Все ради тебя

— Убей меня. В надломленном голосе Фенриса звучала боль. Слишком явная, чтобы просто отмахнуться от нее. Гаррет обернулся, обеспокоенно всматриваясь в лицо своего новоприобретенного «невольника». В отблеске свечей оно казалось лицом призрака. — Убей меня сейчас же, иначе завтра утром ты не проснешься. — Разве так телохранителю положено говорить со своим хозяином? — бесцветным тоном осведомился Гаррет. Вернее, ему хотелось, чтобы его тон казался бесцветным. Сейчас они находились в его личных покоях: роскошных, просторных комнатах, включающих в себя гостиную, спальню, кабинет и небольшую библиотеку. Несмотря на то, что вокруг было много места, Хоук остановился всего в полушаге от лириумного воина, пронизывая его острым взглядом. Смотреть прямо на него было слишком больно. Но Гаррет терпел, чувствуя, как лопаются в груди натянутые струны нервов: звенящие, болезненные. Казалось, что следующая, порвавшись, зацепит Фенриса и острой кромкой исполосует ему лицо. — Я должен был раньше понять, какой ты на самом деле, — проскрежетал эльф. В его голосе бурлила искренняя ненависть. Маг почти почувствовал, как сказанные слова осыпаются битым стеклом на каменный пол, — все маги одинаковые. Хотя нет, Хоук, ты другой. Ты хуже всех. Уголок губ Гаррета дернулся: неясно, в улыбке или в болезненной гримасе. — Мне было бы легче, если бы я не помнил. Но ты отговорил Данариуса стирать мне память. Почему? Хотел причинить еще больше страданий? Маг молчал. Он был поражен небывалой разговорчивостью Фенриса: тот за полгода вряд ли сказал ему и дюжину слов. Даже ни разу не вскрикнул, когда Хоуку приходилось бить его — и бить сильно, — а сейчас он, оскалившись, как настоящий волк, принялся рычать и защищаться. Гаррет молчал, потому что обязан был молчать. Ему нельзя было говорить с эльфом. Категорически. Ради его же блага. — Подними голову повыше. Явно ошарашенный неожиданным приказом, пришедшимся невпопад, Фенрис медленно моргнул. Поколебался, но все же сделал, как было велено, и тут же вздрогнул от осторожного прикосновения. Гаррет приложил кончики пальцев к металлическому рабскому ошейнику, который плотно обхватывал шею эльфа и, глубоко вздохнув, прикрыл глаза. Чужая, сильная магия удерживала замок закрытым. Хоук с горечью осознал, что ему не справиться с этими чарами, подкрепленными магией крови, которую сам люто ненавидел и которой был вынужден пользоваться на глазах у местной знати. Зато можно было попытаться сломать сам механизм защитного заклинания. — Еще болит? — вдруг услышал он собственный голос. Проклятье! Надо держать себя в руках. — Да, — помедлив, глухо ответил Фенрис, и вибрация его голоса легким трепетом передалась пальцам мага. Он знал: там, под полоской зачарованного металла, на смуглой коже отпечатался глубокий незаживающий ожог от ошейника. Если Фенрис противился воле хозяина, ошейник начинал жечь сильнее. — Потерпи, — попросил, а не приказал Хоук, крепче зажмуриваясь и перенаправляя энергию внутри ошейника. Металл под его пальцами быстро теплел. Заклятие сопротивлялось воле чужого для него мага; защищалось, обжигая шею невольника. Разрушать плетение заклинания было трудно. Сквозь завихрения магии и разноцветные всполохи под опущенными веками прорезалось злое шипение: Фенрису было больно. Он намертво вцепился в предплечья Хоука то ли в попытке сохранить равновесие и не упасть, то ли стремясь оторвать его руки от себя. Его ногти больно впивались в кожу, и эта боль отрезвляла и давала неожиданную ясность уму. В какой-то момент Хоук и сам зарычал: защитное заклинание истончилось и стало ломким, как подтаявший лед, но чем больше он давил на этот лед, тем большей болью отзывалась в кончиках пальцев и висках его собственная магия. Ошейник попытается убить их обоих — так работало заклятье Данариуса, на случай, если кто-то попытается освободить Фенриса без его ведома. Нужно быть готовым к этому. Только Гаррет успел сосредоточиться на этой мысли и поставить ментальную защиту, как раздался громкий хруст и шипение; ошейник сверкнул россыпью магических искр. Гаррет инстинктивно отдернул руки, а обессилевший эльф, лишившись опоры, рухнул на колени. Он тяжело привалился к ногам Хоука и почти не дышал. — Фенрис! — слишком громко воскликнул Гаррет и в одно мгновение очутился на полу рядом с ним, придерживая за плечи, — Фенрис?! Он не отвечал. Только неестественно длинные ресницы чуть подрагивали — эльф потерял сознание. — …демон тебя раздери, — выругался Гаррет, подхватывая ослабевшего воина на руки. Фенрис всегда был легким, как подобает эльфам, но сейчас его тело словно состояло из плотного тумана, было таким же невесомым, призрачным. Только сейчас Хоук заметил, как сильно Фенрис отощал за последние полгода, и ощутил укол вины. Он был слишком поглощен новой обстановкой, острой необходимостью привыкнуть к ней как можно скорее, лишь изредка позволяя себе останавливать взгляд на некогда грозном воине, сейчас больше напоминавшем сломанную куклу. Но он не сломался. Гаррет надеялся, что нет. Кровать тихо скрипнула, когда Хоук уложил эльфа на мягкую перину. Захотелось немедленно завалиться рядом и отключиться — настолько внушительным был упадок сил. Борьба с чужой магией всегда изматывала, но с физической слабостью Гаррет мог справиться. У него еще были дела сегодня. Дыхание Фенриса было прерывистым и редким. Достаточно редким, чтобы начать серьезно беспокоиться. Замок ошейника так и не открылся, но это было не так уж важно, ведь охранное заклятие, наказывающее раба за неповиновение, было обезврежено. Хотя бы это стоило затраченных усилий и головной боли. — …собрался меня изнасиловать? — прохрипел Фенрис через полчаса, придя в себя, но так и не открыв глаза. Именно потому, что эльф не видел сейчас его лица, маг позволил себе улыбнуться. Широко, искренне; ладони, лежащие на тонкой шее Фенриса, покалывало от лечащей магии. Он плохо умел лечить. Стихийные заклинания Гаррет творил с легкостью: стоило ему только подумать о треске колдовского пламени или жгучем холоде, как покорная стихия тут же отзывалась на призыв. С целительством было сложнее. Приходилось сосредотачиваться на каждой гематоме, каждом маленьком порезе, пыхтя от натуги, усилием воли заставляя края раны стягиваться. Полностью залечить магический ожог от ошейника Хоук не мог, зато унять боль и ускорить процессы регенерации тканей — вполне. — Чтобы меня задушить, нужно сжать сильнее. Гаррет скрипнул зубами, поерзав на кровати. Сдержался, чтобы не сказать что-то грубое, только скомкано шепнул: - Спи. В противовес полуприказу-полупросьбе веки Фенриса приподнялись. Темные зеленые глаза, замутненные бессилием и болью, зло блеснули. Лириумные клейма незамедлительно откликнулись на гнев эльфа и окрасили комнату в бледно-голубые цвета. Гаррет не сомневался, что если бы Фенрис мог двигаться, то давно бы припечатал врага к стене и выдрал не только сердце. Он бы выпотрошил его, как рыбешку: внимательно, методично, забрызгивая кровью великолепные ковры. — Что ты сделал со мной? Гаррет медлил с ответом, подбирая слова. Что ему сказать? Что Фенрис потерял сознание из-за чересчур сильного всплеска энергии? Что магия крови, которой был заговорен ошейник, попыталась убить эльфа, но Хоуку удалось рассеять большую ее часть? Или он спрашивал не про ошейник, а … в целом? На такой общий вопрос можно было дать множество ответов, разных, развернутых, и он думал, что можно озвучить вслух, а что нельзя. Желание выложить все и сразу беспокойной змеей шевелилось в груди, поэтому лучшим вариантом оставалось молчание. — Хоук? — Хозяин. — Машинально поправил Гаррет, не отнимая лечащие руки от израненной шеи Фенриса, и только после того, как осознал, что именно ляпнул, поморщился. Эти полгода так или иначе изменили его, и не в лучшую сторону. — Вот кем ты всегда хотел быть. Хозяином. Лицо эльфа перекосила гримаса отвращения. Не найдя в себе силы смотреть на него, ферелденец перевел взгляд на постепенно бледнеющий ожог, края которого выглядывали из-под ошейника: — Пока ты называешь меня хозяином, никто не сможет сделать тебе больно. Даже Данариус. — Зато ТЫ делаешь мне больно прямо сейчас. Все это время ты де… — Ш-ш-ш. Кровать под Хоуком скрипнула, когда он, убрав одну руку с шеи Фенриса, твердо накрыл ею рот эльфа. Недосказанная фраза обратилась в глухое рычание. — Спи, — повторил Гаррет как можно тверже, и все равно услышал предательски слабые нотки в своем голосе, — теперь ты будешь спать здесь, со мной. Фенрис протестующе замычал в ладонь мага, явно пытаясь поднять непослушные руки и начать отбиваться, но быстро затих. Волны успокаивающего тепла, которыми Гаррет укутал лириумного воина, делали свое дело. Его веки тяжелели, длинные ресницы задрожали, и через минуту Фенрис уже спал, тепло и влажно выдыхая Хоуку в ладонь. Хорошо. Маг улыбнулся сам себе. Он знал, что поступил правильно, но последствия… Это был чудовищный риск, на который он не имел права решиться. И еще более чудовищным было то, что Гаррет необдуманно откусил немалую часть пирога, который олицетворял величие Данариуса. Теперь нужно было жевать. Он не сомневался, что его безрассудный поступок аукнется ему, и очень скоро. Наверняка уже завтра, когда магистр протрезвеет. Золото, драгоценности и уж тем более поместье Гаррету были неинтересны. Но Фенрис… Права на него он был намерен отстаивать до последнего, вплоть до магической дуэли. «Вот будет скандал, когда я размажу его по стенке» — зло подумал Хоук, распахивая окно и потуже затягивая завязки черного плаща. Непослушные пальцы едва гнулись. Еще бы. Эта ночь почти полностью истощила силы мага. Сумасшествие приема, пустая болтовня, напряжение игры и гневные, полные неприкрытой ненависти взгляды Фенриса слились в одно большое смазанное потрясение. Если бы Хоук был до конца честен с собой, то признал бы: он был до жути, до крайности измотан этими месяцами в Тевинтере. Измотан. Зол. Разочарован. Отравлен жестокостью магистров и истерзан той колючей правдой, которую должен был прятать глубоко внутри себя. Рано или поздно все кончится. Но чем дальше, тем сложнее было сдерживаться и сохранять маску жестокости и безразличия. Задув свечи и прихватив свой посох, Гаррет на секунду задержался у окна, чтобы бросить быстрый взгляд на эльфа. Тот мирно спал, укрытый покрывалами, расшитыми жемчугом; его лириумные метки потухли и сейчас только мягко поблескивали в лунном свете. Медленно светало. Через несколько часов должно было встать солнце, и у Хоука оставалось совсем мало времени. Стало быть, нужно спешить. *** — Ты выиграл его в карты?! Совсем больной? Голос, исходящий из заколдованного камня, выражал одновременно и ярость, и ужас, и восхищение. Оправдываться было глупо, и он только выдохнул: — Я не мог больше смотреть на это. — Ты. Выиграл. Его. В карты. В «порочную добродетель», розовые трусики Андрасте! Моей комбинацией! — Не могу понять — тебя это радует или злит? — Меня-то это все радует и дает отличный повод начать новую книгу, но… — Ты понимаешь, что своими необдуманными действиями поставил многолетний план под угрозу?! — этот новый голос принадлежал другому человеку. В нем звенела сталь. — Он почти сломался! Я должен был его защитить хоть каким-то образом. После того, что я сделал с ним… — Хоук, ты треклятый кретин!!! — Говори что хочешь, Справедливость, — утомленно нахмурился Гаррет, сильнее сжимая камень связи в кулаке, — Я устал терпеть то, что он касается его своими грязными лапами. — Устал терпеть? Ты вообще когда-нибудь терпел? Каждый раз, когда Данариусу хотелось потрогать твоего дорогого эльфа, у него вдруг совершенно внезапно начинался приступ мигрени, на имение нападали Черные капюшоны или на весь город обрушивалась страшная буря, которая валила деревья и била окна! Андерс (или Справедливость, кто разберет), как всегда, не скрывал своей ревности. В другой раз Хоук пропустил бы его слова мимо ушей, но эта ночь выдалась слишком тяжелой, и маг был на взводе: — Хватит меня провоцировать, иначе я пойду и убью его прямо сейчас, пьяного и спящего. — О, чудный план! Иди, убей Данариуса, разрушь в одночасье все, ради чего столетиями умирали рабы! Фоном послышалось шипение и сдавленная ругань. Гаррет не видел, что происходит в той комнате, где сейчас собрались друзья, чтобы выйти с ним на связь, но живо представлял всю картину: Справедливость сверкает горящими глазами, Андерс пытается с ним справиться, а остальные гневно шикают на обоих. Как он соскучился по ним. — Нам нужно начинать как можно скорее. — Нет! Слишком рискованно, нужно закончить все приготовления, — Мерриль журчала, как ручеек, тараторя быстро и неразборчиво, — Изабелла переправит груз лириума и партию оружия первым же кораблем, но не раньше, чем через неделю. Дай нам больше времени. — У нас нет больше времени. Иначе я сорвусь и сделаю какую-нибудь глупость, — выдохнул Гаррет, кутаясь в плащ и внимательно следя за тишиной вокруг. В предрассветный час внутри зеленого лабиринта, образованного зарослями декоративных кустов, было совершенно безлюдно. Идеальное место для связи с остальными заговорщиками. Камень вздохнул голосом Варрика. — Хоук. Если кому-то и под силу пройти через это безумие, то только тебе. Представь, какая замечательная история получится! Гаррет помолчал, переваривая сказанное и внутренне соглашаясь с гномом. Удивительно, но именно сейчас Варрик был голосом разума, который подбадривал его. — С магическими боями, искрометным юмором и похабщиной? — И-и-именно, — довольно протянул Тетрас, - все, как всегда. На этот раз вздохнул Гаррет. — Он не простит меня. — Уже простил. Таких слов от Андерса Защитник ждал меньше всего. Почему именно от Андерса, а не от духа Справедливости, который, по словам целителя, слился с ним в одно целое? Гаррет не мог сказать. Он просто… знал. — Когда до него дойдет смысл того, что ты делаешь, он придет в ярость. Даже, возможно, попытается тебя убить. Но, увидев, как горит Минратос, все поймет. «Спасибо, Андерс». Он так и не заставил себя сказать это вслух. Ферелденец уже набрал воздуха в легкие, чтобы спросить про новости от Авелин, но не смог. Услышал какой-то странный звук неподалеку, похожий на судорожный вздох — то ли потрясения, то ли ужаса. Гаррет чертыхнулся и, прервав связь, спрятал камень в складках плаща. Найти того, кто шпионил за ним, было несложно. И этот кто-то не мог далеко убежать босиком по острым разноцветным камням, которые застилали землю внутри лабиринта. — Нисса?! Хоук схватил за руку одну из рабынь-наложниц Данариуса, тоненькую эльфийку с длинными, заплетенными в косы, волосами. Женщин для плотских утех никогда не называли по именам, поддерживая неоправданно жестокую традицию, и неясно, что именно напугало Ниссу больше всего: то, что ее полузабытое имя произнесли вслух, или то, что ее поймали за подслушиванием. — Мессир Хоук, прошу вас, не убивайте меня! — Плача, горячо зашептала она. Гаррет ощутил, как внутри все похолодело. Только не опять. — Что ты здесь делаешь? — Ледяным тоном произнес он. — Мессир… — всхлипнула она, сотрясаясь в рыданиях, — мессир, я не хотела шпионить за вами! Я ждала… Снова всхлип. Ей явно было трудно говорить; страх сковал ей голос, и наложница, будто парализованная, отчаянно цеплялась за руки мага: — …ждала здесь своего возлюбленного. Нам… нельзя видеться на людях. «У наложниц есть возлюбленные?» — про себя удивился Гаррет и тут же обругал себя последними словами. Ну конечно есть. Они тоже любят, тоже страдают, тоже живут и чувствуют. Но почему она решила встретиться со своим избранником именно сегодня, именно здесь, именно сейчас? Почему дала поймать себя за руку? — Я знаю, что вы собираетесь делать, но я никому не скажу, клянусь вам! Темное осознание проснулось в Гаррете. Он не мог, не имел права оставлять свидетелей. Данариус был способен выжать правду из кого угодно, не спасут ни ложь, ни клятвы. Именно поэтому на руках Хоука была кровь двух рабов, которые стали случайными свидетелями его действий. Он помнил их бледные лица, перекошенные от ужаса. Смерть пришла к ним быстро и безболезненно, но это не имело никакого значения. Ниссу должна была постигнуть та же участь. Наложница, судя по всему, прочла это по лицу Гаррета и забилась в истерике еще сильнее. Ни в ту секунду, ни много дней позже, Хоук так и не понял, что заставило его изменить свое решение. Может, острое чувство вины, которое он испытывал по отношению к рабам, ведь это он по собственной неосторожности позволил им увидеть и услышать то, что должно было оставаться сокрытым в тени тайны. А может, он увидел в тонкой женской фигурке, скрючившейся у его ног, призрак погибшей сестры. Так или иначе, Гаррет схватил Ниссу за плечи и потряс: — Сейчас ты уйдешь в поместье и навсегда забудешь о том, что видела. Ты поняла меня? Наложница несколько раз всхлипнула и, посмотрев на Гаррета своими огромными, полными слез глазами, кивнула. «Возможно, я сделал ошибку», — сказал он сам себе, когда силуэт эльфийки скрылся за поворотом лабиринта. Могла ли она быть тайной шпионкой Данариуса? Да. Могла ли вправду оказаться несчастной рабыней, которая страдает от гнета жестокосердного хозяина? Да. Вполне. Но даже если и так, теперь тайна Гаррета не была в безопасности. Хорошо, что об этом не знает Андерс. Иначе он бы устроил ему такую словесную выволочку, что Защитник еще долгое время приходил бы в себя, по кусочкам собирая собственное сознание. Сразу после произошедшего нельзя было возвращаться в поместье. Нужно было привести мысли в порядок, проветрить голову. И — самое важное — придумать, как убедить протрезвевшего Данариуса передать Фенриса новому хозяину, то есть ему. Хоук ужаснулся тому, как плохо это прозвучало даже не на словах, а в его собственной голове, и отправился скитаться по улицам Минратоса, которые все еще были прогружены в сонное оцепенение. Захваченный своими мыслями, он случайно налетел на прохожего. — Прошу прощения, — пробормотал Гаррет, спеша дальше, но ощутил, как его руку перехватывает чужая, нетвердая ладонь. — Хоук? Гаррет Хоук? Он знал этот голос. — Маал, — ферелденец опасно сощурил янтарные глаза. Только не сейчас, только не он. — Гуляете в столь поздний час, а? Или сказать… Ранний? — пролепетал маг, обдавая Защитника крепким запахом алкоголя. Он все еще не отошел от опьянения и едва стоял на ногах. — Да. Возвращаюсь к себе в поместье и собираюсь лечь спать. До встречи. Гаррет сбросил руку Маала и, резко крутанувшись на каблуках, направился в обратную сторону. Он чувствовал себя не слишком уравновешенно, чтобы адекватно отреагировать на этого типа, и поэтому спешил скрыться в утренних сумерках. — Давай, вшивая псина, проваливай! Беги обратно к своему хозяину! — донесся до него пьяный выкрик, и Хоук против воли встал, как вкопанный. Проклятье. Веко ферелденца нервно дернулось, а мгновением позже он понял, что совершенно потерял над собой контроль. Чаша гнева переполнилась, и в него словно ударила молния. Острая, разящая, разбивающая сознание на тысячи осколков, что нельзя было собрать вместе. Только перековать, сплавить в огне, который сам рвался с кончиков пальцев Гаррета, просил выпустить его на волю. Вокруг с оглушительным ревом забушевало пламя, окрашивая каменную мостовую в ярко-кровавые цвета, и Хоук какой-то задней, едва мелькнувшей пред глазами мыслью понял, что сорвался.