Партия скрипки

      — Вам доставили предателя.       — Да? — Фарма прикусил стилус. — У меня нет такой информации. Ты уверен?       — Разумеется, — Тарн слегка щелкнул по клавиатуре, и вместо его маски Фарма увидел портрет меха с круглыми желтыми оптосенсорами и красивым тонким носом. — Его имя Джолткат.       — Джолткат, — Фарма задумчиво покосился на документы. — Похож на одного из моих пациентов. Хэминг, нейтрал, поступил вчера. Тяжелые повреждения корпуса. Его корабль потерял управление и упал рядом с шахтами и... Это вы его сбили?       — Его имя Джолткат, и он нужен нам.       Фарма нахмурился:       — Тарн… я не могу отдать вам живого пациента клиники. Я такое просто не прикрою при всем желании. Могу предложить только убить его для вас.       Возражение было четким и безапелляционным:       — Казнь — это показательный акт. Ни один предатель не получит легкой смерти.       — Легкой? Ты такого низкого обо мне мнения... — Фарма игриво наклонил голову. — Записать для тебя?..       — Уверен, ты сможешь имитировать смерть предателя, чтобы передать его нам, — перебил Тарн.       Он не шутил. Он был не способен шутить о своем долге, и Фарма понял, что лучше не играть с огнем.       — Наш договор все корректируется, — проворчал он. — Хорошо. Но у меня есть условие.       — Скажи. Я обещаю о нем подумать.       — Я хочу увидеть, как вы работаете, — Фарма сцепил пальцы в замок, поднимая взгляд. — Я хочу увидеть то, чего все боятся, собственной оптикой. Не последствия, не тело с перемолотыми конечностями и зажатым в дентах мозговым модулем, а вашу работу. От начала и до конца.       Тарн молчал несколько секунд.       — Я подумаю, — наконец, сказал он. Связь прервалась.                     Фарма старался держаться в стороне, но тяжесть внимания членов ДЖД все равно ощущал в полной мере.       — Почему он здесь? — лицо трансформера, чей корпус сверкал отточенными лезвиями, крест-накрест перекрывали две красных линии.       Тесарус раздражения не скрывал. Остальные хотя бы не высказывались, но, кажется, присутствие рядом кого-то с автоботским знаком — кого-то, кого нельзя было разорвать на части — вызывало у них куда больше эмоций, чем Фарма бы хотел.       — Не важно, — отрезал Тарн.       — Чем он заслужил…       — Я сказал, Тесарус, он останется. Мы к этому не вернемся. Тебя должно заботить только исполнение долга и ничего больше.       Еще один голос Тарна в коллекцию — голос, которым он контролирует своих безумных головорезов.       Фарма отвел оптику и вдруг понял, что упустил из виду одного из пятерки. Даже не заметил, когда и как, хотя старался — на всякий случай — следить...       Мелодично-окающий вопрос — Фарма знал старокибертронский недостаточно хорошо, чтобы разобрать суть, только уловил интонацию — сопровождался тонким скрежетом когтей по металлу. Фарма почувствовал, как сдирается краска, и опасливо, медленно повернул голову, встречаясь взглядом с суженной темно-оранжевой оптикой.       — Вос спрашивает, любишь ли ты острые ощущения, — перевел Каон. — И не хочешь ли присоединиться.       — К какой стороне? — уточнил Фарма.       Каон ответил кривой улыбкой, выразительно простирая руку к гравитационным носилкам, на которых все еще лежал в оффлайне Джолткат.       Напрашиваться было рискованно. Фарма не хотел дразнить команду Тарна, хотя удержаться было нелегко. Да, тот диктовал условия, но каждый здесь мог иметь свое мнение о присутствии автобота, и, кажется, пока оно не совпадало с мнением лидера. Могут ли члены ДЖД сделать что-то поперек приказа Тарна? Не хотелось проверять.       — Вос, — позвал Тарн ровно, и, к облегчению Фармы, убийца оставил его в покое.       Фарма постарался залатать максимум повреждений за то время, которое Тарн дал ему, чтобы сдать беглеца, но даже после ремонта едва ли у Джолтката получится, например, сбежать. И уж тем более выстрелить из встроенного оружия — цепи, активирующие вооружение, Амбулон скрупулезно блокировал у всех пациентов Дельфи. Эту привычку Фарма всегда находил полезной.       — Разбуди его, Каон, — попросил Тарн, вставая у изголовья носилок.       Фарма хотел бы обладать сейчас любым стелс-апгрейдом — дефлекторами внимания или полноценным полем — лишь бы ДЖД просто забыли о нем. Как будто у этой казни нет свидетеля.       Хотя, возможно, его и не будет. Эта мысль не отпускала Фарму ни на мгновение. Возможно, его игра завершится, как только с предателем будет покончено.       Однако Тарну, судя по всему, не стоило усилий забыть о Фарме. Когда электрический разряд подбросил Джолтката, приводя в себя, он вздернул жертву за шлем, приподнимая над носилками:       — Твое последнее пробуждение, Джолткат. Расскажи нам о своих ощущениях.       — Нет! — тот рванулся в сторону, едва оптика активировалась. Голос сорвался на визг.       Хелекс ударил его — чуть ниже пояса, дробя бедра и ломая платформу тоже, пробивая насквозь, впечатывая в запорошенную снегом землю. Фарма вздрогнул, глядя на разлетающиеся капли энергона и мелкие обломки брони. На мгновение показалось, что этот удар оторвал Джолткату голову, но Тарн разжал пальцы как раз вовремя.       — Нет, нет, нет, — слышал Фарма, но Джолткат больше не пытался сдвинуться, отползти. В его корпус местами вонзились части легко сломавшихся носилок. — Вас…       — Нас здесь нет? — предвосхитил его слова Тарн. — Ты же не думал, что, сменив имя, ты исчезнешь из нашего списка? Чтобы мы его вычеркнули, Джолткат, ты должен умереть.       Хелекс небрежно поднял жертву за ногу — так, что теперь голова болталась примерно напротив маски Тарна. Поврежденный металл хрустел. Вес корпуса Джолтката перенесся на сбитые бедренные суставы, и те скрипели, но пока держались.       Взгляд обреченного бывшего десептикона упал на Фарму — и без того круглая оптика удивленно расширилась, губы шевельнулись, но он не успел ничего воскликнуть, или спросить, или попросить о помощи. Тарн пальцем коснулся его лба:       — Я мог бы оскорбиться из-за того, что ты так недооцениваешь нашу работу. Но я знаю, что с твоей стороны это лишь самообман, порожденный страхом. На самом деле ты всегда знал, что мы придем за тобой.       — Ну, так убей меня! — отчаянно воскликнул Джолткат.       Каон засмеялся, и катушки на его плечах заискрили.       — Прежде я хочу, чтобы ты послушал музыку.       Фарма встрепенулся, удивленно уставившись на Тарна. Тот стоял к нему спиной, но даже если бы это было не так — что бы он увидел? Но фраза прозвучала так, будто она была обращена к Джолткату, и… к кому Тарн обращался на самом деле?       Отпущенный Хелексом Джолткат неловко повалился в снег, но только для того, чтобы поверх него перекрестились две массивные тени.       — Под нее ты расскажешь мне, как бездарно прожил остаток жизни, — Тарн присел рядом с Джолткатом. Тот в ужасе переводил взгляд с медленно багровеющего жароустойчивого стекла в груди Хелекса на раскручивающиеся лезвия Тесаруса. — И поймешь, что всегда жалел об оставленном пути.                     Когда заиграла «К миру», Фарма задрожал от плохо сдерживаемого восторга. Он до последнего не верил, что это происходит, но музыка звучала — и, судя по тому, что другие члены ДЖД даже не обратили на это внимания, не происходило ничего необычного.       Казнь протекала по тому же сценарию, что и всегда. Едва ли палачи чувствовали что-то особенное. И только Фарма жадно вслушивался в то, как в унисон скрипкам сдавленно сипит лишившийся ног Джолткат.       Минуту назад, когда Тесарус превращал его конечности в стружку, Джолткат истошно орал под сильную, громкую, зловещую партию труб. Когда у него не осталось сил стонать — он оказался заперт в абсолютной тишине встроенного в Хелекса герметичного плавильного модуля.       Хелекс виртуозно контролировал температуру: броня экс-десептикона покрылась пузырями, краска облезла, но раскалившийся металл не успел потечь и залить платы, вызывая спасительное замыкание. Джолткат был выброшен под ноги Каона и Воса под нарастающий ритм мелодии — онлайн и способным перенести еще немало пыток. Никто из ДЖД не стал бы обрывать жизнь жертвы раньше, чем захочет Тарн.       На резкий запах опаленной проводки сенсоры восприятия Фармы реагировали так же остро, как искра отзывалась на музыку.       Вос вдавил свою маску, ощерившуюся миниатюрными сверлами, в лицо Джолтката, превратив красивый профиль в невнятное месиво тонких металлических полос, и соло флейты слилось с отчаянным воплем — быстро затухнувшим.       Фарма сжимал и разжимал пальцы, впившись дентами в нижнюю губу, кажется, прокусив ее — одна тонкая струйка ползла по подбородку. Джолткат захлебывался собственным энергоном.       Тарн даже не смотрел в сторону Фармы. Он продолжал проигрывать «К миру», пока Джолткат извивался на электрическом стуле до локальных возгораний проводки, пока Вос вгонял заостренные тонкие пальцы под шлем, чтобы содрать его и показательно, широким жестом предложить Хелексу обнажившийся мозговой модуль.       Зато когда Тарн наконец начал говорить — обращаясь к истерзанному Джолткату, дрожащему и пытающемуся вытолкнуть собственный мозговой модуль изо рта — Фарма сразу почувствовал, как изменился его голос.       Так звучал настоящий Тарн. Этот голос действительно был особенным. Восхищение Фармы смешивалось с отчетливым сожалением, что голос звучит еще острее, ярче, ближе для приговоренного экс-десептикона. Сквозь разодранную броню можно было рассмотреть искру — Вос отогнул лепестки камеры с почти хирургической осторожностью, и теперь наметанным взглядом Фарма замечал, как ее сияние теряет интенсивность.       Гаснет.       Гаснет, пока Тарн говорит.       Потрясающий… феномен.       Фарма не мог оторвать взгляд, не мог шевельнуться — и уж точно не мог выразить, что испытывает.       Когда Джолткат наконец умер — под шепот, который Фарма уже не разбирал вовсе — Тарн выпрямился и обернулся. Мертвый корпус не интересовал никого из ДЖД — все, что было нужно, они уже сделали. А вот Фарма все еще смотрел — не мог заставить себя ни отвернуться, ни пригасить оптику.       Он ощущал на себе их взгляды — снова. Члены ДЖД закончили работу — и вспомнили о том, что их так раздражало до того, как все они стали действовать под… под музыку, которую исполнял Тарн.       Острое, болезненное, опасное внимание. Вос показательно громко щелкнул маской, ставя ее на место, Каон выразительно оскалился, прогоняя новую волну электричества по катушкам. Хелекс скрестил обе пары рук. Поджатые губы Тесаруса изогнулись еще сильнее.       Но «К миру» все еще играла в голове Фармы. И голос все еще звучал.       — То, чего ты хотел? — вывел его из ступора ровный, вежливый вопрос.       Фарма встретил бесстрастный взгляд маски болезненно широкой улыбкой и ответил одними губами:       — Именно.                     Фарма рухнул на платформу, не в силах больше справляться с дрожью, колотившей каждый сервопривод в корпусе. Он почти отключался. От волнения он всегда потреблял больше топлива; к тому же он прокружил над Дельфи почти час, просто справляясь с эмоциями, поскольку нельзя было явиться на рабочее место в таком… возбужденном состоянии.       И вот теперь он чувствовал себя иссушенным, но не могло быть и речи о том, чтобы выпить куб энергона. Даже — чтобы просто заправиться без изысков. То топливо, что в нем осталось, поднималось к верхнему шлюзу, едва он вспоминал, как отчаянно булькал Джолткат, пытаясь сопротивляться навязчивой просьбе Воса примерить его лицо.       И все же — это было самое невероятное, что Фарма когда-либо видел.       И слышал.       Ужасающе неправильное чувство удовлетворения — и страха — почти раздавило его. Фарма обнаружил, что всхлипывает, но сам не понял, от смеха или ужаса, и что держится за шлем, будто это его Тарн небрежно сжал пальцами за голову, приподняв над платформой, чтобы через мгновение бросить на растерзание своим подчиненным.       Теперь он точно знал, что не только сложные операции напоминают слаженную игру оркестра. Некоторые казни — это фантастически органичная совместная работа таких разных инструментов, орудий убийства, и тот, кто приводит их к согласию…       Идеальный дирижер.              

***

      Характерная вспышка тепла и шипящий звук заставили Фарму на мгновение почувствовать себя в кошмарной симуляции.       Сегодня он перенял у Амбулона ночную смену, чтобы успеть извлечь еще один ти-ког для Тарна, и был один в морге. Госпиталь перезаряжался: и пациенты, подключенные к аппаратам, и медики, едва ли толком расставшиеся со своими планшетами. Праул вдруг очнулся и затребовал отчеты от всех и каждого, поставил срок, который подразумевал, что ни одному врачу в Дельфи не нужно свободное время, чтобы не сойти с ума, и они тут немного погрязли в утомительной бюрократии.       Кажется, они не успеют отправить отчеты. Фарма приоткрыл рот, уставившись на опустошенный ложемент ти-кога перед собой.       Телепорт в клинику означал начало агонии.       Телепорт означал конец всего.       Праул — не причина! Фарма отчаянно стиснул скальпель в руке, прежде чем обернуться. Стандартный запрос от командования — не то, из-за чего нужно останавливаться… заканчивать…       Тарн обещал, что Фарма увидит гибель Дельфи своей оптикой. Что, неужели прямо сейчас?       Сегодня?       Он должен успеть объяснить им, что Праул ничего не узнает. Должен успеть! Может быть, еще не поздно все остановить…       Фарма не смог ничего толком разглядеть — вспышка электричества парализовала сенсоры, оптика засбоила. Удар в грудь отбросил его, и всю энергосеть снова прошило невыносимо высоким напряжением.       Почему Тарн не поговорил с ним сначала? Не спросил, что Фарма собирается делать?       Фарма вскрикнул, пытаясь сбросить противника, прижавшего его к полу. Не такой уж сильный, не такой уж… Он вслепую махнул скальпелем и получил удар в лицо.       — Что-то ты не улыбаешься!       Сначала Фарма узнал голос, звучавший преувеличенно довольно. Только потом обработка видеопотока восстановилась, и он увидел Каона. Черные пустые провалы вместо оптики и широкую насмешливую ухмылку.       — Почему ты не улыбаешься? — Каон придавил коленями крылья, мешая двигать руками, и потрепал Фарму за нижнюю губу. — Тебе вроде бы так понравилось выступление.       Одна оптика была разбита, и теперь обработка изображения шла с ошибками. Фарма, справляясь с ними, уставился не на Каона — а мимо него, в пустоту морга.       Каон… пришел один?       — Миленький доктор, — пальцы сильнее прихватили губы, растянули подвижный металл в принудительной, искусственной улыбке. Фарма стиснул денты, сминая кончики пальцев Каона, но тот только засмеялся — а через мгновение генератор в его груди завертелся, загудел. Ладонь потеплела. — Ты — самоуверенный автоботский псих, который полезен только для одного, — Каон потянулся и подобрал выроненный Фармой ти-ког. — Ты достаешь эти штуковины. Но не забывай, что все закончится!       Фарма собрался с силами и попытался сбросить его снова. Разряд, прошивший его в ответ, едва не вызвал коллапс искры.       — И когда все закончится, я поспорю с Хелексом за право тебя поджарить, — услышал Фарма. Запах дымящихся, оплавившихся штекеров внутри заставлял его терять самообладание. — Помни об этом, когда попытаешься сунуть свой симпатичный нос в наши дела снова. ДЖД не дает представления.       — Поговори… — прохрипел Фарма отчаянно. — Поговори об этом… со своим лидером…       Темно-оранжевая горячая ладонь накрыла его лицо — и ударила головой об пол. И еще раз. И так, пока мозговой модуль не подал команду на аварийное отключение.                     На невозмутимую маску в форме десептиконской инсигнии Фарма смотрел уже новой линзой.       Ему повезло, что никто не застал его тогда в морге, дымящимся, с разбитым лицом. Ему повезло, что он успел кое-как залатать внешние повреждения, прежде чем скрыться в кабинете под предлогом, что у него полно работы, чтобы никто не успел заметить, как главного врача колотит.       Не то от ужаса, не то от гнева.       Кошмар, которого он боялся, не начался. Придя в себя, он обнаружил всех пациентов и персонал Дельфи живыми; никакого следа присутствия десептиконов… кроме отметин на его собственном корпусе.       Изнутри до сих пор тянуло в обожженных контактах. Фарме нужна была еще пара ночей, чтобы незаметно заменить спаленные Каоном детали и платы. И сделать это придется в обход донорского банка Дельфи, поскольку Амбулон непременно заметит, если хоть что-то из него пропадет без отметки в реестре.       Каон явился один, и Фарма предположил, что Тарн об этом не знал. Возможно, он не знал тогда… но сейчас нисколько не удивился. Вспышку ярости доктора он воспринял абсолютно спокойно, и Фарма сменил тактику, едва уловил, что пробудить в Тарне гнев на своих подчиненных — гнев, который увидит, о котором узнает кто-то, кроме них самих, — просто невозможно.       — Я знаю, что это была несанкционированная акция, — Фарма откинулся назад, чтобы лицо оказалось в тени. Так говорить было проще. — И она могла разрушить наше сотрудничество. Я думал, дисциплина в ДЖД жестче, Тарн.       — Это напоминание, — возразил тот. — Не думай, что ты получил иммунитет, Фарма.       Они общались достаточно долго, чтобы Фарма безошибочно распознал ложь. Вот как звучит Тарн, когда… юлит. О, это даже забавно. Только очень, очень опасно.       — Тарн, — Фарма сплел пальцы в замок. — Я — управленец, как и ты. У меня не столь грозный штат, но он также состоит из мехов, способных порой сделать то, что им захочется, не поставив меня в известность. Я знаю, как это безумно, безумно раздражает, — он сделал паузу. — Я предпочитаю думать, что контролирую их, и ненавижу признавать, что кто-то из них… способен пойти против меня. И ты тоже, Тарн, верно?       — Никто не идет против меня, Фарма.       Тот склонил голову набок:       — Каон — пошел. И я думаю, что не без молчаливого одобрения остальных. Что их раздражает? То, что ты принял решение не карать нас за нашу деятельность здесь, за укрытие десептиконского беглеца? Или то, что я поставляю тебе шестерни трансформации? Может быть, это просто ревность?       Тарн чуть вскинул голову.       — Не переходи черту, Фарма, — предупредил он. — ДЖД — это я. Каон действовал по моему указанию.       — …и-и это не так, — протянул Фарма в ответ. — Я знаю, Тарн, ты не стал бы размениваться на такие… уколы. Послушай, — он вскинул ладонь, прося дать ему закончить. — Послушай, я не хочу знать, как решаются такие вопросы в твоем отряде. Я и не должен быть посвящен в детали. Я никогда не выношу обсуждение ошибок моих подчиненных за пределы кабинета. Но это… — Фарма улыбнулся, — все это происходит между нами. Между тобой и мной. И я всего лишь хочу, чтобы ты извинился за нападение Каона. Лично. Без отговорок. Я буду ждать.       Фарма отключил связь.       Его передернуло от страха. От осознания, что он сделал. Маска Тарна не выдавала ни гнева, ни удивления. Чистая идея — но лишь внешне.       В нем было иное начало, живое, которое Фарма чувствовал. Он не был тонким психологом, но… чувствовал. Слышал.       Есть два пути, по которым может пойти развитие событий. Или ДЖД обрушит на Дельфи свой гнев и вырежет здесь всех, или он получит свои извинения. Фарма потер ладони, слушая шорох металла.       Он будет ждать — с опаской и нетерпением — как всегда.                     Никогда раньше присутствие Тарна не казалось ему таким… тяжелым. Тишина, с которой они смотрели друг на друга, давила на Фарму, сбивала вентиляцию сильнее, чем если бы его сжал сейчас сам Тарн — чтобы сломать наглого автоботского доктора, превратить его корпус в мусор и бросить ржаветь в маленьком никому не известном бункере.       Фарма летел сюда — и думал о том, что, скорее всего, не вернется. Но продолжал двигаться к цели, поскольку ради этого все и было. Музыка, казнь Джолтката, разговоры по защищенному каналу, ти-коги, ти-коги, сотни ти-когов.       Ради того, о чем он попросит Тарна сегодня. И, может быть, Тарн согласится.       — Ты выглядишь…       — …целым? — усмехнулся Фарма. — Я не могу позволить себе разгуливать по Дельфи с выжженной проводкой и разбитой оптикой.       Тарн медленно обошел его.       — Каон был мягок, — рука легла на наплечник, чуть наклонила его, и Фарма послушно склонил голову тоже. Раньше Тарн прикасался к нему, только чтобы причинить боль. При первой встрече — и потом, когда пытался вытрясти из него шестерню трансформации. — Что его не оправдывает. Ты хотел моих извинений? — пальцы сжались, тревожа тонкие пластины воздухозаборников. Тарн стоял так близко, что Фарма чувствовал тепло его генераторов, куда более мощных, чем у легкого джета.       — Больше, — улыбнулся он пустоте перед собой. — Я хочу, чтобы ты сделал это со мной.       Тарн наклонился к нему сзади и, безошибочно угадав, что Фарма имеет в виду, переспросил насмешливо:       — Убил?       — Поговорил, — Фарма понял, что хрипит. — Своим настоящим голосом.       Не получив ответа, он продолжил:       — Раньше… до того, как я стал свидетелем твоей… работы, я хорошо представлял себе лишь тела, которые вы оставляете в назидание другим. Теперь я знаю, что ты действительно умеешь превращать убийство в искусство.       — Ты тоже, — проронил Тарн.       Фарма резко развернулся, высвобождая наплечник, и в который раз впился в линзы маски взглядом:       — Я не могу перестать думать об этом, Тарн. И теперь, когда мы выяснили, что неплохо понимаем друг друга… расскажи мне, как звучит моя искра.       Плавное движение головы — Тарн будто смерил Фарму взглядом.       — Что если это убьет тебя? — спросил он.       — Тебе незачем меня убивать.       — А если я решу, что пора? Мы не обсуждали, как долго продлится наш договор, — Фарма понял по тому, как что-то дернуло под броней, в области камеры искры, что — началось. — Лишь потому, что пока я его не разорвал, ты жив. Но что если с этого мгновения ты больше не в безопасности, Фарма?       — Твоя казнь — для десептиконов, не так ли? — Фарма смягчил вызов в голосе, поддаваясь убаюкивающему тембру. — А я не десептикон…       — Ты прав. Ты не десептикон. И тебе стоит помолчать, если ты хочешь слушать, — Тарн пальцем приподнял его голову за подбородок. — Я работаю с убийцами, Фарма. Я контролирую убийц. Заставляю их думать о том, что они делают и почему… слежу, чтобы они никогда не забывали о нашей цели.       Он повысил тон. Фарма застонал, чувствуя, как искра запульсировала особенно ясно, ярко, четко. Она будто разрасталась в плену камеры. Впивалась сиянием в стенки, норовя вырваться.       — Ты тоже мог бы сказать, что убиваешь ради благородной цели, но мы оба знаем, что это будет ложью. Ты легко соскользнул на путь убийцы, легко переквалифицировался из спасителя в садиста. На самом деле, у меня даже нет оснований думать, что ты не всегда был психопатом, получающим удовольствие от чужой смерти…       — Я не убивал раньше, — признался Фарма, потому что не мог не признаться. Слова сорвались сами. — До твоего… у меня не было…       — Тебя не должно удивить, что я навел справки, прежде чем мы заключили договор, — вкрадчиво продолжил Тарн, плавным снижением голоса заставляя его замолчать. — Блестящий хирург. Так много достижений. И вот незадолго до начала кампании на Земле ты принял перевод сюда. Чего ты ждал?       Фарма почувствовал слабость. Ноги подкосились, он вцепился в руки Тарна, чтобы не упасть на колени, но тот перехватил его запястья, потянул вниз и сам встал на одно колено, медленно, не переставая говорить.       — И здесь, полагаю, ты начал сходить с ума от скуки, — усмешка отозвалась вспышкой в груди, сильной, приятно-болезненной. Фарма застонал, и Тарн наклонился к его аудиодатчику: — Если бы я не появился в твоей жизни, что приносило бы тебе удовольствие? Вправленные руки шахтеров? Бесконечная снежная буря?..       Он перечислял все то, что составляло удручающую, душную рутину в Дельфи. Фарма вцепился в траки Тарна до хруста суставов и запрокинул голову. У него не было слов; он не мог выдавить ни «продолжай», ни «хватит» — ему нужен был перерыв, нужно было провентилировать разогревшийся корпус, в котором до сих пор после схватки с Каоном сбоило охлаждение… и в то же время хотелось, чтобы Тарн говорил вечно.       А тот играл голосом, перекинув медика через свое колено и аккуратно придерживая за турбины. Фарма мог только стонать и цепляться пальцами за те детали, которые попадались под руку. Слабые возгласы, вырывавшиеся из вокалайзера, не передавали и десятой части того, что он испытывал.       — Ты открыл в себе что-то новое. Пережил переходный период, как Эукрифия, — сладкая вспышка искры в ответ на тепло, с которым Тарн произнес имя композитора. — Удивительно, правда, что в конце жизни он вернулся к тетаконским скрипкам? Я никогда не понимал почему. Это режущее слух звучание… так цепляет. Отвлекает. Будоражит.       Теперь голос Тарна причинял настоящую боль, почти гасил Фарму. Тот не мог шевельнуться, его захватил страх, искра сжималась, пульсировала все реже, все слабее.       — Недавно я думал над твоими словами о «Небесной сюите».       Все системы сигналили о перегреве, но в отличие от жарких вспышек, которыми недавно поливал Фарму Каон, эти были удивительным образом органичны. Созвучны искре. Фарма издал еще один тонкий вибрирующий стон.       — Согласованность и изящество. Ты прав. Самое волнующее в любой композиции — то, как столь разные по настроению инструменты в сочетании пробуждают совершенно новый спектр эмоций. Каждый раз — уникальный. Я считаю, что нельзя прослушать одну мелодию дважды — и услышать одно и то же. А как ты считаешь, Фарма?       — Я-а-а, — выдохнул тот, сползая ниже, на пол, неловко ложась на крыло и подтягивая колени к лицу. Искра плавила его изнутри.       Тарн заставил его перевернуться на спину, навис, упираясь ладонями в пол, коснулся маской шлема. У Фармы появился шанс, которого никогда раньше не было — попытаться увидеть наконец настоящую оптику Тарна — но сейчас он был не в том состоянии.       Он тонул в звучании, и в памяти невольно всплывали обрывки то «Восьмой сонаты», то «К миру», то «Небесной сюиты». Мотивы смешивались, вспыхивали, гасли…       — Я не могу сказать, что мне по искре двуличные мехи, — зашептал Тарн. Фарма всхлипнул, пытаясь сжаться снова, но колено, придавившее его бедро, не позволило. — Однако ты так органично сплетаешь обе партии. Воплощение подлинной полифонии.       Фарма нашарил его пальцы, стиснул их и попытался улыбнуться — но показалось, что тогда искра вырвется прямо через рот. Дрожью распространившееся наслаждение охватило весь корпус. Он выгнулся и ударился честплейтом о сверкающую слабой лиловой подсветкой броню Тарна.       Так близко.       Так жарко.       Так хорошо.       — Мне нравится, как ты играешь, Фарма, — слова загорелись внутри, растеклись расплавленным металлом, сладко обожгли нейросеть. — Я аплодирую.       Тарн произнес это громко, вложив в голос искреннее восхищение, и Фарма вскинулся, вскрикнул от опалившего его изнутри жара.       Казалось, искра засияла втрое сильней, чем прежде. А через миг нейросеть не выдержала перегрузки и выбросила Фарму в оффлайн.                     Он пришел в себя и первое, что услышал, это соло тетаконской скрипки из «К миру».       Прежде чем Фарма понял, что остался в бункере один, он громко выдохнул имя Тарна и инстинктивно сжал ладони. Но ничьих рук, которые можно было бы обхватить, уже не было.       Понадобилось несколько секунд, чтобы настроить вентиляцию и убедиться, что безумный жар не прожег настоящую дыру в честплейте. Фарма с трудом приподнялся — серво не слушались — и огляделся.       Запись проигрывал один из древних терминалов. Тарн, видимо, все-таки оживил его перед тем, как уйти. Он будто знал, как Фарме нравилось возвращаться в онлайн.       Хотя — откуда ему знать?       Хронометр подсказал, что Тарн вырубил его надолго. Фарма тихо и устало засмеялся. В Дельфи, наверное, с ума сошли, обнаружив, что главный врач бесследно пропал. Теперь нужно вернуться, нужно играть дальше — играть в заботливого доктора, в строгого начальника, в кого угодно…       И нужно быть готовым к тому, что сегодня его игра выйдет не такой уж идеальной. Искра помнила все, что произошло, слишком хорошо. Слишком ярко.       Фарме ничего сейчас не хотелось так сильно, как услышать извинения Тарна еще раз.