Знакомая мелодия, которую слышишь впервые

Пребывая в неизвестном, но изумительном в его небывалом великолепии месте, я обращаю внимание на девственно чистый, до сих пор не испорченный человеческими руками горизонт, ближайшая к нам звезда величаво уходит за кулисы нашего восприятия, дабы вновь возродиться, словно феникс, оставляя напоследок незабываемую картину. Вечер медленно сменяется ночью, лазурное небо сменяется непроглядной завесе бескрайнего космоса, на которой одна за другой загораются мириады звезд одна ярче другой. Полная луна, освещенная светом удалившейся звезды, отражает ее лучи, тем самым даровав нам ночь, похожую на бесцветные фильмы пятидесятых, не серые, но серебристые, знак неподдельного качества, ради которого следовало бы оказаться здесь. Внушительных размеров водоем отражает свет бескрайнего небосвода, в нем же по колено отражается не вызывающий у меня абсолютно никаких ассоциаций, но притом поразительно знакомый мне человек. Преодолевая морскую гладь, он медленно движется в мою сторону, вслед за ним начинают падать звезды, рисуя на небе завораживающие, но не вызывающие никакого впечатления рисунки. Луна медленно погружается в пучину мрака, загороженная от света этой планетой, после чего резко темнеет. Глаза медленно застилает пелена, но то не слезы, ибо нет никаких причин горевать, чувства, подобные человеческим, здесь не работают. Окружающее, включая водоем, леса, горы, сливается воедино в неразборчивую гамму цветов, которая как две капли похожа на нечто знакомое, но бесконечно далекое от меня, подобно незнакомцу, приближение которого предвещает нечто, гораздо более страшное, нежели смерть. Таким образом, когда он оказался совсем рядом, он увеличился до бесконечных размеров, но все равно остался неопознанным, растворившись в пространстве так же бесследно, как и все до него, он отпечатал на моих глазах узор, подобный тем, что мы видим, глядя на ослепительный свет. Узор, не вызывающий абсолютно никаких ассоциаций, но знакомый так же прекрасно, как и неизвестный, как и поляна, как и водоем, как и закат, как и полнолуние, как и небосвод, как и лунное затмение, как и гамма цветов. И как мелодия, под которую все это происходило. Первым, что достигло моего мозга, были воздушные колебания, которые, достигая барабанных перепонок, в совокупности образовывали картину, похожую на ту, которая была перед глазами всего минуту назад, а ныне далека от меня бесконечно. Несколько после мои глаза запечатлели картину, далекую от того, что может хотя бы потенциально вызвать зависть. Сдвинутые на тридцать сантиметров от стены клавиатура, процессор и монитор, на котором отражается социальная сеть с буквально дарованной мне добрым незнакомцем мелодией, которая вызвала очень резкое, но ничем не обоснованное чувство, подобное дежавю, как бы тупо это слово ни звучало. Сделано это было для того, чтобы приставить к процессору вентилятор, ибо этот компьютер уже слишком стар, чтобы уверенно шагать навстречу будущему. Поэтому мне приходится сидеть с раздвинутыми ногами, так как стол раскладной, что не очень удобно. Рядом с монитором лежат учебники, бумажки, ручки, карандаши, футляр с очками, которые я никогда не носил, три пары наушников, и, что бросается в глаза куда более резко, сразу несколько кружек, по дну которых можно определить, что раньше они были преисполнены кофе. Проснувшись окончательно, я отрешенно прошелся по открытым в браузере вкладкам, отпил немного кофе из все еще живой чашки, после чего остановился на странице с заявкой на русскоязычном ресурсе для фикрайтеров. Чувство недоумения ко мне, как ни странно, так и не пришло, причем, судя по всему, придет ко мне еще не скоро. Раньше я бы всенепременно прочитал комментарий с просьбой разрешить мне участие в работе, однако нарастающее чувство отрешенности не позволяет мне думать о том, насколько опрометчивым было решение резко взяться за работу после нескольких месяцев отсутствия таковой, а, следовательно, и привычки к ней. Тогда я, наверное, думал, будет дополнительная мотивация, однако сейчас есть лишь только чувство абсолютного безразличия к происходящего. Мелодия, которая по всему телу впивается в кожу до боли, которая беспрепятственно пробивает грудную клетку, которая с далеким от философского звуком пронзает мое сердце лишь тем, что была знакома мне прекрасно при том, что я узнал о ней лишь вчера. Ибо мелодии сей суть необъятные отчаяние человека, у которого сотни возможностей, страх человека, которого оберегает целый мир, ненависть человека, которого все любят. Человек, который испытывает чувства, на которые не имеет ни малейшего права, но все равно продолжает их испытывать. И это самое ужасное. Тщетные попытки бороться со сном, я открываю изображение, тянусь к чашке, но до того, как кофеин прогнал сон, а желанное изображение достигает глаз, последние вновь застилает пелена. И вновь музыка рисует мне новые, невиданные, но бесконечно знакомые картины. Мелодия вновь рисует перед глазами знакомый узор, плавно описывающий эллипс, внутри которого мрак окружающего светлеет. Эллипс стремительно увеличивается в размерах, постепенно приближаясь ко мне так близко, что начинает казаться вспышкой ослепительного света. И медленно растворяется, являя мне новую картину. Теперь я твердо стою на скользкой поверхности, подле меня ледяная гладь, очерченная специально для игры. Сплошная черта отделяет меня от ожесточенной борьбы наших нападающих за очередное очко, они были подобны тиграм, каждое их движение было таким же грациозным. Аналогичным образом с противоположной стороны поля зону защищает такой же, как и я, защитник, игрок поддержки, который, тем не менее, как, собственно, и я, способен уничтожить всякого, кто нарушит границу нашей зоны. Игра в самом разгаре, зрители не ликуют, но внимательно наблюдают, хотя мне большего и не надо, достаточно и хорошей игры. Событие, которые выходит за рамки обыденного, вызывает у меня небывалое чувство, словно бы вокруг меня творится история. Когда вражеский игрок нападения прорвался сквозь наших и, стремглав, помчался в сторону наших ворот, никто из нас двоих не растерялся. Второй защитник отправился к воротам, моей же задачей было отобрать шайбу, ведь это единственное, что с самого начала удавалось мне лучше всего. Быть может, я не умею отводить врагов или согласованно с товарищами обмениваться шайбой, однако я совершенно точно не подведу, если шайба вдруг окажется у врага. Именно это делало меня особенным в команде, именно поэтому я четко знаю свое место. Однако третья сила, которая была ошибочно принята за вражеского игрока нападения, ударяет меня об борт, после чего я, обессилев, падаю навзничь, неспособный подняться. Тем временем, игра продолжается, невзирая на мое внезапное падение, оно было скорее моральным, нежели физическим, и справиться с этим я должен сам. Однако по льду начинают бежать трещины, ко мне медленно подъехал некто в черных брюках, которого я не мог видеть выше пояса, ибо жутко болела шея. Всякая боль исчезла, когда лед, подобно стеклышку, разбился на тысячи осколков, и я стремительно начал свое движение вниз. Мимо меня одно за другим пролетают облака, мне в глаза светит ослепительное солнце, а в уши до боли бьет ветер. Чувство пустоты возникает взамен последнему в жизни чувству свободы от полета, непонятно почему. Вокруг меня нет ничего, кроме многочисленных облаков, которые застилают небо так же повсеместно, как мою душу одолевают сомнения. Хочется уже все это прекратить, но стоило пожелать, я успел разбиться ровно в метре от земли. То был узор, провалившись в который, я узрел новую картину. Картина, где я со струнным инструментом извлечения звуков в руках, сижу на одном из трех стульев напротив стойки с нотами, которую по непонятным причинам называю пультом. Справа от меня за своим столом сидит тот, кого я не мог представить где либо еще, кроме как здесь, словно бы это место единственно его настолько, что нигде более он быть не может. Шкафчик с бесчисленным количеством книжек с нотами, стол, на котором некоторое время назад появился компьютер, подставка с двумя гитарами, кресло, сидя на котором я читал книги, если приходил раньше времени и смущал других ребят, которые, подобно мне, недооценивали собственную мелодию. Пальцы бегают по струнам, извергая из инструмента звуки, пальцы бегают по ладам, придавая еще не родившейся музыке форму. Таким нехитрым образом музыка оплетает весь кабинет, обретая знакомую форму. Такую, какую я сам бы никогда ей не смог придать, словно бы мелодия эта игралась сама собой. Когда мелодия почти обрела свою конечную форму, в кабинет вошел опрятно одетый джентльмен. Однако уши все еще помнят причудливые узоры, перед глазами все еще стоит знакомая мелодия, посему я не могу отчетливо видеть, кто сейчас говорит с учителем и слышать о чем именно. Когда речь заходит обо мне, джентльмен обращает на меня свое внимание, словно бы выражая ко мне претензию, но учитель слушает совершенно спокойно. Когда наступило неловкое молчание, которого я так и не услышал, струны оборвались на гитаре, лишая ее возможности делать музыку, ровно как и внутри меня оборвалось нечто, о чем так упорно стремится напомнить мне мелодия. Вместо лица у джентльмена был эллипс о знакомом узоре. Оказавшись ослепленным очередной вспышкой света, я прозрел уже на улице холодным зимним днем. Вокруг знакомый антураж северного городка, чуть ли не круглый год спящего в снегу, большую часть суток то погруженный во мрак, то озаренный светом, иногда плачущего дождями и крайне редко ликующего лучезарным солнцем. Вокруг постоянное движение, по улице слева от нас постоянно проезжают автомобили, в сторонке, озадаченные каждый своими собственными проблемами, ходят люди. Чувство холода всецело затмевает некое чувство, настолько же странное, как чувство собственной неповторимости и уникальности, или как чувство собственного превосходства и надменности, в сравнении с которым легендарный северный холод становится просто ничтожным. Напротив стоит девушка в желтой куртке и шапке, похожей на те, которые носят лыжники, с волосами под ней длинными и вьющимися, отражающими солнечный свет так, что сами становятся похожими на лучи света. Момент прекрасен тем, что, благодаря мелодии, мне совершенно не важно, что может прозвучать в следующий момент, ведь в голове до сих пор стоит чертовски знакомый мотив. Чувствуется легкое волнение каждого из нас хотя бы тем, что подобная ситуация каждым из нас рассматривалась правдоподобной в самую последнюю очередь. Мелодия не позволяет мне услышать, однако мне достаточно просто видеть ее лицо, ибо она относится к тому немногочисленному разряду людей, рядом с которыми мне наиболее комфортно пребывать рядом. Однако перед тем, как я в состоянии непонятной прострации и непередаваемой эйфории одновременно, собираюсь развернуться в сторону дома, непонятно откуда взявшийся прохожий толкнул меня так сильно, что все вокруг резко переменилось. Когда я вновь посмотрел на девушку, позади неё была лишь тьма, а вместо лица был эллипс с узором, который под моим взором немедленно покрылся трещинами. Позади сотен осколков зияла коварная улыбка, но, очевидно, уже не её, ибо её тут уже давно нет и быть не может. Лишь нарастающее чувство собственной непомерной глупости, словно бы такие люди находятся на самом видном месте, о котором мне лишний раз напомнила эта мелодия. Улыбки постепенно срываются на хохот, а глаза смотрят на меня своим неповторимо надменным взглядом. Разумеется, все это не является правдой, а лишь бесцельным накручиванием самого себя, однако все это было слишком внезапно, что отреагировать адекватно. Слишком много всего для всего лишь мелодии, особенно той, о которой я узнал лишь вчера. Мелодия, которую я никогда не знал, и которая никогда не знала меня, помнит все. Помнит безмятежную прогулку, когда я, ничего не подозревая, шел туда, куда я хожу всегда, в место, которое немногим отличается от других мест, в которые я хожу всегда, лишь потому, что в совокупности со всем, что меня окружало до сих пор, они формировали меня в равной степени. Помнит день, когда однажды все это, рассыпаясь на части, подобно карточному домику, дезинтегрировалось, высвободив из меня колоссальное количество энергии, которая в свое время была потрачена на собственноручное создание всего того, что в конечном итоге сформировало меня. Уничтожено было все, не оставив после себя даже руин, то была бескрайняя пустошь, идеально изолированная от солнечного света бескрайними тучами, на горизонте видны облака пыли. Ничего не осталось, кроме меня, абсолютного господина самого себя и бесконечной пустоши отсутствия всего, что осталось там, где я обо всем этом могу лишь вспоминать. Отсутствие даже прострации за тем, что нет ничего, что дало бы знать о самом понятии прострации. Мелодия помнит все. Помнит человека, который никогда не был рядом со мной, но тем не менее, всегда был ближе всех. Один из немногочисленного разряда людей, рядом с которыми наиболее комфортно пребывать, пусть и в несколько не в прямом смысле этого слова. Разумеется, я чувствовал этого человека за спиной, его эфемерное покровительство, словно бы некоторый механизм психологической защиты, даже если логически предположить, что он не может думать обо мне регулярно. Была нужда убеждать себя в том, что такие люди должны быть, без них мы были бы уязвимы. Стоит позади меня, пусть и обремененный своими собственными человеческими проблемами и, тем не менее, всегда находил момент, чтобы не позволить предаться пучине забвения. Быть может, все осталось позади, но мелодия продолжает играть, ровно как и продолжается моя жизнь. Вокруг меня возникают бесчисленные вектора, они тянутся высоко в небо, сквозь завесу бескрайних туч, утягивая меня с собой. Верно, я падаю, но вопреки, я падаю вверх, причем с пугающей скоростью, вектора утягивают меня во тьму бескрайнего полотна накрывших этот мир туч, где случайная молния в любой момент может лишить меня жизни. Падаю, но не так, как падают другие люди, падение вверх отличается пониманием того, что сколько ни падай, ты никогда не разобьешься. Свободное падение, не обремененное осознанием того факта, что однажды оно закончится, причем далеко не факт, что не плачевно. Падаю прямо в сторону палящего солнца, достигнув которого был бесповоротно ослеплен его величием, однако, прозрев, понял, что, мелодия обманула меня. Падение закончилось, когда весьма странным образом, падая вверх, таки прилетел вниз, где меня ожидало уходящая далеко за горизонт морская гладь. Достигнув поверхности, я не разбился, но, лишенный сил, не смог сопротивляться океану, меня медленно, но верно тянет на дно. Вектора один за другим пронзают тело океана, причиняя ему невообразимую боль. Когда аналогичным образом меня поразил вектор, второй, третий, ничего не изменилось, кроме скорости погружения, с каждым ранением меня тянет все ниже. Странно, мне казалось, всё будет немного проще. Однако мелодия не любит простоты, она донесет истину расплывчато, но доходчиво. Тревога пропала, когда я обнаружил себя на заднем дворе соседнего дома неподалеку от небольшого спортивного комплекса. Разглядывая полосы, которые образовывали поделенный на четыре равновеликих квадрат, в центре которого был гораздо более маленький, я не заметил мяча, что прилетел мне прямо по голове. Стараясь понять, что происходит, таки замечаю стоящих в других частях квадрата трех ребят, которые, как напоминание мне мелодии о веселом прошлом, срываются на хохот. Даже если я не понимаю, что происходит, на лице все равно играет улыбка, взяв в руки мяч, проникаюсь своей ролью в этой сцене, практически полностью поверив в то, что мелодия неведомым образом вернула меня в прошлое. Мяч достигает меньшего квадрата, отскакивает от асфальта, достигает противоположного квадрата, отскакивает второй раз и снова игра. Порой происходит открытое противостояние, самоотверженная поддержка, вероломная подстава, нелепое поражение, грандиозная победа, сохранение нейтралитета. Равно как и в случае с первой картиной, игру наблюдают зрители, но это вовсе не значит, что картины одинаковы по содержанию. Картина о тщеславии, честолюбии, стремлении, имеет мало общего с мгновением абсолютной беспечности, безмятежности, отрешенности от всяких проблем. Ведь тогда я лишь хотел однажды получить большее, ибо не ведал потерь, но сейчас я желаю лишь сохранить данное, ибо знаком с горем утраты. Заметив краем глаза среди группы зрителей джентльмена в маске, я вновь испытал тревогу, мелодия вновь зовет меня в дорогу. Однако не желая принимать действительность, продолжаю игру, однако мяч не отскочил от асфальта, провалился внутрь. Мяч прилетел мне прямо по голове. Посреди бескрайних небесных просторов твердо, как на земле, стоит величественное сооружение, отдаленно похожее на храм. Сквозь необъятные облака пробиваются лучи уходящего за горизонт солнца, свет которого вызывает чувство необратимой гибели в языках эсхатологического пламени всего сущего, что только можно увидеть у меня под ногами. Обратив внимание на арбитров, которые, подобно кольям, со всех сторон отбрасывали на меня тени, стоя спиной к солнечной стороне, я отметил отсутствие каких либо к ним симпатий, ровно как и антипатий, словно бы мне довлел один лишь только факт их присутствия, мне не нужно было от них ни оправданий, ни обвинений, мне было достаточно одного лишь только холодного взгляда высших судей. Судей, гораздо более высших, чем мы можем себе представить. Проснувшись, я еще далеко не сразу пришел в себя, глядя на название мелодии, я предпринял заведомо тщетную попытку убитой недосыпом головой сообразить связь между названием песни или его содержимым и происходящим. Однако "Смертное ложе" не вызывает у меня абсолютно никаких ассоциаций, я не чувствую в этом словосочетании абсолютно ничего знакомого. Вместе с тем, в самой песне поется о вроде бы любви и в достаточной степени на английском, дабы я смиренно понял, что содержимое можно будет узнать, лишь прочитав перевод. Впрочем, переживания о несостоявшихся романтических интересах едва ли волнуют меня больше взрывной смеси всего, что я увидел во сне. Интересно, это ли от меня требовалось узнать изначально? Очередной взгляд в монитор внезапно вызвал временное помешательство, в ушах стоит звон, с глаз не сходит завеса ослепительного света, все тело дрожит в конвульсиях, а голова раскалывается на части. Стараясь унять боль, схватившись за голову, я спрятался под стол и попытался прийти в себя, успокоиться. Разумеется, нечто подобное было последним, чего я ожидал от реальности, я все еще сплю, а мелодия все еще рисует свою историю. Быть может, это даже хорошо, ведь таким образом мелодия всё ещё может дать мне ответы на мои вопросы. Однако меня терзает страх, стороннее присутствие чувствуется в каждой точке моей комнаты, даже если, очевидно, в ней никого нет. Оставшись наедине со мной, где ему не помешает ни единая навязчивой мелодией нарисованная абстракция, пользуясь моей беспомощностью, он схватил меня за воротник и поволок куда подальше. Волок через всю комнату, которая моим пораженным мелодией мозгом казалась бесконечной, после чего поднял меня перед дверью. Прожигая меня спрятанным под маской взглядом, замер в ожидании. И выбросил за дверь, где пустота. Пустота, где не может быть ничего, кроме наполняющего её всецело меня, который не был способен ни на что более, кроме как внимать голосу бесконечно повторяющейся мелодии. Мелодия помнит сама и в очередной раз напоминает мне о том, что даже в столь отчаянной ситуации существует человек, который может быть в метре позади меня даже там, где не может быть ничего, кроме меня. Руки благоденствия окружают меня с обеих сторон, облегчая впервые пришедшее чувство безысходности ситуации. Именно эти эфемерные руки, именно этот заботливый взгляд, именно это чувство быть достойным иметь такого человека однажды сподвигло меня шагать вперед, невзирая на препятствий сложности. Однако что я могу здесь и сейчас, где нет ничего и никогда? Интересно, это ли от меня требовалось узнать изначально? Умиротворяющая мелодия, создающая впечатление абсолютной отрешенности, в коем состоянии я, собственно, и пребываю в данный момент, рисует позади меня образ человека, который, очевидно, сам того не понимая, заставил меня превозмогать. Именно это от меня требуется конкретно здесь и сейчас. Почувствовав теплоту присутствия человека, которого я был готов идеализировать, мелодией жестоко обманут был, она соблазнила меня тем, чего со мной никогда не происходило, тем, что могло бы однажды стать для меня утешением. Утешением, но не мотивом. Лишенный всяких сил, убитый, сижу на диване, облокотившись спиной на неизвестного, который облокачивается на меня аналогичным образом. Хотя я не видел человека, что сидел за моей спиной, очевидно, это был совсем не тот, кто был для меня мотивом. Некогда я мог прийти к нему за успокоением, этот человек так же неосознанно лечил мои раны, его пристанище было бесценным лазаретом для души, а его слова были панацеей от любого недуга. Всегда давал мне время прийти в себя, никуда не торопил, жил в одном ритме со мной, чтобы общаться с ним слова не были необходимыми. Однажды именно этот человек был для меня ярчайшей из всех звезд, однако был таковым лишь в моих глазах. Идиллия, что наступает внутри меня, наступает вследствие предубеждений, что исходят из чувства однажды внушенной самому же себе симпатии. Ведь я никогда не был так близок к этому человеку, как бы сильно я к нему ни тянулся. Люди, которых ты мог бы идеализировать чуть ли не за просто так, нужны. Однако между тем необходимо совершенно точно быть уверенным в том, что по наитию не влюбишься в него. Тонкая грань, нарушив которую, причинишь себе страданий даже больше тех, от которых планировал защититься изначально. Ведь мы никогда не были настолько близки, чтобы поддерживать друг друга, даже просто сидя на диване. Зеркальная комната, в которой музыка отражает меня в различных образах, в которых я некогда успел побывать, но которые никогда не были мной однозначно, отражения объединяются воедино в одном лице. Закрытое знакомой маской, оно предстает мне в дополнении с опрятным деловым костюмом, прозрачно намекая мне на то, что было слишком очевидно и, что более важно, слишком банально, чтобы быть истиной. Стандартный сценарий, согласно которому мужчина в маске является мной самим, одержимый извращенной жаждой самобичевания, показался мне непомерно тупым, а мелодия учитывает мои взгляды на происходящее, ибо мы стали настолько близки, что начали зреть друг в друге причину самих себя. Идеально взаимодополняя друг друга, мы влияем на логическое продолжение друг друга. Как будет звучать мелодия, так же буду звучать и я. Как буду действовать я, так же будет действовать и мелодия. Словно отражения в зеркале. Комната продолжила традицию динамичного перехода от одной сцены к другой посредством раскола оной на осколки, что выглядело особенно зрелищно, учитывая, что то были осколки зеркал. Отражая неведомо откуда взявшийся в непроглядном мраке свет, они медленно покидают поле зрения, исчезая в темноте. Позади меня продолжает стоять человек, который никогда не был рядом со мной в прямом смысле этого слова. Лишь поэтому я не могу утверждать однозначно, является ли его присутствие истиной, или же очередным предубеждением. Быть может, он есть отражение нашего с мелодией мнимого антагонизма? Быть может, он есть наиболее эффективный способ открыть мне истину, что пытается донести до меня мелодия. Как бы там ни было, музыка его мнимого присутствия слишком хороша, чтобы сомневаться в ее подлинности. Обернувшись, я никого ни увидел. Название песни ни о чем не говорит мне вовсе не потому, что она не имеет отношения ко мне. Текст песни не вызывает у меня совершенно никаких чувств вовсе не потому, что она однозначно безразлична мне. Просто не в названии и не в тексте дело, дело в самой мелодии, которая была мне близка с самого рождения. Мелодия хранит в себе каждое мое воспоминание и открывает для меня истины, не дает забыть и зовет в дорогу, она одновременно и внутри, и снаружи меня. Мелодия пробудила во мне давно погруженные в пучину забвения чувства, что я испытывал во время ключевых моментов моей жизни. Мелодия открыла для меня самый простой ответ на главный вопрос, на который я никак не мог найти ответ, мечась от одного очевидного ответа к другому. Быть может, эта встреча могла и не состояться вовсе, однако она состоялась, а, значит, иначе и быть не могло. И это замечательно, что жизнь умеет преподносить нам такие внезапные подарки, вроде обычной мелодии.