Happy Valentine's day, asshole

Это закон жанра — какая-нибудь тихая отличница всегда влюбляется в главного хулигана школы. Ну, точнее, Стайлз на милую девочку едва ли тянет, да и тихим гиперактивного подростка, у которого рот не закрывается ни на минуту, назвать язык не повернётся. Но - да. Стайлз Стилински — приятно познакомиться, тот самый Стайлз, который постоянно доводит учителей до припадка, нет, вы не ошиблись — по уши влюблён в грёбанного Дерека Хейла. А грёбанный Дерек Хейл по закону вышеупомянутого треклятого жанра Стайлза не видит в упор. Нет, не то чтобы Стайлз как-то пытался засветиться или выделиться перед ним… Пару раз он пытался заговорить с Хейлом, но в итоге, разволновавшись, начинал нести всякую чушь, а Хейл только и рычал раздосадованно (Стайлз готов поклясться, что в такие моменты из ноздрей главного-самца-школы вырывалось пламя!): «Заткнись, Стайлз». Сегодня четырнадцатое февраля. День, когда влюблённые парочки лижутся на всех углах, а школа обклеена тошнотворными розовыми сердечками. Стайлза тошнит. Он проходит мимо шкафчиков, улепленных валентинками (разумеется, шкафчика Дерека даже не видно под этой разномастной грудой открыток, от которых рябит в глазах), поправляет лямку рюкзака, съезжающую с плеча, и осматривается. Стоит найти Скотта — лучший друг Стайлза и единственный, кто в курсе его голубой мечты, — но тот, как назло, не находится. Ну, точнее, находится… Стилински пару минут наблюдает за тем, как его друг увлечённо целует Эллисон, прижимая её к стене (со стороны это выглядит так, будто Скотт пытается сожрать несчастную девочку), а потом ему надоедает, и он вклинивается между своим лучшим другом и его девушкой, возбуждённо тарахтя: — Простите, мадам, но я пока отберу у Вас Маккола. Скотт выглядит расстроенным и раздосадованным. Стайлз — несчастный Стайлз, который уже какой месяц дрочит на проклятого Хейла — мысленно желает ему побольше спермотоксикоза. И, оттаскивая друга к стене, туда, где почти нет народу, шипит: — Ты видел, сколько валентинок у Хейла? — Кто бы мог сомневаться, что ты заговоришь о нём, — закатывает глаза Скотт, усмехаясь. Он поводит плечами, переминаясь с ноги на ногу, и провожает грустным взглядом Эллисон, которая уходит под руку с Лидией Мартин. Стайлз был когда-то влюблён в Лидию (как и добрая половина школы). Теперь это кажется смешным. — Я не знаю, что мне делать! — шипит Стайлз. Он ненавидит день Святого Валентина. Он ненавидит Дерека Хейла. Он ненавидит своё сопливое желание подарить Хейлу валентинку! — Просто сделай это, Стайлз, — раздражённо отзывается Скотт. Ему уже порядком надоело вечное нытьё лучшего друга. Хейл, конечно, неплох: отлично сложен, на добрую голову выше остальных школьников, курит, рассекает ночные улицы на байке… Только вот Маккол пока уверен в своей натуральности. — Я же знаю, что ты вчера весь вечер просидел над валентинкой, силясь вымучить из себя что-то помимо девчачьих соплей. Стайлз краснеет так, что на них удивлённо косятся. Обиднее всего то, что Скотт прав. Прав — вчера Стайлз до поздней ночи сидел над валентинкой, отбрасывая одну открытку за другой. Сейчас у него в сумке порядка десяти вариантов валентинок, но теперь ни один из них не кажется удачным. — Я выбрал в итоге десять, — говорит он, и Скотт фыркает, развеселившись, — на одной из них от нечего делать написал «С днём Святого Валентина. Ты придурок, но я тебя хочу». Ну, просто захотелось повеселить себя, — он не добавляет, что таким образом ещё убеждал себя самого в том, что Дерек Хейл ну ни капельки ему не нравится, — но это, конечно, просто баловство. И Скотт! Я не знаю, что делать! Он вытаскивает из ранца толстую стопку открыток, и Скотт, забирая верхнюю, хохочет. Стайлз раздосадованно прикрывает глаза. О'кей, показывать это Макколу явно не было хорошей идеей. И умудрился же сразу отыскать валентинку, на которой крупными буквами написано «Ты мне очень нравишься, Дерек»! — Хватит ржать, — бурчит он, отбирая открытку и сминая её в кулаке. — Лучше помоги мне. — Просто подойди и вручи ему эту чёртову валентинку, — у Маккола всё всегда так просто, что Стайлза на секунду посещает яростное желание двинуть ему в зубы. Но нельзя — лучший друг всё-таки, таких беречь надо. — Вот он идёт как раз. Стайлз поворачивает голову вправо и встречается взглядом с равнодушными светлыми глазами Дерека Хейла, вышагивающего по школе со своей привычной свитой. Хейл кидает взгляд на свой шкафчик, и губы его искажает презрительная усмешка. — Я не могу, Скотт! — паника поднимается где-то в горле при мысли о том, что Дерек точно так же посмотрит и на него. — Не могу! — Стайлз теряется, кусает губы, низко опускает голову, так, чтобы друг не заметил лихорадочно разгорающегося на щеках румянца, и отворачивается. Может, ему уже семнадцать, может, он уже достаточно взрослый для того, чтобы носиться ночами по лесам в поисках трупов, но подойти и вручить валентинку тому, в кого он влюблён… Это слишком тяжело, увольте. — Ты можешь, чёрт возьми! — Маккол редко выходит из себя. Но сейчас, судя по всему, он теряет контроль над собой. Вырывает из рук Стайлза случайную валентинку и, пользуясь тем, что народ уже разошёлся, а Хейл занят интенсивным сдиранием розовых сердечек со своего шкафчика, подкрадывается (тише мыши — он это умеет мастерски) к оставленной на полу сумке Дерека и кидает валентинку туда. Глухой стон отчаяния застревает у Стайлза в горле; а Скотт уже мчится мимо него, вынуждая рвануть следом. Стайлз чувствует, как от странного пристального взгляда Хейла (больше некому так буравить его глазами) спина горит. Он совершенно точно ещё об этом пожалеет. Стайлз сидит как на иголках весь день. Он чувствует себя до чёртиков неуютно, и он до последнего надеется, что Хейл не понял, от кого была валентинка. На химии можно заниматься чем угодно, благо закадычные друзья сидят на последней парте, и, решив всё же узнать, какую валентинку запихнул в сумку Хейлу Скотт, Стайлз перебирает открытки в пальцах. Его глухой отчаянный стон заставляет задремавшего было Скотта встревоженно встрепенуться. — Скотт, — то ли безнадёжно, то ли зло шипит Стайлз, — ты подсунул ему ту самую валентинку! — Ту самую? — Скотт осоловело моргает, вряд ли понимая, что происходит. — Ту самую, про придурка! Скотт хохочет так громко, что разъярённый химик выставляет обоих парней вон из класса. Пока они бредут по пустому коридору, Маккол всё ещё гаденько хихикает. А вот Стайлз чувствует себя откровенно паршиво. Нет, о таком Хейл не позабудет, такого Хейл не простит… Он на редкость хорошо знает Дерека, как выясняется после урока. Стайлз просто бредёт по коридору, когда перед ним вырастает Хейл. Стилински чудом удаётся не врезаться в него, и ещё пару секунд парень ошарашенно хлопает ресницами. И только после этого до него доходит, кто перед ним и что сейчас будет. Стайлз бежит так быстро, словно по пятам за ним гонится разъярённый лев. Впрочем, стоит признать, сравнение недалеко от истины. Правда, Хейл — вечно хмурый и чем-то недовольный — больше походит на волка, но когда ты слышишь, как он мчится за тобой следом, как-то не до размышлений о том, кого он напоминает. Стайлз не любит спорт; он скорее жилистый, чем мускулистый, он худой (ещё немного — и это перейдёт в категорию «костлявый»), у него нет развитых лёгких и сильных ног, поэтому он позорно выдыхается уже через три минуты бега по опустевшей школе. Прислоняется к стене, тяжело дыша и держась за грудь, в которой выбивает сумасшедший ритм сердце… — Здравствуй, Стайлз, — мягко произносит Дерек, и Стайлз подскакивает на месте, больно врезается затылком в стену; он шипит, трёт пострадавшее место и кусает губы. Кажется, Дерек не настроен особенно миролюбиво. — Слушай, чувак, — начинает Стилински, и голос позорно даёт петуха; Стайлз волнуется так, что ладони потеют, и он начинает нервно тарахтеть: — Это вовсе не то, о чём ты подумал, ты мне совсем не нравишься, и я тебя не хочу, разумеется, я... я не педик, ну, то есть я хорошо отношусь к геям, но я не гей, это просто шутка, понимаешь, такой вот неудачный прикол, Скотт предложил, а как я мог отказаться, ну, шутка не удалась, ха-ха-ха-ха, но я не виноват, совершенно нет, и вооб… — Заткнись, Стайлз, — почти ласково обрывает его Дерек, и у Стайлза от этого бархатного тона ноги становятся ватными и колени подгибаются. Он просто подросток, всего лишь переживает период полового созревания, а всем известно, что подросток способен возбудиться даже от нудного параграфа по химии… Но разговаривать со стояком жуть как неудобно и неловко. — Значит, розыгрыш? — интересуется Дерек, подходя вплотную, и Стайлз вжимается лопатками в стену, настороженно глядя на Хейла. Кажется, тот не собирается его бить. «Пока, — поправляет себя Стилински, умудрённый жизненным опытом, — пока не собирается». Но кто знает, что там творится в голове у этого угрюмого старшеклассника? — Шутка? — шепчет Дерек, склоняясь к Стайлзу близко-близко, и тот забывает, как дышать, потому что чужое горячее дыхание опаляет щёку, и, честное слово, это уже попросту неприлично — стоять так близко, когда у него, Стайлза, каменная эрекция на один только голос. — Игра такая, да? — Дерек сегодня удивительно многословен. Стайлз охает и заливается краской по самые корни волос, потому что Хейл — что он, чёрт побери, творит?! — сжимает ладонью его член через ткань джинсов, и с губ Стилински срывается гортанный стон, и он неловко смотрит в сторону, готовый постыдно и по-детски разреветься от гнева на самого себя и унижения. — Кажется, это мало напоминает игру, — мурлычет Дерек, вдруг сжимая — до боли — запястье Стайлза. Стайлз успевает сделать рваный выдох, а потом воздух вышибает у него из груди — его заталкивают в какой-то кабинет, с силой прижимая к стене (он опять врезается в гладкую поверхность затылком), и тут же придавливают своим телом, не давая нормально дышать. — Что ты… — голос срывается на писк. Дерек не отвечает. Забирается горячими ладонями под рубашку парня, проходится пальцами по мгновенно затвердевшим и ставшим очень чувствительными соскам. Стайлз не понимает, что происходит. Он рад бы оттолкнуть Дерека, честное слово, но член болезненно ноет, требуя разрядки, а тело сходит с ума, и руки-ноги ватные, безвольные, не подчиняются ему. Даже голос ему изменяет: вместо вопроса (или требования прекратить) выходит только очередной стон. Стайлзу так приятно и так до обжигающего щёки румянца неловко, что он теряется в этих ощущениях, захлёбывается ими. — Я не люблю, когда меня называют придурком, — мурлычет Дерек ему на ухо, расстёгивая джинсы подростка и опуская их тому на бёдра; сжимает ноющий член Стайлза через ткань трусов, и этого достаточно для очередной приливающей к щекам обжигающей волны смущения и едва слышного стона. — Предпочитаю сразу… наказывать. Он стягивает со Стайлза трусы и разворачивает его к себе спиной. Стайлзу хочется провалиться сквозь землю от стыда. Первый удар не вызывает боли. Зато приносит унижение. Подумать только: его, почти совершеннолетнего подростка, шлёпают по заднице! Щёки горят, а в уголках глаз скапливаются слёзы унижения, злобы и бессилия. Стайлзу хочется разрыдаться в голос. Второй удар и все, что следуют за ним, сливаются в беспорядочную череду то боли, то возбуждения: Дерек, сукин сын, то и дело дразняще проходится пальцами по всей длине члена Стайлза, не давая ему возможности хотя бы унять своё возбуждение. Из горла рвутся стоны вперемешку со всхлипами, и уже не понять, чего больше. — Хватит, — шепчет Стайлз, вздрагивая всем телом, когда тяжёлая ладонь снова опускается на его ягодицы. Теперь это больно, до чёртиков. — Хватит, пожалуйста… Он глотает стон и болезненно жмурится. Дерек останавливается. Прижимается горячими сухими губами к шее Стайлза, накрывает ладонью его член и тихо шипит, когда парень дёргается, пытаясь уйти от прикосновения: — Ш-ш-ш, не двигайся. И Стайлз — с горящими щеками, со слезами в глазах — замирает. Дерек скользит ладонью по его члену неторопливо и ритмично, вычерчивает большим пальцем головку и уздечку, доходит до яичек, сжимая их в пальцах до яркой вспышки перед глазами. И Стайлз — со стремительно наливающейся алым задницей, с каким-то чувством униженности — возбуждается всё сильнее. Это абсолютно неправильно, неверно, невозможно, ему больше всего на свете хочется сейчас провалиться сквозь землю со стыда, и в то же время чужие движения, такие размеренные и степенные, вызывают дрожь в пальцах и неконтролируемые волны возбуждения, проходящиеся по телу. Дерек собирает капли выступившей смазки и размазывает их по всему члену Стайлза, и, Господи, это просто с ума сводит. Он стонет так, что, кажется, каждый на милю вокруг его слышит. Сердце в груди колотится отчаянно-бешено. Стайлз дышит через раз. Чёрт возьми, прямо сейчас ему дрочит его грёбанный мокрый сон, тот, из-за кого Стайлз проводит в ванной по полчаса каждым утром, проклятущий Дерек Хейл! Дерек Хейл, который просто взял и отшлёпал его, как напортачившего малыша, за какую-то открытку. Нет, Стайлз решительно не понимает. И у него нет никакой возможности понять: он, в конце концов, находится на самом пике периода полового созревания, он девственник, а сейчас ему дрочат, и чужие немного шершавые пальцы так правильно и неторопливо проходятся по члену, что нет никаких сил терпеть. Он всхлипывает и прячет горящее лицо в сгибе собственного локтя, опираясь на стену рукой. Дерек хрипловато смеётся и ускоряется. Теперь это почти больно — его торопливые, жёсткие движения, быстрое скольжение его пальцев по чувствительной головке, его ленивые поцелуи в шею, от которых — кто бы мог подумать, что шея является эрогенной зоной Стайлза Стилински — желание только усиливается, доходит до той крайности, за которой перерастает в нечто ноющее, тянущее и болезненное. Стайлз — чёртов гиперактивный подросток, у которого ещё никогда не было секса, которого ещё никогда не ласкал кто-то другой; он кончает совсем скоро, с тихим всхлипом уткнувшись лбом в стену. Задница, как и щёки, горит. Он зло смаргивает слёзы и как-то отстранённо наблюдает за тем, как Дерек вытирает пальцы от его спермы (да, Стилински, очередной провал, запиши это в список того, о чём тебе будет стыдно вспоминать до самого конца жизни). — Так быстро, — с усмешкой произносит Дерек, и Стайлз его так ненавидит в этот момент. — Ты девственник? Стилински разворачивается, взбешённый, желая высказать наглецу Хейлу в лицо всё, что он о нём думает. — Ты!.. — он в бессильной ярости ударяет Хейла кулаком по плечу; по ощущениям не лучше, чем бить булыжник. — Какого чёрта?! — Брось, Стайлз, — отвечает Дерек, недовольно хмурясь, и Стайлз нервно осекается, закусывая губу. — Это старшая школа, место, где можно всё. Стайлзу не хочется быть тем, что «можно», и уж тем более не хочется знать, какого чёрта Хейл, которого в голубизне заподозрить было бы столь же нелогично, как и тренера Финстока, только что сделал. Стайлза рвут надвое противоречивые чувства: ему мучительно стыдно, у него щёки горят так, что на них можно жарить яичницу, но в то же время он только что кончил из-за того, что его чёртов мокрый сон ему отдрочил! — Не думай так громко, — советует Хейл и прислоняется плечом к стене, позволяя красному как рак Стайлзу торопливо натянуть трусы и застегнуть джинсы. — Послушай, это всего лишь дрочка и, — он ухмыляется так нагло, что Стилински тихо рычит, — небольшое наказание за оскорбление. — Всего лишь?! — у Стайлза голос срывается, и он вопит шёпотом, больно тыкая Хейла пальцем в грудь. — А если бы ты поимел меня прямо тут, это тоже было бы «всего лишь»?! Дерек мрачнеет. Долго сверлит Стайлза тяжёлым взглядом, из-за которого парню жутко неуютно, а потом бросает: — Поимею я тебя в следующий раз. Он выходит из кабинета, оставляя Стайлза с раскрытым ртом: тот так и не успевает поинтересоваться, с чего это Хейл решил, что будет какой-то там следующий раз. Когда Стайлз приходит домой, его щёки всё ещё горят, а смотреть отцу в лицо мучительно стыдно. Он не представляет, как появится завтра в школе и что скажет Скотту. Наверное, он около часа просиживает на кровати, жалея себя и продолжая краснеть, а потом… Потом Стайлз посылает всё к чёрту. Он знает, что у некоторых ребят в школе и похлеще ситуации бывали, взять хотя бы девчонку, о которой пару лет назад судачили, мол, она переспала с учителем, и это засёк охранник. История умалчивает о том, куда делся учитель и что стало с девочкой, но, по крайней мере, это заставляет Стайлза почувствовать себя меньшим неудачником. Это не избавляет его от чувства стыда или от желания придушить самовлюблённого ублюдка Дерека Хейла, но это позволяет ему взять себя в руки и перестать разводить сопли, как будто он — маленькая девочка. «Подумаешь, по заднице надавал и отдрочил, — говорит самому себе Стайлз, и ему хочется истерично рассмеяться, — это же не значит, что он пойдёт и растреплет об этом всем, совершенно точно нет, его репутации тогда конец». — Хэй! — вопит Маккол на следующий день, набрасываясь на Стайлза с объятиями, и тот болезненно морщится. - Ну, что у вас там с Хейлом? Рассказывай-рассказывай, я видел, как он за тобой погнался! Синяков нет — значит, не бил, а… Выразительности бровей Скотта может позавидовать любой. — Ничего не было, — нехотя мямлит Стайлз, мучительно краснея, и отводит взгляд. Скотт фыркает и продолжает донимать его расспросами всю дорогу до кабинета; Стайлз старательно не смотрит на лучшего друга и по случайности встречается глазами с Дереком, который стоит с каким-то своим одноклассником. Стайлз снова заливается краской, а Дерек ухмыляется понимающе и одними губами произносит: «Пятница». Стайлз демонстративно фыркает и проходит мимо него. Вот ещё... Дерек Хейл — самовлюблённый сукин сын. И он всё ещё остаётся мокрым сном Стайлза Стилински. — Так что между вами было?! — громко восклицает Скотт, и Стилински, ошарашенно моргая, отвечает ему: — Да ничего, правда, он просто сказал мне, чтобы больше таких шуток не было. Маккол подозрительно косится на него, а Стайлз, не выдержав, оглядывается. Дерека уже нет на месте, а его одноклассник смотрит на Стайлза равнодушно, как и всегда. Становится легче - значит, не рассказал. Он думает о том, что ещё долго будет краснеть при виде Хейла. А ещё о том, что в пятницу стоит сказать Скотту, что он будет занят и не сможет с ним погулять, как они это обычно делают. В конце концов, это старшая школа, место, где можно всё.