Небо и земля

836 год, город Каранес за стеной Роза.       Из темной комнаты слышались душераздирающие, сходящие на хрип крики. Роженица тяжело дышала. Сама мысль о том, что из неё выходит ребенок, не просто пугала — звенела в голове, как тысячи церковных колоколов. Молодую мать словно раздирало изнутри. Грела и помогала справиться с болью только надежда на то, что ребенок будет здоровым и крепким. Так хотелось наконец взглянуть на дитя и прижать к груди. Пламя свечек постоянно колебалось: то от мимо пробежавшей помощницы с мокрой тряпкой, то от без толку метавшегося туда-сюда отца. Часы тянулись медленно, но когда плач ребенка наполнил комнату, все присутствующие облегченно выдохнули. — Девочка, — улыбнулась акушерка, унося новорожденную, чтобы провести все необходимые процедуры. Кэтрин словно в полудрёме наблюдала за стройными фигурами помощниц. Те довольно потягивались и что-то обсуждали. — Ты молодец, дорогая, ты молодец… — подбадривал голос мужа. После стольких часов невыносимой боли и раздирающих горло криков, спокойный, тихий тон ласкал уши Кэтрин, постепенно приводя в себя. — Ты слышал? Девочка… — на выдохе произнесла она с особой нежностью.       Когда ребенка принесли, мама испытала разливающееся по всему телу блаженство. Она взглянула на малышку, свободной рукой утирая со лба пот. Девочка, как и все новорожденные, была непомерно мила и вызывала своим видом счастливые улыбки окружающих. — Выбирай ей имя, Кэтрин. Ты ведь так хотела дочь, — заправляя прядь выбившихся из хвоста волос, произнёс Эдвард. — Я уже выбрала. — Кэтрин взглянула на дитя. Сердце медленно возвращалось к привычному темпу. — Элизабет. — Мама коснулась гладкой младенческой щеки.       Разговоры девушек утихли, и вскоре они незаметно исчезли из помещения, оставляя молодых родителей наедине. Больше не было ни криков, ни шума. Новая семья привыкала к спокойной обстановке, потому что впредь только такая атмосфера будет царить между ними. Кэтрин ждала этого слишком долго. Уже в десять лет она знала, что хочет получить от жизни — ощущения единства с самыми родными людьми. Она наклонилась, чтобы подарить дочери поцелуй в лоб. Легкий и едва уловимый. Почувствовав тёплые губы на своей коже, девочка подняла глаза наверх.       Кэтрин подумала, что ей почудилось. Она прищурилась, внимательнее взглянув в глаза дочери, надеясь на то, что на самом деле ей всего лишь стало дурно от пережитых родов. — Дорогой, у неё… что у неё с глазами? — растерялась Кэтрин. — Ты тоже видишь это? Э-это как? — спрашивала она поникшим голосом. Мать прекрасно знала, что это означает, но ей не хотелось верить. Кому захочется, чтобы его ребенка сожгли на костре? Возможно, Эдвард и не заметил бы этого дефекта сейчас, если бы не его жена. Он пригляделся внимательнее и так и не смог понять. Тогда пришлось взять свечу со стола. В горле образовался ком, а в воздухе повис вопрос, на который они оба знали ответ, так как были религиозными людьми. — Святая Мария, Роза и Сина, нет… — Кэтрин нахмурилась. Она переводила взгляд с дочери на мужа. — Прошу тебя, только не говори, что ты думаешь о том самом… — Кэтрин, мы не сможем её оставить, — оборвал мужчина. По щеке женщины скатилась слеза. Ребенок в руках, чувствуя исходящую от родителей ауру, заплакал. — Отдадим её в церковь. — Нет, нет, ты не сделаешь этого с нашей дочерью, я не… — Как ты не понимаешь?! Это не может быть моей дочерью! — Эдвард покосился на чадо. — Посмотри на неё, Кэтрин! Это… это дьявол в облике ребенка. Отдадим сейчас — и дело с концом. — Почему ты ставишь религию выше собственных чувств? Ты же любишь её, — мать погладила ладонью щеку дочери, пытаясь успокоить расплакавшееся дитя. — Потому что иначе мы сгорим в аду вместе с ней. 850 год, город Каранес за стеной Роза. Приют при церкви.       Прохлада стен отпечаталась в памяти Элизы рубцом. Всякий раз касаясь камня пальцами, она ощущала, как холод передавался к коже. Хорошо, что встававшее солнце восполняло запас тепла, освещая сонный Каранес. Девочка вглядывалась в кусочек неба, что можно было разглядеть через рамы окон. Это стало привычкой — наблюдать за рассветом. Наблюдать за птицами, что покидали пределы стен, рассекая воздух крыльями. Как же порой Элизе самой хотелось обрести крылья и навсегда покинуть свою клетку… Она могла бы любоваться красотой вблизи. Она могла бы слышать звуки природы прямо над своим ухом, а не где-то вдалеке. Она могла бы делать столько всего, чего не могла сейчас… Но нужно довольствоваться тем, что есть. Каким бы неприятным ни было пребывание в церкви, это уж точно лучше казни. Да и даже в самой безнадёжной ситуации есть лучики света. Одним из таких лучей для Элизы стали книги. В отличие от других детей, девочка почти ни с кем не общалась, а книги заменили всех — родителей, друзей, мир.       Послышался скрип двери. Уже привычный и не заставляющий поёжиться. — Доброе утро, — безэмоционально поприветствовал пастор Ник. Девочка повернула к нему голову, чтобы в который раз услышать ту же фразу:   — Ешь, приводи себя в порядок, не забудь покаяться и выходи. Нужно заниматься.       Покончив со скудным завтраком, одевшись и надев повязку на глаз, Элизабет перекрестилась и застыла перед дверью. Не было никакого желания идти в общий зал, видеть других детей, ловить на себе презрительные взгляды, слышать шёпот за спиной. Было другое желание — исчезнуть.       Тяжело вздохнув, девочка шагнула за порог. Впереди был коридор, освещаемый свечами, что висели на стенах, затем — лестница наверх. Элизабет старалась идти медленно и бесшумно, словно мышь, как будто никто здесь и не проходил, как будто её не существовало. Наверху уже стали слышны голоса других детей и пастора, призывающего к порядку и тишине. Скрип двери и шаг внутрь комнаты.       На занятиях было скучно. Монотонный голос учителя мог свалить в сон самого бодрого и активного подростка. Если бы его речь была рисунком, то холст был бы однотонно-серым. Этот цвет хорошо знаком Элизе — им можно было описать много чего: от того, что она видела, до её ощущений. Нет, даже не черно-белый. Просто серый. Оскорбления, летящие в спину — серые, потому что не отличаются оригинальностью. Лица детей — серые, потому что всё время выражали одно и то же, когда Элиза смотрела на них. Отрешение, загнанность — все чувства были такими же серыми.       Когда учитель отлучился за забытой книгой в библиотеку, в помещении воцарился гул разговоров. — Эй, ведьма, у меня чернила закончились. Давай свои, — послышался откуда-то слева голос безымянного мальчика. Элиза не утруждала себя запоминанием имён людей, которые для неё не значили ничего, были пустым местом. Отчасти потому, что они и сами её за человека не держали. — За недальновидность нужно расплачиваться, — не поворачивая головы ответила девочка. У неё была запасная баночка, но когда к человеку пропадает уважение, пропадает и желание выручать его. — Ну и ладно, сам возьму! — Мальчик встал с места, быстро схватил с её стола ёмкость и хотел было вернуться на место, но помешала цепкая рука, впившаяся ногтями в кожу. — Положи, что взял, на место. Это не твоё, — прошипела Элизабет, наконец посмотрев на него. — Что? Ты мне приказывать будешь? — сходя на смех, ответил тот. Только сейчас оба заметили, что внимание детей приковано к ним. И они, словно поддерживая, захихикали вместе с мальчиков. — Да больно нужны мне эти твои ведьминские чернила. Подавись! Элиза почувствовала, как повязка с зелёного глаза наглым образом была сорвана, а по лицу начала растекаться вязкая холодная жидкость. В ушах зазвучал всеобщий искренний смех. — Кретин! — гневно зарычала девочка, намереваясь дать по заслугам. В крови забурлила чистая ненависть, выбившая из её головы здравый смысл. Элиза, словно заведённая, вскочила с места и уже была готова ударить мальчика по лицу… — Что здесь происходит?! — В кабинет вошёл учитель, а за ним и два пастора. Дети уткнулись носами в свои записи, будто это не они только что наполнили кабинет шумом. — Элизабет, опусти руку, живо! Господь не поощряет рукоприкладство!       Не в силах больше сдерживать эмоции, она выбежала в коридор и направилась к душевым. Нужно срочно смыть с себя чернила, пока не впитались. Коридор наполнился стуком сапог, что эхом отлетал от стен. «А ты куда собрался? Эй! Сейчас же вернись в класс!» — раздалось далеко за спиной, и теперь по полу стучали уже две пары обуви. — Элизабет, подожди! — Возвращайся! Тебя могут наказать, — крикнула через плечо девочка. Она не сомневалась, это был Элтерн. Только его голос среди пугающего однообразия был зелёным.       Добежав до душевой, Элиза кинулась к крану. Звук стекающей воды заглушил всхлипы. На дрожащих от волнения руках, в каплях воды причудливым узором растворялись чернила. За годы, проведённые здесь, у неё выработался иммунитет к подобному обращению, но когда дело выходит за рамки простых оскорблений, сложно держаться. Чугунная обида тянула к полу. Такие же тяжёлые слёзы срывались с опухших красных щёк, смешиваясь с водой и чернилами. — Не злись ты на этого придурка, Бет. Бог всё видит, он накажет его… Всех накажет. Парень подошёл к ней. Наклонился, собрал свисающие на лицо каштановые волосы, что в солнечном свете, льющемся из окна, отливали рыжим. Они явно мешались. — Возвращайся. Тебя же накажут, — срывающимся голосом пробормотала она. — Оно того стоит, — улыбнулся Элтерн. — Я столько раз говорил тебе, почему мне до лампочки на наказания. Ты не хочешь понимать… — Нет, просто не могу принять, — перебила Элиза. — Ещё осталось? — Она показала лицо другу. Покрасневшие глаза смотрели, как ему показалось, ища поддержку. Она никогда не скажет вслух, что действительно нуждается в заботе и хотя бы капле любви. Но язык тела кричит об этом, как ни скрывай. Элтерн обвёл взглядом мокрые ресницы, приоткрытый рот, капли воды… или слёз — уже и не разобрать. Над бровью и на щеке виднелись тёмные пятна. — Да. — Он промокнул руку в воде и, поддерживая голову за подбородок, принялся оттирать чернила большим пальцем. — Значит, я повторю ещё раз. Я не вижу в тебе ничего необычного в плохом смысле. Ты необычная в хорошем. И не переживай ты так из-за глаз. Они очень красивые. Глаза каждого человека по-своему красивы. От серых исходит холод. Голубые глаза похожи на небо, а зелёные — на зелень… В смысле… Эм… Нет, погоди. Зеленые похожи на траву. Понимаешь? Небо и земля. У тебя целый мир в глазах. Элизабет криво улыбнулась сквозь слёзы. Не от такого неординарного комплимента — от комичности. — Элт… — она не смогла сдержать смешок, вырвавшийся в середине его имени. — Элтерн, ну ты и выдал… — Элизабет дотронулась до ладони, застывшей на щеке. — Иди ко мне. — Парень притянул её к себе за плечи, позволяя упасть в объятия. Капли стекали с подбородка на белую рубашку, холодили кожу, но Элтерн, как и девочка, чувствовал тепло. Тепло, дотрагивающееся до сердца. Цветное. 850 год, Каранес, приют при церкви. — Здесь. Хватайте! Прежде всегда сливавшийся со скрипом двери голос пастора на этот раз звенел. Этот голос мгновенно вытянул из сна. Открыв глаза, девочка увидела двух незнакомых мужчин, и настроены они были точно не доброжелательно. Один из них схватил её за ногу, стаскивая с уже полюбившейся постели. Ночнушка поднималась по мере того, как тело сползало с кровати. Девочка инстинктивно пыталась уцепиться за простынь и изголовье, но ослабленное тело ещё плохо выполняло команды. Сердце отстукивало бешеный ритм, отдаваясь ударами в ушах. Эти двое пробрались в здание для каких-то личных целей? Но что она могла сделать им — людям, которых видит впервые в жизни? Да и вся её жизнь сосредоточена здесь, в четырёх стенах, в чем тогда дело? Что-то не так. Времени на подобные размышления нет. — Твоя мать почему-то перестала платить деньги за тебя. Умерла, по всей видимости. Да будет ей земля пухом. Но я не собираюсь оплачивать твоё существование. Лиззи ни слова из сказанного пастором не поняла. Она жила за счёт своей мамы? Почему это становится известным только сейчас?       В голове начали мелькать картины того, что с ней могут сделать. От одной только мысли о возможном будущем горло сдавило. Элизабет с большей силой попыталась выбраться из крепкой хватки. На первый раз тщетно, как и на второй, на третий. Неизвестно с какой попытки, но она смогла собрать всю силу воли и попасть ногой в живот, одновременно с тем прокусив руку другого обидчика, что собирался закрыть её рот. Дезориентированные на короткое время мужчины разжали руки, роняя тело. Нельзя терять ни секунды. Элиза в мгновение ока оказалась у выхода из комнаты, а затем и в коридоре. Позади недолго слышались ругательства, недовольное шипение, и коридор тут же наполнился грохотом шагов. Кровь стучала в висках. Организм выжимал из себя всё, на что был способен. Элизабет и не знала, что может бежать так быстро, что ноги могут отбивать шаги с такой скоростью, что даже в таком состоянии можно почти не чувствовать боль.       По пути она опрокинула вешалку, сорвав с неё мантию, молниеносно натянула её с капюшоном и оказалась на улице. Тяжёлые капли падали с затянутого тучами неба и, встречаясь с препятствием, разлетались на мелкие брызги. Густой туман объял всё вокруг, делая далеко стоящие объекты полупрозрачными. Свежий холодный воздух наполнил лёгкие. Если бы не каменная дорожка от входа церкви до внешних ворот, то Лиззи точно бы влетела лицом в грязь. Страх смерти давил ей на голову, придавал стимул, чтобы бежать дальше. Ветер нещадно толкал в спину, подгонял вперёд. Шаг за шагом Элизабет ощущала, как доселе неизвестная свобода наполняла её изнутри. Как будто многолетний груз с глухим грохотом свалился с плеч. Как будто внутренние стены рушились. Как будто у неё расправлялись крылья за спиной. Она не чувствовала ни боли, ни холода в босых ногах, не слышала доносившихся сзади окликов, угроз и проклятий.       Наконец покинув территорию церкви, Лиззи смогла окончательно избавиться от тех цепей, что сковывали её долгие годы. Но тут реальность дала пощёчину — девочка совсем не ориентировалась в городе. Она, подгоняемая ужасом, наугад петляла в переулках, сотню раз сбивала прохожих. И хоть ноги уверенно ступали по сырой земле и лужам, пару раз всё-таки поскользнулась, испачкала руки и колени в грязи. Благо она была явно более быстрой и ловкой, чем преследователи.       И в очередной раз заворачивая за угол какого-то здания, Элизабет впечаталась в чьё-то тело. От неожиданности, девочка отшатнулась, потеряла равновесие и упала на каменную дорожку. Воздух вырывался из лёгких, в голове монотонно загудело. — Смотри куда прёшь, малявка! — Глаза незнакомца раздраженно взглянули на свежие пятна грязи на некогда белой рубашке.       Элизабет потёрла ушибленный нос, растирая грязь по лицу и поднимая голову. Прошла секунда, прежде чем мысль ударила в голову: нужно поторопиться, иначе станет поздно. Хоть у неё и было преимущество перед теми двумя, но оно могло в любой момент ускользнуть, стоило только замешкаться всего на чуть-чуть. То, что и сделала Элиза. Всего на миг замешкалась, отвлеклась. То падение выбило её из реальности лишь на секунду, ничтожную, короткую секунду, а в итоге эта секунда позволила наёмникам догнать девочку. Слишком поздно она сообразила, что нужно встать и продолжить путь навстречу свободе. Бесплодная попытка подняться так и не увенчалась успехом — сильная рука одного из наёмников ухватила девочку за шиворот, резко оттягивая в противоположную сторону. Поудобнее схватившись за волосы, та же рука потащила её тело в нужную сторону, к темницам. Боль заиграла новыми красками. Остро и точно, как вспышка молнии в грозовых облаках. Кожа с поясницы словно слезала живьём вместе с въевшимся запахом церковного ладана. От выступивших слёз появилась горечь на языке. Не привыкший к таким нагрузкам голос быстро осип. Мантия рвалась, цепляясь за неровности на дороге. Внимание людей переключилось на источник криков, в том числе и без того следившего за происходящим мужчины, чья рубашка оказалась наглым образом испачкана. Должно быть это и есть конец. Печальный, серый, затянутый тучами, как небо над головой. — Что вы, по-вашему, делаете, подонки? — поинтересовался он. Элизабет удивилась сразу двум вещам: тому, что кто-то решил заступиться за неё, и тому, как этот человек смог привлечь внимание неприятелей без повышения тона, только голосом показывая внутреннюю силу. Одет он был в форму разведчиков — только у них есть зеленые мантии, которые Элиза видела в книгах.       Недоброжелатель остановился. — А вы кто вообще такой? — зло крикнул тот в ответ. — Тебя это беспокоить не должно. Я задал вопрос. Отвечай. — Мужчина, не торопясь, начал сокращать расстояние между ними. Вскипая от ярости и опустив взгляд на девочку, преследователь прошипел сквозь зубы:  — Поднимайся! Давай, соплячка! — От жесткого движения Элизабет почувствовала, как в сдавленном горле появилась резь. — Приглядитесь внимательней. — Он, держа девочку за волосы на затылке, понёс её лицо ближе к мужчине. Элизабет почему-то было жутко стыдно: она стояла с подкашивавшимися ногами, дрожащими коленями перед ним, солидно одетым, всем телом источающим уверенность. Жалкая, с искаженным болью лицом, она не знала, куда деть взгляд, а его хотелось куда-нибудь да деть, чтобы не видеть этих пытливо изучающих серых глаз, от которых внутри всё сжималось, пусть он и был на её стороне. Элизабет знала, что это ненадолго, — сейчас он поймёт, в чем дело, и уйдёт по своим делам, оставив её на произвол судьбы. К тому же, она испортила его одежду. Ненамеренно, но всё же. Она часто моргала, бегая глазами по сзади стоящим зданиям, пока не додумалась опустить подрагивающие веки, чтобы он не смог увидеть дефект, но было явно поздно. Осознав это, Элиза напрягалась всем телом в ожидании момента. — И что? — Разведчик, медленно моргнув, посмотрел на наёмника. И он, и Элиза нахмурили брови. Первый — от возмущения, вторая — от удивления, что заставило её затаить дыхание. — Объясню, раз вы такой недалёкий: это признак нечистой силы! Она зачата дьяволом! — И что? — повторил он. — Как «что»?! Не угодных Господу сжигают! Разведчик снял с шеи платок и с нескрываемым раздражением стёр слюну мужчины со своей щеки. — Мерзость… Ещё раз плюнь на меня, и мне придется отрубить тебе нижнюю челюсть, чтобы ты не только плеваться, но и говорить не мог. — От такого тона у Элизабет всё внутри инеем покрылось. — Вечно люди сами создают себе проблемы. Когда-нибудь вы, идиоты, поймёте, что ваша тупость губит жизни невинных людей. Отпустите её. Вы не захотите конфликта, это я вам точно говорю.       Выплюнутые им слова звучали унизительно, вопреки обманчиво-спокойной манере вести разговор. Наёмник вопросительно посмотрел на недавно добежавшего пастора, ожидая указаний.  — Мне всё равно, что с ней будет. Я даже не верю в то, что она действительно ведьма. Раз мать больше не обеспечивает её жизнь, то девчонка всё равно бы умерла. В таком случае мы могли сделать развлечение для люда и заменить медленную смерть от голода на скоропостижную смерть от огня. По большому счёту, мне есть, о чём позаботиться. Можете отпускать! — отмахнулся Святой отец. — Что ж, можете гордиться собой, — басом обратился к разведчику мужчина. — Не убили мы, так убьёт кто-нибудь другой. — Он отпустил Элизу. Напряженные ноги не смогли удержать её. Боль снова вонзилась в колени, но она не позволила себе закричать. В немногочисленной толпе послышался недовольный голос: — И вы вот так позволите ей жить?! — Еще несколько людей подхватили эту ноту и неодобрительно покачали головами. Мужчина обвел взглядом каждого, так и не найдя собеседника по неволе. — Идите, куда шли, и засуньте своё чрезмерное любопытство к себе в задницы, — обратился он ко всем. Люди поняли, что лучше не наживать проблем, потому только невнятно буркнули что-то вроде «Разведкорпус совсем сдурел» и продолжили путь по делам.       Элизабет сидела на земле, всё ещё пытаясь понять, что только что случилось. Несколько минут назад она практически смирилась со смертью, а теперь… А теперь только раны противно щипали, и глаза — голубой и зелёный — уставились куда-то сквозь сырую землю. — Эй, — позвал мужчина, но реакции не последовало. Не потому что не услышала — потому что не могла и пальцем пошевелить, точно в невидимые цепи закована. Сердце стучало так, что пульсация чувствовалась под кожей, на которую срывались мелкие капли дождя. — Эй, ты, — прозвучал голос вновь. Лишь тогда Элиза отошла от ступора и смогла поднять глаза к затянутому тучами небу. — Вставай. Он протянул руку, а она всё ещё не могла принять тот факт, что находится за пределами церкви. Что жива, цела и почти невредима.       Элизабет крепко вцепилась в ладонь. Холоднее, чем её собственная. Мир перевернулся окончательно и безвозвратно. Выходит, такая цена у свободы. Заплатить за неё у девочки получилось. Стоит ли оно того?