Пёс

Словно в сладком наркотическом сне перед глазами Олларда проходили дни и ночи. Время давно потеряло для него свой смысл, ведь опустившись до уровня животного, которое живет лишь самыми примитивными инстинктами, он позабыл о часах и днях недели. Теперь главными мерилами его существования были: прием пищи, опорожнение мочевого пузыря и кишечника, беспокойный смутный сон, и прекрасные райские минуты, которые ему уделял Юрген – его хозяин. Они больше не занимались сексом так, как они делали это в первые дни своего знакомства. Юрген не давал ему владеть своим телом, но так было даже лучше… Теперь Олларду достаточно было только коснуться его для того, чтобы испытать настоящий экстаз, который захватывал не только его тело, но и душу. Если бы в голове Олларда, затуманенной наркотиками, которыми Юген кормил бедного парня регулярно, как по расписанию, еще остались остатки сознания, он бы очень удивился узнав, что переживает в своей душе самую чистую и сильную форму любви – животную. Подобную любовь человеческое существо испытывает лишь однажды, только появившись на свет, когда чувства еще не омрачены налетом коварного разума и мрачного сознания. Юрген был для него всем: отцом, матерью, любовником и им самим. Когда он склонялся над ним, ласково перебирая между пальцами каштановую шерсть на его голове, Оллард чувствовал, что он висит в воздухе, на ладони у Бога, в бесконечно чистом островке пространства, купающемся в мягкой теплой влаге. Он был счастлив так, как не может быть счастлив не один человек несущий на своих плечах тяжелый груз собственного уязвимого «Я», ведь только освободившись от своей бренной личности, ничего не значащей, ничего не стоящей песчинки, можно испытать истинное блаженство. То, что ощущал Оллард было похоже на жизнь после смерти: он потерял свое «Я», но сохранил чувства. Он не знал, что его искали. Телефон, который так и остался лежать в кармане висевшей в коридоре куртки, еще надрывался некоторое время от звонков его друзей и родителей, но израсходовав заряд батареи умер и умолк навсегда. Его фотографию поместили в газеты, один раз объявление зачитали даже по местным новостям, а на бедолагу Зденека Жижку, уроженца Чехии, которого угораздило угнать припаркованный на Вайссенбург штрассе мопед, чуть ли не повесили еще и предумышленное убийство. Правда, необходимых улик так и не нашлось. Оллард Эверс бесследно исчез из этого большого шумного мира, или скорее большой шумный мир исчез для него, за несколько дней сузившись до размеров кухни в квартире Хагана, где Оллард был посажен на цепь, как собака. Однажды, в один из вечеров, когда по телевизору показывали новости и неожиданно на мерцающем экране мелькнула фотография Олларда Эверса, Юрген спросил его: - Ты хотел бы вернуться туда? Честно говоря, увидев Олларда по новостям, Юрген испугался не на шутку. Но не от того, что его могут найти и наказать, посадить в тюрьму как глупого неудачника Зденека, а от того, как сильно отличалось лицо на экране веселое и осмысленное, от того бледного рыхлого лица, что с животным обожанием не моргая глядело на него из угла, где были свалены ворохом пожелтевшие старые газеты. «Неужели это все сделал с ним я?» - думал Юрген, и эта резкая перемена в Олларде ему и льстила, и пугала одновременно. Как непрошенный гость в его голову вдруг вошла целая вереница таких же призрачных высушенных порочной любовью лиц, и Юрген почувствовал как к его горлу подступает тошнота. Сколько их было, этих несчастных людей? Они просочились в комнату как сквозняк, обступили его, закружили вокруг него хоровод, не отрываясь пожирали его своими безумными мертвыми глазами. Не в силах больше выносить этого наваждения, Юрген вскочил со своего места и ухватился за голову. Окружающие его лица мгновенно менялись, трансформировались, как это бывает во сне. Кончающий Оллард, вдруг приобретал черты матери Юргена, смутно знакомый ему мужчина, вероятно один из множества его рабов, который ползал вокруг него на четвереньках, внезапно стал им самим. Это было невыносимо. - Я хотел бы навсегда остаться с тобой, - тихо произнес Оллард, из своего загаженного собачьего угла, и в эту секунду Юрген словно пришел в себя. Его вынесло из собственного тела, и теперь он видел крупным планом свое собственное прекрасное лицо, и уродливую пустоту в своей груди. - Нет! – хрипло вскричал он, и одолеваемый беспричинной яростью сумасшедшего кинулся с кулаками на беззащитного голого Олларда, который стоически сносил его неловкие удары до тех пор, пока на кухне не появился Хаган, и не оттащил обезумевшего хозяина от раба. *** - Прости меня… - шептал Юрген, сидя на коленях. В обеих ладонях он держал лицо Олларда, украшенное большим синим кровоподтеком под правым глазом. Он смотрел на него все с тем же неизменным слепым обожанием, казалось ничто не может пошатнуть его рабскую любовь, которая как ядовитый плющ опутала его наивную душу. Юрген тяжело вздохнул, и коснулся губами его холодного потного лба. Всю свою сознательную жизнь он стремился к тому, чтобы его любили. И он получал эту любовь, получал сполна, но видимо какая-то злая фея наложила на него проклятие еще при рождении: он не мог полюбить в ответ, внутри него была черная, всепоглощающая пустота. Как тяжело ему было все эти годы носить в своей груди черную дыру, которая пожирала и его, и всех этих наивных слабаков, чьи лица будут преследовать его до конца дней. Вместо любви и жалости, он ощущал лишь смутное сознание своей безграничной вины перед этими людьми, которая тяжелым грузом ложилась на его плечи, и пригибала его к земле. Оллард улыбнулся ему, и эта улыбка на изуродованном лице, выглядела как шрам, свидетельствующий о том, что ему пришлось пережить. Ради него он опустился на самое дно, еще свежи были воспоминания о том, как Оллард еще не сломленный до конца, голый ползал на четвереньках, неистово требуя оргазма, как плакал от удовольствия и унижения, и умолял прощении пока Хаган трахал Юргена у него на глазах. Теперь он стал очень молчалив, и только эта кроткая улыбка связанного, растерзанного, психически изуродованного человека, напоминала ему прежнего Олларда. Его не хватило даже на месяц, Хаган был прав, когда говорил, что он слишком слаб. - Ты слышал о том, что во время оргазма сердце мужчины бьется в три раза быстрее, а многие незадачливые старички и сердечники, таким образом отправились в мир иной? – спросил Юрген у Хагана накануне вечером. И хоть сказано все это было нарочно насмешливым тоном, Хаган, почуяв неладное удивленно обернулся на своего партнера. Тот сидел в углу на кресле, поджав под себя ноги и остановившимися глазами смотрел перед собой. Блики света, падающего из окна, создавали на его красивом лице что-то вроде пестрой маски, которая придавала ему диковатый вид. - Что ты задумал, Юрген? – холодно осведомился он. Юрген медленно повернул к нему свою голову, блики света переместились, и теперь падали так, что его лицо на мгновенье показалось Хагану голым белым черепом, но лишь на мгновенье… - По-моему, это очень хорошая смерть, ты не находишь? – тихо произнес Юрген. - Оллард уже успел тебе так сильно надоесть? Я понимаю, от него остались лишь жалкие ошметки, - ухмыльнулся Хаган. Он понимал, что хочет сделать Юрген. Он знал, что этим все закончится, как и всегда. И знал, как он себя поведет. - Не смей говорить об этом так! – раздраженно вскинулся парень, и тут же добавил холодно: - Он будет последним, я это решил. - Да ты что? И как же ты собираешься дальше жить без своих порочных удовольствий, не говори мне только, что ты вернешься в университет, возьмешься за ум и превратишься в среднестатистического бюргера, каким был твой отец, и твой дед, и вероятно твой прадед… - Хаган веселился, потому что уже точно знал, что следующее скажет ему Юрген. - Я уйду вместе с ним, - два темных глаза уставились на Хагана с твердой решимостью. «Бинго!» - подумал тот. - Что ж, хочешь умереть, я мешать не буду. Только прошу меня не впутывать… - равнодушно ответил он, скользя по Юргену безразличным взглядом. Что ж, ему будет даже не хватать этого горячего гибкого тела, похожего на застывший язычок белого пламени… - Нет, Хаган! Я прошу тебя мне помочь! – воскликнул парень, и на его глаза навернулись слезы, отчего вокруг Хагана словно образовалась радужная аура. – Ты меня ненавидишь, я не осуждаю тебя, ведь я и сам себя ненавижу… Я прошу только об одном, пристрели меня, когда все закончится… - Нет, нет, нет и еще раз нет! – перебил его Хаган, властно взмахивая рукой. – Тебе конечно уже будет все равно, но мне совершенно не хочется брать на себя такую ответственность. У меня совершенно нет никакого желания сидеть за решеткой, пока ты будешь преспокойненько гореть в аду. - Но, Хаган… - взмолился Юрген, и слезы заструились по его щекам. Он торопливо утер их рукавом, и встав со своего кресла в два шага оказался рядом с рыжим, заглядывая ему в лицо печальными мокрыми глазами. - Неужели ты не сжалишься надо мной? Посмотри на меня? Я так сильно устал, я больше не могу жить с этой дырой внутри… Все вокруг меня стало похоже на какой-то дурной сон. Пожалуйста, сделай это, у меня никого нет и никто об этом не узнает, - бормотал он, прикладывая изящную ладонь к груди в том месте, где он больше всего ощущал пустоту. Хаган молча смотрел на него, не испытывая ни капли сострадания к этому порочному несчастному существу. Потом отрешенно глядя сквозь него, парень притянул Юргена к себе, и заключил его хрупкое подрагивающее от рыданий тело, в неловкие объятия. - Бедный, Юрген, - приговаривал он, пока тот выл в его объятьях от ужасной боли, что раздирала его грудь. – Ты состарился и умер раньше времени, и не смотря на весь разврат и порок, так и не узнал эту жизнь. Ты думаешь, что пустота которая последует после смерти тебя спасет, но ты ошибаешься… - Я не знаю, Хаган. Я ничего не знаю… Я думаю только о том, чтобы смерть этого бедняги была как можно более быстрой и приятной… У нас ведь есть экстази, можно дать ему несколько таблеток сразу. И кокаин, если значительно превысить дозу, его сердце лопнет как воздушный шар. Он даже ничего не почувствует… Мы откроем ему врата рая собственными руками, - лепетал он сквозь слезы словно какая-нибудь домохозяйка, которая печется о том, как лучше подать гостям свое коронное блюдо. Хаган молча слушал это, еле заметно с презрением кривя тонкие губы. - Я бы хотел, чтобы моя смерть была похожей на его… - подвел он свой итог, наконец успокаиваясь и шмыгая носом. - Ты не заслуживаешь этого, - ухмыльнулся Хаган. - Я знаю, - серьезно ответил Юрген. *** Сердце Олларда, которому предназначено было превратиться в отрепья через несколько минут, трепетало как лист на ветру. Он послушно проглотил и вдохнул все, что ему дали, наркотики уже пропитали его мозг, печень и почки. Он был обречен. Когда Юрген касался его, кончики пальцев рук и ног Олларда, немели. Каждая клетка, каждый нерв его тела, вытягивался в струнку. Эти ощущения бесконечной любви и нежности, что он испытывал к Юргену раньше, многократно усиленные кокаином и экстази, захватили его мозг, вибрировали в его измученным удовольствием теле. Казалось внутри него собралась вся теплота, на которую только способно человеческое существо, он изливал ее своими благодарными стонами удовольствия. Юрген ласкал его спереди ртом, это было самое сладостное из всех ощущений, что он когда либо испытывал, это был его предел. Он знал, что человеческое тело не может выдержать столько удовольствия, на уровне бессознательного он догадывался о своей скорой смерти. Смертельный жар, скопился у него под кожей, бросился ему в вены, распространился по нервной системе и собрался на конце его члена, который ловко и искусно ласкал его хозяин и его слуга в одном лице. Хаган был сзади. Его быстрые грубые толчки словно отрезвляли Олларда, будто пыталась вернуть его обратно к жизни от которой он успел отречься, к жизни где взлеты и падения балансировали на грани, как боль и удовольствие. Но это было зря, он больше никогда не будет носить эту личину собственного «Я», это слишком невыносимо, слишком тяжело. Если бы он знал, что жить без личности так легко, отказался бы от себя гораздо раньше… Он уже готов был кончить, извергнуть семя, но тут же эта волна отступала. Он инстинктивно менял положение, изгибаясь сильнее, шире раздвигая бедра и оттопыривая зад. Маленькие чернушки покрывали его мозг, они все скапливались и сгущались, пока не превратились в кишащую тьму. Ему казалось, что он висит над огромной бесконечной пропастью на тонкой веревке, которая вот-вот порвется. Вдруг Оллард ощутил острую боль в груди, как будто что-то раздирало его изнутри, и в это же мгновение яркая вспышка пронзила его сознание, погруженное во тьму. Эта вспышка как салют рассыпалась на миллионы искр, вместе со спермой Оллард извергал из себя жизнь, нескончаемый поток света проникал в самые отдаленные уголки его черепа, пока не подхватил его и не унес куда-то далеко, на край вселенной, на границу бытия и пустоты… - Все кончено, - прошептал Юрген, погребенный под обмякшим телом своего раба. Мертвом лице Олларда на веки отпечаталось выражение блаженной умиротворенности, он умер счастливым, в этом нельзя было сомневаться. Хаган стоял над ним, торопливо застегивая ширинку. Длинные рыжие волосы рассыпались и скользили по его голым плечам. На мгновение в его глазах блеснуло что-то вроде бешенства, но тут же потухло, сменившись обычной холодностью и спокойствием. - Теперь ты должен убить меня, - хрипло напомнил ему Юрген. Он все не мог оторвать взгляда полного слез и нежности, от этого мертвого младенческого лица рядом с ним. Он соединится с ним, очень скоро… - Хорошо, Юрген. Напоследок я хотел бы тебе сказать, что ты был хорошим товарищем, и я хочу небольшую товарищескую услугу… - голос Хагана грохотал как падающие камни. - Что нужно сделать? - Поцелуй меня в задницу, - с усмешкой вымолвил он и спустив вдруг штаны, подставил Юргену свой тощий белый зад, покрытый рыжими волосками. – Слева, справа и посерединке. - Спасибо, - произнес Хаган, натягивая штаны, когда его желание было исполнено. – Может тебе это кажется глупым, особенно в такой трагический момент, но я получил огромное удовольствие. А теперь прощай. С этими словами Хаган, пользуясь обескураженностью своего бывшего любовника, накинул прямо на голое тело черной драповое пальто и прихватив дорожную сумку, которую успел собрать еще накануне, выбежал вон из этой проклятой, пропахшей пороком и смертью квартиры, даже не удосужившись завязать шнурки. Уже оказавшись на улице, он услышал одинокий вопль, полный боли и отчаяния. «Мне нужно было пристрелить тебя, Юрген. Из сострадания. Но какой бы из меня вышел садист, если бы я лишил себя возможности услышать последний крик твоей измученной, прогнившей души…» - думал Хаган, пряча улыбку, и быстрыми шагами направляясь прочь от этого дома, прочь от Вайсенбург штрассе, прочь из Штутгарта… На улице были туманные сумерки. Притихшие кусты и деревья окрасились светло-лиловым. Было на удивление тихо и уединенно, как на кладбище. Умирающий день пощипывал лицо, а от холода на глаза наворачивались слезы. «Ты уснешь крепко-крепко. Тебе больше неведом будет страх и боль. Отдыхай».