***
Талант Саске из ничего создать бизнес восхищал братьев. Впрочем, они редко хвалили его, больше журили. Мол, как так, ведешь уже пять совершенно разных дел, везде успеваешь, одно продаешь, два покупаешь, а о себе не заботишься. – Толку со всех этих денег, что у тебя и так всегда в обороте? – как-то раз спросил у него Шисуи. – Нет, я не сомневаюсь, что ты всем обеспечен и ни в чем не нуждаешься и в любой момент можешь исполнить свой самый неожиданный каприз. Но разве же это главное? Саске тяжело вздохнул. Возможно, это что-то да значило. Раз уже кроме любимой матушки его личной жизнью озаботился старший брат. С Шисуи у них были довольно прохладные отношения. Они мало друг друга знали. Брат был намного старше, оттого они практически не общались. Так вот, беседовать как сейчас они стали совсем недавно. После того как, начав свое очередное дело, младший Учиха ненароком не пересекся с интересами семьи. Это показалось ему хорошим знаком, и этот бизнес он решил придержать себе. Так сказать, подспорье для его «детища». – Сколько длились твои самые длинные отношения? – прямо спросил Шисуи. Они сидели в просторной, светлой гостиной. Здесь практически не было мебели – большой стол, несколько стульев рядом с ним, пара кресел возле большого окна, в которых и расположились они – однако, комната казалась Саске очень уютной. Быть может, свое дело делали яркие картины, многочисленные фотографии во всевозможных рамках, светлые шторы с золотой вышивкой, что претендовали на громкое название портьеры. Что бы это ни было, Яшамару на славу потрудился. Как в обустройстве их с Шисуи гнездышка, так и в обеспечении его вкусной едой. Слоеные пирожки с самой разной начинкой, что пек супруг брата, были восхитительными. – Вроде бы, месяц, – задумчиво отозвался Саске. Он, как ни старался, не мог вспомнить лица омеги, его фигуры. Имя запомнилось, а все остальное – нет. – Его звали Тонери Ооцуцуки, – медленно продолжил альфа. – Это все, что я о нем помню, – с кривой усмешкой признался он. – Понимаешь, в этом вся проблема. Они мне не интересны. Скучны, не цепляют. Для развлечения годятся. А вот в душу не западают. Все одинаковые. Обычно они не говорили на эту тему. Она всегда казалась неуместной. Да и никогда не было повода ее начать. Впрочем, как и в этот раз. Правда, сейчас в гостиной не было ни детей, ни супругов братьев. В какой-то степени вполне себе удобный момент для этого разговора. Вот с чего бы ему начинаться? Саске предполагал, что без матери здесь не обошлось. Не иначе она надоумила старших сыновей провести разъяснительные беседы с ним. Сам-то Учиха не спешил откровенничать с матушкой. Знал, как трудно что-то ей объяснить, если дело касалось его личной жизни. Вот и избегал этих разговоров. И Микото, видимо, пошла «ва-банк». Что ж. Мудрое решение. Он будет откровенен с братьями, это нетрудно, даже приятно. А отчет перед матушкой – это уже их забота. – Ты ведь не ждешь своего избранного? – недоверчиво уточнил Итачи. Он предпочел остаться за столом. Сидел так, чтобы видеть братьев, и с удовольствием пил ароматный каркаде. – Не надеешься, что в какой-то миг увидишь его и забудешь, как дышать? – скептически продолжал он. – Ты ведь не настолько наивен? – Романтичен, – с улыбкой поправил Яшимару. Он только что зашел в комнату, держа в руках поднос со свежей выпечкой и симпатичным фарфоровым чайником. – Простите, – омега улыбнулся собравшимся в комнате мужчинам, – услышал обрывок вашего разговора, не мог не поправить, – он поставил на стол поднос и принялся неспешно его разгружать. – Обычно, – продолжал Яшимару, – встретить избранного мечтают омеги. Приятно знать, что и альф посещают подобные мысли. Супруг у Шисуи был очень симпатичным. Серебристо-серые глаза светили лукавством и озорством. Русые волосы едва достигали подбородка и несколько смягчали черты его лица. Улыбка бесконечно ему шла. Омега казался хрупким и очень стройным. Глядя на него с трудом верилось, что он родил уже двоих. – Знаете, – мечтательно протянул Яшимару, – говорят, что только между избранными может быть любовь. Взаимная – одного взгляда достаточно, чтобы влюбиться, – всепрощающая, вечная. Другие пары довольствуются лишь глубоким уважением, – он хмыкнул и нахмурился. – Впрочем, возможно, это всего лишь красивая история. Саске неопределенно хмыкнул. Он мало знал о личной жизни Шисуи, но одно было ему доподлинно известно – матушка не раз акцентировала на этом внимание – Шисуи долго сходился с Яшимару. Их не влекло друг к другу, они не занимали мысли друг друга, с легкостью могли переключиться на кого-то другого. К слову сказать, именно это и сделали после полугода знакомства. Они разошлись на несколько месяцев, нашли себе другие пассии, а потом снова сошлись. Повстречались около года да поженились. Но это было ясно наверняка: эти двое истинной парой не были. Итачи со своим Акио тоже сходился довольно трудно, они тоже долго привыкали друг к другу. Другое дело Суйгетсу и Сай. Да, они несколько тормозили с тем, чтобы заговорить друг с другом. Но даже без этого, даже тогда, когда они топтались на месте из-за своей нерешительности, было очевидно, что они заинтересованы друг другом. По крайней мере, Саске прекрасно это понимал. Оттого и отвел Суйгетсу к Саю. Вот и не верь потом в существование истинных.***
Несмотря на все разговоры с братьями, их тонкие намеки немного поумерить свой пыл, наступить на свою гордыню и попытаться сойтись с каким-нибудь омегой для более серьезных, чем однодневное развлечение, отношений, Саске упрямо настаивал на своем. Делал он это безмолвно, не меняя свой уже порядком устоявшийся ритм жизни. У него хватало развлечений. Учиха любил свою работу. Ему нравилось вести дела, встречать новых людей, разговаривать с ними. О, это было настоящее наслаждение готовиться к встрече, просчитывать все ее детали, предугадывать направление беседы. Импровизировать ему тоже нравилось. Но охотно он делал лишь тогда, когда у него был избыток информации, или когда возможный провал переговоров не был чем-то фатальным. Личная жизнь, по словам его родных, у него не клеилась. Он по-прежнему проводил в одиночестве гон. Сходил с ума от желания, страдал от того, что даже не мог представить омегу своей мечты. Может, Итачи и прав. Такой пока еще не родился. Или он, как утверждает старший из его племянников, находится на другом конце света. Правда, Обито говорит о себе. Тяжело вздыхает и очень серьезно жалуется отцу на то, что ему действительно придется идти на край света на поиски своего омеги. Со стороны это кажется забавным, но с мальчишки станется отправиться на поиски. Путешествовать ему нравится. А вот Саске не был уверен, что готов уехать из страны на сомнительные поиски едва ли существующего человека. Видать, не такой уж он и романтик, как полагает Яшимару. Омег вокруг него было в избытке. Он мог развлекаться с любым из них, даже не нужно было пытаться ухаживать за ними. Сами с готовностью пойдут с ним, и даже будут предлагать вместе провести их течку. От этого Саске отказывался. Перспектива случайно стать отцом его не прельщала. Связывать свою жизнь с кем-то из его нынешнего окружения тем более не хотелось. А если он вдруг откажется от ребенка - это повредит репутации. Да и с семьей могут быть проблемы. Лишний раз Учиха рисковать не хотел. С головой хватило юношеской глупости. В шестнадцать течка омег его очень даже интересовала. И он ответил на свои вопросы. Правда, потом был долгий, неприятный разговор с отцом. И повезло ему, да и омеге тоже, что они не зачали ребенка. С тех пор Учиха осмотрительно выбирал себе партнеров и старался менять их как можно чаще.***
На тридцать первый день рождения Итачи подарил ему билет на оперетту. Это была постановка какой-то малоизвестной труппы. Да и ставили они что-то современное, выдуманное неким доселе неизвестным режиссером с зубодробительной фамилией. Саске очень сомневался, что постановка стоит того, чтобы ее посетить. Итачи всегда отдавал предпочтение новшествам. Его музыкальные вкусы менялись каждый год. И каждый раз он доказывал, что именно эта музыка, именно этот исполнитель лучшее, что когда-либо ему доводилось слышать. И такие вот «лучшие» нередко находились каждый день. Одним словом, выбору старшего брата Саске не доверял. Однако огорчать его и игнорировать столь приятный, хоть и несколько небрежный, подарок не хотел. К тому же поход на оперетту делал визит домой на несколько часов короче. А значит, ему придется слушать причитания матери и терпеть суровый, тяжелый взгляд отца всего-то час-полтора. Это не могло не радовать. Да и развеяться не помешает. Когда он в последний раз ходил в театр? Год назад или два? Что-то совсем в последнее время закрутился. Совсем нет времени для праздника души. В том, что сегодня душа наконец-то получит свой долгожданный праздник – спектакль порадует глаз, а голоса исполнителей пленят слух - Саске очень сомневался. Но почему бы не потешить себя слабой надеждой? Лето, как всегда, выдалось жарким. Правда, сегодня, в день его рождения, природа сделала ему щедрый подарок. Несносная жара сменилась прохладой. Ясное небо заволокли тучи, погода обещала дождь. Синоптики, правда, не были столь же оптимистичны, но тем не менее сейчас было не так жарко, как в прошедшие несколько дней. Старое здание театра недавно отреставрировали. Сейчас это снова был величественный дворец с высокими потолками, античными колоннами и белоснежными барельефами на массивных светлых стенах. Все в театре, начиная с самого холла и заканчивая концертным залом, было устлано коврами. Под сводом высоких потолков висят большие, всегда восхищавшие Саске своими размерами и формой люстры. Сейчас они не горят – дневного света, проникающего в витражные окна больше чем достаточно. И тем не менее, на входе, да и еще кое-где в холле и на широких лестницах включили свет. Правда, на современные плафоны никто не обращает внимания. Другое дело ковры, старинные росписи на стенах, которые чудом удалось сохранить до наших дней, сводчатые потолки, дивная лепнина – все это завораживает, восхищает. И рассматривая это величественное здание, неспешно идя по длинным уютным коридорам, кажется, что на сцене этого дивного театра должны быть только величайшие постановки. Иначе просто не может быть! Зал тонет в полумраке. Здесь никогда не бывает светло. И тем не менее, сейчас еще видны удобные кресла с темной обивкой и лестница, ведущая на ряды. Людей много. Хоть постановка и исполнители неизвестны, тем не менее, оперетта обещает стать аншлагом. Ведь абы кого не пустят на сцену этого театра. Об этом негромко говорили сидящая рядом с Саске компания омег и альф. Они искренне верили, что увидят сейчас нечто невероятное. Сам Учиха их оптимизма не разделял, хоть и мечтал об этом вместе с соседями. Еще раз сверившись с билетом, и убедившись, что дальше ему идти не надо, Саске сел в мягкое, единственное свободное в этой части ряда место и осмотрелся. Что Итачи всегда умел делать – так это выбирать места. Отсюда сцену было прекрасно видно. Сейчас ее скрывали тяжелые бордовые кулисы, но, когда они откроются, никто и ничто не помешает ему смотреть на сцену. По рядам прошли сотрудники театра, предлагая зрителям приобрести программу оперетты. Отоварив всех желающих, они скрылись из поля зрения. Слегка было оживившийся зал снова успокоился. Негромко переговаривались зрители, ожидая начала представления. Саске откинулся на спинку мягкого кресла, прикрыл глаза. В груди появилось приятное томление. Он всегда предвкушал представление. И перед его началом волновался, наверное, даже больше самих артистов. Как и всегда, томление достигло своего высшего пика, когда всех попросили выключить мобильные телефоны и исчезло в тот миг, когда зал погрузился в темноту, прожекторы осветили сцену, а массивные кулисы раздвинулись в стороны. Раздались сдержанные, вежливые аплодисменты – зал приглашал на сцену артистов. Декорации были отменными – яркие, реалистичные. Смотришь на сцену и кажется, будто ни сад, ни дом не нарисованы вовсе. Будто это все на самом деле уменьшили до крошечных размеров и поставили на сцену. И казалось удивительным, что артисты могут зайти в дом, свободно пройти под увитой кустами роз арке, присесть на простенькие качели, привязанные к дереву, и даже покачаться. Скорее всего, в этих декорациях, их реалистичности были заслугой театра. И это, пожалуй, было единственным достоинством всей постановки. Слабая надежда Саске на то, что представление стоит его внимания рухнула, стоило только вышедшим на сцену актерам запеть. Мало того, что их голоса были слабыми, так им еще нередко не хватало чистоты. Слушая их выступление, Учиха невольно вспоминал попытки Соры-сенсея играть на пианино. Возможно, артисты просто волновались. Ведь все же изредка им удавалось создавать очень неплохие звуки. Саске тихо вздохнул. Не такого праздника он для себя желал, хоть и ждал чего-то подобного. «Им не петь, им танцевать надо», - лениво подумал он, наблюдая за тем, как танцует миниатюрный омега в сине-красном кимоно. Его движения были легкими, плавными, завораживающими. Казалось, альфа, от которого он так изящно убегал своим танцем, тоже был очарован его движениями. Он спохватывается лишь тогда, когда омега на мгновение замирает на пороге дома и слегка кланяется неугодному гостю. Альфа взмахивает рукой. Широкий черный с белой оторочкой рукав плавно рассек воздух, заиграл рояль, альфа запел. Вот это было ужасно. Хотя, возможно, он и придирался. Соседям, например, все очень даже нравилось. И голоса артистов, и их движения, и сам спектакль. Но Учиха, хорошо знающий толк в музыке, знающий, как звучит хороший голос, их восторгов не разделял. Для него это представление уже имело полный провал. И ничто – ни великолепный танец, ни красивый смех омеги, ни появившиеся на сцене новые действующие лица, кружащиеся в легком, захватывающем дух танце, – не могло исправить дурного впечатления. Саске не любил танцы. Не любил смотреть, как танцуют другие, это казалось ему скучным. Совсем другое дело танцевать самому. Но сюда он пришел слушать. И то, что он слышал, разочаровывало его с каждым новым звуком. Учиха снова прикрыл глаза, положил руки на удобные подлокотники и мысленно принялся считать минуты до конца представления. Он не особо вслушивался в то, что пели. И, наверное, оттого до него не долетало и половины пропетых или сказанных фраз. И Саске практически не понимал, что происходит на сцене, о чем повествует эта оперетта. Вот оркестр послушать было приятно. Порой им удавалось сыграть что-то интересное. И, к счастью, в такие моменты артисты не пели, а танцевали. На сцене ситуация накалялась. Это тонко передавала музыка, и об этом и говорили на сцене. Актеры перестали мучить себя и зрителей. Они перешли на речитатив, старательно что-то доказывали друг другу, спорили. Это даже было интересно. Учиха открыл глаза и целых пять минут наслаждался представлением. Но стоило только омеге запеть, как удовольствие разом испарилось. Саске вновь потерял интерес к тому, что происходит перед ним. Он пропустил тот момент, когда предостерегающе заиграли ударные, а на сцене безмолвно появилось новое действующее лицо. Оживлению соседей Учиха не придал никакого значения. Мало ли какой пируэт заинтересовал их в этот раз. Не обратил он поначалу внимания и на новый голос. Тихий, бархатный, вкрадчивый. Но не услышать этот голос было невозможно. Поначалу негромкий и низкий он с каждой секундой становился все громче и выше. Бархат и вкрадчивость исчезали, уступая место гневу и раздражению. Голос был прекрасен. Приятный, сильный, чистый. Он поднимался под сводчатые потолки зала, звучал повсюду. Гнев отражался низкими тонами. Это был не бас, но было очень близко к этому. Вне всяких сомнений, драматический тенор. А певцу, видимо, нужно было опуститься до баса. Но он не пытался сделать этого. Певец пел так, как ему было удобно. И это ласкало слух. Таинственному исполнителю, на которого Саске до сих пор так и не посмотрел, что-то робко ответили. Сначала омега, потом альфа, потом еще кто-то. И певец запел вновь. Его настроение плавно менялось. И вместе с ним изменял звучание его голос. Он становился все выше и тоньше, но от того не слабел. Напротив, казалось, набирает силу. Это была его стихия – петь высоко, подобно птицам исполнять трели. Голос звучал громче оркестра, он держал в напряжении, говоря, что прощает, но не щадит, и что тем, кто призвал к нему, не избежать кары его. Саске крепче сжал подлокотники кресла, тихо выдохнул, открыл глаза, внимательно посмотрел на сцену. Певец, потрясший его до глубины души, был красив. Ему досталась роль мистического существа, и, глядя на него, трудно было сказать, что это была всего лишь роль. Уж очень органично смотрелось на нем и рыжее кимоно с красной вышивкой, а золотистые пушистые уши на фоне пшеничных волос сидели как влитые, и три больших рыжих лисьих хвоста, казалось, принадлежат ему от рождения. И голос у этого лиса был прекрасным, завораживающим. Саске когда-то давно слышал нечто подобное. Он навсегда запомнил звучание такого голоса. Он мечтал когда-нибудь услышать его вживую. И вот сейчас, на его тридцать первый день рождения, эта мечта сбылась. Он слышал контратенор. Слышал его вживую и забывал, как дышать. Впрочем, не он один застыл на месте. Весь зал, затаив дыхание, слушал ни на мгновение не прерывающуюся арию призванного кицунэ. А артист пел. Казалось, для этого ему даже воздух не нужен. Он не замечал ни того, что у него уже нет аккомпанемента, ни удивленных взглядов стоящих рядом с ним артистов. Они тоже были потрясены силой, чистотой, звучанием голоса их коллеги. Певец довел свою партию до конца. Он вынес приговор тем, кто посмел нарушить его покой и позволил, наконец, выдохнуть зрителям. Мгновение тишины и зал взрывается бурными овациями. Кицунэ совсем по-лисьи усмехнулся, окинул внимательным взглядом зрителей, как будто искал среди них свою очередную жертву, передернул плечами, забавно сморщил нос, будто оставшись недовольным тем, что увидел и тряхнул головой. Занавес на секунду скрыл сцену, а когда кулисы открылись вновь, кицунэ на сцене уже не было. Всю оставшееся время представления Саске с нетерпением ждал появления этого невероятного певца. И ожидания эти оказались не пусты. Режиссер-постановщик, зная о недостатках своей труппы, сделал все так, чтобы их выступление запомнили навсегда. Таинственный кицунэ вышел на сцену в самом конце представления. Он появился легко и незаметно. Просто каким-то чудом возник посредине сцены. Как будто материализовался. Он был одет во все то же рыжее, расшитое алым кимоно. «Лис» окинул печальным взглядом руины, в которые превратился некогда процветавший дом, высохшую зелень, обмелевшее озеро, сидящего у него изрядно постаревшего омегу, тихо вздохнул и запел. Он сразу взял высокую, жалостливую ноту. Его голос дрожал, казалось, певец готов заплакать. Однако слезы проступали на глазах впечатлительных омег, певец же не проронил ни слезинки. Оплакав участь тех, на кого обрушил он свой гнев, «кицунэ» более твердым и уверенным голосом, обратился к залу. Он наставлял их никогда не взывать к тем, чью помощь они принять не могут, просил помнить о том, что даром не дается ничего, напоминал, что желать надо осторожно. Его невероятный голос разлетался по всему залу, восхищал, цеплял за живое, пленял своим звучанием и силой. После оперетты, отдав заслуженные почести певцу и его великолепному голосу, Саске все же купил программу. Прочитал список героев и имена тех, кто играл соответствующие роли и нашел его. Кицунэ – мистического духа с таким же мистическим голосом играл Узумаки Наруто. Это имя Саске слышал впервые. И не он один в этот день открыл для себя этого певца. Тогда-то и сам Учиха и многие другие обратили внимания на не слишком-то приметные афиши, что раздавали на входе в театр и вручали вместе с программами. Это был скромный список концертов на ближайший месяц, которые сольно давал молодой, невероятно талантливый певец Узумаки Наруто. И, казалось, нет ничего удивительного в том, что афиша эта неприметна и сера. Ведь голос певца был его лучшей рекламой. – Ты ведь слышал, как он пел! – донесся до Саске строгий, слегка капризный голос молодого омеги. – Мы непременно должны сходить на концерт этого Узумаки Наруто! С этими, явно не ему адресованными словами, Учиха был полностью согласен.***
Саске пребывал в полной эйфории. Стал немного рассеянным, часто улыбался своим мыслям. Суйгетсу даже, выманив его вечерком, чтобы как полагается поздравить хорошего друга с днем рождения, пытливо поинтересовался, не влюбился ли он. Влюбился. Давно влюбился в этот дивный голос. Мечтал, мечтал когда-нибудь услышать его вновь. Уже не надеялся, что это когда-нибудь случится. И вот, наконец-то, когда он уже и сам перестал в это верить, его мечта сбылась. И теперь контратенор не выходил у него из головы. Сосредоточиться на работе никак не получалось. Она перестала казаться Учихе важной и интересной. Сейчас куда больше ему хотелось знать все, что только возможно о дивном исполнителе. Саске на время отложил все важные дела, что не требовало его личного внимания – переложил на плечи проверенных помощников, а сам занялся сбором информации. Пришел домой, налил стакан холодного яблочного сока, привычно включил один из шедевров Шопена, включил компьютер. Он предвкушал, как раскроет чужую тайну, как узнает некоторые пикантные подробности из жизни певца, как наконец-таки увидит его лицо. Кто знает, как много грима было на нем в тот раз? Может, он и не блондин вовсе, просто парик идеально ему подошел?.. Однако все попытки найти хоть что-то о пленившим его слух контратеноре оказались тщетными. И это несмотря на то, что первый сольный концерт Узумаки Наруто должен был состояться не больше, не меньше – через восемь дней! Певца с таким редким даром да к тому же пока еще неизвестного, просто обязаны были рекламировать на каждом углу, а онлайн-газеты, соц. сети и всевозможные форумы должны были взрываться от избытка сообщений. Так должно было быть. Тем не менее, всемирная сеть не знала человека с таким именем. Вернее на запрос «Узумаки» с готовностью откликались все поисковики. Саске нашел пять альф, семь бет и одного омегу с фамилией Узумаки. Двое из альф жили в прошлом веке и, как не прискорбно признавать, долгожителями не были. Еще трое родились около пятидесяти-шестидесяти лет назад и благо здравствовали, но едва ли имели отношение к певцу. Тот вне всяких сомнений столько еще не прожил. Беты тоже мало чем могли порадовать. Трое из них вообще оказались девушками. Остальные пятеро были разбросаны по разным частям света, ни один не жил в Японии. Да и по возрасту они не подходили. Одни много старше певца, другие – на десяток лет младше. Страница омеги преподнесла невероятный сюрприз. Это была женщина. Женщина-омега – большая редкость. Еще большая, чем контратенор. Девочки зачастую рождаются бетами. И прежде Саске не знал ни одной женщины-омеги, кроме своей матери. И эта девушка невольно заинтересовала Учиху. У омеги была яркая внешность: шикарные огненно-рыжие волосы, золотисто-карие глаза, теплая улыбка. Девушка на фотографии сияла. Вся она лучилась счастьем. Очевидно, улыбалась она своему фотографу. Из чистого любопытства Саске подтвердил переход на сторонний ресурс. Тут же открылась страница одной из ныне популярных соц. сетей. Омегу звали Узумаки Кушина, и, судя по датам фотографий, она была ровесницей его матери. Судя по постам, та много рассказывала о себе. Здесь были незначительные события, типа «Сходила в магазин – попала под дождь. Тушь, зараза, потекла» или «Сегодня ужасный день! Сломала ноготь». А смайлов не было. Не было практически и комментариев к записям. Были другие, более серьезные посты. Взять хотя бы самый первый, тот, с которого она начала вести свой электронный дневник. Уже читая его первые строки, Саске понял, что прочитает все до конца. Просто не сможет оторваться… Мне не с кем об этом поговорить, некому излить душу. Друзья? Это не смешно. Женщина-омега словно тот дивный зверек в клетке зоопарка. О нем вроде бы и заботятся, да постоянно пальцем тыкают. И все, что я могу – гордо вскинуть голову и улыбаться. Всегда улыбаться. Вам, читающим это, вовсе не обязательно мне отвечать. Я просто хочу, чтобы вы знали. Все Вы знали! Я – есть! И мне не чужды проблемы… Девушка рассказывала о себе практически все то… что, пожалуй, любой омега говорит маме, чаще папе, реже отцу. Она писала о неважном самочувствии, новых встречах, заваленных экзаменах и успешных пересдачах. Было здесь и много фотографий. Где-то она была одна, где-то с друзьями. Чем выше Учиха поднимался по странице, тем чаще встречались радостные посты. Просто читая их, Саске ловил себя на том, что улыбается. Что он счастлив вместе с этой совершенно незнакомой ему Узумаки Кушиной. Хотя, читая все подряд, что писала омега, Учихе казалось, что он уже прекрасно знает эту девушку. У Кушины был молодой человек. Об этом она писала не раз. Правда, омега ни разу не обмолвилась именем своего альфы. Не было у нее практически и фотографий с ним. Разве что штук пять фото с какого-то карнавала. Их лица скрывали маски, а освещение искажало цвет волос. Но судя по счастливой улыбке омеги, и по крепким, много больше, чем дружеским объятиям мужчины, это был ее единственный, горячо любимый альфа. Они поженились. Об этом Кушина тоже написала – Любимый не любит фотографироваться и уж тем более не терпит, когда его фото попадает в сеть. Поэтому свадебных фотографий здесь не будет. Жаль, конечно… Он у меня такой замечательный! И я хочу всем об этом рассказать… Ее семейная жизнь была счастливой. Счастьем лучился пост. Даже когда омега ворчала и говорила, что недовольна неизменно любимым мужем. Она ждала ребенка. Этому была посвящена уйма постов. Были и фотографии, на которых невероятно красивая Кушина сидела на скамье и гладила большой округлый живот. Я боюсь рожать, – признавалась в одной из последних записях омега. У этого поста была уйма комментариев. Судя по последним, Кушине все наперебой давали советы. Потом долго, несколько месяцев, не было ни одной записи. Последний пост в профиле датировалась восемнадцатым декабря. Мы наконец-то дома. Малыш родился десятого октября. Он такой крошечный и беззащитный… Мне кажется, он очень похож на любимого. Подрастет – и будет не отличить! Они такие забавные, мои дорогие мальчики. Уморились, хорошие мои, и спят под боком. А я смотрю на них и пишу… У публикаций не было года. В этой соц. сети пользователь сам мог задать в настройках отображение поста. Вот Кушина и задала его так, как хотела. Но на фотографиях всегда стояли и дата и время. Последнее фото было сделано двадцать пять лет назад. Последняя запись, видимо, тоже. И это показалось Саске странным. Омега, даже встретив своего альфу, даже выйдя за него замуж, не перестала вести свою страницу. А родив ребенка и поделившись со всеми этим радостным событием и получив уйму поздравлений, она отчего-то резко перестала писать. Она не сказала ни слова о первом шаге малыша, о его первом зубике… ни о чем первом она не написала. Ей запретил муж? Едва ли… Саске поднялся на самый верх страницы. В профиле у омеги была ее собственная фотография. Кушина стояла рядом с большим зданием, скорее всего роддомом, и держала в руках небольшой белый сверток. Омега бережно прижимала к груди своего малыша и ласково улыбалась. Этой фотографии шел двадцать шестой год. Учиха тихо вздохнул. В семейном положении у Кушины вполне ожидаемо стояло: «замужем». В статусе она на весь мир написала: «Счастлива!», а сам пользователь был offline. «Интересно, - думал Саске, возвращаясь на страницу поиска и пробуя поискать таинственного певца как-нибудь по-другому, - она сменила фамилию? Ведь собиралась же... Может, сменила, и история Узумаки Кушины закончилась?» Впрочем, от этих мыслей Учиха быстро отвлекся. Ему посчастливилось найти небольшое интервью, данное режиссером-постановщиком с зубодробительной фамилией. Это был именно тот режиссер, который ставил оперетту, билет на которую Саске подарил Итачи. В интервью режиссера расспрашивали о дивном певце-кицунэ. Журналист даже пошутил, мол, действительно ли это человек? Не верится, что простой смертный обладает таким дивным голосом. Режиссер, смеясь, отвечал, что это самый обычный человек. И тут же поправлял себя, что, конечно, не самый обычный, и тем не менее просто человек. Что он и сам поражен его талантом. Режиссер рассказывал, что на сцене Узумаки спел гораздо лучше, чем на репетициях, и сетовал на то, что Наруто не входит в его труппу. Он очень сожалел, что так поздно нашел этого певца. Узумаки, как выяснилось, лишь подменял захворавшего исполнителя. От контракта он отказался. «И правильно сделал», - хмыкнул про себя Саске, закрывая единственную вкладку, хоть что-то рассказавшую об Узумаки. Увы, режиссер, хоть его и можно понять, похвалив никому не известного певца, перевел разговор на другие, более интересные ему темы.***
Саске казалось, что время стоит на месте. Дни тянулись безумно долго. Он уже устал ждать заветного дня. И чем больше дней проходило с его дня рождения, тем больше Учиха сомневался в том, что контратенор даст сольный концерт. Кроме неприметной афиши об этом ничто не напоминало. Город как будто не знал, какой талант посетил его в этом году. В этот раз работа нисколько не отвлекала его от размышлений и грез. Сейчас Учиху практически не волновали окружающие его люди. Он отстраненно отметил, что пришедший на встречу омега немного нервничал и как-то неуверенно на него смотрел, тем не менее, не проявлял к нему никакого интереса. Еще у него был очень резкий, не слишком приятный парфюм. Вдыхая его аромат, так и хотелось открыть окно. Но тогда пришлось бы выключить кондиционер, и от этого кабинет за пару минут превратился бы в сауну. Саске еще подумал, что с такими вот «благоухающими» людьми он сталкивается довольно часто и тут же забыл об этом. Решение обсуждаемого с омегой вопроса они перенесли на следующую неделю. Посетитель ушел, и Учиха тоже решил не задерживаться в офисе. Дышать там уже было нечем. Поэтому следующую встречу он перенес в небольшое открытое кафе. Следующие несколько дней были посвящены встречам с журналистами. У него нередко брали интервью самые разные издания. Как признавались сами журналисты, из их разговоров получался отменный материал. Однако даже эти задушевные беседы нисколько не ускоряли течения времени.***
Афиши о выступлении Узумаки Наруто появились за два дня до концерта. Билеты распродали за считанные часы. Кто-то помнил его пленительное выступление в оперетте, кого-то пленило слово «контратенор». Саске с досадой рассматривал глянцевые плакаты. Ни на одном из них не было фото певца. Еще целых два дня внешность исполнителя будет для него тайной за семью печатями. Концерт проходил в театре Шакутон. Это здание разительно отличалось от старого Театра, где ставили оперетту. Этот театр не впечатлял ни античными колоннами, ни дивными барельефами, ни росписями на стенах. Хотя чего можно ждать от сравнительного нового, особо неприметного на фоне жилых домов и супермаркетов здания? Впрочем, театр все же несколько отличался от окружающих его построек. Здесь было всего два этажа. Однако, несмотря на свою внешнюю незаметность, театр Шакутон считался очень даже престижным. Выступать здесь мечтали многие. Артисты искренне верили, что если стоишь на сцене Шакутона, а зал полон зрителей – значит, твоя карьера будет яркой. Путь в звезды тебе открыт. Шакутон невзрачен лишь снаружи. Стоит только зайти в здание, и оказываешься в дивном светлом помещении с высоченными потолками. Холл здесь выложен мраморной плиткой, на стенах много зеркал. Многочисленные мраморные колонны, подпирающие потолки, снизу до самого верха оплетают живые цветы. Лестницы здесь крутые, и когда поднимаешься по ним, невольно цепляешься за широкие перила. На втором этаже лежат ковры. И стоит только подняться сюда, как от непривычной тишины замираешь – ковры поглощают любые звуки. На стенах здесь висят портреты многочисленных артистов: певцов, актеров, композиторов, талантливых исполнителей, выдающихся режиссеров и сценаристов. Зал огромен. Он амфитеатром уходит вверх и чем-то напоминает распушившийся павлиний хвост. Кресла здесь ультрасовременные. Несколько месяцев назад в новостях передавали о том, что в Шакутоне обновили зрительный зал. Зал этот – мечта любого зрителя. Ведь здесь, пожалуй, нет такого места, откуда плохо видно сцену. А сцена впечатляет размерами. Здесь, пожалуй, можно одновременно и петь, и танцевать, и конкурсы всякие проводить. И ни один из исполнителей не потревожит друг друга. Но сейчас ничего этого не видно. Все скрывают тяжелые кулисы цвета морской волны. Саске смотрел на сцену и терпеливо ждал. А еще он предвкушал знакомство с певцом. Ему посчастливилось не только приобрести лучшее место в шикарном зале, но еще и удалось получить разрешение пройти за кулисы. Уж очень хотелось увидеть вблизи человека, обладающего столь дивным голосом. Возможно, удастся к нему прикоснуться и лишний раз убедиться, что все это правда, что контратенор существует на самом деле, что он точно такой же человек, как и все остальные. Учиха аккуратно поставил рядом с собой букет бордовых роз. Их приятный запах вызывал улыбку и немного расслаблял. Саске едва заметно усмехнулся. Артистам принято дарить цветы. Это дань вежливости исполнителю. Но сейчас это был еще и лишний шанс оказаться к нему поближе. Учиха тихо хмыкнул своим мыслям. Он поймал себя на том, что всегда дарил исполнителям цветы по большей мере только для того, чтобы подойти к ним поближе да рассмотреть получше.***
Это был настоящий праздник души. Казалось невероятным, что этот прекрасный голос принадлежит человеку. Сердце трепетало от тех трелей и переливов, что играючи создавал певец. Такого прежде Саске не доводилось слышать. Даже Тсуки Какеру пел совершенно не так. Не так сильно цеплял за живое. Слушая его, невозможно было дышать. Исполнение Узумаки держало в напряжении до самого последнего аккорда. А чувства, которые он вкладывал в свои сложные, многими уже позабытые арии, в тисках сжимали сердце. Вот он на вдохе раздает более чем щедрые обещания, обнадеживает, убеждает в том, что будет все хорошо, достигает самой высокой ноты, держит ее, сам верит, что все хорошо, все обошлось, а затем жестоко разрушает хрупкую надежду, безжалостно ставит точку. На мгновение зал погружается в тишину. Тишина возникает каждый раз, когда певец заканчивает свою очередную песню. Понять, что она допета можно лишь по тому, что пропадает сковывающее напряжение, что снова можно дышать. И тогда зал буквально взрывается аплодисментами. Певец слушает их, по его губам пробегает тень улыбки и оркестр играет новую мелодию. И так продолжается довольно долго. Хотя Саске кажется, что пролетает миг. Он готов слушать этот концерт вечность. Он бы с удовольствием смотрел на этого очаровательного, харизматичного певца в белом – хоть сейчас в загс – невероятно ему идущем костюме. Но в какой-то миг Узумаки своим обычным, очень приятным голосом благодарит зал за поддержку и внимание и объявляет о том, что сейчас будет исполнена последняя песня. Контрольный выстрел. По-другому назвать это исполнение невозможно. Сумасшедший накал страстей, невероятное напряжение. Снова борьба, снова уступки, снова отчаяние, в котором хрустальным колокольчиком звенит надежда. И снова слабую веру в чудо обрывает суровая реальность. И тем не менее в этот раз песня не заканчивается безжалостным приговором. Свою последнюю арию певец закончил на жизнеутверждающей ноте. Он буквально говорил залу: «Надо бороться. Бороться надо всегда». Подойдя вплотную к сцене и впервые так близко увидев певца, Саске на мгновение замер. Его слух был пленен с первых звуков дивного голоса этого исполнителя, а сердце пропустило удар, стоило только взглянуть на него. Учиха на мгновение застыл, забыл, как дышать и только спустя бесконечно долгую секунду тихо выдохнул, опомнился. На Узумаки совсем не было грима. Да он и не нужен был ему. Мягкие черты лица, изящные брови, длинные пушистые ресницы, золотые, не короткие, но и не слишком длинные, волосы, ладная фигура – все в нем выдавало омегу. И лишь глаза заставляли сомневаться в столь очевидном выводе. Глаза у Узумаки были большими, выразительными, насыщенно-синими. В них застыли непоколебимая уверенность в себе, легкая отчужденность, недоверие, тревога и… что-то еще. Что-то такое, что совсем ему не подходило. Он был еще слишком молод, чтобы смотреть так. И хоть глаза певца вызывали в этом сомнение, Саске все же склонялся к мысли, что перед ним омега. Не веяло от Узумаки теми властью и силой, что обычно шлейфом следуют за каждым альфой. Разгадать его ауру сейчас при всем желании было невозможно – сбивала с толку его невероятная энергетика. А его запах был настолько слаб, что можно было засомневаться в том, что он вообще существовал. Но запах-то можно подавить, а фигуру и голос не спрячешь. Учиха смотрел прямо в глаза певцу, а тот не отводил взгляд. Узумаки не стеснялся столь пристального внимания, однако зазнавшимся не казался. От него не веяло ни гордостью, ни надменностью. Он не казался далеким и недоступным. Он всего лишь стоял на возвышении, выглядел безумно одиноким и немного растерянным, как будто не ожидал такого теплого приема и явно мечтал сойти со сцены. Смотря в эти невероятно красивые глаза, Саске внезапно понял, что должен дарить Узумаки не бордовые розы. Они совершенно не подходят ему. За спиной послышалось недовольное ворчание. Уж слишком долго он позволил себе рассматривать певца. Это даже было невежливо вот так просто стоять и смотреть на него, как будто он музейный экспонат. Узумаки улыбнулся. Его лицо на мгновение озарил солнечный лучик. Улыбка безумно шла ему. Вот только эта улыбка не отражалась в его глазах. Они по-прежнему оставались отрешенными и, как неожиданно понял Саске, холодными. Но пусть одними губами, все же он улыбнулся. Не кому-то, а именно ему. Ведь они ни на миг не прервали зрительный контакт. Твердо пообещав себе в следующий раз найти более подходящие цветы для этого таинственного человека, Учиха вручил ему розы и поспешил за кулисы. Ему безумно хотелось подойти еще ближе к Узумаки, взять его за руку, поговорить с ним. Все, что удалось сделать Саске из задуманного – это подойти ближе. Он нашел Узумаки в коридоре. С ним разговаривал невысокий симпатичный омега, крепко сжимающий в руках черную плотную папку. Он был полной противоположностью певцу. Длинные, ухоженные черные волосы, молочно-белая кожа, красивые, светящиеся упрямством и твердым намерением добиться того, чего он хочет, карие глаза. Он был чуть ниже Узумаки, однако показался Саске старше певца. Строгий темно-синий костюм идеально сидел на стройной фигуре омеги. На левом безымянном пальце блестело обручальное кольцо. – Нет, Наруто, – строго говорил омега, удобнее перехватывая папку, – достаточно того, что ты отказался от фотосессии. Игнорировать встречу с директором ты не можешь. – Еще как могу, – фыркнул Узумаки. – Триста лет мне сдалась эта встреча. – Еще как сдалась, – невозмутимо кивнул его собеседник. – Я тебе это уже сто раз говорил и повторяю снова. Здесь, в столице, у тебя больше перспектив. Певец шумно выдохнул, отрицательно покачал головой, растрепал свои волосы. – Плевать мне на перспективы, – отчеканил он. – С господином Чикару, – как будто не услышав его слов, спокойно говорил омега, – еще будет несколько журналистов. Дашь им интервью. И уже сегодня весь мир узнает о тебе. – Узнает завтра, – отмахнулся Узумаки, – или через неделю. Или вообще не узнает. Мне нет до этого дела. Я устал, пойду спать. – Наруто… – омега тяжело вздохнул и протянул руку к певцу. Узумаки, не дожидаясь прикосновения к себе, отшатнулся. В этом жесте не было ни брезгливости, ни надменности. Певец просто не захотел, чтобы к нему прикасались. И, возможно, в этом не было ничего удивительного, вот только его собеседник досадливо поморщился и горько вздохнул. – Все такой же… – едва слышно сказал он. – Ты, – уверенно продолжил он, – пока еще не звезда мирового уровня. И не тебе избегать встречи с известными изданиями. И уж тем более не тебе игнорировать пожелания директора, который так любезно помог тебе не только сменить агентство, но и посодействовал организации концерта. И не где-нибудь! В Шакутоне! – Хаку… – голос Узумаки прозвучал неожиданно жалобно. Если слова омеги и произвели на него впечатление, то не то, на которое его собеседник рассчитывал. – Можно я тут упаду? – В объятия этого альфы? – шепотом спросил омега, однако даже так Саске его услышал. – Нет, – рассеяно отозвался певец, – просто на пол, – после чего обернулся и внимательно посмотрел на Учиху, как будто оценивая надежность рук, в которые предложили упасть. Наконец, он тихо хмыкнул, неопределенно покачал головой и отвернулся, потеряв к Саске всякий интерес. – Ты ужасно невежливый, – вздохнул Хаку. – Воспитывать меня слишком поздно, – парировал Узумаки, прежде чем омега успел добавить что-то еще. – Видишь, это совсем не трудно! – Хаку изловчился и ухватил певца за манжет пиджака. – Все что тебе нужно – это отвечать на вопросы. Ты за словом в карман не полезешь. Ни господин Чикару, ни журналисты в тупик тебя не поставят. Так чего ты боишься? Неудобные вопросы? – он легкомысленно махнул свободной рукой и уверенно заявил: – Тебе их не зададут. – Хаку… – Узумаки тяжело вздохнул и безнадежно махнул рукой. – Ты женат, – припечатал он, как будто поставил страшный, неутешительный диагноз. – Впрочем, – задумчиво продолжил он, – нет такого вопроса, который был бы мне неудобен. Но это совершенно ничего не значит, – поспешил добавить певец. – Наруто, – Хаку прорычал имя собеседника, – мы переливаем из пустого в порожнее. Или ты немедленно идешь в эту чертову комнату на эту треклятую встречу, или… – он осекся, печально вздохнул, понурил голову. – Или у меня будут проблемы. На несколько секунд повисло молчание. Выслушав разговор, свидетелем которого он невольно стал, Саске предположил, что Узумаки сейчас равнодушно хмыкнет и открестится от чужих проблем. Мол, ничего не знаю и знать не хочу. Однако певец не оправдал его ожиданий. Он оказался первым за последние несколько лет, чей ответ и чье поведение Учихе не удалось просчитать правильно. – Ладно, – обреченно вздохнул Узумаки, – так и быть. Схожу я на эту встречу. Легко вырвав манжет пиджака из тонких пальцев омеги, певец уверенно пересек коридор и без стука открыл одну из четырех серебристо-серых дверей. – Вух, – облегченно вздохнул Хаку. – А я-то думал, он откажется. Вот уже третий год с ним работаю, – сокрушенно признался он, – но понятия не имею, что у него на уме. Саске хмыкнул. Он был не прочь послушать, судя по всему, менеджера Узумаки. Он мог многое рассказать о своем, гм, подопечном. И тем не менее ему хотелось поговорить с Наруто, познакомиться с ним, а не с его знакомым. Впрочем, этот Хаку мог стать отличным источником информации. Пожалуй, он мог не только рассказать много чего об Узумаки, но и организовать с ним встречу. Нет, этот человек однозначно был полезен. Пренебрегать им ни в коем случае нельзя. Да и Учиха не собирался этого делать. На полезных людей у него было чуть ли не врожденное чутье. Омега между тем внимательно рассматривал Саске. Хмурил красивые брови, силясь что-то вспомнить. – Я вас, кажется, уже видел, – неуверенно произнес он. – На фотографии. Учиха усмехнулся. Его фото с обширными статьями или небольшими заметками часто публиковали в самых разных изданиях. К тому же совсем недавно журналисты «Bart» брали у него интервью, делали несколько снимков и клятвенно заверяли в том, что статью опубликуют второго августа. Сегодня же было третье. Так что ничего удивительного в том, что омега его узнал, не было. – Точно видел! – Хаку между тем совладал со своей памятью. – На одной из фотографий моего мужа. Мамочи Забуза. Знаете такого? Саске на мгновение растерялся. Имя было ему знакомо. Да что там, он знал этого крепко сбитого мужчину со вспыльчивым нравом. Доводилось иметь с ним дело в Эхимэ и даже как-то удалось… нет, не подружиться, наладить неплохие, сугубо деловые отношения. По крайней мере, расстались они не врагами. Но Учиху удивило другое. То, что у Мамочи есть его фотография и то, что этот симпатичный омега ее запомнил. – Да, – кивнул Саске. – Мы работали вместе, – зачем-то пояснил он и представился. – Учиха Саске. – Точно! – Хаку просиял. – Забуза рассказывал о вас. – Ой! – спохватился он, очевидно вспомнив, что не представился. – Я – Мамочи Хаку, – он явно собирался сказать что-то еще, но его отвлек негромкий писк. Омега достал из левого кармана пиджака телефон, прочитал сообщение, закатил глаза и в сердцах простонал: – Наруто! Саске был больше чем уверен, что не будь у Хаку заняты руки, он бы непременно схватился за голову. Уж слишком много эмоций вложил он в одно единственное слово. В имя. – Я уволюсь, – пробормотал омега. – Я точно уволюсь! – громче и увереннее сказал он. Помолчал немного, гневно сжимая в руках телефон, замахнулся им, как будто желая разбить, но вместо этого безвольно опустил руку и тяжело вздохнул. – Вот ведь… Учиха, пряча усмешку, наблюдал за гневной тирадой явно поставленного в неловкое положение менеджера. Он прекрасно понимал желание омеги уволиться и вот таким вот радикальным способом избавиться от всех проблем. Однако едва ли он мог сделать это сейчас. Контракт между менеджером – в том, что этот омега – менеджер контратенора у Саске больше не было никаких сомнений – и артистом мог быть расторгнут только по желанию последнего. У представителей богемы были и не такие привилегии. – Мне нужно идти, – Хаку развел руками. – Приходите на банкет, – он ловко справился с замком папки и достал оттуда яркую брошюру. – Уверен, Забуза вам обрадуется. Саске рассматривал пригласительный и вспоминал, какие планы у него были на этот вечер. Нет, определенно, сегодня не было никаких важных встреч, да и не важных, к слову сказать, тоже не намечалось. Учиха усмехнулся. Не сейчас, так вечером, но он сегодня непременно лично познакомится с Узумаки. Однако на вечернем банкете контратенора не было. Хаку слезно перед всеми извинялся, говорил что-то о дурном самочувствии певца и клятвенно заверял всех, что в следующий раз Узумаки непременно придет на вечеринку. Саске пришлось довольствоваться неожиданно теплой встречей с Забузой. Женитьба несколько изменила его. Сделала немного мягче, терпимее. Сейчас это был куда более приятный собеседник, чем два года назад. Забуза как и прежде занимался продажей автомобильных запчастей, а заодно, как он сам со смехом говорил, подрабатывал охранником Узумаки. Видите ли, с Наруто никто не может ужиться. Вот и приходится ему за пятерых отдуваться. Впрочем, истинная причина этой подработки, конечно же, заключалась в Хаку. Это было настолько очевидно, что говорить об этом вслух не было нужды. – Слушай, Учиха, – громко, без труда перекрикивая музыку, сказал Забуза осушив очередную стопку саке, – если хочешь – приходи на репетиции нашей восходящей звезды. Мамочи знал о его культурных увлечениях. И несколько лет назад, когда они только познакомились, часто подшучивал над этим. Сам он совершенно не разбирался в этом, да и наверняка в любом другом виде искусства. По иронии судьбы теперь он больше чем кто-либо другой приобщен к нему. Действительно, судьба штука непредсказуемая. – И он не будет против? – с сомнением спросил Саске, ставя свой пустой бокал на поднос пробегающего мимо официанта. Из разговора с Забузой об Узумаки он узнал лишь одно – у него был тяжелый нрав. И, судя по чужим словам, певец вел себя так, будто был лучшим из лучших и капризничал не хуже всемирно признанных звезд. – Да ему вообще все равно, – махнул рукой Забазу. – Ему абсолютно наплевать, кому петь – восхищенной толпе, одному зрителю или пустому залу. А еще один альфа нам не помешает, – он снял с подноса подошедшего к ним официанта два бокала «Кровавой Мэри» и протянул один Саске. – Придешь? – Посмотрим, – уклончиво ответил Учиха, забирая бокал и салютуя собеседнику. Конечно, он пришел. Не мог просто упустить ни одной возможности оказаться ближе к Узумаки, лишний раз услышать его чарующий голос и все-таки познакомиться с ним лично. Как и предсказывал Забуза, певец никак не отреагировал на его присутствие. Не удивился, никого ни о чем не спросил, просто поприветствовал его легким кивком, прошел на сцену, и кажется, вовсе позабыл о нем. Он вообще никого не замечал. Лишь изредка вспоминал о существовании репетирующего с ним оркестра. Репетиция оказалась тем еще развлечением. По крайней мере, начиналось все очень даже интересно. Первыми в зале появились оркестранты и пожилой дирижер. Настроение у исполнителей было мрачное. Они слышали, как поет Узумаки и, видя его талант, предполагали, что это человек капризный, самовлюбленный, слышащий только себя. Предполагали. Лично с ним они, как и Саске, знакомы не были. Узумаки проигнорировал состоявшийся позавчера банкет-знакомство, что уже многое говорило о певце. Более того, он уже опаздывал на целых две минуты, что тоже было не в его пользу. Сетовать на пунктуальность певца было глупо. У того, кто обратил внимание на это, часы спешили на пять минут. Дирижер – невысокий статный альфа с седыми висками, ворчливо заявил поднявшему на ровном месте шум скрипачу о том, что сейчас без трех минут десять, а следовательно, у тех, кто до сих пор не пришел на репетицию, есть еще целых три минуты. – Однако, – строго продолжал он глубоким, приятным голосом, – это не значит, что эти три минуты вы можете прохлаждаться. Живо за инструменты! Разыгрываемся. Оркестранты подчинились, заняли свои места и затянули унылую мелодию. Музыка прекрасно передавала их настроение. Недовольство, уныние, твердую уверенность в том, что они не сработаются с певцом. – Стоп! – прикрикнул на оркестр дирижер. – Не годится! И стоило только на мгновение повиснуть тишине, как дверь резко распахнулась, и в зал зашел Узумаки. Все взгляды невольно устремились на него. Певец на мгновение застыл на месте, позволяя всем желающим внимательно себя рассмотреть. Конечно, нет ничего удивительного в том, что на репетицию он не надел ни костюм, ни смокинг. И тем не менее видеть его в темных, слегка зауженных джинсах и ярко-рыжей футболке было как-то непривычно. Узумаки задумчиво хмыкнул, передернул плечами и уверенным, неспешным шагом направился к сцене. На пути к своей цели он, в знак приветствия, кивал каждому, кто, так или иначе, встречался на его пути. Поднявшись на сцену, несколько секунд смотрел в глаза пожилого альфы, после чего абсолютно спокойно сказал: – Я – Узумаки Наруто. И я, – он сверился с простыми черными наручными часами, – не опоздал. – Нет, – спокойно согласился альфа, сверившись со своими часами. – Вы не опоздали. – Какое облегчение! – выдохнул Узумаки, белозубо улыбнулся и буквально сразу же посерьезнел. Окинул задумчивым взглядом мрачный оркестр, едва заметно нахмурился, снова посмотрел на дирижера, но ничего не сказал. Запел. Нет, это не было чем-то сложным и замысловатым, таким, где его дар проявлялся во всей красе. Он пел смешные народные песни, и звучало это до того задорно, весело и смешно, что остаться равнодушным не смог никто. Оркестранты внимательно слушали певца, улыбались и не заметно для себя начали ему подыгрывать. – Может же, когда захочет, – хмыкнул занявший соседнее кресло Забуза. – Чертов мизантроп, – ворчливо продолжил он. – Не говори так о Наруто, – строго попросил Хаку, садясь рядом с мужем. – Здравствуйте, господин Учиха. Омега говорил ему «Вы», даже получив разрешение на более фамильярное обращение. И было в этом что-то забавное. – Мизантроп есть мизантроп, – фыркнул Забуза. – Будь так, – пытался возражать Хаку, – он бы не расположил к себе этих людей. – Как расположил, так и отвернет, – хмыкнул Забуза и припечатал. – Мизантроп есть мизантроп. А репетиция продолжалась. В зале больше не было места настороженности, неприязни и скептицизму. Все полностью отдались своей работе, тщательно отрабатывая сложные пассажи, трудные аккорды, мягкое звучание всей мелодии в целом. И если это не вызывало особого интереса, то пение Узумаки восхищало. Казалось, сейчас его голос звучал даже лучше, чем пару дней назад на концерте. И тем не менее певец оставался чем-то не доволен и отрабатывал кажущиеся ему трудными моменты. К огромному сожалению Саске, у него не получилось дождаться конца репетиции и все-таки познакомиться с певцом. Один телефонный звонок заставил Учиху позабыть о развлечениях и отдыхе и вспомнить о работе. Проблем особо никаких не было, просто некоторые моменты требовали его личного присутствия и времени. Распрощавшись со знакомыми, которые обещали стать хорошими друзьями, и получив от них и приглашение и просьбы прийти на все последующие репетиции и, конечно же, на концерт, альфа поспешил в офис.