***
АПД 2022: пишу это здесь, поскольку люди пишут мне и не понимают чего я не отвечаю или что с профилем, а шапку профиля не все читают. Так вот, я бегу от войны в Украине. У меня больше нет дома. Последние тексты писала в поездах и автобусах. Я буду благодарна, если вы поддержите меня отзывами на мои тексты здесь или кудосами в профиле на оа3 https://archiveofourown.org/users/KiRa_fromJune, рекомендацией моих текстов или вдруг даже крошечным донатом (ссылка в профиле Твиттера https://twitter.com/_jyoonki). Спросить меня о чём-то можно там же
Зеленые листья ярко блестят под вечерним солнцем. Феликс неохотно прикрывает окно, чтобы не налетели мошки. Менеджер обещал, что сетки установят еще в середине весны, но что-то компания не спешит одобрять их просьбу. С закрытыми окнами становится невозможно жарко. Кислород испаряется, превращая комнаты в парники. — Эй, — макушка Джисона мелькает в проеме, — ну закрой уже, меня всего покусали! Хан показывает на локоть, поднимает ногу и демонстративно чешет около стопы. — Вредина. Феликс вздыхает. Корея сплошное испытание, к которому надо привыкнуть, преодолеть, точно, как и вечернюю парилку. — Ты же не любишь солнце, что тебе это окно, — Джисон тащит за собой в глубь общежития. Трещит неумолкая бесконечным радио, без кнопки стоп. — Жарко там, веснушки твои, загар и все остальное…. Корейский Джисона слишком быстрый, чтобы понять каждое слово. И вроде бы привычная трескотня ложится как родная, а все равно сосредотачиваться надо сильнее, припоминать и переводить. Из гостиной прибавляется писклявый чонинов вой и гнусавое ворчание Сынмина. Опять что ли достают друг друга? Три глубоких вдоха и мысленная мантра: «Ты научишься, ты сможешь», приносит немного уверенности в себе. Джисон наливает стакан апельсинового сока и бросает по кубику льда. Больше нельзя, иначе простудят горло. — Собираюсь в студию утром, — сообщает Хан, по-деловому размахивая руками. — Идем со мной? Если нет планов, конечно. Пройдемся по новому тексту, ну и вообще, пофристайлим, отдохнем. Феликс пытается ухватить прозрачный сквозняк где-то в проходе комнат. Волосы на шее немного влажные. Ужасное ощущение, которое хочется смыть прохладной водой. Ванна пока не занята, но пойти лучше перед сном. Спать вспотевшим, менять постельное каждые три дня, кувыркаться в застойном воздухе изо дня в день. Феликс готов описать свою жизнь именно так. А только потом уже танцы, рэп и корейский язык. — Я думал пойти с Чанбином, просил его на днях подтянуть меня. Джисон одной рукой возит пальцем по экрану телефона, включая заунывный ремикс на Bae Bae. Притопывает в такт. Феликс с удовольствием подпирает плечом стену, наблюдает за танцами Хана, прикрыв глаза. Ему почти хорошо, а Джисон совсем гиперактивный, хотя ремикс звучит так, словно вокалист собрался умирать в конце трека. Если бы не так было лень говорить, Феликс спросил бы откуда в их ван энд онли репере такая любовь к тухлой музыке. Джисон достает из холодильника замороженные фрукты и облизывает пальцы. — Ай-ай, холодное, — скачет он, и продолжает на том же вдохе, — Чанбин уже с Хенджином куда-то намылился утром. Но если обещал, значит, разучит. Ты спроси только когда. Да и тебе ж ничего не мешает потусоваться утром со мной, а потом с ним. Клубничку хочешь, Ликс? Меньше всего, после услышанного хочется клубники. Сладкие, спелые ягоды призывно поглядывают из небольшой мисочки, куда выложил их Хан. Сочные внутри, но покрытые ледяной коркой. — Нет, я… не хочу есть. Феликс потирает ладонями щеки. Лицо круглое, совсем не то, что любят корейские поклонники. Он оттягивает кожу, оценивая сколько там ее и какого черта его внешность именно такова. Не нравится, не хочется выглядеть круглолицым подростком. Сколько бы Чан не просил не запариваться, принять это все, но Феликса воротит от собственного отражения по утрам. — Ликс, ты не пухлый. Ты не ешь много. Посмотри на Чана, — Хан хихикает, а глаза косые и строгие. Губы измазаны соком, а быстрый корейский — родной, как и само присутствие Джисона рядом. Как данность, принимать их близость без предисловий. Размазанное мандариновое желе, один короткий день отделяет друг от друга. Рожденные в теплом сентябре оба, но Джисон свое тепло и Феликсу, и Чонину, и Минхо, и Чанбину. У Феликса тепло в веснушках, а не в словах. Но даже их нужно скрывать. Замазывать толстым слоем тонального крема, чтобы нравиться кому-то. — У тебя опять глупости в голове, да? Алые губы Хана, как в старых плакатах. На старых рок-н-ролльных пластинках. В параллельной вселенной он бы засматривался на эту красоту, но жить приходится в этой. Душно, и пот стекает по шее усталой каплей. Хан единственный в своем роде, и Феликс откровенно усмехается, забирая из настойчиво подставленной ладони пару ягод: — Если под глупостями ты имеешь в виду Чанбина, то да. Джисон качает в ответ головой и набивает полный рот клубники. Способ, чтобы не материться и утихомирить свою вспыльчивость. Стена приятно холодит спину, а ягоды — горло. Хорошо бы найти доктора с волшебным лекарством, остужающим внутренние вулканы беспричинных чувств. — Пойдем утром в студию, — решает Феликс. — Только с одним условием. Джисон подозрительно сжимает кулачки и щурит глаза. — Это еще каким? При чем тут вообще условия? — Так тебе же скучно самому, — парирует Феликс, заливаясь от смеха. Джисон фыркает, ойкает. Шуточные условия принимает, чтобы не тащиться в ранее утро работать в совсем не гордом одиночестве. — Так что дай мне свой матрас на сегодня. В кровати жарко, посплю на полу. — Да хоть навсегда забирай! Обрадованный Джисон уже через пять минут тащит матрас, попадается под руку Минхо со стаканом воды. Разливает ее повсюду. Где-то все еще ворчит Сынмин, а Чонин пищит, что ему уроки делать (и никогда не делает, Феликс знает, но не выдает). Тишина находит в комнате Чана. Разобранная кровать лидера, разбросанные провода, из которых наскоро вытаскивали зарядные. Открытые дезодорант и упаковка от бритвы. Кровать Чанбина — отдельный мир. Тоже наскоро, но заправленная. В углу домашняя футболка с пятном от зубной пасты. Феликс старательно отчищает ее коротким ногтем. Телефон звенит неожиданно. Здесь, в комнате старших обсуждать рабочее с менеджером неуместно, а выбираться в гулкий хаос вне - устало. Радует, что и менеджеру не до разговоров. — Завтра зайду. Закончишь с Джисоном, никуда не уходи. Ты и сам ведь не против изменить лицо, вот и жди хороших новостей. «Хорошие новости» обойдутся чуть больше чем полторы тысячи долларов, но часть расходов возьмет на себя компания, что приятно. Разглядывая собственное лицо на фронтальной камере, Феликс уже понимает, что согласится на все, что предложат. Спрятать камеру до того, как Чанбин заходит в комнату, он не успевает. Только подскакивает с кровати и виновато становится посреди комнаты. — Прячешься? Внешняя холодность Чанбина так легко разбивается, снимается маска с лица. Оттаивает едва ли соприкасается с чужой растерянностью. Чанбин бросает на пол рюкзак, пинает с дороги комок спутанных проводов. Ничуть не осуждает за вторжение в личное пространство, и, хотя бы от этого должно отпустить. Прохладные руки тычут в щеки бессовестно, от чего горит лицо. — Я с менеджером говорил, — голос не дрожит. — Да? А что он хотел? Внутри все щекочет, а заставляет глотать воздух чаще и прятаться сильнее. Феликс перебирает чановы блокноты, пока Чанбин переодевается у него за спиной. Хану он бы уже ответил, доверил свои тайны. Джисон бы не одобрил, но поддержал, потому что родной, свой и разница в один день и что-то другое еще связывает, вроде как к Чанбину, но запрятанное глубже. Феликс не обращает внимание, да и Джисон не дает зацикливаться ни себе, ни другим. — Чанбин, тебе нравится мое лицо? Феликс так и поворачивается с блокнотами в руках, а Чанбин с полуодетой футболкой. Его удивление не длится долго, а скатывается в привычно-ироничное: — Ну, до меня, конечно, далеко. Далеко, соглашается Феликс. Только речь не о лице.***
С менеджером разговор получается короткий. Феликс несколько раз кивает, соглашаясь со стоимостью и клиникой. Не ему выбирать, просто так нужно, так будет красиво. — Пойдешь через неделю на консультацию, — ставит точку менеджер. С этим Феликс тоже легко соглашается. — А там как хирург скажет. — Можно с Джисоном пойду? — почему-то вырывается просьба. Так спокойнее что ли? Менеджер не понимает и приходится искать оправдания, — он корейский знает… я еще не могу сам. — Я там тоже буду, — напоминает строго, а плечами пожимает равнодушно. — Если личное расписание не нарушается, иди с кем хочешь. * К Джисону по секрету прибивается и Минхо. Он хмуро ходит по квартире, скрываясь от камеры и заметив, что некоторые собираются улизнуть, хватает на пороге: — Так, если вы не на съемки, то я с вами. Джисон корчится в попытке отговорить, создает такой шум, что Чан шикает: — Притихните тут! Чонин опять растерялся, все забыл. Хенджина пятый раз переснимаем! Хенджин плачется Чанбину, едва ворочает языком, Джисон тут же копирует его. Смеются все, кроме Минхо. Атмосфера разряжается, и вроде бы батарейку их группы стоит благодарить, а вроде и что-то в этом другое. Эмоции — слоистый тортик: коржики-смешинки сверху, а крем — внутри. Феликс трясет головой, не крем, а яд. Чем больше надкусываешь, тем сильнее травит. Каждый день готовишь новый, съедаешь сладкий кусок и медленно отравляешь самого себя. — Ты, кошачья морда, — перекрикивает Чанбин общий шум, — хоть бы улыбнулся. У Минхо дергается щека и воображаемые тонкие усики топорщатся сердито. Он быстро запрыгивает в кроссовки. Хватает младших — его и Джисона, — за шкирку и к выходу, шипя в ответ со всем возможным презрением: — Кошки не улыбаются. *** Настроение скачет от радужно-разноцветного до сплошной серой полосы. Феликс скидывает наушники и осторожно прикрывает двери, как сразу оказывается схвачен крепкими руками Чана: — Феликс, это лучшее! Это вообще лучшая центровая партия. Я знал, что ты справишься! Все, что от Чана безумное и волнительное. Они говорят на английском с примесью корейских слов. Рядом скачет Джисон, вопит в микрофон и персонал студии, ждет, когда дети нашумятся. Чанбин сдержано кивает, протягивает бутылку воды. Дома Феликс катается по полу вместе с мягкой игрушкой. Обсуждает с Минхо человека-паука и женщину-кошку. Странные привычки складывать все в мешки. — Ты туда и память свою закинешь? — Феликс теребит краешек желтоватой ткани, получает шлепок по руке и минуту обиженно сопит в пол. А потом напоминает о себе, громким воплем. — Закинешь, хён? Минхо затягивает узел туже. Достал уже пару свежих одинаковых, однотонных футболок. Сгреб в кучу вещи для стирки. У Минхо к Феликсу особенное сопереживание, вроде как потому что их двоих выгоняли. Трудности сближают. А еще между ним, да еще Джисоном, секреты. Вряд ли даже лидер в курсе. Разговор все откладывается, тянется присахаренной конфетой и черт знает, чем закончится. — Что за вопросы такие? Зачем мне прятать память? — Ну просто, понимаешь… — Феликс разваливается звездочкой и потолок плывет под силой воображения. — Если бы в голове были такие папки, как в ноутбуке. Ты бросаешь туда ненужное, чтобы глаза не мозолило. Оно хранится, но пока не зайдешь, так и не вспоминаешь. Было бы удобно, согласен, хён? Чтобы объяснить все в деталях приходится срываться на английский, подключать язык жестов и изворачиваться как можно. — Хён, ты не помогаешь! — Феликс шутливо бьет по колену, на что Минхо тут же реагирует более сильным пинком. — С чего бы я вообще должен? Они уже вдвоем катаются по полу, образуя клубок из рук и ног и дикого смеха. Минхо кусается, наученный какой-то из своих кошек, слюнявит край футболки и плечо. Мерзостное чувство приходится перебарывать, пока тяжелая тушка давит и щекочет бока. Все заканчивается, когда прилетает подушка и слышится тяжелый рык: — Кто здесь моего Феликса обижает? С Чанбином всегда так. Он сначала не появляется днями в зоне видимости. Ни слова, ни жеста. А после вспоминает: «мой Феликс». И щеки горят, а ладони потеют не от жары совсем. — Хён! Выбраться из-под Минхо никак. Феликс запрокидывает голову и тянет ладонь. Вытащи. Возьми и поведи за собой, просит. Очевидно, какую бы дорогу не предложил Чанбин, с кучей препятствий, опасностей, без раздумий Феликс пойдет за ним. — Кто еще обижает. Минхо поднимается, осматривая непрошеного гостя с ног до головы. Выходит из комнаты, пихая плечом. Каждый раз, когда между ними такое, неловкость застывает невысказанным грузом. За протянутую ладонь Феликс хватается с радостью. Предлагает на кухню и перекусить чем-то вкусненьким. И тушуется сразу, своих же эмоций остерегаясь. В глубине темных коридоров шумит вода — Минхо. Из неспящих только они и Чан, страдающий над аранжировкой. — Из-за жары спать не идешь? Чай выходит пресный и горячий. Лед в руках Чанбина — очередное напоминание о расставленных приоритетах. — Заканчивал урок по корейскому. Врать Чанбину не хочется, но говорить о том, о чем знают только двое и менеджер еще рано. Может быть, потом, когда его лицо изменится, Чанбин посмотрит на него иначе. Одним из тех взглядов, которыми смотрит на Хенджина, когда говорит о его красоте. Или просто, отбросив всякие шутки, похвалит не за талант, как Чан, а за что-то личное. — А Минхо тебе помогал? В чашке позвякивают кубики льда, ненадолго сталкиваясь. Растают в горячей воде меньше, чем за две минуты. Поэтому интересно наблюдать за скоротечной жизнью прозрачного небытия. Чанбин кладет ладонь на плечо, а Феликс плавится внутри. Зажмуривается. Но открывая глаза, ничего не чувствует. Растаял, смешался с горячей чанбиновой темнотой. Стал частью всеобъемлющего чувства, название которого так хорошо известно на всех языках. Чанбин садится напротив, прочищает горло. Что такого важного собирается сказать, если испытывает неуверенность? Между ними вазочка со снеками. Несколько начатых бутылок колы и пачки витаминов, которые надо пить по утрам. Феликс сёрбает и хорошо, что не обжигает язык, сглаживая паузу. Вода в душе затихает, но вряд ли Минхо станет мешать кухонному уюту. К вечеру его желание говорить хоть с кем-либо снижается до минус ста. — Помнишь, мы как-то говорили, что надо доверять друг другу… У тебя все хорошо? — Конечно, — отвечает сам не зная на что, и кажется, рассматривать чай идея гораздо лучшая, чем тонуть во внезапной заботе Чанбина. — Я верю тебе, Чанбин-хён. Почему ты так внезапно заговорил об этом? Чанбина и горячий чай не обжигает, и холодный лед нипочем. Он качает головой, спокойно отставляя чашку. Свет мигает от напряжения. Чанбин задирает голову, ловит зрачками изящный желтоватый отблеск. Возможно, это лучший момент, чтобы рассказать, но страх не позволяет. Остается глотать солоноватое сожаление. А с языка срывается другое: — Классный у тебя все-таки профиль. Чанбин хмыкает, отвлекаясь от мигающих ламп. А пальцем тычет в одну из десятки, рассыпанных веснушек. — Зато у тебя есть они! Гордись, Ликс! Жизнь напоминает то радужное полотно, покрытое красками Холи, а после серую замызганную скатерть. Когда в кухню входит кто-то, точно не Минхо, ведь он бы в такой момент никогда без надобности, то разноцветное покрывало опадает. А капризный голос требует: — Хён, ну ты спать когда? Обещал еще давно. Я думал, ты музыку с Чаном пишешь, а вы тут чаи пьете! Откуда у Хенджина право требовать, Феликс не знает. Джисон как-то тоже. Зло шепчется с Минхо о том, что «этого длинного надо было прибить дверью еще в первый год, пока были трейни». Феликс иногда не понимает, как им удалось дебютировать с такими отношениями и не выдавать себя перед людьми. В последнем он ошибается на все сто, о чем и узнает по тупым подколам: «чанликсов в свадебный номер селим?». Феликс закатывает глаза и самовольно селится то с Минхо, то с Джисоном. Иногда с Чаном. Иногда, когда менеджер вырубается раньше всех, выселяет себя на улицу. И бродит час или два, позволяя вдохнуть ночной свежести. Сон снимает усталость, но не упорядочивает мысли. Все известные языки смешиваются в какофонию звуков. В голове слова чередуются, так хаотично, что можно писать заклинание и желать только одного — Чанбина. Вслух об этом, конечно, ни слова. Самое заветное нельзя произносить вслух. Менеджер сообщает хорошие новости под вечер: «Дату операции назначили. Твое расписание у Чана, возьми». Феликс криво усмехается. Немного рассматривает себя в зеркало, представляя, что еще буквально несколько дней и он получит новое лицо. К Чану он идет даже радостным. От предвкушения качает. Внутренний шторм счастья. Все идет хорошо, больше не мальчишка, а вполне себе взрослый и сознательный Феликс Ли с утонченными чертами. Кто посмеет сказать, что некрасивый? Серое полотно падает ровно на голову, накрывает до пят. Он не должен видеть, но нет сил отойти. А на его глазах жадные губы Хенджина подставляются под холодную уверенность Чанбина. Капризные поцелуи, тщательно высчитанное удовольствие, залитое керосином равнодушие — горит. Феликс ударяется плечом, не остается незамеченным. И в комнату Чана уже никак. Будь она хотя бы личной лидерской, а не полной чанбиновых вещей. Получается сбежать только к Минхо, испугать его собственным видом и просить спрятать: — Только до утра, хён, можно я здесь только до утра? Минхо расстилает матрас на полу. Все еще джисонов, но спит на нем каждый. Он садится рядом и гладит по влажным от жары, стыда и разочарования волосам. — Хён, а помнишь ты про кошек говорил. Давно еще, когда мы первый раз ходили в клинику. С чего все это взял? Минхо хмыкает: — Где ты свои вопросы только находишь? — иногда в нем просыпается что-то древнее, мудрое. Что-то общее есть у них всех троих: с Джисоном. — Не улыбаются, потому что не верят людям. Кошки не нуждаются в иллюзиях, вот так и живут. Понимаешь, Ликс? Не верят тому, кто говорит, что можно доверять, а сами не делают ничего.