спасительный плот. — Обними меня, — через несколько минут. И ей все равно, что он сейчас курит, а пепел, скорее всего, падает на ее голову. Да ладно, вся ее жизнь — одно сплошное пепелище. Прохладные руки бережно накрывают спину девушки. Ему все равно, конечно, но за эту бережность в его касаниях Сакуру и тянет сюда. За ебанную молчаливость. За готовность принять ее в любое время суток. Она невольно трется носом о его твердую грудь. Блять, в этом и весь Шикамару — он даже не возбуждается от того, что Сакура лежит на нем кожа к кожей. А Харуно жадно слушает его сердцебиение. Он живой. Она с ним живая! — Почему ты такой? — каждый раз она задает этот вопрос, который всегда остается без ответа. — Мне лень это мусолить. — Тебе не хочется вдаваться в неприятные воспоминания, — Харуно не сложно переводить эти его "лень". У него на каждое "лень" хуева туча казусов, Сакура в этом просто уверена. Кивок еле ощутим для девушки. Она хмыкает довольно. Начинает гладить слегка отросшими ногтями бока парня. Он никак не выдает собой, что это нравится — лишь его кожа сразу же становится гусиной. И Сакура улыбается. Она давно во тьме. Давно любит красться сюда ночами. К холодному человеку снаружи, но к такому горячему внутри. Хотя она и знает, что внутри у Нары Ледовитый океан. Иногда Харуно кажется, что это тяжелый случай наркомании — она ищет повод разругаться с Саске, чтобы прибежать сюда. Наркоманы всегда ищут причины, оправдания для новой дозы. Если бы он позвал. Хоть раз. Если бы дал повод вести себя иначе и не возвращаться к Учихе. Но в кошельке Нары лежит пожелтевшая вырезка из газеты — Темари Песчаная, удачно вышедшая замуж. Сакура еще со школы помнила, как Шикамару любил ее. Как он улыбался, и, казалось, за его спиной расправлялись огромные крылья. Потом этот ангел пал, но и тут у него выросли серые крылья дыма. Вначале погиб учитель. Потом отец. Друзья утонули в личной жизни. И любимая, его любимая, почему-то не приняла парня в депрессии. Ей нужно было, чтобы все вокруг являлось солнечным. Темари ненавидела все пасмурное. Сунула лишь вырезку из газеты о психологе. Не обняла. Не поддержала. Слишком любящая счастье, не приняла чужое горе, избавляясь, что от балласта. Наре не нужно было заморачиваться с существованием. Пара игр в покер в интернете — он не бедствовал. Но и не нуждался в чем-то особенном. Лишь в сигаретах, мягкой кровати и лежании. Три составляющих заповеди его жизни. Или существования. Харуно было обидно в такие моменты за Шикамару. — Когда ты очнешься уже? — риторический вопрос в его прохладную грудь. — Мне лень, — хмыкает, а черные глаза изморозью устремляются в потолок. Они блестят, слезятся — все же дым забирает свою дань. — Очнись. Позови меня. И я останусь, — вырывалось из ее груди так надрывно и обреченно. — Если бы ты только позвал. — Ты сама приходишь, сама уходишь. Идеальное врожденное чувство такта. Ты мне просто облегчаешь задачу. Его длинные тонкие пальцы зарываются в ее волосы, которые до тошноты пахнут сигаретами — так было бы для Саске. А для Нары это, что афродизиак. Добавить бы к этому чуть лаванды и иланг-иланга — парню бы крышу стало сносить. А так... так себе, приемлемо. Сакура вырывает сигарету из пальцев Нары. Затягивается, заполняя все легкие. Закашливается, не в силах вытерпеть горечь никотина. Склоняется в поцелуе, и Шикамару отвечает. Он всегда ей отвечает. А Харуно жадно ловит эту ответность. С ним всегда горько целоваться, ведь помимо никотина на конце языка — есть еще и несколько разновидностей боли. А еще можно втройне задыхаться — от страсти, выламывания, удушья. А потом девушка пальцами забирается в спортивные штаны Нары. Безумие на ее кончиках пальцев дрожью передается и ему. И вот тут начинает лихорадить и сукровить. Они больны на всю голову, но это только заводит. Иметь Шикамару. Двигаться на нем. Иметь его у себя и в себе. В такие моменты Харуно пропитывается целиком парнем. Его болью. Взглядом. Прикосновениями. Запахом. Его всепоглощающем дымом. Ее бедра двигаются медленно. Сакура ощущает малейшее трение в себе. Его пульсацию. — Ну же, обними меня, — сладким голосом буквально мурлычит, нависая над Шикамару. Когда же его руки аккуратно касаются ее боков, девушка готова сотрястись от оргазма. Жаль только, что не хватает сбитого дыхания Шикамару. Не хватает испарины на этом каменном теле. Нет томного и похотливого взгляда. Нет жизни. Нет любви. Но так, сука, идеально. Без тормозов. Сакуре не нужно себе что-то позволять. Она ведь абсолютно свободна тут. И абсолютно ограничена. Из крайности в крайность, в малое прекрасное зло. Однако. Есть кое-что странное. Стоит девушке лишь зайтись в накатывающем ритме, выдохом-стоном попросить взять ее, как что-то меняется в этом больном алгоритме. Харуно так резко оказывается под Шикамару. И в эти моменты она блаженно и похотливо улыбается, смотря прямиком в холодные глаза парня. Да, у него там своя холодная страсть, похоть. Он внюхивается в девушку, она почти как сигарета — паскудная, но такая своя, родная. Где-то любимая, если бы Нара мог такое испытывать. Ему, кажется, нравится ее податливость. Ее тяга и откровенность. Он для нее — что затяжка сигареты. Изначально нихера не нужная, но со временем и самовнушением — необходимая. Вот только он не знает, как долго еще прогорят их отношения. Ебанная лень в такие моменты почему-то отступает, сбегает тварь, и — привет, анализ происходящего. Но вот Шикамару тушит в себе эти бредни. Ну, же, кончить, вылиться на секунду из этого херова мирка, забываясь, а потом все заново, в замкнутый круг. — Скажи, что я нужна тебе, — стонет Сакура, а по щекам катятся горькие слезы. — И я уйду от него. Хочу быть твоей, только твоей. Принадлежать только тебе, — захлебываясь во втором оргазме. Он от этих слов лишь только кончает, но тихо, а слова так болезненно вертелись на языке. Ведь почти что простонал, вымолил, но экстаз вымывает из его рассудка всю эту любовную лирику. Это вам не сигареты тушить. Раз, и все. Господи, он насквозь мокрый. Эта сучка его просто выкуривает. Медленно, жадно, с удовольствием. А теперь спать. Лень, здравствуй, милая. И снова тонны дыма в легкие. Сакура лежит в темноте и плачет. Он бы посочувствовал. Только вот она знает, что нечем. И затыкается. Бездушная он скотина. Можно было подумать, что он так мстит всему женскому полу после Темари. Но ему просто начхать и размазать. Холодные души не горят. Умершие — ничего не чувствуют. Утром Харуно мышью собирается. Сегодня ночью она молилась Пустоте. Пустота демонстративно молчала в лице Шикамару. Сакура люто ненавидит Темари. Но где-то благодарит. У нее хоть как-то есть Шикамару. Дымная гавань серого уюта. Воровато смотрит на кошелек, валяющийся на рабочем столе. Громко сглатывает. Бесшумно открывает тот, вытягивая вырезки. Шарит по тому, находит еще несколько фотографий. Забирает, сжимая в кулаке ненавистные изображения бывшей девушки. Юркнула в коридор, обулась и была такова. Дома ее ждет Саске. Думает, что девушка была в клубе — от той разит дымом. — Иди отмывайся, от тебя воняет блевотворно дымом. Это ей говорят в прихожей, когда Харуно закрывает дверь и еще не успевает развернуться лицом. Говорят строго и прохладно. Болван, твоя холодность и в подметки не годится Шикамару. Не страшно и не цепляет. Что? Дымом? Да это самый любимый ее запах, аромат. Смыть его сейчас — значит выломать часть того, с кем она потонула опять сегодня. Самозабвенно, страстно, не думая ни о чем. Как же она, без этого запаха, ненормальная? На глаза выступают слезы. Это словно отщипнуть часть своей прогнившей души. — Ага, — обреченно. Она ведь дома. Нет. Она больше не дома. Тут свои правила выживания. Звонит телефон, Сакура в недоумении достает тот. Саске недовольно и демонстративно сложил руки на груди. Ей плевать, ведь впервые звонит Он. — Где? — только одно слово, а сколько в нем бешенства? У Сакуры все обрывается. Свали, Саске, не до тебя! — Выкинула, — с вызовом, потому что, чует, решается ее судьба. — Ты же не угомонишься, — утвердительно вздыхают в трубке. Сакура невольно улыбается. Ну же, скажи! Скажи ты уже это, и похеру как! — Нет, — твердо и решительно. — Собирай свои монатки, — зевают, — но не обольщайся. И купи сигарет, у меня закончились. Саске не понимает, что происходит — его девушка носится по квартире. Она берет лишь паспорт, телефон, ноутбук и зарядки. — Прощай, — во входных дверях прощается, одаривая ничего не понимающего человека безумной улыбкой. Ловит такси и несется к Шикамару. На заправке покупает блок сигарет. Его любимых. Вбегает на второй этаж, задыхаясь, дрожащими руками пытается найти ключ — все рассыпается, по подъезду паскудный лязг. Двери открываются, и на пороге стоит Нара. Сакура вся зареванная. Из его квартиры дым вырывается, что на свободу. Шикамару же как всегда — смотрит утомленно, его веки полу-открыты. Харуно буквально сжимается вся под этим взглядом. Доброе утро, привет обреченность. — Чего застыла? Где вещи? — спрашивает он равнодушно. Харуно сглатывает. И хочет, мать его, опять. Стоит весь такой любимый, в одних черных спортивках, которые еле на бедрах держатся. — А вот, — опускает голову вниз, прижимая ноутбук и сумку к груди. — Да что ж ты такая проблематичная? — закатывая глаза, спрашивает он, а потом делает шаг навстречу к девушке, притягивая ту к себе. — Ты сама напросилась, помни об этом, — втаскивает буквально ее в квартиру. Харуно не дает ему сделать и шаг, кидается на грудь, хватаясь за волосы и притягивая к себе — он высокий довольно-таки. Шикамару отвечает на поцелуй, пусть и в своей медленной манере. Смотрит на то, как девчонка зажмуривается, как дрожат ее ресницы. Странная она. И теперь его. Внезапно. И за что такое счастье с розовыми волосами свалилось? Все же решает ее обнять, притягивая к себе. Что-то между ними ползет — грохот упавшего ноутбука заставляет разорвать почти односторонний поцелуй. Сакура, не отпуская парня, смотрит удивленно. Тот тяжело вздыхает и укоризненно смотрит на девушку. О, да, это обещает быть невротебически проблематичным. Обхохочешься. — Ай, ерунда, — махает она рукой. Шикамару сегодня стал ее. Какие-то мелочи вообще — херня. — Ничего, завтра пойдем и купим тебе новый, — спокойно и обыденно. Харуно дико уставилась на Шикамару своими зелеными глазами. Он-то и выходит — только за едой в магазин у дома и за сигаретами. — Мне лень объяснять, — поднимая одну бровь в немом вопросе на то, что расспросы отменяются. — Хорошо. Они идут в комнату. Ложатся. Сакура устраивается сбоку, у стены. Обнимает парня, голова ее уже покоится на груди Шикамару. Его сердцебиение отчетливо слышится, убаюкивает. Любовь сдирает с тебя всю адекватность. Она реально сошла тихонько по этому человеку с ума. А Шикамару смотрит в потолок и курит. Нет, он не любит эту ненормальную. Тогда что, блять? Ему лень думать. Сакура — это что-то, как сигареты, полежать и поспать. Но его таким приняла и навязалась. Странная она. — Так зачем я тебе... такой? — хмыкает тихо, не совсем осознавая, что спрашивает это в слух, а рука на ее волосах — гладит сама по себе. Странно, его тело тянется к Сакуре. — За тем же, что и я тебе, — тихонько шепотом. — Это проблематично, — говорит в потоки дыма. Риторически, скорее всего. Он не совсем уверен в правильности своего сегодняшнего поступка. Она ведь сама так просила сделать ее своею. Но раздражения девушка, лежащая рядом, не вызывала. Ебанная аналитика его когда-нибудь допечет. Еще одна сигарета. Нет, все правильно. Все на своих местах. Сигарета в зубах. Глаза, режущие дымом, в потолок. Пустота в груди. Сакура рядышком. Ебнутая идиллия, а он на здоровость себя и не надеялся. Прижал девчонку к себе, обнимая двумя руками. Закрывая глаза, теряя пепел на Сакуру. Засыпая с окурком, зажатым в зубах. И что-то почувствовал. Может, показалось. На фоне общего похуизма могло и заглючить. Но пальцы сжимались на теле Сакуры. Смысл, в чем же ты, нахуй, а? Ему было лень думать.