Бесконечна пытка тишиной, Тишина смеется над тобой, Застывает время на стене, У часов печали стрелок нет. Ария – Пытка тишиной
Он ненавидел тишину, хоть никогда никому в этом не признавался. Он не любил ее, в глубине души не терпел, но был обязан притворяться, будто шум и гам его раздражают. Так издавна велось в его семье. Таковыми были их нелепые традиции. Потомственные альфы - властные, сильные, известные, холодные и абсолютно неприступные. Их всегда окружает тайна, даже если ее в помине нет. И тайну эту неизменно оберегает тишина, нарушить которую дозволялось одной лишь музыке. Он любил музыку. Глубокую, чувственную, задевающую все струны души, находящую отклик в сердце, тревожащую мысли, то дарящую, то безжалостно убивающую надежду. Он любил классику. Да и она всегда была в моде. Мазурки, полонезы, марши – все это и многое-многое другое неизменно крутили на радио, ежечасно транслировали по телевизору всевозможные концерты оркестров и одиночных исполнителей. Ничто не могло посоперничать с ними. Практически ничто. Он не любил школьные уроки музыки. Сора-сенсей – невысокий, пожилой, подслеповатый омега – был никудышным музыкантом и довольно-таки посредственным учителем. У него абсолютно не было чувства ритма, музыкальный слух оставлял желать лучшего, а исполнение даже самых простеньких мелодий вызывало у его совершенно неискушенных в музыке учеников неизменное желание заткнуть уши. О, даже сейчас, воспоминания о том, как пожилой омега брал простейшие аккорды, заставляли болезненно морщиться. Это же надо было умудряться одновременно нажимать клавиши так, чтобы создавалось впечатление, будто их жмут по очереди. Одни только воспоминания об этом неприятно терзают слух. Что уж говорить о тех временах, когда все это было реальностью. А ведь слух у него был всегда. И родители постарались, с детства прививали ему чувства прекрасного, учили отличать бриллиант от безделушки, да и природой он обделен не был. И он, закончив школу, а за ней и институт, с радостью забыл бы об этих болезненно терзающих слух уроках и о непутевом сенсее-омеге, если бы тот, однажды, не провел, пожалуй, лучший урок в своей жизни. Именно этот урок потряс его, тогда еще школьника, до глубины души. Именно он открыл ему двери в новый, дивный, доселе неизведанный мир. Именно он показал то, что может успешно конкурировать с многогранными музыкальными переливами. Этот урок был овеян грустью. В тот день весь мир прощался с величайшим исполнителем, гениальнейшим певцом. Об этом говорили в утренних новостях, об этом трубили газеты. С этой новости начал урок и Сора-сенсей. – Сегодня, – после традиционного приветствия говорил он, – мир музыки омрачен печальными известиями. Он скорбит. Сегодня, на восемьдесят пятом году жизни скончался величайший исполнитель своего, да и нашего времени - Тсуки Какеру. Они, школьники, тогда ничего толком не поняли. Новости их, детей, волновали мало, а имя Тсуки Какеру, хоть и было на слуху, ничего им об его обладателе не говорило. Да и какое дело детям до громких имен богемы? Другое дело если бы речь шла о персонажах популярных мультфильмов. Тогда, слушая вступительную, исполненную искренней скорби речь, облаченного в траур, как будто это было его личное горе, Соры-сенсея, он обменивался с одноклассниками красноречивыми взглядами и старательно подавлял рвущуюся на волю веселую улыбку. Казалось, что пожилой омега в очередной раз говорил о том, что было интересно и понятно лишь ему. За два года обучения в младшей школе к этому успели привыкнуть. Но все улыбки исчезли, а смешинки в глазах погасли, стоило только сенсею включить диск. Насмешки и веселье буквально с первых же звуков сменились удивлением. Слушать это без восхищения было просто невозможно. Он сам тогда, как и все его одноклассники, застыл на месте, затаил дыхание, широко распахнул глаза и потрясенно слушал. Он впервые сталкивался с чем-то подобным. Впервые слышал такой голос. Сильный, звучный, неправдоподобно высокий, подобный трелям птиц, чарующий, ласкающий слух, сладко терзающий душу голос. Никогда прежде ему не доводилось слышать что-то настолько прекрасное. – Это, – пояснил сенсей, когда песня закончилась, – контратенор. Величайший дар природы, о котором мечтает любой певец. Такой голос - редкость. Люди, обладающие им, рождаются раз в сто лет! – возможно, Сора-сенсей утрировал, но тем большее производил впечатление на учеников своим надрывным, готовым в любую секунду сорваться, голосом. – И сегодня… – он не удержался, всхлипнул, достал из нагрудного кармана пиджака платок и утер выступившие в уголках глаз слезы. – Сегодня, – повторился сенсей, – этот великолепный голос умолк навек. Для него это стало настоящим потрясением. И то, что он слышал этот потрясающий голос впервые, и что его обладатель навсегда покинул этот мир. Что больше он никогда не услышит этих чудных трелей, этих переливов, этого голоса. Не услышит вживую. Весь оставшийся урок они только и делали, что слушали. Слушали великого певца, прекрасного контратенора, восхищались им и запоминали. На всю жизнь запоминали его чудный голос, в глубине души лелея надежду когда-нибудь услышать что-то подобное вновь. Услышать и узнать. А потом, вернувшись домой, он пытался взахлеб рассказать родным о своем грандиозном открытии, о том, что он слышал потрясающий голос и что узнал о существовании оперы. О том, что обычно скучный и несуразный урок Соры-сенсея сегодня оказался великолепным. О том, как это было здорово слышать этот замечательный голос, о том, как жаль, что маэстро Тсуки Какеру нет в живых. Он пытался об этом рассказать. Говорил быстро-быстро, глотая слова, со своей детской непосредственностью и искренностью. Он пытался рассказать о своих впечатлениях, совершенно позабыв о том, что они мало кого волнуют. И он в очередной раз столкнулся со стеной ледяного равнодушия и недовольства. – Когда я ем, то глух и нем, – сурово напомнил отец. – Будь добр, обедай молча. Потом обо всем расскажешь. «Потом» в доме Учиха зачастую означало никогда. Он все никак не мог к этому привыкнуть. Привыкнуть к тому, что родителям нет до него дела. Что их не волнует его жизнь, что они даже не пытаются сделать вид, будто бы им интересно то, что он говорит.***
Он – Учиха Саске – был третьим ребенком в семье бизнесмена среднего достатка. Как и его старшие братья, Саске родился альфой, и это, пожалуй, было единственным, что одобрял в нем отец. А ведь казалось, что Учиха Фугаку – холодный, властный, ценящий людей с живым умом и крепкой хваткой, уважающий тех, кто умеет ценить время, наблюдать, делать выводы, восхищающийся теми, кто способен быстро и правильно принимать решения, должен был бы души не чаять в своем младшем сыне. Начать хотя бы с того, что Саске характером и умом очень походил на него самого. Он умудрился перенять и развить все те качества, которые Фугаку ценил в людях больше всего. А закончить тем, что самый младший Учиха был практически точной копией матери. Такие же мягкие черты лица, что с возрастом слегка заострились; пронзительные, умные матово-черные глаза, от которых, казалось, невозможно ничего утаить; насыщенно-черные волосы, что с самого детства лежали в странной, но бесспорно идущей ему прическе; нежная, молочно-белая кожа, что лишний раз подчеркивала живые глаза; аккуратные ласточкины брови, что довольно часто хмурились; прямой аристократический нос – все в нем напоминало мать. А свою жену Фугаку обожал. Ее одну он слушал, ей одной уступал, лишь ее капризы всегда выполнял. И он безумно ее ревновал. К родителям, друзьям, знакомым и даже к сыновьям. Было бы неправильно сказать, что отец совсем не уделял ему внимания. Так же, как и со старшими братьями, он говорил с ним. Объяснял что верно, а что нет. Что может себе позволить Учиха, а что никогда, ни при каких обстоятельствах делать не должен. Он даже поначалу терпеливо втолковывал ему о том, как важно продолжить род. Что наследник для семьи – это самое главное сокровище, которое только можно выцепить из этого мира. И Саске нравились эти разговоры, хоть он совершенно не понимал, что имеет в виду отец. Кто такие наследники, и что это за сокровище такое. Вот мама – это сокровище. Это понятно. Он также как отец будет оберегать своего омегу, ограждать его от бед, неприятностей, людей. Он будет любить его, уважать, защищать. И этот любимый омега у него непременно будет. Так говорит отец, а его слово – истина. По крайней мере, в детстве Саске искренне верил, что отец никогда не ошибается, что он непременно будет любить омегу, и что как-нибудь ему да и удастся выцепить это странное сокровище, которое отец называет наследником. Тогда он еще не знал, что именно из-за наследства отец так холоден к нему. Что ему, третьему ребенку, досталось лишь имя да пара знакомств. Что максимум, который ему может дать семья – это стать первым помощником одного из братьев. И хоть впоследствии Саске считал, что семья дала ему больше, чем достаточно, отца не устраивало положение вещей. Он долго искал пути и способы в равной степени обеспечить сыновей. Искал и не находил. И из-за этого он все больше и больше отдалялся от Саске.***
Когда Саске исполнилось семь, его старший брат Шисуи женился. Это было грандиозное событие. Громкая музыка на несколько дней поселилась в вечно-тихом, спокойном доме. Здесь царили веселье, радость, смех. О, это были, как думал Саске, самые счастливые дни в его жизни, хоть и не он был сердцем этого торжества. Впервые ему не нужно было притворяться, будто его раздражает шум. Не было нужды забираться на чердак – самую дальнюю часть дома, чтобы, подключив к плееру переносные колонки, безжалостно не разрушить тревожащую его тишину. Свадьба была пышной, яркой, счастливой. Она была фееричной, подобно фейерверку, что тысячами искр вспыхивает на небе, и закончилась так же быстро как гаснут сверкающие салюты. Отгуляв положенные три дня, Шисуи со своим симпатичным мужем-омегой, с которым Саске толком даже не был знаком, уехал из страны. И все вернулось на круги своя. Дом тонул в тишине и как будто плесневел от холода. Разве что отец стал чаще ездить в командировки. Но он по-прежнему практически не разговаривал с ним. Все так же ревностно оберегал свою обожаемую жену от собственных детей. Все так же злился, когда он подбегал к матери, обнимал ее, что-то говорил, а она внимательно слушала его, улыбалась, гладила по голове, отвечала. О, в такие минуты отец впадал в ярость. И хоть он не говорил ни слова, раздраженно не хлопал дверью, даже недовольно не фыркал, становилось как-то неуютно. У отца всегда как-то получалось материализовывать свое настроение. Когда он был недоволен, воздух становился тяжелее, и его молчание было страшнее любых слов или действий. Мать говорила ему не смотреть на отца. Не повторять за ним. Она просила его быть более терпимым и спокойным, пыталась объяснить, что ревность еще никого до добра не доводила. Что и ей, и любому другому человеку неприятен такой тотальный контроль. Что каждому нужно давать свободу. Но вопреки всем ее просьбам и наставлением, Саске многое перенял от отца. Его уверенность в себе, внимательность, цепкость полностью проявились в старшей школе. Тогда же стало очевидно, что младший Учиха тот еще собственник. Тогда это относилось только к друзьям. Позже к любовникам. По крайней мере, тем, с кем проводил больше двух ночей.***
Он учился в третьем классе элитной токийской средней школы, когда его второй старший брат – Итачи, женился. Снова в вечно холодный и молчаливый дом Учих пришли праздник и веселье. Свадьба Итачи была такой же веселой и пышной, как и у Шисуи. Вот только в этот раз она не произвела на Саске ровным счетом никакого впечатления. Более того, младшему Учихе она показалась длинной и скучной. Он не знал чем себя занять, музыканты раздражали. Ему, уже довольно-таки искушенному в музыке, совершенно не нравилась их игра. Хотя эти музыканты, надо признать, играли в сто крат лучше, чем ребята в школьном музыкальном ансамбле. А ведь и те, и другие называли себя профессионалами. Не производил особого впечатления на Саске и Акио – черноглазый, темноволосый омега, муж Итачи. Он казался младшему Учихе скучным и глупым. Он понятия не имел, что брат нашел в нем, но выбор Итачи не осуждал, а свои сомнения держал при себе. Отец, в свое время, доходчиво объяснил ему, когда стоит говорить, а когда нужно держать свое мнение при себе. Отгуляли свадьбу, проводили Итачи и Акио в свадебное путешествие, и дом снова погрузился в тишину. Только в этот раз он стал еще мрачнее и тише. Шисуи и Яшамару – его очаровательный, ко всем внимательный, отзывчивый супруг – вот уже как два года жили отдельно. Итачи уехал, а вернувшись, собирался въехать в новую квартиру – совместный подарок его и Акио родителей. Дом совсем опустел. И единственный, кому это нравилось, был Фугаку. В глубине души он мечтал о том, чтобы Саске побыстрее вырос и так же, как и его братья, покинул родной дом. Чтобы больше никто, пусть даже взглядом, не посягал на его любимую жену. Пустота дома несколько угнетала Саске. Но к ним в гости часто приходил Шисуи, да и Итачи обещал не забывать дом родной. И тем не менее, с их уходом тишина в доме стала глубже и нерушимее. Саске сам не заметил, как стал меньше времени проводить дома. Школьная жизнь захватила его полностью. Она была интересной, захватывающей. Ему нужно было поддерживать образ, который он старательно создавал себе под чутким руководством отца, и должен был в этом образе «отрешенного принца» получать от жизни все. И он получал. К его мнению прислушивались, его слово было решающим. Учиха оказался отличным организатором и смелым предпринимателем. Он никогда не сомневался в своих поступках, быстро принимал решения, всегда отстаивал свое мнение. Саске был очень внимательным. Всегда знал настроение собеседника, не упускал того мгновения, когда оно менялось. Он не боялся ошибаться, а понимая, что ошибся, не сдавался. Прислушивался к чужим словам, искал в брошенных фразах зацепки и, находя таковые, максимально использовал. Иногда ему удавалось выкрутиться из щекотливой ситуации, иногда получалось смягчить «падение».***
Он любил грозу. Рычащие раскаты, белые вспышки молний, завывающий ветер и неустанно бьющие по стеклу капли дождя. Ливень нарушал ненавистную им тишину, успокаивал. Он любил дождливые вечера. Когда не нужно никуда идти и можно, удобно развалившись в любимом кресле-качалке, включить классику. Что-нибудь тревожное, терзающее душу, «Реквием» Моцарта, например. Но становясь старше, он все больше и больше отдавал предпочтение операм и опереттам. Так он мог слушать и любимых композиторов и наслаждаться прекраснейшими голосами певцов. В домашней коллекции у него были только лучшие исполнения, только самые интересные, захватывающие дух партии. Мать одобряла это его культурное извлечение, а Итачи нередко беззлобно подшучивал над ним. Его забавляло то, что Саске нравится опера. Что он вместо того, чтобы дни напролет проводить в спортзале, развлекательных центрах, на вечеринках, в обществе симпатичных омег, сидит дома и слушает свою любимую музыку, свою ненаглядную оперу. Впрочем, Саске умудрялся за один день переделать все, что Итачи, да и любой другой, планировал сделать в течение недели. Самоорганизация и чувство времени были у него отлично развиты. Отец, больше для того, чтобы порадовать жену, чем ради младшего сына, часто покупал ему билеты в оперу или на оперетту и всегда обеспечивал возможность попасть за кулисы. О, находиться по ту сторону сцены всегда было захватывающе интересно. Ради этих восхитительных минут можно было простить и скучные постановки и не самое лучшее исполнение. В один из таких визитов в «сказку» отец познакомил его со своим хорошим приятелем. Высокий, худой, с впалыми щеками и вдохновенным лицом, Ао запомнился Саске, как большой любитель музыки. Это был очень странный альфа. Начиная от внешности – синие торчащие вверх волосы, пиратская повязка на одном глазу, что несколько не сочеталась со строгим светло-серым костюмом – и заканчивая резким запахом, что в первые мгновения не давал нормально ни дышать, ни ощутить ауру мужчины. Поначалу Саске думал, что так пахнет сцена, но, вместе с отцом и Ао отходя все дальше и дальше от сцены, он продолжал чувствовать этот странный резкий запах. Это явно был не парфюм. Это мог бы быть и личный запах Ао, если бы он был не таким сильным. Впрочем, отца это нисколько не задевало. И Саске в силу своего воспитания не стал задавать вопросов. «Наверное, – думал Саске, не особо слушая разговор старших, – чем сильнее альфа, тем сильнее его запах. А к запаху отца и братьев я просто привык…» Позже ему еще не раз довелось столкнуться с Ао за кулисами. Альфа всегда ему искренне радовался, звал вместе выпить чай с чем-нибудь вкусненьким в одном из ближайших к театру кафе. Ао нравилось с ним говорить. Саске отчетливо это чувствовал. Да и самому Учихе со старшим альфой было интересно. Ао много знал, мог говорить на любую тему, рассказывать о чем угодно. Он никогда не ошибался и всегда говорил правду. Саске это подкупало. А Ао, как быстро понял Учиха, очень ценил его любовь к музыке. Он даже как-то предложил ему попробовать себя в оперном бизнесе. Лестное предложение, которое Учиха по достоинству смог оценить только спустя годы. Тогда, услышав же подобное, он, не задумываясь, отказался. Толком не понял, что ему предлагают, и немного струсил. Но никогда об этом не жалел.***
Каникулы, как ни странно, не были любимой порой Саске. Особенно так стало в старшей школе. Когда его дорогие племянники подросли настолько, что родители могли кому-то доверить их, но не могли оставить одних. Кем-то, кто присматривал за малышами, был Саске. У родителей часто не хватало времени присмотреть за любимыми внуками, а он был единственным, кто особо-то ничего не делал. Вот и доводилось «подрабатывать» няней. Такие дни становились для Саске настоящей пыткой. В такие минуты он прекрасно понимал любовь отца к тишине и сам желал её. Но стоило только ответственно передать неизменно сытых и крепко спящих детей родителям, распрощаться с братьями и вернуться домой, как тишина с удвоенной силой давила на него. В такие минуты не спасали даже мягкие звуки любимой музыки.***
Учиться в университете ему нравилось гораздо больше, чем в старшей школе. Хоть это и оказалось на порядок тяжелее. Строгие преподаватели – не все, но Саске отчего-то везло именно на таких, – требующие уверенных знаний в своих предметах, с которыми практически невозможно было поговорить о чем-то кроме их лекций. Но Учиха радовался таким наставникам. Радовался тому, что ему дают такой невероятный шанс – научиться понимать и пробивать таких вот с виду неприступных, жестких, неуступчивых людей. И год от года ему становилось все проще и проще ладить с такими людьми. Правда, для того чтобы достичь этого, ему пришлось безжалостно избавиться от образа, которого придерживаются Учиха. Он избавился от ореола тайны, стал немного общительнее. И от этого жизнь стала только проще. На потоке с ним училось много интересных людей. Умные, талантливые, заинтересованные в успехе, помешанные на спорте, знающие толк в хорошей музыке, любящие книги и тишину – каких только знакомых у него не было. Альфы, омеги, он даже общался с бетами. Просто так, ради интереса. Нередко задерживался в универе только для того, чтобы перекинуться парой фраз со стариком-уборщиком. Саске не понимал, почему беты – самый нижний класс. За что им, без вины виноватым, "обрезали крылья". Они ведь практически ничем не отличаются от других. Разве что у них нет запаха, их обоняние притуплено – они чувствуют запахи омег и альф лишь в исключительных случаях – и у них полностью отсутствует аура. Но ведь это же сущие мелочи! Зачем им поставили клеймо, опустили на колени, взвалили на их, порой очень хрупкие плечи, самую тяжелую работу. Чукаку – старик-уборщик – охотно с ним разговаривал. Рассказывал много интересных историй. Он, как выяснилось, работает в университете вот уже пятьдесят лет. Многое здесь повидал, много смешных тайн услышал. Но не только сплетнями мог поделиться старик. Он был начитан, хорошо знал математику. Именно он помогал Учихе закрыть один из самых неприятных модулей в его жизни. С радостью объяснял материал, вместе с ним радовался его успехам и багровел от гнева, категорически отказываясь принимать деньги или любое другое вознаграждение за свое наставничество. – Я хотел быть математиком, – с горькой улыбкой признался тогда Чукаку. – Хотел преподавать. Но я бета. И об этом мог лишь мечтать, – он вздохнул, отрицательно покачал головой. – Но если тебе еще понадобится помощь, – он улыбнулся беззубой улыбкой, – с радостью помогу. В группе над ним подшучивали. Мол, как это он, альфа, мечта многих, вместо того, чтобы флиртовать с любым из омег, снисходит до общения с бетой. Бетой! Немыслимо! В таких случаях всегда с головой хватало ледяного взгляда и надменного хмыка. Он продолжал разговаривать с бетами. С самыми разными, совершенно незнакомыми ему людьми. Он говорил с ними и пытался понять: чем они отличаются от него? Что сделали такого, что он должен смотреть на них свысока или, того больше, презирать. Он искал ответы на свои вопросы, но не находил их. Родители никогда не принижали бет. Отец всегда был с ними неизменно вежлив и учтив. И вежливость эта была не насмешкой. Он смотрел на них как на равных. Восхищался чужими навыками и умениями. Пол для него значения не имел. Мать всегда говорила, что уважать нужно всех, нельзя ни на кого смотреть свысока. Чем больше Саске узнавал бет, тем больше соглашался с позицией своей семьи. Неважно кто ты: альфа, омега, бета. Главное – что ты за человек. Чем ты можешь быть мне полезен. В параллельной группе учился Хозуки Суйгетсу – вспыльчивый омега с характером альфы. Этот парень был без царя в голове. Хотя, наверное, меньшего от блондина ожидать не стоило. Его фиолетовые глаза всегда хитро блестели. Он каждую секунду задумывал шалость. Он продумывал их наперед, строил из них целые комбинации. Это поистине восхищало. Харизматичный, зачастую уверенный в себе Суйгетсу часто улыбался и постоянно шумел. Его все время ругали то преподаватели, то одногруппники, но делали это скорее в шутку или для галочки. Сердиться на Хозуки всерьез, игнорировать его мог, пожалуй, только Саске. Учиха понимал, что своей отстраненностью лишь сильнее притянет омегу к себе. И хоть это было ему абсолютно ни к чему, играть с Хозуки по его же правилам альфа не собирался. Он игнорировал омегу, хмыкал чуть ли не на все его реплики, крайне редко отвечая что-то более-менее связное. Суйгетсу их игра, очевидно, нравилась. Вместе с не в меру активным Хозуки еще училось несколько попавших в поле зрения Саске человек. Двое альф и трое омег. Они ничем на фоне остальных не выделялись. Ни внешностью, ни характерами, ни знаниями, ни увлечениями. Тихие, часто незаметные, они привлекли внимание Учихи своими резкими, слишком разными и абсолютно несовместимыми запахами. Ао пах так же. Эти запахи задевали. И хоть к ним Саске удавалось с горем пополам привыкнуть, все же было непонятно, что с ними не так. Неужто у альф приближается гон, а у омег – течка? Что, каждый день приближается? А может, это какое-то гормональное расстройство? Не спросишь же о таком. Ходзуки этот может быть и спросил бы. Но не он. Воспитан не так. Да и не его это дело. – Эй, Саске! – нагло приставал к нему Хозуки. К третьему курсу они неплохо сдружились, и это уже никого не удивляло. – У меня на днях течка, – понизив голос, продолжал омега. – Проведи ее со мной. – Нет, – по привычке категорично отказался Саске. Он мог спать с кем угодно, только не с другом. Когда угодно, только не за неделю до своего гона. Имея возможность без труда заполучить себе омегу, он предпочитал проводить гон в одиночестве. Ждал. Терпеливо и немного наивно ждал того любимого, пока еще безымянного, омегу, с которым сможет свить свое гнездышко. Который поможет ему найти то «сокровище», о котором в детстве часто повторял отец. – Тогда найди мне альфу, – фыркнул Хозуки и выжидающе взглянул на Учиху, мол, я жду. И в этот раз не работал ледяной взгляд и надменный хмык. И отказа тоже никто не желал слышать. Суйгетсу припугнул его, что если до конца дня у него не появится альфа, то в самый разгар течки он приползет к нему в гости. Благо, живут недалеко. Впрочем, делать особо ничего не пришлось. Саске давно заметил, что Хозуки, хоть постоянно и липнет к нему, сам положил глаз на его одногруппника. Удивительно, что такой бойкий и предприимчивый, он терялся и стеснялся, когда видел его. Хотя, приглянувшийся омеге Акаши Сай был со своими странностями. Одного взгляда на этого альфу хватало, чтобы понять, что это творческая личность. Он довольно часто надевал черную, несколько странного вида майку, что вернее было бы назвать топом, и черные бриджи. Они, как и угольно-черные волосы и темные глаза, резко контрастировали с бледной, практически белой кожей. Внешне они с Саске были очень похожи, и обоих это изрядно раздражало. Особенно то, что подкупленные столь схожей внешностью, многие думали, что они братья. Сай был умным, но очень пошлым. Вытерпеть общение с ним больше пяти минут считалось подвигом. Сам Акаши, видимо, предпочитал одиночество. То, что люди подозрительно на него косятся, альфу нисколько не стесняло. Чуть ли не каждую свободную минуту он рисовал. И, по словам тех, кому повезло увидеть его рисунки, рисовал Сай отменно. Саске понятия не имел, как заговорить с Саем о предстоящей течке Суйгетсу. Ситуация была глупой и нелепой. Учихе казалось, будто он сватает своего младшего брата. Этот фарс надо было прекратить. Развернуться, уйти. Не такая уж страшная у Суйгетсу угроза. Все равно свой гон он, как всегда, проведет на даче. Там никто не будет его трогать, никто не попытается соблазнить, он не совершит непоправимой ошибки. Пытка продлится примерно неделю, а потом у него будет практически два месяца спокойной ничем не отягощенной жизни. Как же ему все-таки повезло родиться альфой. Но бросать начатое на полпути Учиха не привык. К тому же, ему казалось полезным научиться правильно разговаривать с такими людьми как Сай. Это могло пригодиться в будущем. И Саске поговорил с ним. Это был самый нелепый разговор в его жизни, и, тем не менее, его результатами все остались довольны. Суйгетсу потом еще долго доказывал ему, что Сай – его истинный альфа. Что ему очень повезло встретиться с ним. И что они непременно поженятся. Почему Хозуки рассказывает все это ему, а не Акаши, Саске никак не мог понять. Тем не менее, эти двое, с виду совершенно несовместимые, спустя пару лет сыграли-таки свадьбу. Однако даже это не избавило Саске от Суйгетсу.***
Саске мечтал открыть собственное дело. Такое, что не будет зависеть от отца и братьев. Что-то такое, что позволит ему твердо стоять на ногах и брать от жизни все. Он долго ломал голову, чем бы себя занять, какое направление выбрать. Пытался понять, что ему интересно, на что правильнее всего сделать ставку. Связи отца позволяли ему встречать и общаться с самыми разными людьми. Он мог многому у них научиться и он учился. Учился слушать и отказывать. Приказывать и просить. Ругать и хвалить. Но это было совсем не то, ради чего он приходил к этим людям. Партнеры и знакомые отца благосклонно к нему относились. Никогда не отказывались от встреч, вежливо выслушивали все его даже самые безумные идеи и неизменно отвечали сдержанным отказом. Саске казалось, будто они всеми силами его тормозят. Не дают двигаться вперед. И вместе с тем он прекрасно понимал отказ. Инвестировать в с виду ненадежное дело никто не хотел. А сам Учиха каждый день придумывал себе все новое и новое «дело всей своей жизни». В какой-то миг он безжалостно пресек все свои фантазии, спросил сам себя: «Что я могу?» и, не найдя ответа на собственный вопрос, с удвоенной силой взялся за учебу. Пока он студент, он может много. Для него открыты все двери, он все еще выбирает свой путь. Он может безболезненно его изменить. Учиха заинтересовался программированием. Научился быстро и, в основном, качественно писать несложные программы. Но на этом остановился. Программирование хоть было интересным, совсем его не удовлетворяло. Не этим он хотел заниматься. Не это его влекло. И Саске снова раз за разом спрашивал себя о том, что ему нужно, и каждый час, каждую секунду искал ответ на собственный вопрос. Что-то не абсурдное, что-то выполнимое, реальное. Именно тогда, когда все никак не мог понять себя, он встретил его. Альфу с торчащими в разные стороны пепельными волосами. Нижнюю часть его лица всегда что-то скрывало. Тонкий шрам тянулся над и под левым глазом так, что казалось чудом, что этот глаз у него все еще есть. Мужчина часто носил солнцезащитные очки, снимал их крайней редко и, как казалось Саске, с большой неохотой. Хатаке Какаши был японцем, хоть и жил в Лондоне. Он променял Японию на Англию давно, пятнадцать лет назад. Вернулся по каким-то делам на неопределенный срок. Он говорил с сильным акцентом, слушать его речь было забавно. А еще он странно пах. Не так резко, как Ао или некоторые ребята с его потока, но все равно необычно. Слишком явный запах. Впрочем, этому Саске уже несильно удивлялся. Привык. Какаши с любопытством выслушивал все его идеи. Некоторые браковал, а некоторые одобрял. Он был не прочь посодействовать Учихе в его начинаниях, но каждый раз обрывал себя, говоря, что Саске сам должен идти к своей цели. Учиха был бы рад, но первый шаг никак сделать не получалось. Он тогда вспылил и прямо сказал об этом Хатаке. Какаши в ответ рассмеялся. – Я искал одного, – задумчиво хмыкнул он, – а нашел другого, – мужчина покачал головой, в упор посмотрел на Саске. – Я помогу тебе начать. Научу. И он действительно научил. Научил создавать из ничего что-то. Напомнил, что ему, Саске, вовсе необязательно делать все самому. Что вполне достаточно просто говорить. А это Учиха умел. Какаши любил оперу и классику. Вместе с ним Саске сходил не на один концерт. Это было здорово. Учиха и сам радовался возможности сходить в театр, развеяться, отдохнуть. Единственное, что всегда его огорчало – так это то, что ни в одной из многочисленных опер и оперетт, что им доводилось увидеть и услышать, им ни разу не встретился волшебный исполнитель. Он так и не услышал живого контратенора. Шли годы, и Саске начал забывать об этой своей детской мечте. Он становился старше и все меньше и меньше думал и об опере с опереттами и о таинственном даре – контратеноре. Его стали занимать другие вопросы. Обучение у Хатаке не прошло даром. К окончанию университета, Саске не только определился с тем, чем хочет заниматься, но и собрал для этого достаточный капитал. Поэтому буквально сразу же после защиты диплома он поехал в Эхимэ. Там, не без помощи Какаши, ему удалось договориться о встрече с человеком, который заинтересовался его предложением. Именно в Эхимэ и родилось дело всей его жизни. Его драгоценное сокровище, его золотая жила. Все началось в Эхимэ и продолжало там развиваться и процветать. «Встать на ноги» оказалось не так сложно, как казалось поначалу. Благодаря своему умению говорить, говорить правильно, быстро подбирать нужные слова и формулировки, отменному чутью и хорошей интуиции, да и широкому кругозору в целом, Саске удалось найти надежных партнеров и с их помощью обеспечить своему бизнесу и надежный фундамент, и большие перспективы. Найдя то, что ему действительно интересно, уделяя этому максимум своего внимания, Саске не был намерен забывать то, что проложило ему путь на вершину. Торговать бизнесом ему понравилось. Учиха арендовал офис в центре города, нанял нескольких сотрудников, среди которых к его немалому удивлению оказался и Хозуки Суйгетсу. Омега заявил, что работа в веб-студии кажется ему интересной. Есть с кем поболтать.***
Бизнес процветал. Это позволяло Саске воплощать в жизнь давние мечты. Съехать от родителей в собственную квартиру. Большую, хоть и однокомнатную. Она располагалась в центре города, и туда мечтали попасть многие. Однако Учиха никого, кроме родных, к себе не приглашал. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Еще одним большим его приобретением стала машина. Правда, несмотря на то, что давно грезил личным транспортом, он не так часто, как мог бы, садился за руль своего серебристого кабриолета. Водить машину в черте города ему не нравилось. Все же это было довольно трудно. Уж слишком ограниченным и скованным он чувствовал себя, следуя всем правилам дорожного движения. Вот погонять на большой скорости по шоссе он любил. С удовольствием несколько раз в неделю выезжал за город и катался всласть. По городу же предпочитал ходить пешком. Это помогало собраться с мыслями, настроиться на рабочий лад. В самом же Токио он пользовался автомобилем лишь в очень редких, в последнее время, исключительных случаях. Или когда наведывался домой, проведать родителей. Навещать родителей приходилось каждый месяц. В первых числах. Это было суровое требование матери. Которое не стоило игнорировать.***
Новой неожиданной проблемой Саске стала его личная жизнь. Он долгое время избегал этого вопроса, старался закрывать на него глаза. Но с подачки матери, начал об этом всерьез задумываться. За свои неполные двадцать семь лет Саске так ни разу никого не полюбил. Да, у него были любовники. С некоторыми он пытался встречаться. Но ни в одном из знакомых омег он не видел своего спутника жизни. Одни из них были корыстными, другие чересчур нежными, ранимыми, истеричными. Учиха не видел в своем окружении никого, кого мог бы повести под венец. Не было среди этих омег того единственного, с кем бы он хотел провести всю жизнь. И он оставался один. Мать это беспокоило. Она напоминала ему о том, что Шисуи женился в двадцать два, а в двадцать пять стал отцом своего первого ребенка. Да, Итачи женился немного позже, но у него уже тоже есть сын. А Саске уже двадцать шесть, а он по-прежнему совсем один. – Когда мы с твоим отцом поженились, ему было двадцать четыре, – говорила мать каждый раз, когда он приходил домой, навестить ее. – Когда ты женишься? Этот вопрос волновал только мать. Отец редко когда заговаривал с ним. Даже с тех пор, как он вырос, вступил во взрослую жизнь, ушел из дома, открыл свое дело. Ничего не изменилось. Отец по-прежнему смотрел на него холодным, равнодушным взглядом. И оставалось только надеяться на то, что за этой непроницаемой маской скрывается одобрение. Ведь обронила же когда-то мать: «Отец гордится тобой». Правда, это было давно. Тогда, когда получил государственную стипендию.***
Свой двадцать седьмой день рождения Саске решил отметить в кругу друзей. Последние полгода оказались довольно трудными. Хотелось развеяться, встрепенуться, отдохнуть, что-то изменить в своей жизни. Радикально так изменить. До именин оставалась еще неделя, всех, кого он хотел видеть на празднике, Учиха уже и осчастливил и озадачил и теперь, как и большинство приглашенных, спешно заканчивал свои дела, дабы со спокойной душой и чистой совестью приступить к отдыху. А главное – вернуться в Токио. За последние три месяца Саске фактически поселился в Эхимэ. Обязательные визиты домой первого числа каждого месяца – маленький каприз матери и дань вежливости перед отцом – в счет не шли. Все это время Учиха старательно опекал свое «детище». Делал все возможное, чтобы его дело процветало. Заводил новые знакомства, делал все возможное, чтобы увеличить свое влияние, пытался расширить свою сферу деятельности. И все, в целом, получалось. Трудные переговоры, которые бывало заканчивались скандалом и полным разрывом партнерских отношений, так или иначе помогали продвинуться вперед. В определенных кругах он становился все более известным, все больше серьезных, влиятельных людей прислушивались к его мнению. Даже отец немного помог в решении одного небольшого, но очень важного и неприятного вопроса. Но на этом, казалось, достижения заканчивались. Для расширения сферы деятельности препятствий как таковых не было. То и дело возникали всякие досадные мелочи, которых за раз могло появиться столько, что, пожалуй, проще было решить одну большую проблему. И так из раза в раз. Самым памятным «недоразумением» стало знакомство с исполнительным директором «Дзюцу» – компанией, договориться с которой, как казалось поначалу, не составит большого труда. У них с «Дзюцу» были общие интересы, и плодотворное сотрудничество могло дать большие результаты. Встреча с Кимимару – исполнительным директором потенциального партнера – казалась пустой формальностью. За чашкой крепкого кофе они должны были подписать договор, пожать друг другу руки и в скором времени пожинать сладкие плоды удачной сделки. Не тут-то было. Учиха знал, что «Дзюцу» вполне себе обеспечены, имеют стабильный доход, что не растет год от года, однако очень даже обеспечивает безбедную жизнь руководству и вполне обеспеченное существование наемным сотрудникам. Едва ли они сильно бы расстроились, сорвись их сделка. И, видимо, на это сделал ставку Кимимару. Исполнительный директор «Дзюцу» был омегой. Его внешность запоминалась. Светлые, такого же цвета как у Суйгетсу, волосы, едва достигающие плеч, уложены в простую, но интересную прическу. Большие, выразительные, ярко-зеленые глаза светились умом и спокойствием. Под ними и на лбу у омеги были красные отметины. Видимо татуировки. Саске казались они лишними, тем не менее, омеге это шло, хоть и лишний раз подчеркивало, насколько бледным был Кимимару. Пожалуй, даже бледнее самого Учихи. Омега не казался Саске хрупким. На фоне ярких глаз остальные черты лица как-то терялись и совсем не запоминались. Вот руки у него были изящными. Его руки Саске запомнил надолго. Как они рассеянно крутили в руках ручку, не спеша ставить столь желанную роспись. Кимимару не интересовали дела компании. Не в этом случае. Это Учиха понял в их третью встречу. Омега был заинтересован в нем. Он видел в нем больше, чем очередного делового партнера. Он видел в нем альфу и желал его. Кимимару даже не ходил вокруг да около. На четвертой встрече, когда они достаточно присмотрелись друг к другу, омега прямо сказал ему, чего хочет. В тот миг Саске не удалось сдержать скептического, разочарованного хмыка. Кимимару сделал вид, что ничего не случилось, однако разговор на этом зашел в тупик, и было решено устроить еще одну встречу. Ее омега все время откладывал. Очевидно, обиделся. И Саске был бы рад плюнуть на все это, забыть о сотрудничестве с «Дзюцу», поискать другие варианты, но уж слишком приятные перспективы открывались после подписания этого договора. Это соглашение было очень полезным. Оно бы позволило Саске пустить свое «детище» в свободное плавание, убрать руку с «пульса» и лишь время от времени корректировать его курс. А все остальное время было бы посвящено одному: получению дивидендов от некогда удачной сделки. Нет, он не мог уступить какому-то омеге. Они непременно встретяться еще раз, и, если потребуется, еще и, в конце концов, придут к соглашению. – Вы страшный человек, Саске, – как-то заметил Кимимару. Он с удовольствием пользовался разрешением альфы называть его по имени. – Такой внимательный, обходительный, чуткий, – омега облизнул тонкие губы, тихо вздохнул и покачал головой. – И все почему? Потому что вам что-то нужно. Эта, уже шестая, встреча проходила в небольшом, уютном ресторанчике. Кимимару позволил себе не прийти в костюме, а ограничился немного приталенной светло-голубой рубашкой с коротким рукавом и зауженными белыми брюками. Омега выглядел хорошо, о чем Саске не преминул сказать. Он сказал еще много чего, заранее сделал для них заказ – благо за время вынужденного знакомства неплохо изучил вкусы омеги и теперь с любезной улыбкой слушал негромкий голос Кимимару. Его слова не были лишены истины. Он был не первым, кто обращал на это внимание. Суйгетсу тоже как-то раз обмолвился, что его поведение сильно меняется, когда он хочет чего-то от кого-то добиться. Если он имеет дело с альфой, он либо становится чуть ли не его лучшим другом, либо заклятым врагом. Если же дело касается омеги… «Ты становишься невыносим», – Учиха вспомнил любимую фразу Хозуки. Он нередко повторял ему об этом в последнее время. Не мудрено. Саске многое просил сделать омег. Ведь именно их Суйгетсу пожелал видеть среди своих подчиненных. – Вы зрите в корень, – невозмутимо кивнул Учиха, отпил немного кофе, поставил белоснежную чашку на стол, и спокойно, с хорошо скрытыми требовательными нотками продолжил: – Давайте подпишем договор. Это избавит меня от необходимости быть таким страшным. – Не все так просто, господин Учиха. Саске чуть вздернул правую бровь. Кимимару редко обращался к нему так официально. Омега казался расслабленным, но Учиха не сомневался, что это лишь видимость. Они оба устали от этих разговоров. Но по-прежнему хотели получить то, ради чего пришли на эту встречу. – К сожалению, мы по-прежнему говорим на разных языках, – сокрушенно признался омега. – Это потому, – едва заметно усмехнулся Учиха, – что говорим о разных делах. Меня интересует договор. Вас – нечто другое. – Возможно, – Кимимару задумчиво наклонил голову набок. – А возможно и нет, – он неопределенно хмыкнул и взял в руки коричневую папку в кожаном переплете. – Мы убедились, что вы вполне надежный человек. И надеемся, что окажетесь таким же партнером, – омега размашисто расписался и передал папку Учихе. – Впрочем, – наблюдая за тем, как невозмутимо, без всяких вопросов Саске ставит свою подпись, продолжал он, – я не против провести с вами свою течку. – Это исключено, – хмыкнул Учиха. – Это я понял, – усмехнулся омега. Договор с «Дзюцу» был единственным, хоть и немаленьким, достижением за полгода. И в действительности все оказалось не так просто, как рисовало воображение. Почти два месяца ушло на то, чтобы наладить взаимодействие компаний. И вот, к своему двадцать седьмому дню рождения он должен был успеть решить все оставшиеся вопросы. Как бы альфа не любил свое дело, как бы его не ценил, он от него устал. Устал от этих постоянных встреч и напряжения. Устал от мелких проблем и шумных соседей. Устал от Эхимэ. Поэтому и делал все возможное, чтобы решить настоящие и предугадать будущие вопросы. Недели для этого хватило с головой. А потом был день рождения. Праздник, который Саске всегда вспоминал с нервным смешком. В тот раз они оттянулись на славу. Учиха радовался тому, что смог собрать школьных друзей. С университетскими было как-то попроще. Да и не так уж и много их было. А вот со времен школы у них осталась «банда». «Предприниматели», как их в шутку называли учителя. Они зрели в корень. Непослушные ученики выросли, обзавелись каждый своим делом. И теперь с удовольствием рассказывали друг другу каверзные истории, время от времени поздравляя именинника с его днем. Еще Саске помнил море алкоголя и развлечений. Сначала они катались с водных горок и прыгали с трамплина в бассейн. Потом, кто-то обратил внимание, что вода не дает толком опьянеть, и они уехали из бассейна. Кто-то, кажется, Генма, владел частью акций в одном из парков аттракционов. Они отправились на автодром, и, получив разрешение на столкновения, старательно врезались друг в друга. Потом было что-то еще, а закончилось все омегами. Где они их нашли, оставалось для Саске загадкой. И хоть праздник удался на славу, а ночь была полна сладких утех, Учиха зарекся так отмечать дни рождения. Он предпочитал помнить все, что с ним было, и быть в состоянии хоть что-то делать на следующий после празднования день. Поэтому все последующие именины проводил либо в кругу семьи, либо не отмечал вовсе. Хватит. Нагулялся уже.