***
Вскоре подтянулись и другие гости: Валера Соломахин, шеф Громовского ресторана на Чёрной речке, с ним какой-то бледный мальчик, немного манерный, но не чересчур. Громову такие нравились, но, кажется, Валера его для себя привёз. Для остальных он привёз торт, сооружённый для дорогого хозяина в его же ресторане. Плоскую белую коробку засунули подальше в холодильник. Потом друг детства и юности Илья приехал. Вытащил из багажника ящик «Хугардена», пакеты с продуктами, — как будто на даче ресторатора ему могло чего-то не хватить, — достал спиннинг, коробку с блёснами и подсачек гигантского размера. Громов расхохотался: «Илюша, в Ладоге такие крокодилы не водятся!» Илья парировал: «Ты просто не умеешь их ловить!» Сосед Витя, тихий интеллигент лет сорока, завидев, что у Гриши гости, подошёл к забору поздороваться. Гриша и его пригласил. Витя, как всякий скучающий и не в меру любопытный женатик, не мог отказаться от приглашения: обед в компании блистательного Гриши Громова представлялся ему пикантным приключением. Возможно, даже опасным. Ленку забавляла его светская манера изъясняться, а ещё он ручки ей целовал, когда напивался. Обычно мужчины, посещавшие Громова, на Ленку внимания не обращали — то есть обращали, но не в этом смысле. Обедать устроились на веранде. Пока Соломахин жарил баранину, Громов открыл бутылку красного, налил всем, кроме Ильи: тот пил своё пиво. Ленка овощи порезала, Витя тарелки расставил. Ветер разрывал облака на мелкие кусочки и уносил прочь, солнце в защищённых уголках веранды жарко припекало. — Ребят, спасибо, что собрались... — Хэппи бёздей ту ю-у-у, — тихо завёл Соломахин, улыбаясь как придурок. — Да ну вас, я не праздную! — Хэппи бёздей ту ю, — энергично подхватили Ленка с Илюшей, за ними к хору присоединилась Лавиния. — Отстаньте от меня! — А сколько вам исполняется, Григорий? — поинтересовался сосед Витя. — Тридцать три, — ответил Громов и поморщился от «деар Гришеньки». — Какая разница, неважно. — Что вы, Григорий! Тридцать три — важная веха в судьбе мужчины. Возраст Христа! Громов внимательно посмотрел на Витю и спросил: — Ты, кажется, водку предпочитаешь? Давай я тебе водки налью, вино на тебя плохо влияет.***
После обеда неугомонный Илюша уговорил всех выехать на Ладогу. Щука, щука должна клевать! Лёд только сошёл, у неё майский жор. Надели куртки, шапки, каждый запасся бутылками, Громов взял спиннинги для себя и Соломахина, Ленка захватила закуску. Соломахинский мальчик томно поинтересовался, дадут ли ему спасательный жилет. Громов приобнял его и прошептал в ухо, обдавая тёплым дыханием: — И жилет я тебе дам спасательный, и круг надувной, и даже свисток от акул, если захочешь. Ты хочешь свисток? Мальчик покраснел, а Громов поймал понимающую улыбку Соломахина и подмигнул ему. Первый раз, что ли? Когда вышли из дома и свернули к берегу, Лавиния сообразила, куда они идут, и залилась громким лаем. Бросилась рысью по песчаной тропинке, высоко вскидывая короткие лапы и подгавкивая от счастья. Она любила кататься на «Офелии»: устраивалась на носу маленького быстроходного катера, отдавала во власть ветра свои мягкие уши и ловила пастью брызги. В такие минуты Громов прощал ей и тупость, и уродливость. «Офелия» покачивалась на волнах, как белоснежная чайка. Шестиметровая лодочка для шестерых пассажиров, стремительные обводы, мощный японский мотор, уютный салон с диванчиками. Громов не отказал себе в удовольствии притопить гашетку, и пенная струя окатила причал. Плавно набирая скорость, распугивая уток, поселившихся в зарослях камыша и рогоза, он по широкой дуге вылетел на открытую воду. МЧС ошиблось: Ладогу не штормило. Волна не больше полуметра — ни о чём. — Давай туда, — Илюша указал на лесистый островок, — там точно щука водится. — А я, молодые люди, судака больше люблю, — заявил нетрезвый Витя. — Жареного в сметане, — поддакнула Ленка. Громов бросил якорь под прикрытием островка, около россыпи серых валунов. Они с Илюшей подхватили удочки, ящики со снастями и вышли на нос. Лавиния прыгала между ними с таким воодушевлением, словно её подбрасывало на батуте. Ленка устроилась тут же. Открыла бутылку вина, сняла куртку, а за ней и Витя подтянулся, держа в руках тарелку с сыром и хамоном. Соломахин с мальчиком остались в салоне, целовались или чем-то другим занимались, Громову плохо было видно, солнце слепило. Пахло нагретыми водорослями, сосной, мхом и вереском. Резко взмахивая концом удилища, Илюша забрасывал блесну метров на двадцать, выжидал, пока она опустится в толще прозрачной воды, и неспешно выбирал леску. Громов отхлебнул вина из горлышка, раскинул руки и подставил лицо солнцу. Хорошо. Под веками поплыли красные круги, его качало вместе с лодкой, вместе с Ладогой и всем миром. Тридцать три. Издалека донёсся звон колоколов. Едва уловимый, ощущаемый скорее как прикосновение, чем как звук, он плыл над водой и обнимал острова, валуны, камыши, уток, теплоходы с паломниками и Гришу Громова, постигающего дзен. — Как они там живут, в этих монастырях пятнадцатого века? Средневековье какое-то. Страшно подумать, что там творится, чем они там занимаются... — шёпотом произнесла Ленка. Громов повернулся к ней, собираясь просветить, но Илюша вскрикнул: «Есть!» и закрутил катушку. Спиннинг выгнулся в крутую дугу, будто и правда крокодил клюнул. Громов бросился на помощь, Лавиния гавкнула и от волнения прыгнула на хозяина. Секунду Громов балансировал на бортике, а потом навзничь, подняв тучу брызг, упал в воду. Ладога схватила добычу за ноги и потянула на дно. Тяжёлые ботинки мешали держаться на плаву, куртка намокла и надулась пузырём у лица. Громов закричал: «Тону! Помогите! Сос!», но бутылку не выпустил. Он размахивал ею как дубинкой и чувствовал, что вино течёт по лицу. Сделал последний вдох и позволил Ладоге утащить себя под воду. Ледяные объятия сжали его тело, ставшее внезапно хрупким и беззащитным. Обжигающая боль заставила онеметь. Громов видел, как удаляются опрокинутые лица друзей, как солнечный свет меркнет в сгущающейся голубизне, и думал: «Я тону, а мне всего тридцать три». Когда в лёгких закололо, он отбросил бутылку и сильными гребками начал подниматься к поверхности. Слева мелькнуло что-то зубастое, с нечеловеческими глазами, больше похожее на дьявола, чем на щуку. Мгновение непритворного страха — и Громов пробил головой озёрную гладь. Отплевался и крикнул Илюше: — Не вытаскивай его! То, что у тебя на крючке, — не вытаскивай! Его место в аду, а не на моей «Офелии»! — Нахрен оно мне сдалось, тебя бы вытащить! — ответил Илюша.***
В доме разожгли камин. Растёрли голого Громова водкой, замотали в кашемировый плед, вручили стакан виски безо льда. — И сигару! — потребовал он. Пили до трёх ночи. Курили, болтали, спорили. Соломахин рассказал, что недавно встретил в клубе Данилу К. с той актрисой, которая новая его «борода». — А-а-а, Данила! — закричала пьяная вдрызг Ленка. — Я его обожаю! Вы видели его фильм? Где он в таком шикарном костюме стоит в своём шикарном офисе? Боже, он прекрасен! Талантливый, богатый, свободный... — Закатай губу, любимая! Пидорас твой Данила похлеще нас вместе взятых, — сообщил Громов. — Я попросил бы не обобщать, я не этот... не гомосексуалист, — заметил Витя, лёжа на полу с закрытыми глазами. До этого все думали, что он спит, обнимая Лавинию. — Тебе просто нормального мужика не попалось, — сказал Соломахин, поглаживая колено мальчика, чьи щёки горели от ладожского ветра и лошадиных доз вискаря. Громов не без зависти наблюдал за их затянувшейся прелюдией. Несколько раз взглядом спрашивал разрешения присоединиться, но Соломахин то пожимал плечами, то качал головой, то кусал губу, чтобы не рассмеяться. Их обоих заводили эти игры. Нет ничего плохого в том, чтобы изредка трахать друзей. — Вы такие жестокие, — проныла Ленка. — Как жить дальше? Если даже Данила гей, то кому в этом мире можно доверять? — О, — Илюша выбрался из кресла и подхватил Лену. — Тебе пора баиньки. Довели девушку до слёз. Пойдём со мной, мне доверять можно. Соломахин похабно заржал, выпуская кольца дыма, и протянул Громову диск: — Данила подарил — видишь, с автографом. Давай послушаем? У тебя есть, куда вставить? — А ты как думаешь? В четвёртом часу ночи с помощью Соломахина и его мальчика Громов добрался до постели. Заполз под одеяло, но прежде чем вырубиться, зашёл на сайт и написал в блог: «Сегодня слушал песни Данилы К. Ну что вам сказать? Боря Моисеев поёт лучше. Честнее. Если бы мне пришлось выбирать, с кем пойти в разведку, я бы выбрал пидораса в боа, а не пидораса в шкафу. А вы?» И заснул, будто утонул в тёмных озёрных водах.***
— Чуть свет, уж на ногах? — тяжело загребая песок, подошла Ленка. Блаженно улыбаясь, Громов обернулся и похлопал рядом с собой по звонкому пластику. — Фу, ты мокрый, — отмахнулась Ленка и уронила плед на соседний шезлонг. — А я еле жива. — Так иди, окунись, болезная! Знаешь, как хорошо? Вода что надо — и проснёшься, и похмелье как рукой. — Вот ещё. Ветрюга, холод такой. Это ты у нас морж. Лавиния! Отстань, сучка, не мельтеши, без тебя тошно! Ленка отпихнула собаку и улеглась на нагретом шезлонге. Туго завернулась в плед и нацепила большие чёрные очки. — Так чего пришла тогда? — Да продышаться, блин. Вы, мужики, за одну ночь любой дом в помойку превратите: сигарами навоняли, весь пол загажен, малолетки голышом шастают, дверями хлопают… — Не ворчи, любимая, тебе ничего не угрожает! Громов поднялся, потянулся картинно. Мокрые шорты сползли низко, открывая загорелые ямочки на пояснице. Поднял измочаленную коряжку — Лавиния взвизгнула и засуетилась, ожидая броска. Громов пошёл к воде. Небрежный, раскованный, казалось, он не заботился о том, как выглядит: стригся редко, заправлял отросшие пряди за уши, а получалось как только что от стилиста. Напяливал две футболки: одну поверх другой, или как тут, на даче, нацеплял старые спортивки с отвисшим задом и коленями и становился ещё сексуальнее. Как чёрт, выбравшийся из постели. Ленка рассматривала его через тёмные стёкла. Цветные татуировки поднимались от костяшек, оплетали плечи и соединялись на лопатках. Под кожей упруго перекатывались мышцы. Громов словно нарочно дразнил, но ничего такого он в виду не имел, это было в нём от природы. И сам он со своими черепами и райскими птицами на плечах — часть природы. Вид не особо редкий, но из тех, что в неволе не размножается. — Видел, у тебя срач в комментах развели? — крикнула Ленка вдогонку. — Опять? А я разве вчера что-то писал? — отозвался Громов, закидывая корягу в бурую с синими отсветами воду. Лавиния без раздумий прыгнула следом. Ослепительные солнечные блики качались на рваной поверхности волн, по небу неслись облачка — от этого суровая переменчивая Ладога казалась почти приветливой, а пляж — почти южным. Первую половину дня провели в коматозе: завтракали поздно, ни о рыбалках, ни о прогулках никто не помышлял. Слонялись по дому и веранде, то и дело прикладываясь к Илюшиным пивным запасам. Мальчик гонял шарики на телефоне, Ленка читала Мураками, не переворачивая страниц. К обеду в шестом часу взбодрились. Соломахин пожарил мясо, Гриша достал из морозилки водку: хотелось чего покрепче. Посидели не так весело, как вчера, но душевно. Про торт, конечно, опять не вспомнили. Громов проверил свой блог только после полуночи — без особого любопытства, скорее, по привычке. Ленка не соврала, уже с раннего утра громовские фоловеры бились за права пидорасов, забыв, с чего начался спор. Днём к ним присоединились пришлые любители Данилы К., узревшие поганую крамолу в соцсетях. Не заставили себя ждать и хейтеры: кто-то ненавидел Данилу, кто-то — тролля Гришу Громова, а кто-то — всю эту мерзость, причём каждый вкладывал в понятие мерзости что-то личное. Число комментаторов ширилось, боевой задор не ослабевал, хотя с начала провокации прошли сутки. Обсуждали шкафы, боа из страусиных перьев, гейропу и даже еврейскую разведку. Громов достал из выдвижного ящика маленький пенал, из пенала — трубочку мутного стекла и табакерку, из табакерки — пакетик с отчаянно-пахучей кудрявой шишкой. Тайничок Кощея Смертного. Задумался на пару секунд, потом отщипнул добрый кусок от ароматного клубка и уложил в чашу трубочки. Раскурился, уютно утонув в кресле, и подумал, что сейчас уже, конечно, поздно, но завтра нужно не забыть и обязательно накурить всех желающих. С Илюшей под дудками всегда есть о чём помолчать, а остальные хоть повеселятся. Может, Витя отчебучит что-нибудь, да и Ленка забавно моргает, сигнализируя, что её накрыло. За холиваром в блоге Громов наблюдал отстранённо. Это раньше он, дурак, отвечал всем: объяснял свою точку зрения, спорил и даже оправдывался. Теперь же он сидел, откинувшись на спинку кресла, скроллил ругань читателей и с неохотой соображал, как отписаться хотя бы своим постоянным. Самые ушибленные спорщики потащили на свет обрывки грязного белья, путая реальные факты со своими эротическими фантазиями. Глаз выцеплял знакомые аватарки. Громов примерно представлял, что и от кого можно ожидать. Он кое-что прочитывал, иногда ухмылялся, иногда брезгливо морщился: никому нынче пидарасы не дают покоя, у всех к ним своё отношение, хотя, казалось бы, отношаются промеж собой и никого не трогают. Но нет, у всех подгорает. Вот и хозяину блога досталось — закрутили Гришу Громова анонимные прокуроры с анонимными адвокатами, мол, морда публичная, а ориентация не очень, это надо ещё посмотреть... это надо ещё проверить!.. Да чего там проверять, не ясно, что ли! DEMETRIUS: Как Вам не стыдно! Вы не знаете этого человека и не имеете права писать о нём мерзости! Человека оболгать легко, а вот очиститься от грязи — трудно. Даже если он такой, как Вы пишете, то это беда его, а не вина. Будьте милосерднее к падшим! Какой-то Деметриус, гомофоб хренов. Громов утомился. Он давно собирался свернуть эту интернет-лавочку к чёртовой матери, но мешала привычка, любовь к своим старым рассказам об экзотических странах и кулинарных открытиях, да сотни фотографий, которые теперь и не вспомнить, где хранятся. Недолго думая, он ответил Деметриусу: gris_chat: с чего вы взяли, что это беда его, а не радость? Деметриус неожиданно быстро среагировал и кинул реплику в ответ: DEMETRIUS: Болезнь — всегда беда. И не дай Бог Вам или близким Вашим узнать о ней не понаслышке! Громов расхохотался. Чего он не мог себе позволить, так это собственноручно поддерживать срач с читателями, но напор и убеждённость нелепого комментатора умилили. Дурь приятно расслабила и потянула на пререкания. Следующее сообщение он отправил уже в личку: gris_chat: схуя ли вы диагнозы раздаете, уважаемый? вы доктор? DEMETRIUS: Иронизируете. Я и не думал, что Вы серьёзно отнесётесь к моим словам. Такие как Вы могут только обсмеять упавшего человека, а не руку помощи протянуть. gris_chat: вы и про меня все знаете? DEMETRIUS: Многое понятно. gris_chat: что конкретно? DEMETRIUS: Вам наплевать на людей. На то, что они чувствуют. gris_chat: а вам нет? DEMETRIUS: А мне — нет. Я всегда ставлю себя на место другого. gris_chat: на место Данилы штоле? сразу в коленно-локтевую? уж поверьте, с непривычки это больно. Деметриус выпал из онлайна, но через полминуты вернулся и ответил: DEMETRIUS: Хотите сказать, что Вы такой же, как тот, кого очернили? gris_chat: если я хочу что-то сказать, я говорю. за пустой аватаркой или бабой подставной не прячусь, могу в лицо все сказать — каждому, кого очернил. бичуйте же меня, зовите кровопийцей, хаха. Деметриус Мольера не читал, ответил серьёзно: DEMETRIUS: Бичуйте? Кто я такой? Вот Вы обличаете других, а кто Вам дал такое право? Не суди, да не судим будешь. gris_chat: я не понял, вы чо сказать-то хотели? родите уже свою концепцию! В переписке наметилась пауза. Видимо, Деметриус не ожидал, что ему предложат высказаться обстоятельно, и залип на обдумывании. Громов нечасто спорил всерьёз. Споры его расстраивали и утомляли. Близкие когда-то люди занимали непримиримую позицию и разочаровывали. Сейчас же неизвестный хмырь почти веселил. Громов понимал, конечно, что его вштырило и что сладкая конопляная эйфория превозносит его над упёртым умником лишь в собственных глазах, но спать расхотелось, мозг жаждал эпистолярных изощрений, а тело приятно плавилось. Казалось, каждая мышца благодарно стонет, расслабляясь. В своём доме Громов дверей не запирал, никто по чужим комнатам не шлялся, поэтому он слегка удивился, когда в кабинет просочился соломахинский мальчик. Безмолвный и грациозный, он проплыл к столу, неся тарелку на раскрытой ладони: ни дать ни взять юный послушник. Тьфу! Послушный наложник. Слова звучали в голове, смешно меняя смысл, рассыпались на части и путались. Громов одобрительно усмехнулся: кусок пышного торта, присланный Соломахиным, чуть позже мог бы его спасти. Мальчик поставил тарелку около ноутбука и, видимо, принял Гришину улыбку на свой счёт. Помедлив пару секунд, он нырнул куда-то к его ногам. Громов явно притормаживал. Он только успел подумать, не привиделся ли ему внезапный манёвр. А был ли мальчик? Но мальчик нашёлся под столом. Он развёл громовские колени и уверенно расправился с болтами на джинсах. Чуть потянул на себя, и Громов охотно сполз в кресле пониже. На мониторе суетился маленький карандашик. Деметриус явно готовил убедительное эссе, но Громов потерял к нему интерес. Его качало на волнах конопляного прихода и растущего возбуждения. Мальчик сосал умело и с таким удовольствием, словно сам был под кайфом. Пробрался под мошонку, высвободил из белья и взвесил в ладони Гришины яйца. Другой рукой провёл по влажному стволу, обнажил бордовую головку, плюнул на неё и снова погрузил в рот. Деметриус разродился огромным абзацем, Громов увидел это и глупо заулыбался. Читать не стал — слишком много букв. Но промолчать не смог: gris_chat: ок, изучу. gris_chat: давайте о приятном? Деметриус молчал — наверное, ждал ответа. Громову это показалось ужасно забавным — провоцировать неизвестного моралиста, когда всё происходящее так органично вписывается в тему дискуссии. gris_chat: например, минет. DEMETRIUS: Что? gris_chat: минет. gris_chat: нравится? gris_chat: когда в рот берут. gris_chat: когда видишь, как втянуты щёки, и чувствуешь горячий вакуум... DEMETRIUS: Вы сумасшедший? gris_chat: а вы таки доктор?! gris_chat: не можете ответить на простой вопрос? gris_chat: слишком личное? gris_chat: или только меня препарируем? gris_chat: когда язык чертит знаки сначала на одном яичке, потом на другом — нравится? Громов плыл, но пока ещё соображал и едва удерживался от фейспалма. gris_chat: когда он пробегает по стволу и щекочет уздечку... gris_chat: когда теплые пальцы сжимают мошонку... gris_chat: как это может не нравиться? признайтесь, что это сссссуууупеееер! Неожиданно для самого себя провокатор чуть не кончил. Он отстранил мальчишку, и тот треснулся затылком о край стола. Громов наконец посмотрел на него: шальные глаза, яркие губы, с подбородка свисает нитка слюны. Где их Соломахин находит, этих малолетних энтузиастов? Придерживая член рукой, которой только что строчил сообщения, Громов бесстыдно поводил им по раскрытым губам, влажно пошлёпал по впалой щеке и скомандовал продолжать, обхватив пятернёй ушибленный затылок. Деметриус, видимо, расценил повисшую паузу как призыв к ответу. DEMETRIUS: Я бы не стал заставлять свою девушку заниматься этим. gris_chat: оу май! так предложи парню, их не нужно заставлять! вот и ответ! Молчание. Резкими ударами Громов отстучал коду: gris_chat: сильные, азартные, вкусные парни! представь, что ты дымишься, что у тебя яйца сейчас взорвутся! представь свой член во рту у чертова парня! А ВОТ ТЕПЕРЬ ВОЗЬМИ И ПОСТАВЬ СЕБЯ НА МОЕ МЕСТО!!!! gris_chat: зануда гомофобская. Громов оттолкнул лаптоп и обеими руками взял голову старательного мальчика. На этот раз не позволил ему отшатнуться и спустил в спазмированное кашлем горло. У мальчишки слёзы на глазах выступили, но он застонал с таким блаженством, что Громову не показалось, что он переборщил. Сам растёкся по креслу как желе, словно из него вынули все кости и забыли вернуть на место. А когда открыл глаза, комната вокруг всё ещё пульсировала отголосками оргазма, подслащённого забористой дурью. Мальчика и след простыл. Наверняка поспешил к хозяину с докладом об успешно выполненной миссии. Громов сфокусировал взгляд на торте. Стало интересно, что там внутри такое призывно розовое, густо политое белым... Ничего особенного, спелая малина и сливки — всё, что нужно организму после возлияний, воскурений и бонусного оргазма. Торт животворящий. Выпавший из реальности блоггер встрепенулся, стряхнул с себя томное оцепенение, заправил опавший член в трусы и придвинул тарелку поближе. Добрый мальчик не принёс вилки, и Гриша зачерпнул податливую мякоть двумя пальцами.***
Утром, борясь со всеми признаками похмелья разом и почти не открывая глаз, Громов поплёлся на пляж. Лавиния подбадривала хозяина звонким лаем, но в ответ он лишь мычал. Зашёл в прибой, преодолел сопротивление мелководья и упал лицом в благостное избавление. Лавиния скакала по брюхо в воде и хватала пастью гребни волн. Громов начал замерзать. Ещё пару дней назад в камнях прятались от солнца последние льдины, но от весны спасенья нет — они всё равно плавились, рассыпались на тысячи прозрачных игл и мстительно жалили разрисованную человеческую кожу. Рановато для долгих заплывов. Зато сразу полегчало, открылись глаза, захотелось горячего кофе, горячей жирной еды, чего-нибудь вредного... Выпить, правда, пока не хотелось — Громов не опохмелялся, считал это привычкой бесполезной и некрасивой. В глубине души он побаивался спровоцировать запой. По дороге к дому включилась голова, а после завтрака Гриша был как новый. Гости уехали после обеда. Первым отбыл Соломахин с теперь ещё жарче краснеющим мальчиком. Тот мяукнул что-то на прощание, — Громов не разобрал, но улыбнулся в ответ дружелюбно. Минет был хорош. Потом смотал свои удочки Илюша. Ленка помогла прибрать и вымыть дом, не забывая крыть засранцев ласковым матерком. Громов вспоминал давешнее выступление в чате, но отгонял вредные мысли подальше. Туда, куда прежде отправил всякое чувство вины за пьяные приключения. Подумал было, что не стоило так откровенничать с неизвестным, который мог оказаться кем угодно: журналистом из жёлтой газетёнки, любопытным коллегой или сталкером по его, Гришину, душу нежную. Подумал ещё и решил, что журналистов он не боится, коллегу неплохо потроллил, а души его в любом случае никто не получит по причине её отсутствия. Громов считал себя атеистом, а душу — исключительно поэтическим критерием, для оценки материального ущерба непригодным. Дома, поздно вечером, в тишине городской квартиры он опять вспомнил ночной разговор и почему-то предположил самое невероятное: что мог обидеть хорошего человека. Может, даже художника, а ведь художника легко обидеть, это все знают. К художникам Гриша испытывал особую симпатию. Работал у него один, интерьер ресторана оформлял... Он плеснул в стакан виски и зашёл в блог. Обсуждения перевалили за полсотни страниц, но Деметриус больше не активничал. Громов решил, что сегодня не станет задерживаться, только кинет пару фраз в личку, и сразу оффлайн. gris_chat: возможно, вчера я был груб, но я не хотел вас оскорбить. мне интересны аргументированные мнения, и обычно я выражаюсь более пристойно. простите мне мою выходку. это было вульгарно. Гриша отправил и перечитал своё сообщение в поле чата. Отметил, что с пафосом перетумачил, хлебнул виски. В желудке и на душе потеплело. Деметриус возник так внезапно, словно поджидал за ближайшим деревом: DEMETRIUS: Да, вульгарно, но ты меня не оскорбил. DEMETRIUS: Мы на ТЫ вчера перешли. gris_chat: эмммм... я редко перехожу на ТЫ с незнакомцами ))) DEMETRIUS: Даже не знаю, в какой момент я мог бы представиться. Дмитрий. gris_chat: хаха, логично для чела с таким ником. gris_chat: так что, Дмитрий, могу я спать спокойно — ты не сильно обижен? иголки в журнал с моей физией втыкать не будешь? DEMETRIUS: Нет. Я не верю в иголки. Громов вспомнил, что не прочёл «аргументированное мнение» Деметриуса, но решил не заострять. Какая теперь разница? Недоразумение улажено, никто не в обиде. Напоследок проявил великодушие: gris_chat: хочешь, приходи в мой ресторан, угощу кофе с тирамису. Небольшая пауза, словно Дмитрий не знал, что ответить на формальное приглашение. «Спасибо, как-нибудь зайду» Громова вполне бы устроило. DEMETRIUS: Нет. Что за ерунда? Человек сначала поддерживает разговор, называет имя, а потом сливается. Без задней мысли спросил: gris_chat: не нравится тирамису? Молчание, как вчера. «Тебе нравится минет?» Ситуация повторялась, Громову стало смешно. gris_chat: что, это тоже слишком личный вопрос? Его словно чёрт под руку толкал: gris_chat: нежный маскарпоне на печенье, пропитанном эспрессо... тает во рту как густые сливки... Как это может не нравиться? Признайся, что это супер ))) DEMETRIUS: Я не пробовал тирамису. gris_chat: а минет? Деметриус снова замолчал. Это начинало раздражать. gris_chat: Дмитрий, тебе сколько лет? DEMETRIUS: 23 gris_chat: и не Митенька уже, но еще и не Дмитрий... как друзья тебя зовут? DEMETRIUS: Митя. gris_chat: и скажи мне, Митя, как тебе удалось дожить до 23 лет и не попробовать тирамису? ты что, в кафе ни разу не ходил? ты живешь в тайге, где не продаётся маскарпоне? ты толстый, и врач запретил тебе сладкое? Добавил для ясности: gris_chat: я сейчас не про тирамису. DEMETRIUS: Я понял. Так сложилось. Я даже ни с кем об этом не говорил, кроме тебя. Громов покачал в руке стакан. Такая дешёвая разводка, а он чуть не повёлся. В голове всплыл образ старого дрочера или толстой домохозяйки. Тролль. gris_chat: что, никогда не обсуждал с приятелями таких простых вещей? кто что любит? кому как нравится? какой рукой, в конце концов? DEMETRIUS: Нет. Алтайская девственница в блоге Гриши Громова. Редкая удача. Громов ненавидел неадекват, а неадекват, который пытался развести его непонятно на что, ненавидел вдвойне. gris_chat: беда-то какая! сочувствую. ну хоть вчера получил удовольствие? встал на мое место? DEMETRIUS: Да. gris_chat: понравилось? с парнем? или ты представлял девушку? DEMETRIUS: У меня нет девушки. gris_chat: ну, о ком там принято фантазировать у ваших ровесников? Леди Гага, Никки Минаж? DEMETRIUS: Нет. gris_chat: кого-то же ты представлял? DEMETRIUS: Не уверен, что ты хочешь знать ответ на свой вопрос. gris_chat: вообще-то мне пофигу. интересно только, почему я отвечаю на твои. DEMETRIUS: Тебя. DEMETRIUS: Я представлял тебя. gris_chat: меня? в общем, так, Митя. иди-ка ты нахуй.