Один на один (Update!!!)

Собеседник говорил на английском почти без акцента, но в порядке слов чувствовалось что-то чужеродное. — Что бы ты ни говорил, а Мадридскую партию выиграл я. Теперь тебе белыми играть, Эд. — Принято. А ты угадай, какую именно пешку я уже тронул, генерал.

*****

Анклав Западный Берлин. Май 1963 года Агент ЦРУ Наполеон Соло искренне и пламенно любил только себя и неодушевлённые предметы, а такого чувства, как ненависть, редко кого удостаивал. Поэтому к мрачной тени, упорно следовавшей за ним по пятам от КПП «Чарли» до автомастерской, он отнёсся с равнодушным вниманием — у всех своя работа. Пройти в Восточный Берлин из Западного без того, чтобы тобой не заинтересовалась спецслужба Штази, было невозможно, однако Соло эту тревожную ситуацию предвидел и даже решил обратить на пользу делу. Всё вышло так, как он и рассчитывал: цель, Габи Теллер, испугалась, и склонить её бежать оказалось куда проще. Только «тень» тоже была не промах, к тому же при ближайшем рассмотрении обернулась здоровенным парнем необыкновенной силищи и выносливости. И вот тут-то Наполеон ощутил нечто, весьма смахивавшее на ненависть. Не было у него тогда времени на самокопание. Иначе он признал бы: немалую роль в возникновении неприязни сыграло то, что неотступный преследователь мог вытворять такое, что Соло, при всех его талантах, было не повторить, как ни пытайся. Звериным чутьём на грядущие неприятности, положим, обладал и он, но гнаться бегом за легковушкой? Тормозить её голыми руками, чуть не разорвав при этом пополам? Наполеон, почитывавший научную фантастику, даже спросил себя, уж не робот-андроид ли его преследует. Если ещё вспомнить, что эта боевая машина прошла сквозь пятерых (или шестерых, посчитать Соло не догадался) пытавшихся задержать её полицейских, как нож сквозь масло, и выбила люк… Чужое превосходство самолюбивого Наполеона очень задевало. Потому он без малейшего зазрения совести скинул «андроида» на минное поле. Но отчего-то возникла в нём уверенность, что тому и мины по зубам, а не только крышки багажников отрывать. Или это было желание, чтобы оказалось именно так: Наполеону хотелось взять верх над гигантом, а не пигмеем. И хотя, разумеется, ему и в страшном сне не приснилось бы, что им когда-нибудь доведётся снова свидеться, он остановил собиравшегося уже уходить из конспиративной квартиры Сандерса наводящим вопросом: — Насчёт отношения к работе. Вас совсем не интересует, кто чуть не сорвал нам операцию в Восточном Берлине? Сандерс круто развернулся, сунул руки в карманы плаща, и в его бледно-голубых глазах блеснул огонёк острого интереса. — Так ты и лицо его разглядел? Ты не говорил. — Вы не спрашивали. Разглядел и, могу вас уверить, очень хорошо запомнил. У них там в Штази все похожи на викингов? Синеглазые блондины шести с половиной футов роста? — Синеглазые блондины, — повторил Сандерс. Он постучал пальцем по подбородку и нахмурился, размышляя о чём-то. Явно придя к определённому выводу, вскинул голову: — Узнать сможешь? — Если фото будет во весь рост, — с одного взгляда. — А если по твоему заказу с него только поясной портрет напишут? — саркастически поднял бровь Сандерс. — Лучше два: анфас и в профиль, — лёгкий сарказм Наполеону удавался не хуже, чем Сандерсу, но на душе у него было далеко не так легко. Тот парень его и обеспокоил, и заинтриговал. — Ладно, — усмехнулся босс, — до девяти ноль-ноль далеко, поэтому поедем-ка со мной, Соло, — и сделал знак агенту Джонсу: — А ты побудь пока с мисс Теллер, просто для компании, а то как бы она тут не перепугалась с непривычки. Прибыв на Клейаллее в штаб-квартиру ЦРУ, Соло пересмотрел все имевшиеся досье на агентов восточногерманской Штази, и никто даже близко не походил на «андроида». Заурядные лица, ни тебе красоты, ни тонкости — а в том лице, несомненно, была некоторая изысканность и одухотворённость, несмотря на суровую сосредоточенность. Убив два часа без всякого толка, Наполеон направился в кабинет Сандерса. Тот всё равно не спал, и телефонная трубка в его руке практически раскалилась. Он с кем-то ругался по-немецки, иногда переходя на английский или добавляя для пущей убедительности русский мат, и лишь бросил на своего агента вопросительный взгляд. Соло отрицательно покачал головой, а босс удовлетворённо кивнул. Ну как знал, что нет там этого красавца, подумал Наполеон. — Я вот что думаю… — Сейчас думать за тебя приходится мне, Соло, — отбрил Сандерс, с оглушительным треском водружая трубку на место. — Ты уж и так… намудрил. Наполеон умолк, показательно созерцая потолок. Сандерс сдался: — Ладно, выкладывай, что там у тебя. — Я подумал, может, он не из Штази, а от их старших товарищей? — последнее слово Соло произнёс довольно чисто, даже со звуком «щ» почти справился. — Допёр-таки, умник. Разумеется, от русских, я и так понял, что твоему описанию никто из Штази не соответствует. «Понял, а мне не сказал». Наполеона удивил не тот факт, что понял. В конце концов, Сандерс не всей информацией с ним делился, и рабочие связи с русскими коллегами поддерживал, Соло знал это наверняка. Но в данном случае босса явно заинтересовала личность преследователя, так почему он заставил впустую перерывать картотеку? Однако, учитывая характер Сандерса и сложившиеся между ними отношения, задавать лишние вопросы не стоило. Тем более что на правдивый ответ рассчитывать не приходилось. Тем временем Сандерс вытащил из нижнего ящика стола коробку с компьютерными дисками, ещё одну, побольше, сволок со стеллажа. Сверху на всё это богатство хлопнулась раздувшаяся от распечаток папка. — Вот тебе слайды, вот бумаги. Забирай в кинозал и сиди там хоть до утра, но сгинь с глаз моих, не доводи до греха. Мне из-за тебя свою задницу спасать надо, да и твою, кстати, тоже! Ты поставил на уши весь Восточный Берлин! Наполеон вскинул бровь, замечательно копируя выражение лица шефа, в ответ Сандерс запустил в агента пресс-папье со стола. Соло с завидной реакцией его поймал и аккуратно поставил обратно. — Иди, работай, клоун! Не теряя присутствия духа, Наполеон подхватил со стола всё предложенное и удалился в кинозал; так они называли помещеньице, оборудованное для просмотра плёнок и слайдов. Знакомое лицо на чёрно-белом фото он увидел буквально через десять минут. «Андроид» был снят на улице какого-то европейского города. Он шёл в толпе, засунув руки в карманы куртки-пилот, и сразу было заметно, что девять из десяти окружавших людей ему в лучшем случае до уха достают. Внизу была пометка: «Мадрид, 4 марта 1962». Соло нашёл в картотеке слайдов вкладку «Испания» и быстро отыскал несколько дополнительных цветных снимков, в том числе — крупным планом. При таком увеличении узнать мужчину было ещё легче. Плотно сжатая линия губ, чуть видная складка на переносице сосредоточенного лица, блики солнца на светлых волосах. Те самые синие глаза, смотрящие прямо в душу. Соло, почему-то сдерживая дыхание, рассматривал обретшего человеческую сущность андроида с забавной фамилией «Ку-ря-кин» и с певучим именем «Иллья» и читал его досье. Надо же! Моложе него самого… «Вышка» КГБ, разряд по шахматам, призёр гонок, четвёртый дан по самбо, спецназ… Вот чёрт! Русский стал лучшим в своей разведке всего за три года, а Соло на то же потребовалось семь или восемь лет. Чёрт, чёрт, чёрт! Он перевёл дух и стал листать другие материалы на Курякина. То, о чём говорилось дальше, несколько восстановило его душевное равновесие. Сын казнокрада и проститутки, уж будем называть вещи своими именами, к тому же с отклонениями в психике. Как его вообще допустили к работе с агрессивным расстройством? Коллеги-то наверняка в восторг не приходили, он же угроза для всех? Хотя… То, что Наполеон наблюдал, наталкивало на мысль, что Советам эта угроза очень пригождалась в особых случаях. Однако, с точки зрения Наполеона, такому самое место на минном поле и было. Он возвратил дело в папку и выключил проектор. В приёмной босса уже никого не было, а из-за двери доносилась неразборчивая речь. Не на немецком — немецкий Соло знал, — и не на итальянском, и, конечно, не на английском. На русском, что ли? Практика в русском Наполеону не помешала бы, напрямую он с противниками с той стороны давно не сталкивался. Или сталкивался, но не разговаривал, вот как вчера. Кстати вспомнив, что Сандерс велел ему сгинуть с глаз долой, Соло оставил коробки и материалы на столе секретаря, положив досье на Курякина поверх папки, а затем прямиком направился к Габи. Пока он проходил по обезлюдевшим улочкам анклава, вдыхая сыроватый, пахнувший рекой воздух, гнев утих, и Наполеон невольно спросил себя — а как там Курякин? До сих пор торчит посередине полосы препятствий с «ежами» и минами, или его давно оттуда вытащили? Утром ему предстояло это узнать. Потому что через десять минут после его ухода из кабинета вышел Сандерс, тут же схватил лежавшее сверху папки досье, открыл его, плотоядно усмехнулся и вернулся в кабинет. ***** — Вдогонку, — проговорили на довольно приличном русском, — вычислил мой твоего Курякина. — Хорошо, — ответили в трубке, — следующий ход за мной. — Разумеется. Соглашение в силе? — Да. ***** От пристального взгляда знакомых глаз Наполеона сначала кольнула радость: «Жив!» — а в следующий момент затошнило, потому что глаза чуть сузились, то ли узнавая, то ли оценивая, и вмиг запылали нешуточной яростью. Соло совсем стало не до рефлексии. Сдержать русского было всё равно, что пытаться остановить танк. Он оказался невероятно напористым и быстрым, ему было всё равно, чьей спиной перегородки ломать — своей или чужой — он дважды и довольно легко брал Соло в захват со спины, а он почти ничего этому приёму противопоставить не мог. Ещё неизвестно, чем для него обернулся бы тот удушающий захват, не вмешайся чернобровый Олег. Его издевательское: «Курякин, не убивай напарника в первый же день», — Наполеон понял очень хорошо! Не на такую практику в русском он рассчитывал, не на такую… И от того, с какой снисходительностью — ладно уж, так и быть, живи пока! — отпихнул его русский, в который раз задетое самолюбие Наполеона разбушевалось вовсю. Он моментально позабыл свой минутный доброжелательный интерес к Курякину. Кагэбэшник сидел с невозмутимым видом, скользя глазами то по речной глади, то по этому таинственному Олегу, который, оказывается, был очень хорошо знаком с Сандерсом. А то устремлял взгляд на него, Наполеона Соло, и тогда выражение лица русского становилось, пожалуй, презрительным. От перспективы работать вместе — и от непривычной ненависти и необъяснимого раздражения — Соло сводило скулы, и он сглотнул, пытаясь расслабиться. Получилось не очень, и он прикусил изнутри щёку. До смерти хотелось врезать этому каменному сфинксу, уничтожить его презрительное спокойствие, вывести из себя. То, что угадал Наполеон верно и русский именно презирал его, доказали первые же слова, слетевшие с его губ. — Мне рассказали про твоё грязное преступное прошлое… «Грязное? Преступное — так уж и быть, но грязное?!» Время от времени Сандерс подёргивал за тот же самый поводок, и Наполеон к этому притерпелся, хоть удовольствия, понятно, не получал. Но Сандерс есть Сандерс, а кто позволил подобное Курякину? Соло открыл было рот, чтобы осадить… Но передумал и крепко сцепил зубы. До поры до времени ждал, слушая рокочущий голос и предвкушая момент истины. Ну, сволочь русская, говорил он себе, ты у меня сейчас узнаешь, что такое настоящая грязь, досыта ею нахлебаешься! — Но вот что мне интересно... — продолжал меж тем Курякин, холодно улыбаясь. — Что в таком случае сподвигло тебя стать самым успешным агентом? — Соло почувствовал себя польщённым при мысли, что и в КГБ известно о том, что он — лучший, но русский с ним ещё не закончил. Он хлестал словами, как пощёчинами: — Наверное, унижение от того, что твои железные яйца на длинном поводке у твоего босса-недомерка. Наполеон кивнул. Удар Курякина был хорош, но всерьёз соперником Соло его не считал. Эта игра проходила не на его поле. — Уверен, что об унижениях ты знаешь больше всякого другого… — он отвечал спокойно и плавно, отзеркаливая манеру Курякина. — Твой отец был членом Правительства, когда его обвинили в расхищении партийных средств, ведь так? Соло рассказывал «печальную историю» и втихомолку радовался тому, как сползает снисходительная улыбочка, как в глазищах на пол-лица зрачки сходятся в точки, как сжимаются в тонкую полоску губы, и только ждал, в какую форму выльется сейчас этот гнев. Стараясь не выдать тревоги, Наполеон даже чуть откинулся, чтобы иметь пространство для манёвра, ежели этому сдвинутому на голову придёт охота кинуться на него через стол. Всем своим нутром Соло чувствовал — если русский поступит именно так, его номер навсегда останется вторым, и сознательно давил на все известные ему кнопки, ведомый точным расчётом и странной досадой, подгоняемый зудящим предвкушением… — Это отцовский позор придавал тебе сил или репутация матери? Как я понял, она… пользовалась большим спросом у друзей твоего отца после того, как его сослали в Сибирь… Палец Курякина выстукивал ритм по его же плечу, в глазах загорелось холодное голубое пламя, и уже в следующий миг он порывисто вскочил с места. Стол со всеми чашками отлетел в сторону. Соло, успевший со всем доступным ему сейчас хладнокровием подхватить свою, напряг мускулы, но не вскочил следом, а остался сидеть как ни в чём не бывало, с вызовом глядя снизу вверх и ожидая… неизвестно чего. Однако внезапно всё прекратилось. Противник, не говоря ни слова, сунул руки в карманы куртки, привычно проверил пути отхода и, повернувшись к Наполеону спиной, зашагал прочь. Соло почувствовал себя так, словно у него прямо из рук вырвали картину Матисса, которую он уже считал своей. Всего лишь опрокинуть стол? Курякин не поддался на мощнейшую провокацию, несмотря на свой столь «выдающийся» психопрофиль, отражённый в досье. Даже сам Наполеон на подобные речи не мог бы среагировать сдержаннее и как-то резко зауважал парня: такой исступленный самоконтроль заслуживал аплодисментов. Но неожиданно сцена предстала в ином свете — полно, только ли в самоконтроле дело? Судя по безрезультативности выпада, при переходе на личные моменты он не учитывал какие-то существенные факты. М-да. Кажется, его боссы что-то упустили, сказал себе Соло, вставая с намерением догнать русского, двигавшегося, правда, весьма быстро. Ещё бы. С такими-то длинными ногами! — Эй, Курякин! — крикнул Наполеон, вовремя осознавший, что остановить это воплощение Красной Угрозы, схватив за плечо, значит всё-таки обеспечить себе внеплановое свидание с врачами. — Стой! Да стой же ты! Оперативник остановился и медленно обернулся, позволяя догнать себя и по-прежнему не вынимая руки из карманов. В его позе опять было что-то снисходительное — мол, долго же тебе пришлось за мной бежать! — и Соло чертыхнулся. Опять промашка! Да какого чёрта он погнался за русским? Но отступать было поздно. — Больно уж внезапно ты ушёл, а я извиниться хотел, — преувеличенно миролюбиво проговорил Наполеон. Он заметил явное изумление Курякина и то, как сразу смягчилась линия плотно сжатых губ. Удалось-таки пробраться ему под панцирь, и где-то тут есть незащищённое брюшко… — Я не хотел тебя задеть. Ну откуда мне знать обычаи твоей страны, может, у вас принято так себя вести. Дружба, взаимопомощь, секс запросто — «как стакан воды выпить» … Это я понимаю. Расслабившийся было Курякин от этих слов вновь напрягся, и Соло с восторгом понял, что психологическая «раскачка» сработала. Он достанет этого русского медведя, вынудит его капитулировать, и плевать, скольких синяков это будет стоить ему самому… Внезапно воздух в лёгких резко закончился — кагэбэшник сгрёб его одним движением и с вежливой улыбкой притянул к себе на грудь. От стальной хватки плечо мгновенно заныло, а от ощущения мощного тела в самой что ни на есть непосредственной близости вдоль позвоночника будто полыхнуло, но Соло лишь крепче стиснул зубы: не дождётся Курякин ни стона боли, ни потери самообладания! — Ого! У ЦРУ и КГБ сейчас, конечно, отношения весьма близкие, но всё же не настолько интимные, чтобы на людях обжиматься… — надменная речь американца была прервана весьма ощутимым встряхиванием. — А теперь меня послушай, Соло, кажется, так тебя твой недомерок зовёт? — раздалось прямо над ухом. — Если хочешь всё дело завалить, то у тебя хорошо получается. Я заметил, русский язык ты понимаешь, так оцени выражение «верной дорогой идёте, товарищи», — кагэбэшник перешёл на родной язык, произнося слова точно учитель в школе, медленно и чётко. — Ты лишь показал, что очень мало знаешь обо мне и совсем ни черта не знаешь о моей стране, так что держи свой язык на привязи, потому что в следующий раз я могу сломать тебе что-нибудь, ненароком. Сам потом будешь объяснять своему руководству, почему миссию провалил. От этого низкого голоса каждый нерв Соло завибрировал, как телеграфный провод. Адреналин в крови зашкалил, и Наполеон, в свою очередь, вложил все силы в ответное сжатие, бесстрашно встретив взгляд ярких, как южное небо, глаз. — Поправь меня, русский друг, если я ошибаюсь, но твой босс не меньше моего заинтересован в успехе дела, не говоря уж о тебе самом. Так что придержи советы при себе, — он подался ближе, прошипев сквозь зубы: — И убери от меня лапы, медведь! Курякин скривил губы, отступил и выпустил плечо Соло; тот подавил желание ощупать себя и убедиться, что кости целы. Вот уж, действительно, — медведь. Однако, глядя вслед удалявшейся широкой спине в тёмно-красной куртке, Соло снова сказал себе: чего-то я тут не понимаю. «Ты очень мало знаешь обо мне»… Не мог Курякин не догадаться, откуда взялись у американцев сведения личного характера. Значит, дело Ильи Курякина на самом деле было не таким, каким выглядело. Или им подсунули обманку, намеренно слили дезу. ***** Наполеон полагал, что своё отношение к русскому определил до конца. Его собственная легенда предусматривала возможность работать одному, вот он и посмотрит, кто в итоге над кем возьмёт верх. Он не доверял Курякину. Отчасти здесь примешивалось уязвлённое самолюбие, Наполеон это сознавал, но гораздо сильнее насторожил его взгляд Олега, брошенный на подчинённого. Наполеон таких переглядок навидался достаточно — эти двое вели свой тайный разговор, и босс русского словно намекнул на какой-то одним им понятный приказ. Соло не составляло труда догадаться, каким мог быть этот приказ. Их задачей было вывезти доктора Теллера и добыть диск с технологией изготовления компактного ядерного оружия, а за этот диск убьют не задумываясь, потому что ставка — возможность держать весь мир на коротком поводке. Жаль только, что Габи на время выпадала из его «зоны покрытия». Девушка ему понравилась, и при других обстоятельствах он не прочь был бы узнать, чему там учат за «железным занавесом» в плане интима. Судя по всему, против она точно не была бы. Но это можно наверстать. Потом. Соло сомневался, что «медведь» перейдёт ему дорогу. Немка выглядела слишком рассудительной, чтобы предпочесть громилу с таким взрывным темпераментом и полным отсутствием понимания того, что на самом деле нравится женщинам. Однако Илья Курякин в тот же день сумел удивить Наполеона Соло ещё раз. Удивить так, что тянуло протереть глаза, не доверяя собственному зрению. Откуда русский знает разницу между коллекциями Диора и Пату?! По идее, ему даже об их существовании не должно быть известно, но упёртый коммуняка слишком уж хорошо разбирался в брендах. Как бы тот ни защищал свою страну, Наполеон знал твёрдо — семьям «врагов народа» явно было не до Пату. Соло зарёкся принимать на веру досье Курякина, предпочитая отныне полагаться только на собственные ощущения и выводы, а они гласили: таких навыков от воспитанного Советами человека ждать не приходится, они служебного, так сказать, порядка. Интересно, сколько раз приходилось Красной Угрозе работать под прикрытием и кем? По личному опыту знавший, как много времени надо потратить, чтобы начать разбираться в прекрасном на подобном уровне, Соло снова ощутил нечто вроде уважения к достойному противнику, который, похоже, совсем не ставил перед собой цели этого уважения добиться. Он просто неуклюже, по-медвежьи, делал своё дело. Хотя его познания не без изъяна, торжествующе подумал Наполеон, так и сказав «медведю»: — Диор и Пату не будут сочетаться! Но у того на всё было своё, и весьма категоричное, чёрт бы его побрал, мнение! — Они и не должны сочетаться! И выдал он это с таким выражением лица и таким тоном, что Соло крепко сжал пальцы засунутой в карман руки, чтоб сдержаться и случайно не засветить в челюсть. Однако взглянув на вышедшую из примерочной Габи, Наполеон вынужден был признать, что всё выбранное Курякиным девушке очень шло, и выглядела она так, словно ни о каком «железном занавесе» никогда и слыхом не слыхивала. И глазомер у него работал просто превосходно. Соло уж собирался произнести подобающий комплимент, как вдруг его будто сбросили в ноябрьскую холодную реку. — Твоя лошадь тебя заждалась, Ковбой. Наполеон застыл, как громом поражённый. Откуда Советы знают про «Астронома» и Минору? Он осторожно скосил глаза на стоявшего рядом Курякина и с облегчением выдохнул: Угроза, бросивший столь многозначительную для Соло фразу, явно всего лишь стандартно мыслил и ничего такого в виду не имел, — он уже полностью утратил интерес к напарнику, окидывая Теллер с ног до головы оценивающим взглядом. Если бы русский хоть на миг представил, чего невольно коснулся насмешливой фразой, это сделало бы их сотрудничество, пусть и временное, абсолютно невозможным. ***** Перевалило далеко за полдень, до вылета в Рим оставалось два часа, а Наполеон всё прохаживался вдоль реки и даже измороси, оседавшей мельчайшими капельками на ресницах, не замечал. Невинная шутка Курякина разбередила то, что Соло предпочитал вспоминать как можно реже, но и не вспоминать сейчас не мог. Словно разорвалась плотная паутина времени, и он провалился в эту трещину на одиннадцать лет назад, с берегов мутной пасмурной Шпрее на озарённое полуденным солнцем крыльцо одноэтажного дома. Да, и тогда тоже был май…