2. Дуэль
9 сентября 2012 г., 04:46
Неделя прошла прекрасно. Директора, конечно же, откачали и он, конечно же, вызвал ментов. И те, конечно, взяли отпечатки с разбитой банки, благо разбита она была очень удачно – на крупные осколки. И чьи же там оказались пальчики? Кааанечно, Мурата Азаева – моего «отвратника» (чудное словечко, выдуманное Банни, когда я заявил, что мне не нравится слово «противник»). Уж не помню, зачем он эту банку таскал. Только не думайте, что если я плохой, то он хороший. Хрен, здесь хороших нет. Просто он хочет быть самым страшным и крутым здесь, да только мозгов и смелости не хватает. Пакости у него предсказуемые, по- крупному он не играет. Да ещё стукачеством не брезгует. Это он тогда заявил, что в столовой возле еды для гостей был я. Ну да, я, конечно, кинул им туда кое-чего, но, во-первых, я слыхал, что хороший понос прочищает не только желудок, но и сознание, а, во-вторых, разве нормально, что у них на фуршет всякие ништяки, а мы жрём что попало? Азаев должен был проникнуться солидарностью и заткнуться, но нет же. Да, я, конечно, с дозой малость не рассчитал, но ведь в итоге никто не умер. Вот именно из-за этого я и не поехал в город. Из-за двух мудаков – Таракана и Азаева.
Ясно и нашему дворнику-дебилу, что это не азаевские проделки. Слишком ловко, слишком хорошо, слишком смело. Только один человек мог такое сделать. Но я вас спрашиваю, вы видели там этого человека? Неееет. Итог: Азаеву ничего не было, мне тоже, директор три дня приходил в себя, приезжала специальная бригада выкуривать ос. Таинственным образом «выкуривание» распространилось по всей школе и в понедельник занятий не было. Нет, правда, ну кто же бросает дымовые шашки без присмотра в таком месте, как наш интернат?
В общем, неделя удалась, а в воскресенье прибыл новенький. Я смотрел из окна во двор. Вот остановился черный джип. Тот самый. Вот из него вылез мужик, тот самый. Открыл дверцу и оттуда, с большой неохотой, просто вывалился высокий худой парень. Нууу, то, что я не сказал никому, что он гей, его не спасёт. Что за блестящие штанишки в облипочку? Что за сиреневая рубашка с вырезом? Что, блядь, у него на голове? Волосы длинные и короткие вперемешку, часть стоит дыбом и отливает синим и зелёным. Не удивлюсь, если у него и ногти накрашены. Полшколы приникло к окнам и зачесало языками. Фигушки. Моя игрушечка. Отец подал ему чемодан, он злобно рванул его и покатил за собой. Ну-ну, небось набил дорогими шмоточками. Ага, хрен, мы тут все в форме ходим – черный низ, синий верх. И всех, кроме старшеклассниц, стригут стандартно – девочек до плеч, парней совсем коротко. В драке лучше не придумаешь. Я проводил разодетого парня взглядом. Пижон. И где он в таком виде тусуется, что его не бьют?
Я сидел у себя в комнате, когда вошла Банни. Новенький находился у нас уже три часа и пока его приводили к общему знаменателю и знакомили с «новым домом».
– Ну, что слышно?
Банни присела на кровать Игоря. Мы с ним соседи по комнате. Такие в интернате правила – те, кого после девятого класса не выпинывают, спят не в общей спальне, а по двое. Я бы предпочёл жить один, но иногда надо, чтоб кто-то был в комнате на всякий случай, и я выбрал Игоря. Он спокойный, вещи не раскидывает, права не качает и по ночам на меня не смотрит.
Это у меня особенность такая. Прорезалась в первый же год моей жизни в интернате. Если ночью кто-то смотрит или начинает говорить обо мне (даже имени не упоминая) – я просыпаюсь. Не знаю, почему, но это умение здорово помогло мне в детстве. Сейчас по ночам толпа дебилов с пастой/клеем/подушкой/ножом мне не угрожает, а особенность осталась. Ничего, пригодится в жизни, а Игорю я растолковал, чтоб он, если ночью не спится, пялился куда угодно, только не в мою сторону, и он, к чести его, это нормально воспринял.
– Ну, короче, – протянула Банни, – мнение одно: парень – пидорас и ему не жить.
– Логично, – кивнул я. – Он ведь, и впрямь, пидарас. Его потому сюда и засунули. Интересно, он сразу плакать начнёт или сначала понтоваться будет?
– Мурат и Богдан собираются отпинать его сегодня за ужином.
– И только-то? Хрен им. Право первой ночи за мной.
– Ага, давай-давай, Люська тебе «спасибо» скажет!
Люська – выпускница, моя ровесница, крашеная блондинка и непроходимая идиотка. Девочек, конечно, бить нельзя, но приходится иногда. Нечего языком болтать о том, чего не знаешь, и если у меня не встало на твою косоглазую морду и прыщавые сиськи, это ещё не значит, что я импотент.
– Это ещё почему?
– Она положила глаз на новенького. Я слышала, как она в туалете распинается – мол, мы его будем травить, а она за него заступаться, он в неё влюбится и заберёт отсюда, и будет у неё вся жизнь в шоколаде, а он обязательно влюбится, потому что гей он лишь до тех пор, пока её красоту небесную не увидел, – на этих словах Банни откровенно ржёт, – я ей хотела посоветовать пакет на голову натягивать, прежде чем его соблазнять, да как-то к слову не пришлось.
– Люська, говоришь… Что-то много они от меня хотят – Люська, Таракан, папаша новенького. Я, видимо, по их мнению, тут дежурный палач. Только не помню, чтоб я договор заключал и зарплату получал. – Пойдём, пора мне познакомиться с новеньким.
Разведданные подтвердили, что парень ищет туалет. Это прекрасно. Вовчика я поставил на выходе, чтоб он мягко, но настойчиво посылал всех отсюда подальше. А сам сел и стал ждать. Туалет у нас довольно диковинной формы – результат неудачного ремонта. С одной стороны раковины, с другой – кабинки, а в самом конце, рядом с окном, что-то вроде закутка, где хранятся разные швабры, веники и какая-то ветошь. Раньше тут раковина была, но потом кто-то (ну кто, как думаете?) встал на неё ногами и раковины не стало. Когда я захожу в туалет, первым делом проверяю этот закуток и неважно, сколько я перед этим терпел. Пару раз я очень сильно влип, проморгав, однажды, Азаева и кого-то из его шестёрок – драка была страшной, после неё у меня появился один из швов на голове. Второй раз я имел глупость обсуждать здесь свои планы и один козёл меня подслушал. Судьба его после этого была печальной, но планы он мне сорвал тогда конкретно. Сейчас стратегический пункт занял я.
Вот он зашёл. В сторону кабинок даже не взглянул, а сразу подошёл к зеркалу, постарался посмотреть на себя через плечо. Дааа, волосы ему отрезали очень коротко, даже кожа просвечивает. Меня давно стригли, так что у меня теперь волосы длинней. Провёл рукой по шее. А потом…
Потом он начал расстёгивать форменную рубашку. Ни фига себе стриптиз! Расстёгивал он её очень быстро, всё время поглядывая в сторону двери. Он что, повеситься решил на ней? Интересно, за что он её тут зацепит?
Но парень не собирался вешаться. Он стянул рубашку и засунул её под воду! Подержав некоторое время, принялся выжимать, совершенно не считаясь с тем, что вода течёт больше на пол. Я больше не мог терпеть.
– Ты решил помыть полы? – я вышел из своего закутка и подошёл к нему поближе. Он резко дёрнулся, отступил назад и посмотрел мне прямо в глаза. С вызовом. Наконец-то я смог рассмотреть его ближе. Ростом почти с меня, худой, из той породы, которой никакие тренажёры не позволяют нарастить мышечную массу, но не совсем скелет. Лицо с тонкими чертами, не то, что у большинства здешних вырожденцев – лоб высокий, глаза ясные. На губе и над бровью – едва заметный след от прокола. Ну да, конечно. На груди, вокруг соска, татуировка – какая-то сложная спираль. Гей, что с него взять. Но самое интересное – взгляд. Глаза у него тёмные, не то тёмно-серые, не то тёмно-зелёные, смотрит без особого страха, просто с настороженностью. Ну, ещё бы, стоишь ты тут такой без рубашки, а из ниоткуда появляется здоровенный парень и подходит к тебе почти вплотную.
– Привет! Нет, просто, если я ещё десять минут проведу в этой рубашке, у меня начнёт отслаиваться кожа.
Киваю и ухмыляюсь. Что есть, то есть. Не знаю, у какой военной части наша прачечная вместо порошка покупает списанное химическое оружие, но день, когда нам выдают чистую форму, – день всеобщей и согласованной ненависти. Я, обычно, заворачиваю свою рубашку в чью-нибудь простынь и растираю – всё не так мерзко. Хорошо, что нижнее бельё они таким образом не обрабатывают. Но, блин, просто засунуть рубашку под кран мне никогда в голову не приходило. И никому не приходило.
– Ну, давай знакомиться, что ли. По-прежнему смотрю ему в глаза, зная, как это неприятно. У меня совершенно бесцветные глаза, такого бледно-серого цвета, что сливались бы с белком, если бы не тёмные кольца по краям радужки. Банни часто жаловалась, что смотреть мне в глаза физически неприятно – словно на какую-то патологию. Новенький щурится, но взгляд не отводит. Характер, однако.
– Ну что ж… Я – Макс, но это малоинтересно. Я гей и поэтому я здесь, и директор обещал моему отцу оповестить об этом весь интернат. Моя жизнь должна превратиться в ад, а ты, видимо, один из тех, кто должен этим вплотную заняться.
– Угадал, детка. Я – Стас Комнин, – парень слегка дёрнулся, – и, если хочешь жить, зови меня только по фамилии и только через И.
– Что ж, жить хочу… Комнин. Шикарная фамилия. Итак, с чего мы начнём?
– А? – я удивлённо смотрю на него. Он отжал рубашку и повесил её на крючок, предназначенный для мифического полотенца.
– Ну как? Ты засунешь меня головой в унитаз или, для начала, просто побьёшь? Изнасилуешь или заставишь мыть пол своей рубашкой? Смотри, она уже мокрая, – парень стоит и, по-прежнему без страха, смотрит на меня.
– О, да ты с юмором, я смотрю! – я сел на подоконник. И почему в нашем заведении такие низкие подоконники? Даже ногами не поболтаешь. Хотя, с моим ростом, это какой же должен быть подоконник?!
– Человек – это животное, которое смеётся, – с пафосом отвечает Макс.
– Цитируешь философов древности?
– Цитирую классиков фантастики.
– Тогда ладно. Тебе что, про меня рассказывали?
– Да, – Макс приближается, становится около стены, в трёх шагах от меня. Он, по-прежнему, без рубашки и я смотрю, как его кожа прилипает к бледно-розовому кафелю. Ему не холодно? Открываю форточку, но он на это не реагирует. Вот как, значит? Стоит ко мне в профиль, вроде и на меня не смотрит, и глаз не отводит. Да у нас дуэль! Кто кого заставит опустить глаза! Ну, со мной в этой игре победителей не бывает.
– Кто и что?
– О… Ну, когда из моей модельной причёски сделали вот эту радость зека и, наконец, отпустили, первым человеком, который со мной заговорил, была прекрасная дева с волосами цвета старинного поролона. Она представилась как Люси и заявила, что с удовольствием мне поможет, а помощь мне обязательно понадобится, как только до меня доберётся местный урод, садист и извращенец Стас Комнин. Сказала, чтоб я избегал высоких блондинов с мерзким взглядом и парней кавказской национальности, которые тоже не прочь поиздеваться надо мной, таким милым. После чего нимфа провела по моей щеке своим облупленным маникюром и упорхнула. А я понимал, что ещё пара секунд – и рубашка на мне загорится. Конечно, было немного не до опасений. А что, этот ангел всем страждущим помогает?
– Нет, только мальчикам из богатой семьи. У Люськи на тебя грандиозные планы, знаешь ли. Быть твоим лучиком света в здешнем мраке или как это назвать.
– Боюсь, что хуёвая выйдет из неё Беатриче.
– Кто? Опять цитируешь?
– Опять, – Макс, наконец, повернулся, и, небрежно облокачиваясь об холодную стену (открытая форточка его не волновала), снова начал смотреть мне в лицо. Не опускает взгляд! – И что потом?
– А потом ты влюбишься в неё, сойдёшь с голубой дороги и увезёшь её отсюда на белом «Мерседесе».
– Серьёзно? Она что, с тобой этими планами делилась?
– Нет, просто высказала их вслух.
– И ты…
– У меня хорошая шпионская сеть.
– Ну, спасибо, предупредил. А почему ты урод, садист и извращенец? – Макс слегка улыбнулся.
– Ну, садист и урод – это, конечно, правда, а вот извращенец… Это уже необоснованная критика.
– Ну, хорошо, садист и урод, – не отрывается, смотрит мне в глаза, и я понимаю, что он их не опустит. Потрясающе! Стоит тут передо мной полуголый дохляк и смотрит мне в глаза с упорством самоубийцы. – На чём мы остановились? Что меня ждёт?
Я встаю с подоконника и подхожу к нему близко-близко. Две ладони ребром между нашими лицами – вот и всё расстояние. Мы в личном пространстве друг друга. Он дёргает плечом, но взгляд не отводит. Я прикасаюсь к татуировке кончиком пальца, он вздрагивает ещё сильней и в его глазах я читаю, что оправдываются его самые худшие подозрения, и я, сначала, отымею его прямо здесь, потом засуну головой в унитаз, а потом заставлю мыть пол собственной рубашкой. А потом позову своих друзей, чтоб они его избили и тоже изнасиловали. Но взгляд, по-прежнему, не отводит, только губу прикусывает.
– А ничего, – я резко хлопаю его по плечу, слегка впечатывая в кафель, – меня тебе жизнь портить не нанимали и аванс не выдавали.
– Аааа, – он смотрит и не верит, – а, как же, за идею? Ну, я, типа, гей, мажор, новенький!
– Макс, открою тебе секрет: я демократ и космополит. Я всех людей одинаково терпеть не могу, вне зависимости от их пола, возраста, социальной и расовой принадлежности, а также ориентации и пищевых пристрастий. И тебя тоже, только потому, что ты человек, вписавшийся в мой кругозор. Но…
– Но? – он слегка расслабляется, не опуская взгляд до конца.
– Ты знал, что я прямо тут могу тебя просто, прикола ради, примотать к батарее и надеть ведро на голову? Я так пару раз делал.
– Догадываюсь.
– И ты не стоишь, не хнычешь, не пытаешься меня запугать своим папочкой или друзьями, не предлагаешь взятку или минет, как большинство. Ты мне в глаза смотришь!
– Это преступление? Не отводит! Не отводит!
– Нет, просто это мало, кто может. Парень, мне глубоко похуй, зачем ты здесь и кто ты есть. Ты не думай, я не какой-то там справедливый мудак, и, если захочу – я тебя изобью. Но я не хочу, а к папочке твоему, как уже говорил, я не нанимался.
Макс смотрит на меня уже без страха. Мы, по-прежнему, близко-близко и его это явно напрягает. Он, наконец-то, отлипает от стены, проходит к подоконнику. Садится, упираясь в пол кончиками ботинок. И смотрит – теперь уже немного снизу, но смотрит. Это дуэль, и я понимаю, что сегодня проигравших в ней не будет. Вообще.
– Ну ты и тип, – вдруг изрекает Макс. – Боюсь я тебя.
– Правильно.
– Кто тут меня ещё может достать?
– Ну, Азаев – этот мудак вечно самоутверждается. Его компашка вся из каких-то чуребасов состоит. Потом, есть тут у нас такие Лёня и Толя Евсеевы, два братца-дегенератца. Сильные, но настолько тупые, что им птичку в небе покажешь – и они отвлекутся. Из мелочи… Ну, не знаю, вряд ли кто к тебе полезет. Ты – хоть и гей, и новенький, но, во-первых, за тебя есть кому встать, а, во-вторых, и сам ты не мелкий, а эти выродки нападают только на тех, кто отбиться толком не может.
– А ты на всех?
– Да, – гордо ответил я.
– Комнин, – парень вдруг как-то резко обхватывает голову и на несколько секунд, буквально, впечатывается в свои колени, и мне кажется, что он вот-вот потеряет сознание, но через секунду он снова смотрит на меня каким-то расплывшимся взглядом, – ты вот чего хочешь?
– Красную кнопку с надписью «Большой взрыв».
– Я серьёзно. Слушай, это же интернат посреди леса, тут, наверняка, многого не достать. Курево, выпивка… И вообще, вас же, вроде, ограничивают в связях с миром и тут даже мобильник почти не ловит?
– Ну, – я начинаю догадываться, куда он клонит.
– Я могу достать, что хочешь, если есть способ вылезти из здания ночью и перелезть через ограду. У меня есть деньги. И мобильник, который держит связь через спутник.
– Ого! Но нас, знаешь ли, обыскивают. Где ты всё это спрячешь?
– В жопе, я же гей, – очевидно, на моём лице что-то нарисовалось, потому что Макс смеётся, подворачивает ногу, нажимает куда-то на подошву, каблук откидывается и в нём я вижу свёрнутые купюры. Тысячерублёвки.
– Хрена себе обувка! Где взял?
– Знакомый контрабандист подогнал. Я не в церковном хоре жил, поверь.
Да уж, парень, явно, не дурак и не слабак. Если отец не смог от него добиться ничего и засунул сюда…
– Сколько надо? – деловито спрашивает Макс.
– Ну… Давай две тысячи. Для начала. Среди обслуги есть кое-кто, кому не помешает прибавка к зарплате.
– Не скажешь, кто?
– Щас, разбежался! Буду я наши семейные секреты первому встречному гомику открывать!
Макс, совершенно не обидевшись на гомика, вытащил из свёртка две бумажки. А у него их там много… Ладно, всё равно мои будут. Чёрт возьми, деньги! Это в наших лесах такая редкость! Какой бы я ни был, а вот деньги из воздуха делать не умею. Ну, разве что, выбивать из тех, у кого они есть, да и таких здесь немного. Обычно моим банком служит Вовчик, но тут жила побогаче. Кстати…
– А почему ты с этого не начал?
– С чего?
– С денег. Не предложил мне взятку? Тут многие с этого начинают. Деньги предлагают или секс.
– А тебя, – Макс хитро подмигнул, а я оторопел, – это остановило бы? Ну, в желании избить меня до полусмерти?
– Нет, конечно, – насмешливо ответил я, – и сейчас не останавливает.
– Ну и вот, – парень привёл свою чудо-обувь в порядок, а я прикинул, какой у него размер ноги. Ну, в крайнем случае, ботиночки может поносить Игорь, он мельче меня. – Зачем платить за то, что можно взять даром? Ты страшный человек, Комнин, тебя не купишь.
И, выдав это заключение, он преспокойно встал и натянул свою совершенно не высохшую рубашку. А ведь в туалете, моими стараниями, изрядно температура понизилась. Я-то ладно…
– И что, так и будешь в мокрой ходить?
– Ничего, на теле высохнет.
– Это такой хитрый план? Типа, «схвачу воспаление лёгких и меня заберут отсюда»?
– Чо? Нет, я не простужусь, – мрачно сказал Макс, застёгивая пуговицы и скрывая, наконец-то, свою идиотскую татуировку. – Меня с детства так закаляли, как будто в исследователи Антарктики готовили, блядь! Чтоб мужественность воспитать.
– Что-то не вышло, я смотрю.
– Ага. Ну, я свободен или как?
– Ну, а хрен ли мёрзнуть? Обед скоро.
И мы вышли вдвоём из туалета, оба целые и невредимые, он в мокрой рубашке – есть повод поразмыслить окружающим.
– Кстати, – вдруг обратился Макс ко мне, – а почему это никто в туалет не заходил, пока мы там болтали?
– А вот, – я показал на накачанного рыжего парня, всего усыпанного веснушками с ног до головы, – это Вовчик. Знакомься, Вовчик, это Макс и сегодня мы его не бьём. А что это значит, а, Вовчик?
Вовчик, который до этого с рассеянным видом подпирал стенку, повернулся к нам и чётко произнёс:
– Значит, никто его не бьёт.
– Вот! А если кто-то захочет, что будет, а, Вовчик?
– Мы сами его бьём в особо циничной форме и отбираем всю наличность.
– Вот так мы и живём здесь, Макс! Парень смотрел на меня с благоговейным ужасом, но глаз так и не отвёл. Гейская зараза!
– Страшный ты человек, Комнин, – задумчиво повторил он.
– Не новость, знаешь. Иди давай, за обедом увидимся. Тарелок налитых не бери, в них плюют. В стаканы – тоже, так что тупо выливай всё в раковину, мой и проси налить заново. В супе – мухи, в хлебе – камни, мыло кусковое не бери – я туда уже бритвочек насовал. Короче, справляйся.
– Ага, – Макс отвернулся и пошёл. Мокрая рубашка облепляла спину и видно было, как у него судорожно дёргается плечо.
– А почему мы его не бьём? – заинтересовался Вовчик.
– Он догадался постирать рубашку. Даже я не догадался.
– О! – вот за что я люблю Вовчика, так это за немногословность.
– И ещё он смотрел мне в глаза.
– А!
– И дал две тысячи.
– Бухаем?
– Несомненно же! Пойдём, хватит тут коридор украшать.