R.U.N.

Холодно. По-настоящему холодно, и изо рта вырывается пар, когда юноша кутается в безразмерный потрепанный пуховик. Обогреватель в старом порше уже слишком давно не работает, так что жалеть не приходится. Дрожь пробирает насквозь, когда парень взъерошивает спутанные русые волосы, накидывает капюшон и складывает ладони лодочкой, поднося их ко рту. Кажется, что холод уже пропитал все его тело насквозь, и, даже выдыхая на руки, он не чувствует ожидаемого приятного покалывания от тепла. Остается только стучать зубами и ежесекундно оглядываться в окно, где в нескольких ярдах неоновой кривой вывеской «Открыто» виднеется магазинчик при заправке. — Да сколько можно ходить? — дрогнувшим голосом интересуется юноша, поджимая губы. Спустя мгновение, словно по команде, двери магазина распахиваются. По началу парень облегченно выдыхает, думая, что, наконец, дождался друга, но быстро понимает, насколько ошибся. Человек, которого он все это время ждал — высокий брюнет — прямо в эту секунду со всех ног мчался прочь от магазина к машине. Его куртка распахнута. Вслед за ним из дверей выбегает мужчина, на ходу выкрикивая ругательства и команды остановиться. Юноша в машине вздрагивает, когда понимает, что за его другом к их машине бежит полицейский. — Твою мать, где он копа нашел?! — истерично вскрикивает он и наклоняется к водительскому месту, задеревеневшими от холода пальцами поворачивая ключ зажигания и заодно распахивая дверь, в которую практически в этот же момент влетает его друг. — Какого хера, Малик? На кой черт мы деньги занимали, чтобы опять смываться от копов? — зло рычит русоволосый и резко оборачивается, сжимая рукой спинку сиденья, когда машина со свистом срывается с места. Полицейский — тучный темнокожий мужчина — делает еще несколько шагов, но быстро сдается и устало упирается руками в колени, пытаясь отдышаться. Он еще что-то кричит, но, конечно же, ничего не слышно из-за рева мотора и закрытых окон. И только радостные, переполненные адреналином вопли водителя. — Ты видел? Луи, видел? Сука, я думал не уйду, этот негр еще в магазине меня припер к стене-… Его эйфорию прерывает гневный вопрос: — Зейн, да какого, нахрен, черта? У тебя были бабки, зачем ты опять так рискуешь, кретин? Что ты вообще украл? Да у тебя даже руки пустые! Брюнет в ответ в нетерпении проводит языком по губам, отвлекается от ночной дороги и поворачивает голову к пассажиру. Его улыбка не предвещает ничего хорошего, Луи знает это. За все время, что они знакомы друг с другом, он уже наизусть выучил «то самое» выражение лица. «То самое», как бы говорящее: «У нас проблемы, нам надо бежать, но разве это не заводит?». И Луи не ошибается, когда Зейн сует руку во внутренний карман куртки и вытаскивает оттуда… — Пушку? Блять, Зейн, ты украл у копа оружие? — неверяще Луи вцепляется руками в волосы, смотря на черный пистолет в руке друга. — Сука, ты хоть понимаешь, что за нами теперь патруль вышлют, если еще не выслали?! Малик вновь прячет оружие в карман, все еще с силой вдавливая педаль газа, тянется к приборной панели и крутит колесико радиостанций. Раздаются шумы и треск, но вскоре слышится сначала неясный, но быстро прояснившийся женский голос. — Всем патрулям района Гринстрит, срочное сообщение! Двое на машине, модели Порш. Кража оружия у полицейского на момент задержания! Повторяю, кража оружия у полицейского неизвестными… Задержать… Луи кулаком вырубает радио и с силой бьет водителя в плечо, просто не веря своим глазам и ушам. Этот вечер угроблен, как и все остальные. И это изрядно надоедает с каждой секундой все больше вскипавшему Томлинсону, который зло поджимает губы и нервно дышит, чуть ли не рыча от злости на брюнета. — Ты гребанный психопат, ясно? — слетает с его губ, а сам он отворачивается к окну и обиженно складывает руки на груди, хмурясь и уже рисуя картины «прекрасной» ночки. — И мне это говорит человек, который был задержан за сбыт, но умудрился совратить копа и выйти сухим из воды? — громко смеется Зейн. — О, нет, дружище, поверь, я тебя еще не догнал по части проблем с головой! А теперь меньше нытья, больше дела, красавчик! Пристегнись как следует, нам предстоит жаркая поездочка… Резко выворачивая руль в какие-то переулки, брюнет ошалело улыбается и вновь подмигивает Луи, который все еще злобно сверкает взглядом. Но уж кто, как не Зейн, отлично знает, что еще минута, и злость в мутно-голубых глазах сменится возбуждением и адреналином. Совсем немного, и он готов подождать и обнести хоть целый склад с оружием ради того, чтобы почувствовать горячее дыхание на своей коже, когда погоня закончится в лабиринтах грязных переулков. Когда их очередной побег от вовсе не иллюзорной опасности остановится, возможно, они оба осознают, что все время они только и делают, что бегут. Вот только им кажется, словно они бегут от врагов, но на самом деле — от себя. Постоянно и на протяжении многих и долгих лет они бегут от себя, своих страхов, сомнений и предрассудков. Вот только, чем быстрее они бегут, тем чаще начинают сталкиваться со всем тем, что заставляет кричать. Обида, разочарование, гнев и кошмары. Но пока они все еще уверенно сопротивляются осознанию того, почему так часто приходится засыпать с тревогой на душе. Порш намеренно забыт в безлюдных поворотах улиц, там, где местные даже не слушают новости и уж точно не заботятся о том, чтобы помочь копам поймать воров. Схлынувший адреналин, наконец, остужает безрассудное желание постоянно куда-то бежать. А необходимость ненадолго залечь на дно приводит к давно знакомому чистилищу, называемому мотелем. У него, кажется, и названия-то нет. Его все знают просто как «Мотель». Зейн распахивает деревянную дверь, над которой слабо мигает лампочка. Пропуская Луи вперед, он в последний раз оглядывается, на автомате прижимая пистолет в его кармане ближе к груди и успокаиваясь. Он знает, что на каждом шагу его может ждать опасность, и дело не только в этом. Рядом с ним Луи — бесшабашный, взрывной, но, несмотря на все качества, все еще требующий защиты. И он так сильно виноват перед ним сейчас, когда мимолетный сиюсекундный порыв показать тому копу, чего стоит его жирная задница, привела Малика и Луи в эту дыру. Снова. А ведь хотелось как можно дольше держаться от нее подальше. — Чего стоишь? — шикает он на Луи, что безразлично привалился к стене, спрятав руки в растянутых рукавах куртки. Томлинсон в ответ презрительно отворачивается. — Ты нас в это дерьмо втянул, вот сам и иди проси номер, — отвечает он, словно через силу. Малик понимает это нежелание подходить к стойке, за которой сидит тоже давно знакомая и, к сожалению, явно здравствующая особа. Большая женщина еще не обратила внимания на то, кто к ней пожаловал. Она сидит вполоборота и треплется по телефону, омерзительно громко пережевывая жвачку. Зейн слабо морщится от подступившего к горлу кома отвращения. Стоит ему подойти ближе, когда его замечают, и маленькие поросячьи глазки с облезлой тушью и стертой подводкой гневно стреляют. Малика все-таки передергивает. — Минуту, — каркает женщина в трубку и прижимает ее к вывалившейся из кислотно-розовой облезлой майки груди, затем обращается к парню: — Опять вы? Зейн и не ждал иного приветствия, поэтому максимально вежливо растягивает губы в улыбке, почесывая затылок: — Марта, мы с миром. И с просьбой дать номер без лишних вопросов… по старой дружбе? Именуемая Мартой бабища перекатывает жвачку языком и пробегается взглядом по Зейну, затем смотрит в сторону Луи. Ее второй подбородок, кажется, аж подпрыгивает от возмущения. — Ты вон того сукина сына на улицу сначала вышвырни, а потом уже номер проси, — громогласно заявляет она, даже не пытаясь сделать так, чтобы никто ее больше не слышал. Так что, да, Луи ее слышит и красноречиво показывает средний палец с таким же выражением лица глубочайшей нелюбви в ответ. — Ах ты ж маленький ублюд… — срывается было Марта, но Зейн ее перебивает: — Никаких больше казусов, я обещаю. Ну, Марта, посмотри, как на улице холодно. Нам нужна лишь ночлежка. И все. — Чтобы вы мне сюда опять копов привели? Или еще кого? Может, у твоего дружка под курткой очередная шлюха прячется? Кто на этот раз, Томми, парень или все-таки девушка, а? — последний вопрос она специально произносит еще громче. Кажется, Луи так и не опускал средний палец. Малик только выдыхает. — Марта, ну не будь ты старой сукой… пусти? Видимо, только так и надо разговаривать с этой женщиной. Она еще какое-то время смиряет Зейна презрением, затем приближается, обдавая неповторимым ароматом перегара. — Еще одна выходка, и я вас, голубки, самолично сдам банде Ромео, ясно? Они как раз недавно интересовались, куда их лучшие работнички подевались, — почти шипит она. Зейн молчит. Марта откидывается назад, хватает первый попавшийся ключ и швыряет его на стойку. Спустя несколько минут этим самым ключом Зейн отпирает дверь, которая впускает обоих парней в небольшое помещение. Пол под ногами скрипит. Луи несколько раз намеренно прыгает по проваливающейся половице, что-то приговаривая про то, что хотел бы, чтобы пол наконец провалился и, желательно, на Марту. Прямо на ее сальную голову. Он представил, как бы она зашлась в животном визге, напоминающим свинью, и упала на гнилой пол, проваливаясь прямо в преисподнюю. — Имей совесть, она все еще пускает нас, если учесть, что последний раз... — Да похуй мне, ясно? — Луи прерывает друга и срывает с худых плеч куртку. — Я надеялся, в кои-то веки, сегодня нормально отдохнуть. С нормальной едой и в нормальной койке! Но нет, тебе же обязательно было почесать свое эго и спереть этот чертов пистолет! Спасибо, Малик, за волшебный вечер! — Луи... — Иди нахер, чувак, — в последний раз огрызается Луи перед тем, как хлопнуть дверью в ванную, заставляя осыпаться несколько больших оставшихся кусков штукатурки. Малик, который окончательно успокоился, а его сознание прояснилось, повалился на кровать, уже не обращая внимания на почти посмертный скрип пружин. Пистолет в кармане больно ударил по ребрам. Юноша достал оружие и поднес к глазам, рассматривая. Будто видел что-то новое. Так определенно спокойнее. — Хей, Лу… Прекрати дуться! Ты тоже косячишь периодически, — фыркает Малик, прекрасно понимая, почему Луи так недоволен. Они действительно совсем не так планировали провести вечер. Он откидывает пистолет в сторону и поднимается на ноги. Замков на внутренних дверях нет (они вырваны), поэтому он без проблем заходит в ванну. Юноша подходит к другу чуть ближе, пока тот упирается ладонями о раковину, опустив голову. На него никак не реагируют, и он делает еще шаг, кладя холодную ладонь на спину шатена. Проведя рукой вниз и вновь вверх, он еще раз пытается обратить на себя внимание. — Слышишь? Томлинсон молча качает головой. Он устало жмурится. — Да просто на кой черт, а? Зейну не хочется отвечать. Он устал что-то говорить. И ему совсем не нравится, что Луи все еще разозлен. Сократив расстояние полностью, Малик запускает руку в спутанные волосы друга и мягко массирует кожу головы, пока другой рукой крепко сжимает плечо юноши. — Прости, — шепчет он на самое ухо Луи, прижимаясь еще ближе и утыкаясь носом в шею, обдавая ее теплым дыханием. Луи чуть отстраняется и поворачивается к нему, поджимая губы и обиженно шмыгая носом. — Тебе так нравится трахаться в этом мотеле, поэтому ты все время лажаешь, не давая нам шанса хоть один день пожить нормальной жизнью? Мне уже это надоело, черт тебя дери, у нас даже есть бабки на нормальный отель, а мы все равно здесь, в этом дерьме, как будто оно создано специально для нас. Как будто я сдох и уже в аду! — с рыком он отталкивает от себя друга, по пути звякая пряжкой ремня, расстегивая ее и кидая кусок кожи на пол, прекрасно зная, какая тут замечательная слышимость и немного жмурясь от мерзкого звона металла. С первого этажа слышатся ругательства Марты, и парень самодовольно ухмыляется. Зейн лишь тяжело вздыхает. Луи — та еще проблема, но Малик уже не представляет свою жизнь без этого засранца. Наверное, она была бы жутко одинокой. Ближе к середине ночи из соседнего номера раздается тошнотворная музыка, что нарушает дрему, которая успела завладеть Маликом. Он потирает переносицу, чувствуя, как в нос ударяет резкая вонь паленой водки и дешевого табака. Первые секунды он чувствует животный, инстинктивный страх сгореть заживо, потому что сухие половицы могут в любой момент загореться, но он быстро отходит. В конце концов, если это случится, то он уже ничего не успеет изменить. На его груди мерно сопит Луи, пальцами еле сжимая одеяло, которым он небрежно укрыт. Кареглазый опускает затуманенный взгляд на парня, и слабая полуулыбка на несколько секунд озаряет его сухие потрескавшиеся губы. Резкий порыв нежности и заботы заставляет его обнять бледные острые плечи одной рукой и чуть сжать их, сильнее прижимая к себе Томлинсона. За окном слышится визг сирен, и в его груди что-то обрывается. Чертова старая сука. Он аккуратно встает с кровати, стараясь не разбудить Луи, и подходит к окну, начиная вглядываться в чернеющую даль. Облегченный выдох вырывается из груди, когда он замечает тачку копов, выезжающую на шоссе. Пронесло. Погруженный в свои мысли, он не слышит, как позади раздается копошение. Луи хочет и дальше обижаться на Зейна, чтобы тот понял, как неправ, но, видя обнаженную спину с чуть выпирающими позвонками, облитую приглушенным из-за грязных окон светом луны, единственное, чего он действительно хочет теперь — Малик, вдалбливающий его в гребанную кровать так сильно, чтобы постоянные удары металлической спинки о стену к черту заглушили мерзопакостную музыку, долбящую по ушам. Зейн не успевает дернуться, когда чувствует сильные руки, сжимающие его плечи. Он расслабляется, а дуло, приставленное к щетинистому подбородку, дрожит, но Луи лишь крепче сжимает твердую, царапающую подушечки пальцев рукоятку, сильнее прижимая холодный метал к смуглой щеке, вдыхая с шеи аромат слегка выветрившегося одеколона. Малик чуть поворачивает голову и краем глаза замечает лихорадочный блеск ярко-голубых глаз, и это моментально сносит крышу. Снова. Ему достаточно втянуть носом спертый в комнате воздух, чтобы уловить витающее в нем возбуждение, смешанное с похотью. Он крепко сжимает дуло и выхватывает его, оставляя на пыльном подоконнике и немедленно поворачиваясь лицом к Томлинсону, прижимаясь к его лбу своим. Они сверлят друг друга взглядами несколько секунд, прежде чем руки брюнета с силой сжимают ягодицы, обтянутые тканью боксеров. Рык срывается с губ Малика, и он буквально подтаскивает Луи к кровати, укладывая его на подушки и нависая над худощавым телом. На губах сверкает хищная улыбка, будто он вот-вот собирается прикончить ублюдка, но он лишь сжимает подрагивающие от холода плечи. Руки блуждают по дрожащему телу, и слух Зейна ласкают полустоны, вырывающиеся из груди его друга. Малик медленно стягивает боксеры с Томлинсона, потому что желает видеть его абсолютно беззащитным перед собой. Он достает из кармана сползших с бедер джинсов украденную небольшую бутылочку смазки, размазывая вязкую жидкость по члену и ухмыляясь, смотря на дрожащие ресницы голубоглазого, рука которого ласкала уже вставший член. — Чего хочет мой мальчик? — шепчет Зейн, наклоняясь к самому уху Луи и сильно прикусывая мочку. Луи крепко сжимает его плечи, впиваясь отросшими ногтями в кожу, оставляя на ней новые отметины в паре дюймов от еще не успевших зажить покрасневших царапин. Брюнет вжимается своим членом в промежность Луи, изводя того от незаполненности. Луи срывает голос, хрипло шепча какие-то несвязные проклятия в сторону такого медлительного Зейна, а тот лишь ухмыляется, надавливая на сжимающееся от такого приятного давления колечко мышц. Луи скрещивает ноги за спиной и агрессивно давит ступнями на копчик Малика, заставляя того податься вперед сильнее прежнего. Когда головка входит в податливую задницу, адреналин вновь берет верх над Луи, и он надрывно стонет во весь голос, резко проводя ногтями по плечам Зейна до самых локтей, заставляя брюнета выругаться от нахлынувшей боли: Томлинсону удалось расцарапать кожу. Снова. В воздухе витает сильнейший мускатный аромат секса и эйфории, а также клубничного лубриканта, смешанного с мужским потом. Зейн выходит из Луи, заставляя того отчаянно захныкать и моментально переворачивая на живот, сжимая грубыми мозолистыми пальцами хрупкие бедра, которые и так были покрыты фиолетовыми засосами, синеющими отметинами и тонкими, уже почти незаметными полосками от тонкого стека — это любимая игра Зейна. Живот Луи крепко прижат к матрасу, голова покоится на подушке, ноги до безобразия широко разведены в стороны, задница чуть вздернута, выставляя напоказ яички и зажатый между матрасом и животом член, и теперь он представляет из себя самую пошлую картинку, которую только может вообразить брюнет. На пару секунд Зейн все еще не может поверить, что это чудо бесспорно принадлежит только ему, и теперь он вновь входит на всю длину, начиная равномерно вдалбливаться в стонущего под ним парня. И, как ожидалось, чертова спинка кровати бьется о стенку сильнее с каждым новым толчком внутрь Луи. Стоны становятся громче, и Малик испытывает острое желание, которое отдается онемением в кончиках пальцев, заткнуть Томлинсона, сделать так, чтобы тот буквально истекал слезами, смазкой и слюной. Ему хочется так сильно трахнуть этого гребанного мальчишку, который каждым своим движением и словом вечно напрашивается именно на грубый трах, — даже не секс — сопровождаемый шлепками, укусами и гортанным рычанием. И он не собирается бороться со своими инстинктами, сильно зажимая рот шатена рукой, пропихивая меж припухших губ пару пальцев, проводя подушечками по внутреннем сторонам щек, языку и вынимая их, обмазывая о губы и подбородок. И из груди голубоглазого вновь вырывается несдержанный громкий пошлый стон, выбешивающий Малика так сильно, что он зажимает локтем горло Луи, поднимая его и прижимая спиной к подкаченной груди, входя настолько глубоко, насколько это вообще возможно, и слыша задыхающийся хрип. — Кто-то все еще обижается? — резко спрашивает он и поворачивает к себе голову Луи, вплетая пальцы в растрепанные волосы и встречаясь с вытраханным взглядом друга, в ответ получая лишь отрицательное покачивание головой. На глазах того и правда выступили слезы, но Зейн знает, что это вовсе не от боли. — Вот и славно, — хмыкает он и продолжает вбиваться в расслабленное тело в этой же позе. Луи чувствует, как воздух перестает поступать в легкие, когда рука сильнее сжимает его глотку, и в глазах темнеет от такого обращения. Он чувствует, что пальцы выпутываются из его волос, и теперь крепко сжимают налившийся кровью член со вздутыми от сильнейшего возбуждения венами. Зейн убрал руку с горла, когда Луи вцепился в его запястье, и впился зубами в шею, оставляя сильную алеющую отметку, входя до самого основания и смутно слыша шлепок яиц о кожу ягодиц. Луи хрипло выстанывает имя Малика и кончает прямо на простыни, когда знакомые до последнего изгиба пальцы проходятся по головке и вновь несильно сжимают основание, и Зейн, чувствуя мышцы, сжимающиеся вокруг его члена, теряет голову и, толкая Луи в спину и насаживая его бедра на свой член, бурно кончает внутрь Томлинсона, рукой с силой тянет его за волосы, спуская в него все, до последней капли. И, когда он вытаскивает член из растраханной дырочки, белая струйка спермы с пошлым хлюпом вытекает оттуда, капая на мошонку. И Малик не удерживается от того, чтобы пальцами собрать несколько капель вязкой белесой жидкости и провести ими по приоткрытым губам Луи, который с жадностью обхватывает вторую фалангу и посасывает пальцы. И это незабываемо. И так происходит каждый раз. Они творят безумства и бегут от последствий, чтобы потом устало подумать о том, какое же дерьмо их окружает. Чтобы сначала ударить, а потом притянуть к себе и разделить самокрутку на двоих, передавая дым через почти сомкнутые губы. Они иногда зарабатывают честные деньги, но все равно грабят очередной магазин и ненавидят друг друга за это, а после ломают кровати и рвут прожженные простыни, потому что примирение сносит голову куда больше, чем любая погоня. Потому что они нужны друг другу больше, чем всему миру. Они те самые, про кого говорят: «Их сердца бьются в унисон», потому что, когда вокруг все затихает, а адреналин, кипящий в крови, сходит на «нет», можно и правда услышать, как мерный стук сердца одного сливается с другим. И, возможно, грязные мотели и громкий секс — их личное счастье, в мечтах каждого есть отдельный пунктик на нормальную жизнь. Но это все так далеко. И они все еще бегут. Пока грудь Малика мерно вздымается, ресницы Луи беспокойно дрожат, музыка за стенами уже затихла, а в окнах отражается восходящее солнце.