Тень лунатика

Вы верите в загробную жизнь? Считаете, что после отключения последнего органа — мозга — ваш дух просто перемещается в непонятный вакуум, где существует с такими же душами, как и она. Там нет ничего. Нет мебели, еды, нужды. Только чувства, воспоминания и эфемерные образы людей, которых по сути уже нет. Души снуют друг с другом рядом в забытье, не замечая, что ходят по кругу. Их взгляды устремлены в пол, на свои прозрачные голые ноги. И никто из них не оглядывается, никто из них не видит стальные перила, которые вечность держат их. Они — бесконечные нули, этому числу нет конца. Пленники своих же сознаний, запутавшиеся в своих воспоминаниях, упущенных возможностях. Синие нарциссы, сконцентрировавшиеся на своём нутре. Мириады судеб, навеки заточенные в списках умерших. Эти размышления — ложь. Ведь это не жизнь, а небытие, чистилище, которое никому не понятно — лучшее ли это спасение или худшее наказание за оплошность. В любом случае, Тадеуш Ада чувствовала себя именно в этом небытие. Она была живой, совсем молодой девушкой, однако без амплитуды в её течении жизни и осознанием, что ей делать дальше. Она лежала на кровати, закинув ноги на стенку под прямым углом. Её взгляд хмуро оглядывал её же конечности, будто сканер, а пальцы сжимали сильно кожу на животе, где она складывалась. Ада перебирала свой живот какое-то мгновение, с привычным отвращением вздыхала, опрокидывала руки на постель, скатывалась в шар, пытаясь занять как можно меньше места, и сильно сжимала талию. Через какое-то время, когда дышать становилось трудно, девушка раскрывалась, раскидывая конечности по всей кровати, одними ногами шагала по стене, фиксировала их в вертикальном положении, и её самобичевание и угнетение начинало странный обряд сначала. От скуки Ада начинала копаться в себе, и чем больше она проводила времени без занятия чем-то, тем сильнее она углублялась в свои изъяны и, как следствие, больше себя ненавидела. Ада была тем исключительным человеком, которому в жизни «повезло» не волноваться о своём будущем, благодаря полному обеспечению родственниками. Девушка привыкла к тому, что ей не нужно волноваться о поступлении в вуз, что ей не нужно искать работу и волноваться о счетах, и дико презирала это обстоятельство, так как признавала свою избалованность. Она не выходила из дома столько, сколько считала нужным. А надобность выходить находилась столь редко, что каждую свою прогулку Ада могла вспомнить в деталях. Она была похожа на столетнюю плесень, которая разрасталась в темноте под плинтусами. Она не то чтобы была ленива, она просто не видела смысла в чём-либо. Она не нуждалась в людях, в растрачивании энергии, в саморазвитии, хотя внутри себя понимала, что должна. Она была в кризисе, который проник слишком глубоко в подсознание, потому что не было факторов, способных дать ей пинок под зад и взбодрить. Ада водила пятками по обоям, прислушиваясь к шороху, пока это занятие окончательно ей не осточертело. Девушка перевернулась со спины на живот, потом с живота на спину, а затем скатилась с кровати с характерным шлепком. — Опять жиры месишь? Ты уже развлечение ищешь в боли, иди займись чем-нибудь, — послышался насмешливый мужской голос со стороны шкафа. Ада приподнялась, чтобы увидеть отражение в зеркале, установленном на внутренней стороне дверцы гардероба. Оттуда на неё смотрел молодой человек немногим старше неё. Он приподнялся на руках с пола, пытаясь всмотреться в серебряную гладь, за которой находилась Ада. — Я просто жду. Чего-нибудь или ничего. Мне без разницы, я просто жду, — девушка встала с пола и подошла к зеркалу. Устало она уставилась в глаза Йона, пытаясь выдавить из себя хоть немного презрения. Ада всегда видела его фигуру в отражении, порой забывая, как выглядит она сама. Она внимательно переводила взгляд с одного зрачка отражения на другой. Молодой человек также переводил свои глаза слева направо, в точности повторяя за Адой. Девушка прищурила взгляд и слегка раздраженно выдохнула одними ноздрями, тут же прижимая руки ближе к телу. Первое время синхронность его действий забавляла и удивляла Тадеуш, но сейчас это вызывало всё большее негодование. Ада дернулась в бок в надежде заглянуть за спину молодого человека, но тот в точности повторил её движение, она рванула в другую сторону и даже немного подпрыгнула, но, кроме нахальной усмешки отражения, так и не смогла ничего разглядеть. — Ты можешь на секундочку сдвинуться? — раздраженная, но спокойная наружно Ада концентрировала вектор своего взгляда точно на центрах зрачков Йона, часто перебегая между ними. Она надеялась, что угол наклона глаз поможет ей развеять надоедливую иллюзию в зеркале или, по крайней мере, разбить стекло вдребезги. — Ты же знаешь, не могу, — в отличие от Ады, парня весьма забавляли обстоятельства, в которых эта парочка находилась. Когда Йон говорил с ней, его облик всегда был наполнен лукавой, почти незаметной усмешкой, которую девушка не видела, но будто бы чувствовала затылком. Она уже не помнила, когда это странное, большое недоразумение началось, но всё никак не могла к нему привыкнуть. Девушка почувствовала невероятную потребность остаться совершенно одной. Она устремилась из комнаты на кухню, зажгла конфорку, на которой стоял чайник. Ада облокотилась о стол и, сложив руки, поджала губы. Это было её привычкой, когда она понимала, что придётся ждать. Она кипятила воду каждые два часа, поэтому чайник не заставил девушку долго ждать и заполнил всю квартиру противным, тонким свистом, который резал уши. Ада перекрыла газ. Тадеуш потянулась за полотенцем, лежащим на кухонном столе около раковины. На её маленькой кухоньке можно было достать что угодно, не сходя с места. Она с ловкостью повторила отработанную схему: выкинула старую заварку из кружки, положила новую, залила кипятком и не добавила сахар. Ада была одержима чаем, её кружка редко мылась, как только напиток подходил к концу, она тут же подливала ещё. Она не пила всё залпом, растягивала, делая редкие, одинокие глотки. Тадеуш имела потребность иметь что-то всегда рядом, что можно было залить в себя. Только вот на этот раз она не вернулась в свою комнату, а осталась напротив окна, всматриваясь в хмурость облаков. Небо рыдало уже четыре дня, изредка делая передышки. Сегодня же остались только серые облака, тяжело проплывающие над окном Тадеуш. Они плелись так медленно, так грозно вдаль, будто там их ждала неминуемая гибель. «Просто сейчас ветра совсем нет». Ада любила свой дом, но сейчас она хотела выйти. Сегодня, думалось ей, погода как никогда похожа на неё саму. Девушка щедро отхлебнула чаю и направилась в свою комнату. Войдя, она окинула взглядом свой письменный стол с кучей раскадровок, измятую постель, горшки с растениями на подоконнике — в общем, Ада делала всё, только бы не видеть отражение. Йон Хольмквист был молодым человеком лет двадцати шести, хорошо сложенным, немного загорелым — как говорят, поцелованным солнцем и с тёмной медью в волосах. Он внешне походил на юнца, с его наглой, смелой усмешкой в глазах, многими ямочками на щеках из-за постоянных полуулыбок, круглым, не очерченным мужскими скулами, лицом. В общем, он был слишком молод для трупа. Он не мог контролировать движения своих конечностей, они сами двигались, внимая стану Ады. Йон не мог повторить манеру движения рук и бёдер девушки, и порой ненамеренно обижал этим Тадеуш, ведь на нём её повадки выглядели обезьянничеством. Он не знал, как сопротивляться этому, не мог остановиться. Единственное, что оставалась в его власти — это угол наклона его глаз и губ. Поэтому он всегда очень внимательно и нетерпеливо смотрел на пухлый силуэт Ады, только так ощущая мелочи свободы, доступные ему. И сейчас, когда эта чертовка всеми силами отворачивалась от зеркала, подходя к шкафу чуть ли не спиной, Йон терял те капли своей самостоятельности, которыми был одарён. — Ада, что ты делаешь? — холодно спросило отражение. — Ты мне надоел, можно мне какое-то время не видеть твою рожу, ладно? — Ада сказала это без злобы, скорее, чтобы просто отговориться от молодого человека. Йон не видел, что девушка замышляла, но он повторял её движения, и по ним он ясно понимал, что та роется в своей одежде. — Что ты задумала? Ада на секунду застыла, отражение услышало как она тихо, но не достаточно, чтобы Йон не расслышал, чертыхнулась. Она резко развернулась, устремляя всё своё внимание на полки с одеждой. Тадеуш приложила все свои усилия, чтобы сохранить спокойствие и независимость на своём лице, но её старания с треском рушились под настойчивым надзором Йона. — Положи вещи обратно, — размеренно и серьёзно проговорил Хольмквист. Девушка глубоко вздохнула, как если бы была поймана родителем с поличным, пытаясь по-тихому сбежать из дома. Она встретила пронзительный взгляд Йона. Какое-то время они стояли друг напротив друга, разделённые зеркальной завесой, которая не могла удержать грозы напряжения, пронизывающие пространство вокруг них двоих. Он был холоден, серьёзен и между тем жесток серостью своих зрачков; её же серость была несогласной, желающей вырваться, но всё же послушной и спокойной, но лишь наружно. — Йон, покажи мне моё отражение. — Решила марафет навести? Нет, не дам, — легкомысленно отрезал. — Йон, я хочу одеться потеплее, на улице холодно, — Ада решила проигнорировать его, уходя от темы. — Тебе незачем выходить из дома, раз там такая ужасная погода, ты остаёшься здесь. — Там невероятная, моя погода. Я хочу ощутить её, — она старалась сохранять спокойствие, не обращая внимая на злые удары её сердца. — Слякоть и серость — это твоё? — То, что ты в моём зеркале, не значит, что ты в моей голове. Тебе не понять этого. — Ты просто вредная, избалованная девчонка без обязанностей и твоё место дома. — Ты не можешь меня здесь держать! — выражение лица Ады выражало холодную злобу, но голос быстро подскочил вверх, — Почему я не могу выйти на улицу? Почему ты не выпускаешь меня? Ты всего лишь моя тень, моя двухмерная тень. Я смирилась с тем, что я неделями не вижу себя в отражении, и сейчас я смирюсь с тем, что я похожа на самку чупакабры, но почему любую прогулку на улицу я должна у тебя выпрашивать. Ты не имеешь такой власти надо мной. — Извини, детка, имею. У нас с тобой особые отношения и правила между нами особенные. Ты остаёшься в своей комнате, — Йон ни на секунду не позволял холоду в голосе измениться. Это угнетало Аду. Что-то горячее, злое, быстро расширяющееся наполняло её грудную клетку. Её глаза стали намокать. Это был гнев. Такой долгий, томящийся и постоянно повторяющийся, без решений он превращался в слёзы, которые она хотела, но уже не могла сдержать. — Между нами правила? Диктуешь их только ты! Хватит! Она вылетела в коридор, резво запрыгивая в кроссовки и накидывая на себя куртку поверх пижамы. Её движения были резкими и тревожными, но она была настроена на непослушание. У неё была одна единственная преграда — зеркало. И сейчас она была уверена, что сможет её преодолеть. Она сделала первый шаг. Параллельно ей отразилась нога Йона, затем полностью его силуэт тела, сильного, напряжённого и более высокого, чем у Ады. Её мышцы тут же сковало, будто они наполнились бетоном. Нервные импульсы мозга не передавались по ниточкам в кончики пальцев, словно нервы были оборваны и взяты под контроль кем-то другим. Ада стиснула зубы, пытаясь воспротивиться отражению. Он сдерживал её. Йон понимал, она сильнее его — она оригинал, она из реальности. И всё же это была борьба, которую он не мог проиграть. Сосуды под кожей девушки расширились от нагрузки, вены стали выраженными на тыльной стороне ладони и висках. Это продолжалось с минуту, Ада грозно рычала, слабо, но всё же продвигаясь, а Йон часто дышал, покраснев до кончиков ушей. Он видел, что вот последние пятнадцать сантиметров — и она начнёт исчезать из поля его зрения. Она уйдёт. Он исчезнет. Нет, он не должен этого допустить. В последний момент, когда девушка уже почувствовала свою победу, её нога предательски отступила на шаг назад, к середине зеркала, отрезая её шансы на свободу. Ада вскрикнула, не ощущая больше сил бороться со своим демоном, надзирателем, призраком — отражением, Йоном. Ноги её не держали, колени подогнулись, и девушка медленно, безболезненно опустилась на колени. Опять, как всегда, не смогла осилить, снова в цепях. Он стоял над маленьким дрожащим комочком, исполненным обидой и ненавистью. Ненавистью к нему, к ней самой, к её слабости, ко всему, что существовало и было за гранью. — Раз… — её шёпот разрезали острые ноты беспомощности, — хоть бы раз выпустил. Я правда, правда не понимаю, почему ты так со мной поступаешь. Мне плохо, мне одиноко. Я хочу к брату. Пожалуйста, пусти. Пусти. Пойдём. Я давно его не видела. Я хочу к Оли. Пойдём. Я отдам ему работу и всё. Пожалуйста. Просто прогулка. Только до офиса. Ирония обстоятельств была в том, что ему было также одиноко. Если бы он хотел, он бы смог остановиться, мог бы воспротивиться и не поддаваться вспышкам её чувств. Но, по правде, его уже тошнило от стен этой квартиры. Его тошнило от неё, от однообразия, в котором он её видел. Он хотел бы порадовать её, порадовать себя в конце концов, но слишком опасно. Слишком непредсказуемо то, какой станет она, если будет жить. Она его маяк, его спутник, по которому он читает судьбу. Но он уже почти загнулся. А она почти возненавидела его. Он мог бы, мог бы продолжать. Но он не решился. — Ада, — он позвал её. Она не откликнулась. — Ада, посмотри на меня, пожалуйста, — мгновение она колебалась, а затем с надеждой устремилась к нему. Она не ошиблась. Она наконец сломила его. — Давай сегодня сделаем исключение и немного прогуляемся. Только, ради Бога, переодень свою пижаму.