***
На следующий день Илья проснулся утром, а не в два часа дня. Тело уже не так болело, температуры почти не было, глаза не чесались, в отличие от царапин по всему телу. На спинке кровати он нашел футболку и свои штаны. Именно свои — они были ему по росту, он знал эту материю на ощупь, да он даже помнил, как отпарывал задний карман, который ему всегда мешал. Неужели Соло положил к себе в чемоданы не только его ботинки, но еще и спортивную одежду? Если он дошел до нее, наверняка еще и пару костюмов припрятал. Нужно будет выяснить. И сказать спасибо. Черт, чем дальше, тем больше он обязан и должен Наполеону. Он размялся, как мог, умылся и только шагнул на кухню, как услышал сквозь звон посуды голос Соло: — О, ты уже? Доброе утро. — Он звучал немного неуверенно, словно что-то скрывал или чувствовал себя неловко. Интересно, что такого случилось, что Ковбой смущается? — Кстати, ты футболку наизнанку надел. — Да? — Илья торопливо ощупал себя, не мог же он так ошибиться, вроде нет, вроде все нормально. — Ты издеваешься? Если это шутка, то очень глупая и… — Ярлычок на воротнике. Илья тронул горловину. Черт, и правда, ярлычок скользил под пальцами поверх футболки, швы топорщились выступающим краем, хотя должны были прятать его. От досады на себя Илья легонько стукнулся лбом о дверной косяк и только взялся за край, чтобы надеть футболку правильно, как Соло откашлялся и спросил извиняющимся тоном: — Слушай, если ты не очень голодный, подожди еще полчаса, я тут… — Я подожду, — кивнул Илья и пошел обратно в спальню. Переодеваться на ходу он не рискнул, не хотелось врезаться в косяк или в ручку двери, потому добрел до спальни и только там исправил ошибку. После этого подумал было достать шахматы, в них он и вслепую умеет играть, полез под кровать, не сразу вспомнив, что его чемодан остался в номере отеля. Мысленно плюнул, сел на кровать, посидел, комкая в пальцах мягкое покрывало, после чего решительно поднялся. Надо, наконец, обследовать место, где ты живешь второй день и где тебе еще жить на ощупь еще столько же — в лучшем случае, о худшем и думать не хотелось. Он медленно обошел небольшую комнатку, ощупывая мебель. Две кровати, его — возле двери, вторая — возле окна, почти впритык. Ничем не отличаются. Позавчера Наполеон, похоже, просто довел его до ближайшей, а потом переселяться было бы глупо. Между кроватями — тумбочка с настольной лампой, книжкой вверх корешком и батареей всяких баночек, коробочек и бутыльков. О, вот и его мазь от ушибов — пахнет тиной и гнилой травой. Илья зачерпнул немного, размазал по лицу, по левой ладони, которая дико чесалась, по плечам — там до сих пор что-то дергало и ныло. Маленький пузырек с пипеткой — наверняка его капли для глаз. Вот с ними он не стал экспериментировать, еще ошибется и получит какие-нибудь капли для носа, пусть даже Соло вроде здоровый, не чихает. Возле стены стоял комод с вазой, которую Илья чуть не уронил на пол, хорошо, успел вовремя ее подхватить. После этого он очень аккуратно, перебирая пальцами, потрогал стены. Над комодом висело зеркало и полка с кучей бутылочек. Неужели это все из запасов Ковбоя? Модник. Он провел пальцами по стене и вышел в коридор. Ванную он уже обследовал, там было тесно и неинтересно, поэтому он направился вперед, пока не дошел до входной двери. Тут тоже было зеркало, куча вешалок и их обувь. И еще одна дверь. Илья толкнул ее, не ожидая, что в этой квартире есть еще комната. И почти сразу ударился коленом обо что-то мягкое. Наклонился, ощупал. Диван. Он был достаточно мягкий и достаточно длинный, хотя для Ильи маловат, не ляжешь в полный рост, придется сворачиваться клубком. Напротив дивана — телевизор с рогами антенны. Возле окна с задернутыми тяжелыми шторами — кресло и торшер. Илья пару раз дернул шнурок, но света так и не увидел. Интересно, лампа перегорела или ее там нет? Впрочем, глупо гадать, он просто еще не прозрел. Он вернулся к дивану, сел, устроившись поудобнее, нащупал перед собой журнальный столик. На нем лежала еще одна книжка, опять вверх корешком, две маленькие коробочки, газета и пара ручек. И зачем это все Соло. Илья взял одну коробочку, которая легко помещалась в его ладони, решил проверить, что внутри, открыл и тут же рассыпал ее содержимое. С тихим шелестом карты — ну конечно, что же еще, такое родное-знакомое? — разлетелись по столу, дивану и полу. Пришлось собирать, пока Ковбой не пришел и не стал возмущаться. Хотя, может, он опять стоит в дверях, хмурится и молчит, сложив руки на груди? Илья прислушался, но тот продолжал звенеть на кухне посудой и сюда вроде как не собирался. Ну и пусть там священнодействует, он пока тут отдохнет. Илья пересчитал карты, чтобы не потерять ни одну из них, потом начал бездумно тасовать. И тут сообразил, что карты крапленые. В середине каждой карты была небольшая выпуклость, которую он, будучи зрячим, не обнаружил бы. Ну Соло, ну… Слов на него нет, самодовольного самовлюбленного азартного хитреца. С другой стороны, Наполеон не звал его играть, тем более на деньги, так что пусть его. Надо только внимательнее присматривать, кого он к себе водит, чтобы не пролететь однажды, если он свяжется с более искусным шулером. Или нервным типом, который даст ему по лицу. Илья ощупывал каждую карту, разгадывая крап. Он знал несколько способов, хоть и не в нюансах, но там обычно использовались две метки, а здесь всего одна, почти в середине карты. Илья покрутил карты и так и эдак и вроде разобрался. Стал раскладывать карты в четыре стопки по мастям, от самой младшей к самой старшей. На трех картах запнулся, никак не мог сообразить местоположение выпуклости. Пришлось их откладывать, тереть пальцы, чтобы кончики стали более чувствительными, и опять касаться шелковистой поверхности. С двумя разобрался, а вот третья все никак не поддавалась. Складывалось впечатление, что на ней крапа нет. По крайней мере, такого, рассчитанного на осязание. Обычно без крапа оставался бубновый король, но его Илья уже точно отложил. Он мучил карту, трогая ее всеми пальцами по очереди, но ничего не выходило. — Я уже все, — раздался голос Соло. — Можно идти есть. — Я знаю, — кивнул Илья. Он услышал его шаги минут пять назад, ощутил пристальный взгляд примерно тогда же (наверняка Ковбой прислонился к двери, наблюдая за ним), но ждал, пока он себя озвучит. — Что это за карта? Он повернул ее к Наполеону, но тот прошел мимо него, открыл шторы, звеня кольцами. Илья представил яркий свет, ворвавшийся в комнату, и солнечные пятна, играющие на лаковом столике и картах на нем, даже ощутил призрачное тепло на своих руках. Неимоверно захотелось увидеть голубое небо и сощуриться от лучей, бьющих прямо в глаза. — Там солнце? — Нет, опять пасмурно, но дождь уже перестал. Соло повернулся к нему, сел в кресло и склонился над столом, рассматривая стопочки. Илья поднес к нему загадочную карту: — Что это? — Неплохо, очень даже неплохо, — похвалил Наполеон, сгребая карты в кучу и игнорируя вопрос. — Всего три раза ошибся, спутал даму и валета в одном случае и семерку с восьмеркой в другом. Ну, и эта… — Он забрал карту у Ильи, положил ее поверх остальных. — Ковбой? — Сначала на кухню. Илья не стал настаивать, все равно Соло не удержится и скажет, он же любит показывать свое превосходство, особенно в тех сферах, которые считает Илье недоступными — музыка, искусство, фокусы. Впрочем, он наконец сообразил, что это за карта, и улыбнулся, опережая чужую похвальбу: — Это десятка пик. — Две ошибки. — Кажется, Ковбой удивленно покачал головой. — Как понял? Не на ощупь же? — Только ее и не хватало. — Илья сел на свой стул, сложил руки в замок на самом краю стола, чтобы ничего не уронить ненароком. — Нет, не на ощупь, на ощупь там ничего нет, она из другой колоды, с другим крапом. Чернила, да? Или пятна воды? — Другой крап, — не стал вдаваться в подробности Соло. — Не думал, что ты в этом хоть что-то смыслишь. — Он хмыкнул. — Не знал, что в КГБ и этому учат. — Меня учили не там. — Илья размешал свой чай, вытащил ложечку и положил ее рядом с собой. Ковбой дернулся, как будто хотел что-то сказать, но передумал, и Илья все-таки признался: — Просто однажды попался один хитрый человечек, который вынужден был поделиться парой секретов. — Раз уж ты с картами разобрался, может, сыграем? — Наполеон не стал тянуть из него секреты фирмы, раз уж он не хотел ими делиться. — Все равно делать пока нечего. Похоже, Ковбою было очень тоскливо: ни погулять толком, ни покрасоваться, ни женщину привести, да еще с ним, ослепшим, возиться нужно. Одно развлечение — торчать на кухне, но, похоже, и оно ему уже приелось. Илья поболтал в кружке чай, отпил, обжигаясь, согрелся изнутри, уточнил: — Ты тоже будешь вслепую играть? — Нет, я — нет. — Наполеон не сводил с него глаз и, похоже, был готов просить об одолжении, потому что поспешно добавил: — Но ты потренируешься, попробуешь просчитать карты, поотгадывать, запомнить, что у тебя, у меня, в отбое. А? Илья кивнул: — Ладно, ты прав, делать нечего, а шахмат нет. — Вот и отлично. Они просидели над картами до вечера, прервавшись пару раз. Первый раз они отложили игру, чтобы поесть, потому что Соло стал возмущаться, что не нанимался готовить для «всяких, кто все равно не оценит его высокого мастерства, особенно если разогревать еду по пять раз». Во второй перерыв Наполеон звонил Уэйверли разузнать, как там дела с их заданием и долго ли им еще вести «скрытный образ жизни». Тот ответил утвердительно, так что они спокойно продолжили игру. Во время телефонного разговора Илья встал, немного размял плечи и спину, сделав шесть медленных наклонов, достал до пола ладонями, потом обхватил ими лодыжки, застыв на несколько мгновений. — Зарядка? — Соло сверлил его спину взглядом. — Разминка. Мягкая, чтобы ничего не повредить, почти йога. — А позу лотоса умеешь? — насмешливо уточнил Наполеон, похоже, не мог представить сложившего и запутавшего бесконечные ноги Илью. — И даже стойку на голове. — Ногами до потолка не достаешь? Вот ведь язык без костей. — В спортзале — нет. — А в квартире — да? — Илья кивнул, потому что Ковбой ждал именно такого ответа. — Следы на потолке, наверное, очень загадочно смотрятся, — задумчиво протянул Соло. — И разведки других стран ломают потом голову — как вы умудрились это проделать, неужели изобрели антигравитатор? — Еще не изобрели, сам же знаешь. Играть дальше будем? — Странно, что ты при такой гибкости все-таки не умеешь танцевать. Давай научу хотя бы вальсу, а там, глядишь, и до танго дойдет. — Мне без надобности, все равно я по балам и светским вечерам не хожу, там лучше вам с Габи светиться, а у меня другая специализация. — А если все-таки понадобится? — не отставал Наполеон, и Илья вздохнул — ну что все к нему пристали с этими танцами? — Вальс я умею и твист — это как окурки давить, ничего сложного. Он даже показал, как давить эти самые воображаемые окурки, и Соло замолчал. Илье хотелось узнать, как тот на него смотрит — скептически, как всегда чуть покачивая головой, или же с открытым ртом. Габи наверняка бы смотрела именно так. Но он опять сел на диван и взял свои карты, так что и Ковбою пришлось вернуться к игре. Илья ломал голову, Наполеон комментировал все ходы, получая от этого дикое удовольствие. Он тыкал Илью в его ошибки, в его самонадеянность, ворчал, что он совершенно не умеет играть лицом (лицо попроще сделай, не хмурься, и не радуйся, ты же своей улыбкой все свои карты светишь), не говоря уже про руки. Пришлось изловчиться и пару раз вытащить карты «из рукава», после чего Соло сначала пораженно замолчал, а потом поаплодировал. — Ну ты даешь, Большевик. Не ожидал, никак не ожидал. Хотя при мне лучше так не делай, я же вижу. Илья наклонился к нему, целясь слепым взглядом ему в глаза, выдохнул: — Уверен? — и вытащил карты у него из-за уха, из кармана рубашки и из рукава. — Сдаюсь. Я бы тоже показал тебе пару приемов, но… — он отодвинулся от Ильи, — чуть позже. Сейчас тебе надо закапать глаза. Ложись на диван. Я тебе даже телевизор включу. Илья лег, согнув ноги в коленях, и тут же потер лоб. Голова опять начала болеть — похоже, он и правда слишком концентрировался на ощущениях пальцев, ощупывавших кусочки картона, мучил память, пытаясь удержать в уме свои карты, карты Соло, просчитать ходы и отметить то, что ушло из игры. Телевизор негромко гудел, что-то шепелявя сквозь помехи. — Я смотрю, ты мазался, да? — Наполеон присел рядом с ним на диван, потом спустился на пол. Илья кивнул. — А что ж капли не взял? — Не рискнул. Вдруг у тебя там яд, в спиртное любовницам, которые тебя раскрыли, капать? — Не, яд у меня кончился, но спасибо, что напомнил, куплю. Не моргай. Две капли в один глаз, две — в другой, стараться не закрывать их сразу же, потом прижать платок, вытереть слезы. Илья пригрелся на диване, с одной стороны его грел мягкий плед, упавший со спинки, с другой — Наполеон, который решил посмотреть телевизор и потому прижался к нему спиной, временами роняя голову ему на живот. Илья задремал, ему было так тепло, уютно и спокойно в этой шуршащей тишине и с молчащим Соло, что он почти забыл о том, что с ним случилось. Ему казалось, что он отсыпается после долгой и тяжелой, но успешной миссии, что можно расслабится и ненадолго забыться, что все хорошо. Но Ковбой, который устал сидеть на полу и смотреть бесконечный выпуск новостей, растолкал его и отправил спать в комнату.***
Сны он видел, причем в мельчайших деталях, и это было самое страшное. Он видел то, что произошло с ним уже ослепшим: как Соло хмурится, ведя его за собой под руку по крутой лестнице вверх, как он кусает губу и мотает головой, убирая с глаз упавшую прядь волос; пятиметровый (Ковбой и тут обманул) забор и колючую проволоку на нем. Илья видел испуг в серых глазах девушки за стойкой, которая сделала шаг назад, потому что смотреть на него было страшно. Видел, как Соло сжимает кулаки, когда он сам сидит в номере на кровати рядом с распотрошенным чемоданом и разбросанными вещами. Он даже видел свое новое обиталище, эту небольшую скромную квартирку: бежевые обои в спальне, в светло-коричневую клетку — на кухне; тяжелые бордовые шторы с бахромой и кисточками в зале и такого же цвета диван; все в потеках соли, щербатое и немного криво висящее зеркало в ванной. Он видел все это, но лишь во сне. Утро встретило его серой мглой без просвета. До смерти захотелось напиться, чтобы опять увидеть, хотя бы в своем воображении, яркие цвета, а не эту бетонную стену между собой и миром. Наполеон был оптимистичен до отвращения, звенел посудой, кормил его чем-то, но Илья вкуса еды вообще не ощутил. Ему нужно было видеть. После завтрака он опять пошел в зал, в спальню просто не мог, он не хотел тесноты и бесконечного сна. Он бы с удовольствием сходил на улицу, пусть для этого пришлось бы держаться, спускаясь по длинной лестнице, за стену и перила одновременно; он бы постоял на крыльце, на тротуаре, он бы прошелся по двору; он бы хоть что-нибудь сделал. Но было нельзя выходить, привлекать внимание, боясь быть обнаруженным врагами или случайными знакомыми. Нельзя. Он твердил это без конца, стоя возле открытого окна в зале, вдыхая полной грудью городской воздух и жалея, что здесь нет балкона. Воздух на нем не был бы чище, но Илья не чувствовал бы себя запертым в квартире, как стальной клетке, с Наполеоном в роли сторожа-надсмотрщика. Хотя тот ни в чем не был виноват. — Сыграем? — Соло отложил книгу, которую читал, сидя в кресле, и пошуршал картами. Когда Илья не ответил, потому что перевесился грудью через подоконник, стремясь на волю, позвал напряженным голосом: — Илья? Так, Ковбой назвал его по имени, значит, что-то его встревожило — неужели пальцы дрожат? — Ты сейчас подоконник сломаешь, он уже трещит под твоими руками. Илья выпрямился, покачал головой и сдержал тяжелый вдох. — Не сейчас, не тот настрой. Но карты все равно дай. Соло вложил ему в раскрытую ладонь колоду, и Илья стал медленно тасовать ее. Осторожно, чтобы не поломать, не рассыпать, не потерять ни единой карты. Все хорошо — ну, или будет хорошо. Завтра, послезавтра, через три дня, через пять, шесть, семь… Илья разложил пять пасьянсов, но ни один из них не сошелся. Соло временами отвлекался от своей книги, переставал шелестеть страницами и поглядывал на него, наверное, не мог понять, как можно отказаться от игры в пользу такой бессмыслицы. Илья вместо ответа пожал плечами и — все равно ни один расклад не сойдется, не тот день — поставил две карты шалашиком поверх стопки остальных. Пристроил рядом с ними еще две, превращая конструкцию в большую букву М. — Замок лучше строить на ровной поверхности, на стол ставь, а не на стопку, — сказал Наполеон, откладывая книгу. Илья потер бровь, хотел сказать, что ничего он не строит, никаких домов и тем более замков, но Ковбой всучил ему в руки проклятые карты из буквы М и отодвинул остальные подальше, освобождая место. — Так-то лучше. Пришлось возводить карточный домик. Первый уровень вышел быстро, с «перекрытием» он немного повозился: никак не мог найти нужное расстояние между картами, чтобы они лежали надежно, но в конце концов справился. Соло подсказывал, говорил сдвинуть чуть левее или правее, но сам карты не трогал. Илья быстро построил второй и третий уровень, начал четвертый, но неловко дернул рукой и задел хрупкую конструкцию. Наполеон едва слышно охнул, а Илья еще несколько призрачных мгновений чувствовал, как карты, шурша, летят вниз, соскальзывают со стола на пол, под ноги ему и Ковбою. — Черт. Он сбежал на кухню, на которой, по сути, не освоился, сразу же врезался в стул, в стол, в плиту. Нащупал на конфорке теплый чайник и тут же застыл от жесткого голоса Соло: — Не двигайся. — Он прошел к Илье, аккуратно взял его ладони и отвел их в сторону: — Тут кастрюля горячая. И стеклянные стаканы на краю стола. А ты босиком. Илья взъерошил волосы и хрипло спросил: — Где здесь выход? — Шаг вперед, налево и еще четыре. Соло не убирал рук, едва ощутимо придерживая за плечи, указывая путь и успокаивая одновременно. — Я в порядке. — Знаю. — Мне просто нужно размяться. — Знаю. Он сорвался, стал метаться вперед-назад по короткому коридору, скрипя зубами и желая выплеснуть свою ярость хоть как-то. Бессилие, беспомощность, невозможность исправить сложившуюся ситуацию бесили его до красной пелены под веками, которая выцвела и стала тусклой, не различить тона. Наполеон смотрел на его «пробежки» с пониманием, потом с усталостью — Илья уже научился различать виды его пристальных взглядов — но молча. Соло явно стоял, сложив руки на груди, в дверях кухни и наблюдал за ним. А он, взбешенный, босиком, в чужой футболке, коротковатой и великоватой, носился, как угорелый, по коридору в три метра длиной. Он кое-как успевал затормозить перед стеной или дверью, едва не наступал на свои же ботинки, несколько раз ударился локтями о косяки дверей и выступы, но не мог успокоиться. Через какое-то время он понял, что Наполеон ушел куда-то, больше не смотрит на него, и это мгновенно отрезвило его. Нельзя так себя вести. И вопрос не в профессионализме или моральности, просто — нельзя. Он прошел в спальню, схватился за круглую ручку комода, лишь бы подержать что-то крепкое, не ломающееся, в руках, дернул ящик на себя и нашарил в нем пачку сигарет и коробок спичек. Выпивка была бы лучше, но так тоже сойдет. Илья убрал тяжелую штору, открыл окно и уселся на подоконник. Интересно, на каком они этаже? На восьмом? А впрочем, неважно. Он зажег спичку, гадая, где сейчас тусклый огонек — в начале или в середине короткой деревянной палочки? Пальцы обожгло: не угадал — уже в конце. От второй спички он прикурил сигарету, нечего обжигать пальцы еще раз. Он ослеп. И что теперь будет? В А.Н.К.Л. его не оставят, в КГБ тоже. Или спишут, как утиль, или прикончат, чтоб не выдал секретов. Было бы приятнее думать, что убьют из сострадания, но в спецслужбах такого, кажется, не знали. Илья потер лицо, чуть не обжег сигаретой скулу, вдохнул. А ведь ему только начало все нравиться. Ну, за исключением Лесли. В остальном все было отлично — и шеф, и задания, и Габи с Наполеоном. Его, как и раньше, могли убить, но теперь было не так страшно, он не успевал об этом думать — беспокоился за этих двоих. Черт. Он слишком жадно втянул носом дым и закашлялся, когда перехватило горло. — Ты так спалишь себе волосы. — Пусть. Он опять пропустил появление Соло, а это плохо: значит, слух подводит или он собой не владеет до такой степени, что глохнет. Значит, его все-таки пристрелят, и он даже не поймет, что уже покойник. — Ты же знаешь, что я не люблю дым. — Соло звучал напряженно, как будто не знал, что ему говорить. — Докурю — проветрю, — он нащупал окно, чтобы открыть его пошире, чтобы было больше ветра, но тут на его руку легли пальцы Наполеона. Слишком твердые, жесткие и слегка влажные, они чуть подрагивали. Илья повернулся к нему, зная бессмысленность этого действия, и понял, что тот дышит часто и нервно и явно не собирается опускать руку, вжимая его ладонь в деревянную раму. Да что происходит? Он дернул свободной рукой, едва не попав сигаретой по Наполеону, и тот со свистом выпустил воздух сквозь зубы. — Соло? — Илья, не надо. — Не надо чего? — он спустил ноги с подоконника и только сейчас сообразил, как это все выглядело. Он возле открытого окна, с сигаретой, хорошо хоть не с порезанными венами… Покачал головой, бросил окурок на улицу: — И не думал, Наполеон. Клянусь, что не думал. Отпусти уже. Соло убрал руку, но уходить не собирался, как и сводить с него глаз. Пристальный, изучающий и немного болезненный взгляд — раньше такого не было. Илья неловко буркнул: — Весь провонялся этой дрянью, пойду сполоснусь, — и направился в ванную. На пороге спальни обернулся к Ковбою: — Слушай, я тут немного… — Он потер щетинистый подбородок. — Не одолжишь бритву? — Соло молчал, каменно и жутко. — Да, после того, что ты видел, не дашь, — согласился он. — Побреешь? — Пусть останется для маскировки. — Габи меня не узнает. — Габи? Не смеши меня. Она тебя узнает в любом виде, хоть аристократом, хоть нищим. Хотя какой из тебя аристократ? — Ну спасибо, оценил. Бинты снимешь? Соло долго разматывал его повязки, осторожно касаясь самыми кончиками пальцев, как будто Илья был сейфом с сигнализацией или бомбой. Еще дольше разглядывал его, поворачивая перед собой, оценивая ущерб, трогая его синяки и считая ушибы. — Жить будешь, — вынес он вердикт и подтолкнул вперед. Мылся Илья долго и с наслаждением. Ноги не дрожали, так что можно было растянуть удовольствие, смывая с себя усталость, отчаяние, воображаемую грязь и подсохшую чешуйками кровь. Он вышел с полотенцем на плечах и потопал на кухню — опять захотелось есть. Возле своего стула остановился и услышал со спины голос Соло: — Как там у вас говорят? С легким паром? — Да, говорят. Обычно после бани, но спасибо, — он повернулся к напарнику и застыл, потому что в это мгновение Наполеон засмеялся. Он не усмехался, не посмеивался, он откровенно и искренне хохотал, наверняка запрокидывая голову назад или потирая глаза от выступивших слез. Илья не выдержал: — И чего ты ржешь, позволь спросить? — Ты такой… — Соло опять зашелся смехом, потом чуть откашлялся и немного пояснил: — Ты такой, господи… Ты смешной с этим ершиком… — … ежиком… — автоматически поправил его Илья. — …пусть ержиком! То есть ежиком. Волосы торчат во все стороны, а ты такой серьезный, насупленный, просто слов нет. А волосы торчат. — Насупленный, потому что голодный. — Ты вечно голодный. На тебя не напасешься. — Я тебе предлагал купить чего-то попроще, макароны, а не эти ризотто. — Я и не готовил, ты все равно не оценишь. — Начинается… Не оценю, да. Забинтуй меня и дай пожрать. — Почти твои макароны по-флотски. — Соло поставил перед ним тарелку. Пахло вкусно, и Илья не стал отказываться. Соло присел рядом, но вряд ли стал есть, он вообще почти никогда не ел то, что готовил. — Вкусно. — Слушай, Большевик, я тут в магазин собираюсь, может, тебе чего-то купить? — Например? — Ну, не знаю, чтобы занять себя, пока… — Пока слепой? — Соло, похоже, дернул головой, но Илья не стал исправляться. — Шахматы? — Твои шахматы ждут тебя в твоем номере. Что ты еще умеешь делать руками? — Пистолет чистить, — хмыкнул Илья, — гвозди забивать, выжигать, кораблики складывать, узлы вязать, просто вязать… — Что? — Вязать, — вздохнул Илья. — На спицах. Носки. Но они тебе без надобности, так что тоже не подойдет. После горячей ванны и еды его опять потянуло в сон. Наверное, организм отсыпался за прошлые миссии, когда ночи не хватало на сон, а день выматывал до полного упадка сил. Или в ожидании будущих. Если они будут, конечно. В общем, он лежал возле телевизора, где шел фильм про иностранного агента, по повадкам и интонациям похожего на Ковбоя, который что-то потерял в России. Илья сначала внимательно слушал, а потом махнул рукой — ничего русского в этой России не было, и задремал. Проснулся от щелчка входной двери. Подорвался с дивана, подхватил с журнального столика свой пистолет, который чистил во время прослушивания фильма, но разобрал знакомые шаги. — Большевик, — тихо позвал его Соло, потом разглядел, что тот не спит, а сидит, направив на дверь оружие. — Это я, не стреляй. Я тебе кое-что принес. Вот, держи. В ладонь Ильи лег сначала мягкий комок, а потом тонкие металлические спицы. — Ковбой, ты нарываешься, — начал Илья, но Соло прервал его: — Я знаю, что ты умеешь шить, помню, как ты меня штопал, но вязать? — Бабушка научила. — Слушай, ты же сам понимаешь, что я не могу пропустить такое зрелище. Ты со спицами и клубком ниток на коленях, ммм… — мечтательно протянул Наполеон. — Ты не боишься, что я тебя убью этими спицами? — Боюсь. Но ты же не убьешь? — Если не будешь лезть — нет. Но ты лучше не подходи, — и он со спицами и клубком в одной руке и пистолетом в другой ушел в спальню. Вязание было плохо тем, что абсолютно не мешало думать о самых тяжелых последствиях от препарата. С другой стороны, ему сейчас вообще ничто не мешало о них думать, так что пусть хоть руки будут заняты, а то он разнесет на части всю квартиру вместе с Соло. Только поэтому он и начал вязать шарф, чтобы при удобном случае можно было по-тихому придушить болтливого Наполеона. Не носок же ему вязать, в конце концов! И не варежки с шапочкой в помпонах. Ковбой, естественно, не удержался, пришел посмотреть. Выдал себя даже не дыханием — скрипнул дверью, испуганно отшатнулся назад, но любопытство было сильнее, и он остался. Минут пять глядел, проникался, запоминал, чтобы потом рассказывать о такой версии «злобного робота Курякина» Габи, Уэйверли и пугать им новеньких агентов, а затем ушел в зал — там опять зашипел плохо настроенный телевизор. Илья остался со своим вязанием и тяжелыми мыслями. Пальцы двигались автоматически, вытягивая нитку, скидывая петли и щелкая спицами; мысли тоже текли механически. Вспоминались совместные с Габи и Наполеоном миссии, начиная с первой, римской, когда они были командой лишь по приказу начальства, но не по сути. И как этот приказ постепенно становился жизненной необходимостью и дружеской привязанностью. Как подколки Ковбоя превращались в способ поднять настроение всем троим и не пасть духом в тех ситуациях, когда хотелось крушить все вокруг. Как упрямство и дотошность Габи помогали им работать успешно и эффективно. Много чего вспоминалось, включая усмешки, ухмылки, нахмуренность, отчаяние и опять улыбки друзей. Илья довязал шарф, решил, что можно подарить его прямо сейчас, заодно прихватил капли — лечиться так лечиться, и отправился к напарнику. Тот, не отрываясь от телевизора, шикнул на него, велел сесть на диван и, когда Илья не послушался, дернул его за футболку вниз. Илья приземлился на сиденье и на ноги Соло, хотел было подняться, но Наполеон прижал его плечи к дивану и велел заткнуться: — Не шуми, сейчас он… Илья головой устроился на коленях напарника — раз уж тот настаивает — подложил под затылок подарок и успокоился. Увлеченного Соло никакой танк с места не сдвинет, получать в лоб тоже не хотелось. Может, тот и не будет бить его, покалеченного и так долго лечимого самим же Наполеоном, но кто его знает, возможно, он обожает такие фильмы и никогда не простит, что Илья не дал ему посмотреть? Минут через десять кино закончилось. Соло выдохнул, как будто сомневался в том, что все будет хорошо, забрал у Ильи пузырек и коснулся его лица, заставляя расслабиться и не моргать. Получалось плохо, Илья дергался, все никак не мог устроиться нормально, шарф щекотал шею, Наполеон кололся пуговицами рубашки, все время казалось, что на ресницах невидимый волосок, что в глаз что-то попало, что глаза чешутся и болят. — Да что с тобой? — Соло взял его лицо ладонями, провел большими пальцами по вискам, легко подул в глаза. — Ничего там нет. Разве что веки чуть покраснели, у тебя что, аллергия на шерстяные нитки? — Нет у меня никакой аллергии. — Тогда лежи спокойно. В этот раз от капель глаза защипало так, что слезы потекли ручьем. Соло стал торопливо гладить его лицо, не касаясь век и кожи вокруг глаз, нервно дыша, так что Илья поспешил успокоить: — Я не плачу, это просто реакция на лекарство. — Я знаю, знаю. — Вот и отлично. Илья полежал еще минут пять, потом встал с дивана, напялил на голову Наполеону связанный шарф и ушел спать. В снах он видел.***
Он опять видел встревоженного Наполеона, который сидел на кровати рядом с ним и сжимал в руках бутылек с лекарством. Усталый, осунувшийся, с серыми кругами под глазами, он мало походил на того Ковбоя, которым его привык видеть Илья. Вот он наклонился поближе, провел ладонью по его лицу, снимая напряжение, занес на левым глазом пипетку и, сказав замереть, капнул. Затуманилось почему-то в обоих глазах, пришлось долго моргать, чтобы картинка прояснилась, а для верности еще и крепко зажмуриться. Когда Илья открыл глаза, то увидел, что Наполеон уже лежит на соседней кровати и читает книгу. Только почему-то сейчас он был абсолютно привычным, с идеально уложенными волосами, обычным, немного насмешливым выражением лица. Соло прикрыл глаза, перевернул страницу и вздохнул: — Трагедия на пустом месте в театре одного актера. Бред какой-то. На обложке золотыми буквами сверкало «Шекспир». Илье понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он уже не спит, что это все наяву, что он опять зрячий — его сознание, даже во сне, не могло придумать такого. Он охнул от неожиданности и, наверное, вытаращил глаза, потому что Соло, повернувшийся на звук и от вида напарника замерший всего на миг, тут же подмигнул ему, широко и искренне улыбаясь: — Доброе утро. — Ммм… — Илья с трудом привстал на подгибающихся локтях и осоловело огляделся. Маленькая комнатка с розовыми обоями и выцветшими шторами. Соло сел на кровати, отбросил книжку на пол: — Рад тебя видеть. — Илья кивнул, потому что горло перехватило, как тогда, с той сигаретой, и жалобно посмотрел на Ковбоя. — А ты меня? Илья закашлялся и минут пять приходил в себя. Наполеон не мешал, не стучал по спине, не совал под нос стакан с водой — он терпеливо ждал ответа. Но ответить честно не получалось. — Ковбой, черт подери… — О, наконец-то узнаю нашего Большевика, — Соло сиял, и неважно, что от солнца, которое светило на него из открытого окна. — Сама вежливость! — Ковбой, какого черта, какого лешего, какого… Черт! — Он вылез из постели, запутавшись в одеяле, шагнул к Соло, но тот предупреждающе выставил перед собой ладони. — Сухарь ты! — Просто не хочу умереть в твоих медвежьих объятиях. Он мог говорить что угодно, но Илья не обманывался ни его словами, ни выражением лица — он слушал интонацию, к которой привык за эти дни. Тот едва скрывал свою радость. — А мне плевать, — он все-таки дотянулся до него, обнял и похлопал по спине левой заживающей ладонью. Соло хмыкнул, и Илья выпустил его, напоследок почти неслышно шепнув в самое ухо: — Спасибо. Он в два шага добрался до двери спальни и обернулся. На тумбочке возле кровати Соло лежал вчерашний шарф, синий, под цвет глаз, и Илья кивнул на него. Наполеон, устало вздохнув и сморщившись, надел его на шею. Илья усмехнулся — отлично выглядишь! — и пошел умываться. У них еще столько дел — вернуть его шахматы, разобраться с подручными Лесли и Борда, увидеться с Габи, посетить сотню стран и тысячу городов. Тем более что за такими напарниками нужен глаз да глаз. Он справится, и все будет нормально. Все будет.