Как гибки становятся наши твердейшие предубеждения, когда их сгибает родившаяся между людьми любовь. Герман Мелвилл.
*****
Аэропорт Братислава-Иванка, Чехословакия. 1 мая 1952 года. Молодой человек, вошедший в здание аэропорта вместе с другими прилетевшими рейсом из Парижа пассажирами, приостановился, поверх очков изучая представшую перед ним унылую картину. Если бы кто-нибудь поинтересовался его мнением, он ответил бы, что один из новейших по эту сторону «железного занавеса» аэропортов мог бы быть и более современным, удобным и красивым. Серая стеклянно-металлическая коробка напоминала аквариум или клетку, далеко не каждый лифт и эскалатор работали, об услужливых носильщиках и речи не шло. Хотя приходилось с этим смириться: Братислава, разумеется, никакая не столица, — что для его целей гораздо удобнее. Однако за годы, прошедшие после окончания Второй мировой, господин Лео Глинка, ныне помощник третьего секретаря посольства США во Франции по вопросам развития культурных связей, привык жить, ни в чём себе не отказывая, и иметь дело с красотой, элегантностью и даже роскошью. И кстати, если бы не крайне важная задача, никто не заставил бы Лео выглядеть так, как он сейчас выглядел. В нём сызмальства развивали тонкий вкус, который он со временем отточил, как нож, а теперь пришлось на время забыть о костюмах и рубашках с Сэвил-роу, итальянских туфлях из телячьей кожи, шёлковых галстуках и тщательной укладке с брильянтином. Погода в Братиславе была по-весеннему тёплой, а он парился в твидовом пиджаке, явно знававшим лучшие времена, и тёмных синтетических брюках, словно позаимствованных у какого-нибудь мелкого клерка. Рубашка в полоску, не сочетавшаяся ни с пиджаком, ни с брюками, без галстука, ремень чёрного цвета и ботинки на сплошной подошве, — с войны он не носил ничего столь безликого. Образ довершали растрёпанные весенним ветерком пряди вьющихся волос и очки в простой чёрной оправе. Всё вместе взятое придавало Лео, на его взгляд, вид немного оробевшего провинциала. Сам себя он окрестил бедным родственником, хотя, по сути, если каким родственником и был, то скорее уж богатым. По разработанной им и его компаньоном Крисом Ченери легенде Лео пользовался случаем и любезностью чехословацких властей, дабы навестить семью мужа сестры второй жены сводного брата своего почившего недавно отца. Они могли, конечно, придумать что-нибудь не такое заковыристое, но справедливо сочли, что преимущество столь мудрёных фраз заключалось во вполне понятном сочувствии пограничников и таможенников к иностранцу, упорно пытавшемуся выговорить всё это на чешском. Не следует судить о книге по её обложке. Лео потратил на подготовку к миссии немало времени и на этом языке объяснялся неплохо, даже на всякий случай русским овладел, хоть и говорил на нём с кошмарным американским акцентом. Лео отлично владел навыком сливаться с окружением, отточенным годами работы над собой и «полевыми испытаниями». Английские костюмы в отставку были отправлены неспроста — они подчеркивали выправку, выдававшую армейское прошлое (Лео отслужил семь лет), которую внимательный глаз не пропустил бы. Очки с небольшими диоптриями были нужны только для того, чтобы скрыть за пеленой рассеянности острый проницательный взгляд профессионального вора. В свои двадцать три года он уже успел доставить немало неприятностей полиции не одной страны, занимаясь антиквариатом и произведениями искусства, в основном картинами и скульптурами, хотя очень хорошо разбирался и при случае не брезговал ювелирными украшениями. Вот только его настоящего имени — а звали его, естественно, не Лео Глинка, — полиция пока не знала, однако оно было не менее претенциозным. Раз ему пришлось пожертвовать внешним видом, Наполеон Соло решил, что поддельное имя должно искупать всё остальное. Сейчас он, чуть ссутулившись, подошёл к стойке пограничного пропускного пункта и протянул паспорт в окошко. Американский орёл на обложке, как и ожидалось, вызвал пристальный интерес пограничника (или пограничницы? Наполеон не был уверен, как правильно называть женщину в погонах). В ответ на строгий испытующий взгляд он призвал на помощь всё своё обаяние, и даже серо-синие глаза его вдруг стали совсем васильковыми. В умении «считать» собеседника и мгновенно расположить его к себе Наполеону не было равных. — Мистер… Глинка, Лео Глинка, не так ли? — Д-да, Глинка, да, знаете ли, меня назвали… ну как это… в знак моего… потомка, нет, простите, предка по отцу… — Хорошо, мистер Глинка, — прервала этот бессвязный поток речи женщина, изучая лицо Наполеона так пристально, будто портрет с него писать собиралась. Лицо весьма привлекательное: выразительные широко распахнутые глаза, прихотливо вырезанные, чуть подрагивавшие от волнения губы, мужественная линия челюсти и ямочка на подбородке. Взгляд слегка потеплел. — С какой целью вы прибыли в Чехословакию? — О, я работаю в Париже, но моя семья в Штатах, — сбивчиво принялся объяснять Наполеон, — у меня отец… он рассказывал, что здесь у нас… свойственники, — он слегка запнулся на трудном слове. — Вот я их разыскал и хочу познакомиться. — Познакомиться? — сомнение в голосе женщины было очень заметно. Лео понял, что пора принимать меры. Он плюхнул на стойку портфель, набитый монографиями по истории гуситских войн и романами в бумажных обложках, и лихорадочно зашарил в нём. От деда — адмирала ВМФ США, у которого проводил почти все каникулы, Наполеон перенял привычку собирать в дорогу минимум необходимого и по-военному аккуратно и быстро паковать багаж, но облик провинциала требовал не этого. — Я же их брал… — бормотал он, — где же… Вот, смотрите, — он протянул два листа бумаги, один гербовый — ответ из официальных органов ЧССР, второй — запрос на английском и заверенный консульством перевод на чешский. — Извините, надо было мне сразу сообразить. Женщина быстро просмотрела и вернула документы: — Понятно. А как зовут ваших свойственников? Где они живут? Наполеон понял, что его просто проверяют и без запинки выдал: — Хенко, Болеслав Хенко. Сначала севернее, на Малацки, а потом налево. Кажется, это место называется Висока-при-Мораве, он фермер. — И вы сами туда доберётесь, мистер Глинка? — Я бы не добрался, но меня должны встретить. Женщина чуть помедлила, удерживая взгляд наивно-распахнутых глаз. Вроде бы оснований для тревоги нет — при выдаче визы все эти обстоятельства проверяются, стало быть, в реальности и благонадёжности родственников сомнений никаких. Фамилия Хенко, кстати, ей была знакома, поскольку не так много было в стране людей, разводящих породистых скаковых лошадей. А лошади — не военные секреты, их контрабандой через границу без потери качества не провезёшь… Да и на шпиона молодой человек никак не походил, уж на это глаз у неё был намётан. — Добро пожаловать в Чехословакию, — женщина проставила штамп и вернула паспорт: — Счастливого вам свидания с родными. Улыбке Наполеона могла бы позавидовать любая голливудская звезда. Тем более что пограничница была совершенно права — в тот момент он ещё и не помышлял о том, чтобы променять карьеру успешного вора, контрабандиста и «эксперта по искусствоведению» на тернистый путь агента ЦРУ международного класса. Усталый таможенник весьма прохладно отнёсся как к потёртому чемодану, доверху набитому подарками для родственников, так и к портфелю. А зря. Конечно, портфель, из которого то и дело вываливались книжки и разговорники на чешском, внимания не стоил, но в двойном дне чемодана, между двумя слоями мягкого звукопоглощающего материала, находилось то, ради чего этот высокий стройный шатен с внешностью английского аристократа позволил превратить себя в фермерского родственника — полотно размером 55 х 51 см. Название его было простым — «Астроном», чего не скажешь об имени художника: Ян Вермеер.*****
СССР, Ленинград. 1 мая 1952 года. Илья стоял под дверью туалета и с тревогой прислушивался к доносившимся изнутри звукам рвоты. В свои неполные двадцать один год он хорошо знал, что происходит там и что происходило до его возвращения за закрытыми дверями комнаты матери — до того, как ненавистный гость покинул их небольшую двухкомнатную квартирку. Слава Богу, что есть отдельное жильё, а не клетушка в коммуналке со злобными шепотками за спиной, и не лагерный барак, и не сто первый километр. Илья ещё помнил их прекрасную московскую квартиру в доме, где жило всё высшее руководство Партии и Правительства, изысканно-красивую мать в шёлковом платье и туфлях на изящном каблучке, с уложенными в сложную причёску каштановыми косами, отца, чем-то похожего на былинного русского богатыря в исполнении Сергея Столярова . Светлана Константиновна и Николай Илларионович Курякины были очень красивой парой, они светились от счастья рядом друг с другом. Ими восхищались, им завидовали. А ещё была бабушка… Бабушка не перенесла ареста сына, мама больше не улыбалась, и сегодня от того счастья оставался лишь призрачный аромат любимых отцовых сигарет. Мать, кажется, перестало тошнить, и послышался шум спускаемой воды. Значит, она сейчас переведёт дух и выйдет, а он, как всегда, поможет ей добраться до ванной и будет ждать неподалёку. Илья просил в таких случаях не запирать дверь, ну так, на всякий пожарный. А потом отведёт прилечь, но не в её комнату, а на диван в гостиной, иначе маму снова будет выворачивать. Илья с шестнадцати лет понимает: вырвать может и от отвращения, не только от прокисшего молока. Ручка двери повернулась. Женщина, которой сейчас можно было дать все пятьдесят пять, а на самом деле было лишь слегка за сорок, шагнула за порог, зябко кутаясь в длинный халат с цветочками. Тёмно-каштановые длинные волосы схвачены в хвост простой чёрной резинкой от бигуди, белки светлых зелено-голубых глаз покраснели, веки набухли, руки дрожали. От безнадёжности и любви Илью захлестнула горечь, быстро перешедшая в знакомый гнев. — В следующий раз я его точно убью! – прошипел он сквозь зубы. — Не надо, милый, — голос матери звучал тихо, но твёрдо, — подумай, что станет со мной, если отнимут и тебя. Илья сжал задрожавшие пальцы в кулак, чтобы опять не сорваться. Несмотря на рост, крепкие мускулы и тренированное тело спортсмена, здесь он был бессилен, мать права. Она и так жила лишь ради него и ради надежды на встречу с отцом. — Да к тому же, — устало продолжал голос, — сегодня Павел был не так ужасен… — мать подняла голову и запнулась, глядя в бездонно-синие глаза. — Он не виноват, что меня воротит от любого, кроме Коли. Если б не Павел, мы бы вообще ничего про отца не знали, и квартиру эту не имели бы, и ты бы… — она замолкла и махнула рукой. Илья готов был кричать, что уж лучше детдом, не нужно ему ничего такой ценой, но знал — руки у него связаны матерью, не заслужила она лагерей, а её руки связаны им, и ничего тут не поделать. Он обнял мать и убаюкивал, как ребёнка, целуя тёмные, слегка волнистые волосы: — Пойдём, тебе, наверное, надо поспать. — Хорошо, сынок. Он долго сидел за письменным столом в гостиной — по совместительству его спальне — над учебниками по физике, готовясь к экзаменам в вечернем техникуме, и прислушивался к дыханию матери. Её комнату он уже убрал, безжалостно сорвал постельное бельё с кровати, если б имел право, в клочки бы его порвал, и настежь распахнул окно, глухо матерясь про себя. Да что это за мужик, как он может не замечать, что женщину от него блевать тянет, а не Первомай праздновать с вином и конфетами? Или ему всё равно, лишь бы самому удовольствие получить? Или, что ещё хуже, ему нравится именно так, сгибая и ломая, ведь наверняка мог бы найти тех, кто не за страх, а на совесть... Внезапно поток этих мыслей прервал слабый всхлип. Илья вскочил и в два шага пересёк комнату. Мать не спала, глаза её были широко открыты и смотрели прямо на него. Илья опустился на колени возле дивана и прижал женскую ладонь к губам. Господь всемогущий, как же он любил маму, чего бы ни отдал, лишь бы избавить её от всего этого, лишь бы стала она, как прежде, радостной и счастливой! — Ничего, родной, — мать словно услышала его мысли и ласково взъерошила светло-пшеничные волосы, вглядываясь в глаза, опушенные густыми ресницами. — Осталось ждать не больше года, это немного. Коле ведь дали десять, — она прерывисто вздохнула. — Да, десять, — машинально повторил Илья и на мгновение задумался: неужели прошло уже столько лет? Отца взяли в 1942 году по делу его друга – начальника Военной академии ВВС Федора Арженухина , расстрелянного в октябре 1941 года. Другие подробности были крайне скудны. Уходя, отец оставил сыну на память собственные наручные часы, которые Илья берёг как зеницу ока и больше всего боялся повредить в драке — когда им овладевал гнев, он ничего не чувствовал, словно робот, и ничем не дорожил. Была у него ещё одна ценная вещь — шахматы; отец торжественно вручил ему этот набор, когда Илья впервые его обыграл. У матери хранилась брошь с аквамарином, которую бабушка сумела уберечь в череде сменяющих друг друга революций, голода и войн. Но часы Илья ценил выше шахмат и даже золотой броши: они напоминали о том, что срок заключения когда-нибудь истечёт. — Мы с тобой должны выжить, — как заклинание прошептала мать. — Во что бы то ни стало. Иначе Коле некуда и не к кому будет вернуться. Запомни, должны. Отяжелевшие веки опустились, и мать, наконец, задремала, а Илья, сидя по-прежнему на полу, прислонился спиной к дивану и размышлял. С тех пор, как забрали отца, она не раз и не два говорила так, и он понимал, что в словах этих скрывалась жуткая истина. «Оттуда» если и возвращались, то с пожизненным клеймом и поражением в правах. Не сломаться, не опуститься и выживать, в буквальном смысле сражаясь каждый день за свою жизнь, мог или очень сильный человек, волк-одиночка по натуре, или тот, кого ждали, кто находил опору и поддержку в семье. А лучше — поддержку органов госбезопасности. Дождаться любой ценой — так понимала долг жены Светлана Курякина и делала всё, что могла сделать женщина. Илья же считал, что он как мужчина обязан сделать больше: не только поддерживать мать, как может, но и стать отцу, когда он выйдет на свободу, той самой опорой и защитой. Чтобы не спился, чтобы не угас. Чтобы простил мать и его тоже — за то, что она поступала так и ради сына. Илья решительным движением поднялся с пола. Когда Павел Шаленко опять заявится, он его не убьёт, даже пальцем не тронет. Раз защитить отца потом сможет только такой, как Шаленко, Илью ожидает длинная дорога, и начать двигаться по ней нужно как можно раньше. Цена значения не имеет. А Павел подскажет, с чего начать.