***
В отеле Илья сразу почувствовал на себе множество неприятных, пронизывающих взглядов. Странно, ночь, а столько народа. Он старался стать меньше, чем есть, не привлекать внимания к себе, но рядом с ним шел Соло, который, похоже, не умел так делать. По крайней мере, не на задании. — Ой, мистер Даверк, что с вами? — администратор так испугалась, что выронила ключи, они зазвенели по стойке регистрации. — Аллергия, — Илья заставил себя не грубить и почти не хмуриться. Страшно представить, как он сейчас выглядит. Он повернулся к Соло, и тот не подвел, подхватил: — Жуткая аллергия, согласен, но он-то себя не видит. — Мистер Девони, а вы уверены, что он?.. — ну вот, Ковбой стал лучшим специалистом в этой области медицины. — Да, все в порядке, разве что нужны капли для глаз. Если вы или ваши курьеры принесут, то это будет просто замечательно, — в голосе Наполеона слышалась милая улыбка, которой он и просил, и извинялся за буку-соседа. — Да, конечно, мы сейчас принесем, мистер Девони. — Спасибо. Они забрали свои ключи и уже почти ушли, как она вспомнила: — Мистер Девони, к вам приходили. Они резко развернулись, Соло нервно выдохнул, но сохранил в голосе все тут же приятную улыбку: — Кто? — Мужчина, он не представился и ничего вам не передал, но долго вас ждал, наверное, очень хотел встретиться. И к вам, мистер Даверк, тоже приходили. — Спасибо, — протянул Илья, не вдаваясь в подробности. В голову сразу полезли опасные мысли. Планы о паре часов отдыха для измученного тела отодвигались на неопределенное время. Кажется, разочарование и злость проявились на его лице, потому что Соло шлепнул его по руке и прошипел: — Расслабься. — И к администратору: — Тоже мужчина? — Да. — Юл, помнишь, ты говорил, что ждешь приятеля. — Вечно Соло все придумывает, хотя иногда это отлично срабатывает. Подать гостя не как врага, а как друга — неплохое решение. — Наверное, это он. Как он выглядит? — Ну, он, — Илья сжал кулаки. Сейчас нужно быть как можно более достоверным, вон, администратор даже перегнулась через свою стойку, хочет угодить. Не ему, Ковбою. — Алекс, — он вспомнил одного Уэйверли, — не такой высокий, пожилой, лет пятьдесят, темноволосый, синеглазый, в очках и … — Соло толкнул его локтем. Да, незачем описывать все, — прихрамывает. — Нет, этот не хромал, но все остальное вроде сходится, — девушка звучала одновременно радостно и разочарованно. Наверное, Наполеон опять играл улыбкой, освещающей всех вокруг. — Спасибо, позвоню ему. В лифте он привалился к стене, не было сил стоять ровно; потер лицо, за что тут же получил от Соло недовольное, но хоть без рук: — Не тронь. — Придется съехать. — Он отмахнулся от чужих слов, сам знал, что не стоило так делать, просто не смог удержаться. — Срочно. — И незаметно, — добавил Наполеон. Теперь он звучал уныло и обреченно. — Жаль вещи бросать. — Не бросай. — Илья не понимал, как можно таскать с собой три чемодана, но он в Соло вообще много чего не понимал. — Тоже позвони куда-нибудь для отвода глаз, скажешь, что срочно приходится уехать по делам, твой партнер тебя спешно вызывает. Не знаю, шею там сломал. — Твое чувство юмора… — начал было Наполеон с тоской и ехидством, но Илья не стал дожидаться окончания: — Какое есть. — Он дернул ноющим плечом и вышел из лифта, как только он остановился. — Иди. Сам он дошел до номера и вслепую — за столько дней уже привык. Закрыл за собой дверь, втянул воздух и прислушался. Ничего странного и подозрительного не было, посторонние за время его отсутствия сюда вроде не приходили, но он все равно на ощупь достал из чемодана детектор и прошелся по номеру. Пиликнуло четыре раза, он собрал жучки и бросил их в кувшин с водой. Может, конечно, их Соло поставил, видел бы — опознал, но лучше перестраховаться. Позвонил в музей, номер которого висел на всех видных местах, извинился за поздний звонок, спросил цену, поблагодарил — поддержал легенду про друга. Вытащил то, без чего уезжать не было смысла — документы, приборы, деньги, оружие. Он как раз стоял над чемоданом и размышлял, что делать с личными вещами, как в дверь постучали. — Да? — Это я, — Соло тихо щелкнул замком. — Ты быстро. — Я всегда быстро, — показалось, или он действительно обиделся? Илья не стал спорить, сейчас на это времени точно нет. Он повернулся к нему и показал на свои вещи: — Место в чемоданах еще есть? Это все нужно взять. — Соло неопределенно промычал, и он добавил: — Обязательно взять. — Остальное? — Остальное брошу здесь, для маскировки, пусть висит, лежит и валяется на полу. — Он потер лоб и опять услышал, как Соло выдохнул сквозь зубы, поэтому торопливо опустил руку. — Нам нельзя обоим одновременно съезжать отсюда, слишком подозрительно и вдвойне подозрительно с учетом того, что к нам обоим приходили. Пока Наполеон шуршал бумагами, то ли сворачивая их в трубочки, то ли засовывая между своими папками, Илья присел на кровать и устало сгорбился. Какой ужасно долгий день, и конца-края ему не видно. Боль притупилась, стала постоянной, не щелкала и не била в мозг, но через пару часов ему нужно бы прилечь, иначе он рухнет без сознания. — Слушай, — Соло негромко позвал его. Он что, тут уснул? — Я могу взять еще что-нибудь. — Обувь возьми. — Он взъерошил волосы, чтобы прийти в себя. — Не везде есть мой размер, и я привык к этим ботинкам. — Что-то еще? — Брюки, если поместятся. Смотри сам, — он махнул ему на свой чемодан, на шкаф и опять сгорбился. Тот еще немного прошуршал, позвякал вешалками, потом застегнул молнию чемодана. — Все, идем. Не спи, Илья, немного осталось. Отвечать он не стал.***
Илья надеялся, что им удалось обмануть тех, кто за ними следил. Соло разливался соловьем, без конца ругаясь на партнера, из-за которого приходится срываться отсюда и из города вообще. А ведь мог бы пойти с «мистером Даверком» на мужскую вечеринку и затеряться там на пару дней, забыть о делах. Он упрямо советовал «Юлу» именно так и поступить, ему можно, номер оплачен на неделю вперед, можно не бояться прогулять все деньги. Ну хоть до места встречи они вместе доедут. Илья заставлял себя улыбаться, сочувственно кивать и вздыхать, при этом не отходя от Наполеона ни на шаг, чем тот сразу же воспользовался и всучил ему один из чемоданов. В такси он сел на заднее сиденье, потому что Соло рванулся вперед — указывать дорогу, и вырубился. Очнулся от теплой ладони Наполеона на своем плече: — Юл, просыпайся, Юл! — он негромко звал его и осторожно сжимал руку. — Да? — он с трудом открыл глаза, нельзя же пугать людей, ходя как зомби или лунатик. — Приехали, идем. Остальное в этот день, вернее, ночь, он помнил смутно и мелкими отрывками. Соло разговаривал с кем-то, спрашивал, сколько стоит снять квартиру, требовал трехкомнатную, двухкомнатную, двухместную, с телефоном, с кухней, с водой и отоплением. Илья в это время пытался удержать равновесие, вцепившись руками в какую-то доску — может, опять стойка регистрации? Потом они долго поднимались по лестнице, Соло то и дело ловил его за локоть и ругался, что он за чемодан держится крепче, чем за перила — почему? Отвечать, кроме мата, Илье было нечего, он берег дыхание и только поэтому сам не спрашивал, когда же они придут хоть куда-нибудь. Когда Наполеон прислонил его к стене и зазвенел ключами, Илья подумал, что умрет от счастья — наконец-то можно будет прилечь. — Раздевайся, будем тебя лечить, — Соло щелкнул замком и довольно выдохнул. Тоже вымотался. Но Илья покачал головой (боль, свернувшаяся в затылке, опять вернулась и ударила изнутри): — Сначала позвони Уэйверли, расскажи, что случилось. — Это подождет, — голос Наполеона звучал напряженно. — Я подожду. А он должен знать про Лесли и Борда, и про тех, кто приходил. — Думаешь, что не он? — Уверен. Он бы оставил сообщение или записку, не внизу, так в номере. Звони, я тут посижу, посплю. — Ладно. Посидеть не получилось. Он на ощупь нашел дверь в туалет, который оказался и ванной. Долго мыл руки и лицо, которое с левой стороны уже стало ровным и гладким из-за образовавшейся корочки, потом налил холодной воды на макушку. Стало немного легче дышать. Вспомнил, как чесалась и ныла спина, стянул с себя водолазку (хорошо, что куртку Ковбоя он снял еще в коридоре, а Наполеон ее сам повесил на крючок — или на плечики, перед этим долго и старательно отряхивая ее от пыли), нагнулся над ванной и только хотел подставиться под струю воды, как она исчезла. Зато появился Соло, который тут же принялся ругаться: — С ума сошел? — Что такого? — язык заплетался, слова выходили корявыми, но тот его понял. Осторожно вытащил из-под крана, чтобы не поцарапался, усадил на бортик ванной и вздохнул, наверняка при этом закатив глаза: — У тебя там открытая рана. — Царапина, — заупрямился Илья. И зачем вот он вмешался? Вода была приятная, холодная. — Может, и была царапина, но ты сорвал присохшую корку и теперь там рваная рана! Сиди, я смою кровь, обработаю… Сиди. — Ладно. Он послушно сидел на месте, чувствуя, как по его спине и груди движутся пальцы Соло. Легкие, осторожные, они аккуратно касались его тела, смывали грязь и кровь, немного обжигая ватой, едва трогали места ушибов. Наполеон дышал ему то в ухо, то в шею, отчего по коже бежали мурашки и хотелось съежиться. Пару раз свистел воздухом сквозь сжатые зубы, и тогда его дыхание становилось горячим от злости. — Штаны снимай. Илья хотел спросить, зачем это, но потом передумал и стянул с себя одежду. Обрабатывать раны — так везде. Но Соло ограничился осмотром и в качестве диагноза поцокал языком: — Синяки и царапины. — Тогда иди, я хочу сполоснуться. — Не рухнешь здесь? — С чего бы? Ванна полтора метра, мыло — вот, — он нашел его на полочке. — Полотенце… — полотенца не было, и он махнул рукой, — так высохну. — Сейчас принесу полотенце и твои чистые вещи, сложу на стул возле двери. Старые вещи оставишь здесь, и не вздумай с ними ничего делать — без рук останешься. И прошу, не закрывайся. В другое время Илья бы убил его взглядом, но сейчас перед глазами была только серая мгла, поэтому он кивнул. Кажется, он переоценил себя, свои силы и возможности. Он даже не стал вытираться, просто натянул на себя трусы, штаны не рискнул, побоялся запутаться в штанинах и рухнуть на пол, и вывалился наружу. Ноги дрожали, пришлось хвататься за стену, чтобы не упасть. Соло то ли сидел так, чтобы видеть его дверь, то ли поджидал, но стоило сделать два шага на месте, как он появился. Тут же подхватил под локоть, потом осторожно обнял за поясницу и повел вперед. Илья не мог не сказать: — Я сам. — Ты сам, сам, кто бы сомневался. Голос Наполеона звучал очень странно, и Илья не мог понять, что в нем — испуг, злость или что-то еще. Он позволил довести себя до кровати и усадить, Наполеон даже положил его ладони на спинку, чтобы было за что держаться. На этом он и сосредоточился — гладкая деревянная поверхность с парой царапин. Интересно, как они там оказались? Он бы понял вмятины, обломанные края, но царапины? Кто, зачем? — Илья! — Соло все-таки похлопал его по щекам, по правой щеке, свободной рукой удерживая в вертикальном положении. — Илья! — Я здесь. — Это хорошо. Я сейчас забинтую тебя, сиди прямо, а то не получится. — Ладно. Бинтовал Соло плотно, так что дышать стало опять тяжело. — Зачем? — Трещины в ребрах не подозреваешь? А я вот подозреваю даже пару переломов. Все, ложись. На спину, Большевик. Илья кое-как улегся, мечтая, что уж сейчас-то Соло наконец оставит его в покое, но тот не дал укрыться одеялом. Сел рядом на постель, тронул руками лицо, погладил по лбу и скулам: — Глаза пошире открой и не моргай. — Илья опять ощущал его пристальный взгляд, но деваться было некуда. — И руками не дергай. Я тебе капли закапаю. Обожгло левый глаз, вызвав короткий вздох и слезы, а Соло, не дав опомниться, сразу же закапал во второй. — Все, можешь закрывать. — Очень страшно? — звучало жалко и по-детски, но очень уж хотелось знать. — Как на Хэллоуин. — Соло хмыкнул. — Ты весь — как монстр Франкенштейна на этом жутком празднике, только швов на лбу не хватает. — У нас нет Хэллоуина. — Но Франкенштейна ты знаешь. — Знаю. Он еще что-то говорил и долго гладил его по лицу, касаясь теплыми пальцами, от которых почему-то разбегался холодок и пахло огурцами. — Соло? Он и сам не знал, что хотел спросить. В больной, гудящей голове вертелись сотни вопросов: зачем его гладить, почему именно огурцами, почему кончики пальцев Наполеона прохладные, костяшки — теплые, а ладони — горячие; хотелось спросить — так он гладит сейфы, чтобы взломать их, или женщин, чтобы раскрылись перед ним? Почему его движения и дыхание усыпляют его и какого черта творится? — Это крем от ушибов, Большевик, другого у меня нет. Посреди ночи за мазью бежать поздновато, я плохо знаю этот район, к тому же вдруг ты решишь пойти в туалет и свернешь себе шею. — Или ты встретишься с прекрасной незнакомкой и решишь уйти с ней. На твоем месте я бы именно так и сделал. «Спасибо, что возишься со мной, и извини, что так получилось». — Лежи. Тебе еще шею, руки и ноги помазать надо. — Лежу. Тяжелая голова лежала на подушке, утопая в ней, а сам он тонул в тишине и спокойствии. Руки Наполеона щекотали его ладони, особенно левую, оглаживали сбитые костяшки, трогали запястья, как будто стирали с них следы от наручников, добирались до сгибов локтей, чем-то там щелкая. Массировали, растирали плечи, прогоняли боль, возвращая мышцам если не подвижность, то хотя бы тепло. Оно разливалось по телу мягкой волной, думать не хотелось, да и не получалось. Последнее, что он помнил в этом дне, это то, как Наполеон поправлял на его ребрах повязку, стараясь сделать узелок поменьше, и переворачивал его на живот. И правильно, спина пострадала больше, на нее лучше не давить. Все правильно. Все нормально. Впервые за долгий-долгий день — все хорошо.