Все ради тебя

— У вас бывает до ужаса скучно, магистр Данариус. Колдун смерил собеседника надменным взглядом, полным яда. — Ты начинаешь разочаровывать меня. За последнюю неделю, которая, кстати, еще не успела окончиться, я слышал от тебя слишком много жалоб на скуку. Ученик чародея неопределенно хмыкнул, поведя плечами. Вино в его бокале всколыхнулось от этого простого движения, закручиваясь в воронку. Неяркий свет от камина рассеивал полумрак богато обставленного кабинета, выхватывая из темноты лица двух магов. Одним из них был Данариус, тевинтерский магистр, известный своей магической силой и крайне изобретательными методами ее приумножения. Часто — жестокими. Второй же был молод, талантлив и обладал суровой мужской красотой. Орлиный нос выдавал в нем человека упрямого и целеустремленного, янтарные глаза смотрели открыто и внимательно. В полумраке комнаты они, кажется, светились сами по себе. В комнате был кто-то еще, но его тонкий силуэт терялся в тени от великолепного кресла Данариуса. — Не могу сидеть без дела. — Произнес желтоглазый, сделав крошечный глоток вина, - если бы эти полгода я нежился в роскоши, то не достиг бы таких высот. И все благодаря вашему покровительству. — Именно, — плотоядно улыбнулся колдун, — если бы не я, ты и сейчас бы растрачивал свой талант. И на что? На защиту такой грязной, прогнившей сточной канавы, как Киркволл? Проклятый город. — Тем не менее, вы планируете вернуть его во владение империи Тевинтер. — Тоже верно. Наш план идеален, и я не сомневаюсь, что все пройдет так, как должно. — У вас завидные аппетиты, Данариус. И не менее завидные методы их удовлетворения. — То же я могу сказать и о тебе, Гаррет Хоук. Бывший Защитник коротко улыбнулся. — У меня хороший учитель. — Льстец, — колдун мерзко рассмеялся своим гадливо-скрипучим смехом, от которого многих рабов начинало трясти, — мне нравится твое усердие. И твоя лояльность. Фенрис, налей нам с Гарретом еще вина. - Да, господин. Тихо звякнул хрустальный кувшин, встретившись с краем бокала. Эльф не рискнул даже мимолетом взглянуть на своих господ, пока он разливал вино: рабы не имели права отрывать глаз от пола. Это злое, ломающее волю правило Фенрису пришлось вспоминать долго и мучительно, но старый хозяин был неумолим. Его угрозы подкреплялись безжалостными побоями, прилюдными издевательствами и истязаниями. А иногда — самое страшное — наказание исходило от человека, который был дорог Фенрису. Был. Когда-то давно, в прошлой, свободной жизни. Еще несколько месяцев назад пощечины Хоука были хуже всяких мучений, которые только может вынести слабая физическая оболочка. Они клеймили кровоточащую душу новыми шрамами. Теперь же, по прошествии месяцев… это были просто пощечины. Хлесткие, жгучие, причиняющие физическую боль, но и только. — Меня греет мысль о будущих свершениях, — скучающим тоном продолжил Гаррет, когда эльф, выполнив приказ, послушно замер подле кресла Данариуса с кувшином в руках, — однако до тех пор мне остается лишь тосковать. — Возможно, тебя развеселит небольшой прием? — Прием? — тон Хоука изменился, выдавая заинтересованность, — что ж, это было бы чудесно. Немного разнообразия и беззаботного веселья с теми, кого мы собираемся уничтожить, не повредит, ведь так? Фенрис кожей ощутил его улыбку. И даже не нужно было в очередной раз нарушать правила, чтобы мазнуть взглядом по некогда любимому лицу. В груди эльфа заклокотала черная, беспросветная тьма. Изменник. Он предал его. Вначале приручил, разбудил трепещущее, забитое и запуганное естество Фенриса, влюбил в себя — каким-то мистическим, невообразимым образом, — а потом просто отдал Данариусу. Словно вышвырнул надоевшего пса на улицу: хладнокровно, безжалостно, выторговав при этом возможность стать учеником одного из самых влиятельных магистров Тевинтера. Гадко. Грязно. Эта грязь впиталась, въелась в кожу, смешавшись с оскверненной предательством плотью. Сам Фенрис был осквернен: до самых глубоких закоулков сознания, насквозь, навылет; пропитан скорбью, горечью и ненавистью ко всему живому. К Хоуку — в первую очередь. — Что ж, решено, — Данариус довольно откинулся в кресле, наблюдая за тем, как растет улыбка на лице ученика, — устроим пышный бал в конце этой недели. Пусть это будет последняя беззаботная вечеринка Тевинтерской знати. Гаррет торжественно поднял бокал: — За Новый Тевинтер. И его нового хозяина. Который раз за вечер Фенрис услышал гадкий, тошнотворный смех Данариуса. И на этот раз он не смог не поежиться. *** В бальной зале было нечем дышать. Она была битком набита расфуфыренными франтами, их надушенными шлюхами и замученными тяжелой работой рабами. Фенрису хотелось умереть. В какой-то момент его едва не разобрал нездоровый смех: вот он, по пояс обнаженный, ярко сверкающий лириумными клеймами, прислуживает магистрам и их прихвостням, подносит закуски и вино, а в следующее мгновение падает замертво на сверкающий лакированный пол. Хорошо, если бы кто-то перерезал ему горло. Тогда можно было бы забрызгать кровью чью-то мантию, вызвать приступ тошноты у наиболее избалованных барышень… Да. Было бы славно. Но тогда остальным рабам пришлось бы спешно убирать кровавые разводы. Над ними бы насмехались, пинали и торопили, а в итоге — высекли на глазах у гостей. Просто так, потехи ради. Умереть захотелось еще больше. Эльф свирепо сжал зубы на нижней губе, прокусывая ее. Рот наполнился солоновато-металлическим привкусом. Кровь. Вот бы залить ее в глотку магистрам; лириумный воин отдал бы всю ее, до последней капли, чтобы утопить в ней Данариуса. На самом деле Фенрис мог убить его множеством разных способов. Осколком вазы. Полоской ткани. Любым тупым или острым предметом. В любую секунду, даже сейчас. Вон он, стоит на роскошном балконе и ведет светские беседы с такими же как он, монстрами и чудовищами, которые убивают ради удовлетворения своих темных, дьявольских желаний. Ослепленный бессильной яростью эльф с большим удовольствием убил бы господина голыми руками, если бы Данариус не пригрозил в случае малейшего неповиновения устранить самого Фенриса, его мать и сестру. Самопожертвование должно было спасти родню Фенриса от кошмарной участи рабов. Но колдун соврал; превратив Фенриса в живое оружие, он не отпустил его родных. Мать эльфа — худая и истощенная — сейчас прислуживала на кухне. Его сестра обучалась магии, чтобы впоследствии стать магистром. Он хотел ненавидеть ее, но не мог. Был не в состоянии заставить себя, потому как в таком случае он остался бы совсем один. «Все из-за него», — добавил про себя Фенрис, выхватывая из толпы высокую статную фигуру Хоука. Ледяное бешенство отравляющей змеей оплело грудь; элегантный, сшитый по последней моде костюм, новая стрижка, гладко выбритое лицо… Сейчас бывший Защитник Киркволла был магистром. Одним из тех, с кем так легко и непринужденно беседовал. Раньше этот горделивый нос пересекал алый росчерк вражеской крови. Отметина, символ. Знак — то ли благословения, то ли проклятия. Знак стёрся. Гаррет изменился. Носил шелка и кашемир, пока рабов резали жертвенными клинками, как скот. Гаррет пил вино, а рабы лили пот и слезы, прогибаясь под кнутами надсмотрщиков. Гаррет утопал в роскоши, в то время как многие рабы не знали ничего мягче, чем грубый каменный пол. Гаррет, Гаррет, Гаррет… Его слишком много. Везде. Вокруг. Все присутствующие здесь только и говорят о нем. Талантливый маг. Интересный собеседник. Достойный ученик Данариуса, несомненно, его любимчик. Очаровательный мужчина, совершенно очаровательный… Оглушенный голосами ненавистных знатных магов, Фенрис не сразу понял, что случилось. Застыл, словно натолкнувшись на замковую защитную стену, которая внезапно выросла прямо у Фенриса под носом. Прямо на него смотрели ярко-янтарные глаза. Какой-то задней, предательской мыслью эльф подумал о том холоде, который читался в них последние полгода. Холоде, безразличии, даже омерзении. Он и сейчас ожидал чего-то подобного… Но лицо Гаррета не выражало никаких эмоций. Говорили только его глаза. Никакой ошибки быть не могло. Это точно были ЕГО глаза. Те же теплые, участливые, искренние, в которых всегда светилась поддержка и понимание. Которые грели Фенриса бессонными ночами, вели его сквозь тьму к свободе и свету, и ради которых он с радостью отдал бы жизнь. Что этот золотистый свет любимых глаз делает здесь, в этом адском месте страданий и жестокости? Где он был, когда Данариус защелкивал оковы на запястьях Фенриса? Что произошло с ним, и почему он вернулся? Фенрис не мог отвести взгляд от Хоука. Тот словно околдовал его; глядя из толпы, в окружении магистров и слуг, Гаррет смотрел на него так, словно не видел больше никого в этой зале. Словно не было никакого приема, никакого поместья, стоящего на костях замученных невольников, будто не существовало империи Тевинтер, а заговор Данариуса против совета магистров обратился в пыль, что плотным ковром лежал на камнях разрушенных крепостей. Словно Фенрис был по-прежнему жив. Жив, любим и счастлив. С трепетом осознав, что темная пустота в его душе съежилась от золотистого света, что он сам готов поверить в реальность этого янтарного тепла, эльф сморгнул, и наваждение исчезло. Золотое свечение ушло. Гаррет обменивался с престарелой магессой небрежными, ничего не значащими фразами, ослепительно улыбаясь. Он не смотрел на Фенриса. Даже мыски его роскошных туфель не были направлены в его сторону. Эльф зло укусил себя за кровоточащую губу, мстя за надежду, которую сам же и воскресил в себе. Он предал его. Однажды и навсегда. Золотистый свет уже никогда не вернется, не втечет в легкие вместе с вдыхаемым воздухом и не пошлет по телу сладкое, трепещущее тепло. Но тот взгляд… Ведь это уже случалось раньше. Всего несколько раз, но случалось. Например, тогда — примерно с месяц назад — когда рано утром они столкнулись у колодца на заднем дворе. Фенрис — до смерти уставший, с кувшином холодной воды для Данариуса, Хоук — сонный, помятый, с несколькими яркими синяками на лице и руках. Он либо всю ночь яростно дрался, либо так же яростно занимался любовью. На тот момент Фенрис не спал уже два дня, не имея возможности отойти от постели хозяина. С тех пор, как они прибыли из Киркволла, у колдуна стали случаться странные приступы сильнейшей мигрени; его лихорадило и рвало желчью вперемешку с кровью. Ужасное зрелище. Лучшие врачи и маги разводили руками, не в силах понять, что произошло с крепким организмом Данариуса. Это не было болезнью или порчей, вызванной магией. Приступы случались довольно редко, но когда это происходило, Фенрис, бывало, не спал несколько суток, ухаживая за хозяином. Неудивительно, что полный любви взгляд Гаррета стал для измотанного Фенриса полной неожиданностью. Обойдя фонтан и внезапно столкнувшись нос к носу с лириумным воином, Хоук взглянул на него, словно на живого человека, а не на мебель. Стоило ему только с видимым сожалением сощурить глаза, и сломанное сердце Фенриса пропустило удар. Он чуть не захлебнулся в нежном золотистом сиянии, которое взялось невесть откуда и внезапно, сродни летней грозе, затопило весь внутренний двор поместья. Кувшин выскользнул из ослабевших рук и, жалобно звякнув о камни, разбился вдребезги. Это длилось всего миг. Такой родной, такой любимый Хоук вздохнул, и перед эльфом возник новый Хоук. Холодный, жестокий и неприступный. Именно он ударил Фенриса по лицу в наказание за слишком смелый взгляд на одного из своих господ и за разбитый кувшин. Было больно. Впервые за долгое время — душевно больно. — Красивые клейма. Данариус знает, как распоряжаться своими рабами. Фенриса обожгло пониже спины. Боль и вспыхнувшая ярость выдернули его из раздумий и вернули в бальную залу. Он еле удержал поднос с напитками, инстинктивно разворачиваясь в сторону опасности и готовясь к бою. — Какой свирепый, — пьяно рассмеялся один из гостей, долговязый маг с жиденькой козлиной бородкой. Фенрис без труда узнал его: где-то с час назад он зажимал в уголке молоденькую кухарку. Это было против правил Данариуса. Его рабы принадлежали только ему. Исключение составляли лишь безымянные наложницы, которых можно было лапать и зажимать по углам. К Фенрису же запрещалось даже прикасаться (это знали все), не говоря уже о том, чтобы отвешивать пошлые шлепки по ягодицам. Вскипевшая кровь застучала в висках, и Фенрис, не отдавая себе отчета в том, что делает, занес руку для удара. — Маал! — послышался резкий оклик. Этот голос был знаком Фенрису. — Оставьте в покое рабов моего наставника! Хоук. Опустившаяся на бальную залу тишина оглушила Фенриса. Он осознал, что его лириумные клейма горят ослепительно ярко, а он сам, разгромив поднос из зеленого вареного стекла, который стоил, наверное, целое состояние, держит наглого мага за горло, приподняв его над полом. Он хрипел и болтал ногами в воздухе, пытаясь найти носками точку опоры. — Опусти его, Фенрис, — неожиданно спокойно приказал Гаррет. Его голос прозвучал совсем рядом, так, словно маг стоял за спиной. Его тон исключал возражения. И эльф повиновался. Разжал пальцы, которые сейчас нестерпимо больно жгла магия, и маг неуклюже плюхнулся на пол. По толпе гостей прошелся тревожный шепоток. Для Фенриса он не значил ничего. Рядом стоял тот, кого он когда-то любил. И которого сейчас ненавидел. Его горло. Лучше бы он сжал его горло. С упоительным остервенением, до глухого хруста ломающихся позвонков и хрящей. — Вам недостаточно других удовольствий, которые щедро предложил вам магистр Данариус, пригласив на прием? — сухо спросил Хоук, глядя на гостя сверху вниз. — Мы все знаем, что самые лучшие удовольствия он приберег для себя, — поднимаясь с пола, Маал пошатнулся на нетвердых ногах, — этого эльфа, например. — Вы пьяны. Ступайте домой, пока вы не опозорили себя. — Опозорил?! — закричал маг, захлебываясь своей пьяной отвагой, — Да как ты смеешь указывать мне, грязная ферелденская псина?! Рука Гаррета поднялась в воздух, и Фенрис подумал, что его сейчас сметет волной гнева. Но вместо этого над головой возмутителя спокойствия возникло темное облако, похожее на грозовую тучу, и под Гарретово «остыньте, Маал» обрушилось на мага ведром воды. Толпа взорвалась хохотом. Гости смеялись, улюлюкали, громко восторгаясь остроумию Хоука. Осрамленный и до исподнего белья промокший маг собрался было отомстить обидчику, но охранники вышвырнули его вон из поместья под одобрительный вой толпы. Фенрис бросил быстрый взгляд на великолепный балкон, что возвышался над залой. Данариус не просто не остановил Гаррета. Он с гордостью посмотрел на своего ученика, опершись на лепной позолоченный парапет, и даже едва заметно кивнул ему. Эльф понял, что и на этот раз наглость Гаррета останется безнаказанной. Каким-то образом ферелденец настолько втерся в доверие колдуна, что тот позволял ему вести себя, как магистр. В его доме. С его гостями. «Хоук здесь на своем месте» — горько подумал Фенрис. Он был разбит и подавлен. Любимый предал его. Его враг был надежно защищен от любых посягательств. Скованный чувством долга перед семьей, вынужденный молча существовать в этом темном мире, Фенрис не мог решать свою судьбу сам. Он не имел права распоряжаться своей жизнью. Смерть — вот что осталось у него. Но он не мог оставить мать и сестру одних. Он будет защищать их, как может. И возможно… Однажды… Кровоточащие, вырванные сердца обоих врагов Фенриса остынут на его ладонях. *** — Славно повеселился? — Более чем, — улыбнулся Гаррет, когда они с Данариусом после окончания приема снова ушли в его кабинет, чтобы насладиться ночной тишиной, — можно подумать, весь прием был устроен для того, чтобы я мог поплескаться водой в пьяных гостей. — Я должен был наказать тебя за своеволие, — хмурясь, проговорил Данариус, — ты знаешь, почему я этого не сделал? — Тот, кто угрожает моему учителю и его имуществу, обрекает себя на незавидную участь, — спокойно отозвался Гаррет, усаживаясь в кресло, — из уважения к вам я не убил его на месте. Маал должен быть благодарен. Данариус хмыкнул. — Из тебя выйдет прекрасный магистр. — Предлагаю выпить за это. Фенрис снова был вынужден разливать вино. Маги долго говорили, удобно устроившись в креслах, в то время как он был обязан неподвижно стоять возле Данариуса, оживая только для того, чтобы наполнить очередной бокал. Была глубокая ночь, Данариус был пьян, Гаррет был пьян, и все равно этого было недостаточно, чтобы отправиться спать. Эльф мог только бессильно злиться, глядя на то, как прекрасно между собой ладят два мага. Можно было бы избавиться от них обоих. Одним взмахом искрящейся лириумом руки. Но где гарантия, что его не станут искать другие маги, враги Данариуса, знающие о существовании лириумного призрака? Снова бежать и скрываться? Фенрис не мог сбежать один, его недавно обретенная семья намертво связывала руки. Мать не перенесет тягот пути, а сестра быстро сломается. Он не мог так рисковать. — Хм, учитель, вы когда-нибудь играли в азартные игры? Внезапный вопрос Хоука вытолкнул Фенриса из оцепенения. Нарушая все правила, он удивленно уставился прямо на Гаррета, на лице которого плясали красные отстветы пламени. В алом свете камина и с этим лукавым прищуром глаз он казался странно похожим на прежнего Гаррета. Не хватало только алой полоски поперек носа. — Играл, но без особого интереса. — Осмелюсь предположить, что ставки были недостаточно… весомыми. Игра становится очень захватывающей, если есть риск потерять что-то дорогое. Хоук достал из складок костюма хорошо знакомую Фенрису вещь — потрепанную колоду карт. Ту самую, из Киркволла, которую ему подарил Варрик Тетрас. Фенрис понял его замысел. Совсем скоро Данариус лишится чего-то очень ценного. Похоже, сам колдун этого еще не понимал, и поэтому рассмеялся так легко и пьяно: — Предлагаешь сыграть с тобой на деньги? В твою варварскую игру, правил которой я даже не знаю? — Я научу вас, — ничуть не смутился Гаррет и принялся тасовать колоду, — это очень просто. Тем не менее, наслаждение от этой, как вы сказали, варварской игры, превосходит все ожидания. — Хорошо, Гаррет. Я позволю тебе потратить мое время на эту глупость. Но если мне не понравится твоя игра, я буду зол. Тот лишь усмехнулся, ловко раздавая карты. Потрясенный Фенрис узнал в стартовом раскладе карт хорошо известную всем плутам, лжецам и прочим Варрикам «Порочную добродетель». Фенрис не верил своим глазам и ушам. Данариус был настолько пьян? Одурманен? Отравлен? Его явно собирались ободрать самым изуверским способом, а он только заинтересованно изучал карты у себя в руке и слушал пояснения ученика. «Что ты сделал с ним, Хоук?!» — у себя в мыслях закричал эльф, раздираемый противоречиями. Он трепетал от страха и эйфории одновременно, ему была абсолютно безразлична эта игра, которую начал бывший Защитник, но с другой стороны он не мог не следить за ней, затаив дыхание. Первые победы Данариуса были легко прогнозируемы. Гаррет давал ему возможность изучить карты, привыкнуть к ним, понять игровую механику, а потом спираль обмана стала неумолимо раскручиваться. Кучки монет и драгоценностей на столе то сдвигались в сторону Хоука, то возвращались к Данариусу, раз за разом становясь все весомее. Прошло несколько часов. Раскрасневшийся от вина и азарта колдун начал ставить на кон рабов, что привело Фенриса в ужас. Самым страшным было то, что маг без колебаний принимал такие ставки. Эта жестокая забава провоцировала темную жажду крови клокотать у эльфа в горле. Рабы проигрывались. Рабы возвращались к хозяину — вместе с золотом и драгоценностями. Затем проигрывались снова, утягивая еще большее количество рабов за собой. В какой-то момент накал страстей дошел до того, что Данариус поставил на кон всех своих невольников против половины поместья, которое успел выиграть Гаррет. Сердце Фенриса, кажется, перестало биться, когда он услышал тихий смех Хоука. — Всех? — так же тихо переспросил он, насмешливо глядя на своего учителя. — Всех, — кивнул тот, — думай быстрее! И раздавай! Фенрис сглотнул. Сестра. Мать. Он сам. Если Гаррет согласится — а он согласится — то вся его дальнейшая жизнь будет зависеть от колоды потрепанных карт. Ферелденец чуть помедлил, нарочито неспешно тасуя колоду. — Учитель. Я глубоко уважаю вас. И только поэтому я предложу вам другой вариант. Я могу принять его и только его. — Слушаю, — Данариус опасно нахмурился. Слишком опасно: лириумный воин ощущал потоки магической энергии, которая волнами накатывала в такт дыханию колдуна и была готова вот-вот вырваться наружу. — Я ставлю на кон все, что я выиграл у вас в этот вечер: половину поместья, три сотни золотых, пять шкатулок драгоценностей и полсотни невольников. Вы же поставите не всех рабов, а только одного. — Одного? — недоверчиво прищурился колдун. Второй раз за вечер страшное осознание громыхнуло над головой Фенриса. — Его. Пронзительные ярко-золотые глаза остановились на оцепеневшем эльфе. Ногти больно впились в ладони. Фенрис почти ощутил вкус горячей крови, которая непременно попадет ему в рот, когда он раздерет горло Хоуку голыми руками. Про себя он ругал его самыми страшными словами, кричал и сыпал проклятиями, не в силах поверить в происходящее, но снаружи он мог только смотреть на Гаррета испепеляющим взором. Этот взор говорил: «только посмей, и я убью тебя». Эльф полагал, что предательство не может быть еще более черным, еще более горьким – но, как оказалось, был слишком наивен. Его бывший любовник собирался выиграть его в карты у хозяина. Пасть ниже было нельзя. — Идет. — поколебавшись, сказал магистр, — но карты сдам я. — Как вам будет угодно. Они начали партию в абсолютной тишине. Лириумный воин из-за своего положения видел и карты колдуна, и карты Гаррета. Каким-то звериным чутьем эльф понимал, кто именно выиграет, но позволял себе сомневаться в этом. Он хотел сомневаться. От Данариуса хотя бы было понятно, чего ожидать, но ожесточившийся Хоук мог сделать с ним все, что угодно, попади эльф к нему в руки. С нарастающей паникой Фенрис наблюдал, как на столе разыгрывается самая страшная, самая секретная шулерская комбинация Варрика. Именно ей он однажды отыграл Бьянку у другого гнома-разбойника, которую поставил на кон, находясь в полумертвом от опьянения состоянии. Фенрису посчастливилось увидеть ту игру, увидеть и запомнить. На следующий день гном по секрету признался, что такая схема может быть разыграна только пару раз в жизни из-за очень редкого расклада карт и очень большого риска запороть последовательность с самого начала. Нужно внимательно сбрасывать карты, безжалостно отбрасывая самые лучшие из них, и ждать. Может показаться, что все кончено, но в тот момент, когда на руке игрока появится две змеи, исход партии будет предрешен. С тех пор Фенрис ни разу не видел применения такой стратегии. До сегодняшнего дня. На стол легла роковая карта — «Ангел смерти» — появление которой останавливало игру. Данариус с победным смехом раскрыл своих трех рыцарей и одного ангела. Гаррет тихо вздохнул и, бросив на учителя испепеляющий взгляд, открыл свои карты. Четыре змеи. Безоговорочная победа. — Прошу прощения, магистр Данариус, игра есть игра. - Хоук стал неожиданно серьезным. Сбросил с себя хмель и опьянение, как змей сбрасывает старую кожу. А был ли он вообще пьян? - Теперь ваш телохранитель принадлежит мне. Во рту Фенриса появился вкус пепла.