Просто первая любовь

Мой переезд в город был печальный. Всю дорогу я молчал. Гаврила, который сидел напротив в экипаже, не тревожил меня разговорами. Но от печальных мыслей меня отвлекли дети. Когда мы проезжали мимо какой-то деревни, стайка оборванных сорванцов помчалась с воплями за нашей каретой. — Подайте, барин! — кричали они. — Хлеба! Дай монетку! — Неужели у них нет хлеба? — ужаснулся я. — Гаврила, достань из корзины конфеты. Я бросил им горсть конфет из окошка. Дети бросились собирать их с земли и отстали. С того момента я стал проявлять интерес к тому, что происходило за окном, особенно когда мы поехали по городским улицам. У дяди я гостил лишь один раз, в далеком детстве, и, как рассказывали, блевал всю дорогу и туда, и обратно. С тех пор больше меня не брали. Меня и сейчас подташнивало, но я списывал это на голод, так как кусок в горло не лез. Еда, которую мы взяли в дорогу, осталась нетронутой. Я подумал, что надо было детям из деревни отдать всю корзину, но было поздно. Дом у дяди был каменный и большой. Нам с Гаврилой отвели две смежные комнаты со своей печкой. От того, что старик сопровождал меня, на душе моей становилось теплее, словно я увез кусочек детства из своего дома. Мой слуга тут же развел бурную деятельность, затопил печь, принес воды для того, чтобы я помылся. Ужинал я с дядей и его большой, приветливой семьей. Они все были мне, как будто, рады. Через пару дней, уже вполне освоившись, я посетил медицинскую академию и записался на курс хирургии. Резать людей мне уже приходилось, один Морис чего стоил. Крови, как оказалось, я не боялся, а специальность эта в наше время была редкая и востребованная. Я начал посещать занятия в самой начальной группе, где, в основном, обучались юноши из семей медиков. Надо сказать, учеба меня захватила, особенно увлекли муляжи человеческий органов, плакаты и другие наглядные пособия. Учителя тут же стали меня хвалить и поощрять, так как я достаточно много знал. Спустя пару месяцев, я стал первым учеником на своем курсе. Два раза в неделю мы с однокурсниками бывали в больнице, где смотрели, как проводятся настоящие операции опытными хирургами. Мне самому не терпелось взять в руки скальпель, но на первом курсе это было еще не положено. Конечно, дня не проходило, чтобы я не вспоминал Дика, особенно по вечерам, когда оставался в тишине, один в своей комнате. Я тосковал. Так хотелось получить от него весточку или написать самому. Но что толку, ведь Дик не умел ни читать, ни писать. Я сто раз пожалел, что мы так безалаберно и без пользы провели с ним время, когда он лежал со сломанной ногой. В поместье мне появляться было запрещено, вот и приходилось жить воспоминаниями и надеждами на чудесную встречу. Дни я проводил в учебе, а в единственный выходной, с утра, ходил в церковь, а потом вместе с другими студентами отправлялся развлекаться. Мы шатались по базару, глазели на выступления бродячих артистов и трюкачей, а потом шли в кабачок, где пили разбавленное вино, ели пироги и слушали игру скрипача. Гаврила ворчал на меня, ругался, когда я приходил поздно и слегка нетрезвый, но в общем-то он понимал, что я вел нормальную жизнь, которая положена юноше моего возраста. В один из выходных дней я пришел домой достаточно поздно. Гаврила ждал меня у ворот с фонарем и тут же стал на меня браниться. — Я все глаза проглядел, Эмиль! Ужин уже остыл. Иди же в дом, а я, с твоего позволения, зайду к сторожу, поиграю с ним в карты. Я благодушно махнул рукой, разрешив ему пойти. У бедного старика тоже должен был быть какой-то досуг. Придя в свои комнаты, я снял сапоги, ополоснул лицо водой, съел кусочек пирога с приготовленного для меня блюда. Неожиданно в дверь постучали. Это оказалась горничная хозяйки. — Эмиль, там к вам пришли и ждут на улице. Дик!!! Словно на крыльях я слетел по лестницам и бросился к черному входу, а потом в недоумении уставился на фигуру, возникшую передо мной. Не Дик. Это была какая-то женщина, одетая в темные и бесформенные одежды. Лицо ее было бледным, одутловатым и нездорового оттенка. Я едва не застонал от жестокого разочарования, а потом вдруг в ужасе признал в этой женщине Кристину. — Кристина? — ахнул я. Не такой я ее запомнил. Куда девалась ее стройность, гибкость, здоровый цвет лица? Я ничего не мог понять. От былой ее миловидности и грации не осталось и следа. — Заходи же! — стал приглашать я. — Как ты здесь оказалась? Что случилось? Где Дик? Она стояла передо мной и молчала, сцепив пальцы рук, судорожно сжимая в них платок. Наконец, я услышал ее тихий голос. — Эмиль. Ты должен мужаться. Дик… Перед моими глазами все поплыло. Я понял, что вот сейчас вся жизнь моя закончится, через момент все рухнет. — Нет, — покачал головой я. — Не может быть, молчи! — Да. Дик… Дети бегали по замерзшему озеру, а он шел мимо. И… Лед проломился. Дик спасал детей и сам ушел под воду. Он не смог выбраться. Я зажал себе рот ладонью. Вдруг мне вспомнились дети, что бежали вслед за моим экипажем, и я понял, что их ненавижу. Всех. И Кристину тоже, и весь этот мир. — Он погиб? — бестолково уточнил я. Она кивнула, а потом прижала платок к глазам, вытирая слезы, которые уже много дней текли из ее глаз безудержным и бесконечным потоком. — Когда это произошло? — сдавленно спросил я. — Две недели назад. Она повернулась и стала удаляться, ступая неуклюже, как все беременные. Я тупо смотрел ей вслед, а потом захлопнул дверь. Вернувшись в свою спальню, я некоторое время лежал на кровати, беззвучно корчился и кричал, задыхаясь, кусал подушку, бил себя по лицу и тянул за волосы. Это было невозможно. Это было невыносимо. Я поднялся с койки. Надо было спешить, пока Гаврила не пришел. Я налил в таз воды и достал свой нож. Вскрытые руки нужно будет опустить в воду, чтобы кровь не свернулась. Я проверил остроту лезвия пальцем. Отлично. Ну, что ж. Мы клялись не расставаться и быть вместе. Получилось так, что Дик ушел, и я должен был следовать за ним, чтобы исполнить нашу клятву. Я не мог представить его мертвым. В голове не укладывалось, что его больше не было. Мысли об этом причиняли мне такую адскую душевную боль, что я не мог ее выдержать. Я распахнул окно, чтобы в последний раз в этой жизни глотнуть свежего воздуха и взглянуть на мир, в котором не было и, уже, никогда не будет Дика. Несмотря на позднее время, жизнь на улицах города кипела, проехал конный экипаж, прогуливалась влюбленная парочка, пробежала ватага мальчишек в сопровождении лающей собаки. Мне стало тошно. Все было, как всегда, вокруг все наслаждались жизнью. Я застонал и впился зубами в свою руку, потом закрыл окошко и задернул шторы. Развернувшись к столу, я вздрогнул. Передо мной стоял Гаврила. — Положи нож, Эмиль, — приказал он. — Нет, — затряс головой я, — мы дали клятву. И мне… Мне так больно, что я не могу жить. — Что ты обещал ему? — медленно спросил старик, — Что именно, Эмиль? — Что мы будем вместе. Я не останусь. Выйди и не мешай мне. — Вы не будете вместе, Эмиль, — продолжал Гаврила. — А знаешь, почему? Дик не был грешником. Единственный его грех — это связь с тобой. Он умер как герой, спасая невинные жизни, и душа его сейчас блаженствует в раю. А ты, совершив самоубийство, никогда не попадешь в рай, и вы окажетесь разлучены навечно. Я потрясенно уставился на Гаврилу. Эти слова отрезвили меня! Ведь он был прав! Я чуть не совершил ужасную ошибку. — А как же мне попасть в рай? — жалко всхлипывая, спросил я у мудрого старика. — Учитывая, что ты мужеложец и, хоть невольный, но убийца, только благородными поступками, спасая человеческие жизни и смиренно дожидаясь своей естественной смерти, — твердо ответил старик. — Отдай мне нож, мальчик. Не делай этого. Клинок выпал из моих ослабевших пальцев, а ноги подкосились. Я не выдержал и разрыдался во весь голос. Где же ты, мой Дик? А я ведь даже и умереть теперь не мог, чтобы последовать за ним! Гаврила, разделяя мое горе, прижал меня к своей груди.