Городские хроники

В нашем городе метро построили не так давно – наверное, мне не было и двух лет, когда появилась первая ветка, открыв дорогу еще двум таким же. Синяя, красная и черная линия, создавшие треугольник неправильной формы. Говорят, центр его – сердце, говорят, там спрятано бомбоубежище, билеты в которое уже давно распроданы. Говорят…много чего говорят. Я не верю, если честно. Наш город слишком скучен и сер для такого – кому нужны чертовы подземные хоромы в захолустье, в котором каждый год каким-то чудесным образом пропадает тысяча людей?.. Все бегут отсюда, помяните мое слово, спасаются от скучной работы с девяти до пяти, от улыбающихся соседей и темных переулков, от старинной ратуши, от запланированного существования. Вот ты родился, пошел в ту же школу, что и твой старший брат, закончил местный колледж и можешь счастливо просиживать в конторе, выйдя замуж за одноклассницу, наделав кучу детей, плюс-минус игра в гольф по выходным. Три пункта почти готовы, второй курс юридического, вечно счастливая Энни в качестве подружки и все. Все, моя жизнь полностью записана где-то там, наверху. Эй, ребята, говорит мой ангел-хранитель, потягивая пиво и толкая локтем в бок своих друзей, видите вон того парнишку – Мэтт, сделай рукой – видите?.. Мой мальчик, все делает, как надо. Мама не нарадуется, папа вложил деньги в удачное приобретение. Вырастешь, возместишь с процентами, сынок, главное, не забывай о стариках. Наверное, если бы я не был таким трусливым дерьмом, как и все, кто окружают меня, я бы тоже свалил. Стал ты тысяча первым пропавшим человеком. Плюс-минус пару десятков, потому что кто считает туристов, у которых пару раз в год просыпается желание пожить в благообразном городке, в котором опасные районы отгорожены, словно гетто, и не разберешься с первого раза, нас защищают от того, что творится там, или наоборот. Да и кому интересно, правда, Мэтт, правда? Энни всегда спрашивает это, глядя на меня этими своими огромными глазами, и улыбается, обнажая неровные клыки. Кому интересно, если у нас есть свое место, в котором все друг друга знают, и которое похоже на сотни других мест с запада на восток, с севера на юг?.. Когда мы занимаемся сексом, Энни прижимает руки к груди, неосознанно пытаясь прикрыть себя, а я закрывая глаза и считаю от одного до скольки получится, представляя на ее месте ту малышку, что рекламирует крем для загара. Или Грэхем из закусочной на Пятой улице, красотку с азиатской внешностью и проколотым языком. Интересно, какого бы было, если бы она мне… Этой мысли обычно оказывается достаточной для того, чтобы кончить. Энни целует меня в щеку и, тщательно закутавшись с покрывало, идет в ванную, пока я стаскиваю с себя презерватив. В такие моменты я отвратителен самому себе, хотя ничего не могу с этим поделать. Каждый вечер я провожаю ее домой – черная ветка, конечная станция и пять минут ходьбы до самого парадного, и здравствуйте, миссис и мистер Боринг, в смысле, Баринг, как ваш кружок по вышиванию?.. Неужели?.. Маршрут изменяется совсем немного – открывается новая станция, с которой – вот сюрприз! – до дома моей любимой идти ровно столько же, сколько и с предыдущей, но только на этот раз – мимо ратуши. Отцы-основатели были гребанными извращенцами, если додумались поставить ратушу на окраине. И, конечно же, Энни хотелось бы пройти мимо покрытой мхом старой развалины, приобщиться к святому, дотронуться рукой до чего-то прекрасного. Старине Мэтту не сравниться с этим, конечно же. В вагоне почти никого нет – дремлет какой-то парень, даже во сне прижимая к себе огромный тубус, тихо переговариваются две уставшие женщины – такие, которые потеряли возраст, переступив порог сорокалетия, бормочет, раскачиваясь взад-вперед бродяга. Они для наших мест редкость, но что-то тянет их к ратуше, что-то подобное тому, что заставляет мо мать каждое воскресенье ходить на службу в местную церковь. Кошка, разбираю я бессвязные слова, почти полностью заглушенные стуком колес, кошка, кошка, люди заносят на новое место кошку, чтобы жилище было свято. Свято, свято, свято, крестится он, но как-то неправильно. Не так, как делает это мать. Энни испуганно сжимает мою ладонь, неосознанно пододвигаясь еще ближе, так, что я могу чувствовать ее горячее бедро рядом с моим. И нет ничего удивительного в том, что я кладу другую руку ей на колено. Гораздо более странно то, что она не убирает ее. Мэтт, касаются ее губы моего уха, пожалуйста, давай сойдем здесь, я не очень хочу на новую станцию. Бродяга поднимает взгляд от пола и отчего-то фокусируется на Энни, игнорируя мое присутствие. Улыбается, обнажив желтые зубы. Эй, красивая мисс, зовет он, и хватка на моей ладони усиливается, красивая мисс, разве вы не хотите увидеть этот мрамор, эти ступени и прожилки в стене, которые напоминают настоящее золото?.. Он смеется этим своим полубезумным смехом, когда Энни прячет лицо на моей груди, и подмигивает мне, словно старому знакомому. Слушай свою любимую, говорит он, женщины всегда знают, как лучше, поверь старику. Конечно же, мы так и сделаем, потому что станция открывается только завтра, приедет мэр, наш добродушный обаятельный толстяк, похожий чем-то на Санта-Клауса, и перережет огромными ножницами красную ленточку. Энни шмыгает носом, когда мы выходим на нужной станции, и дышит тяжело, словно загнанная газель. Никогда бы не подумал, что она может так испугаться какого-то безумца. Поезд все еще стоит, открытые двери напоминают распахнутые пасти, и безучастный голос объявляет «следующая станция - Ратуша», а Энни отчего-то жалобно стонет и тянет меня за ладонь, пошли, пошли, Мэтт, пожалуйста, пошли, нет, нет, что ты делаешь, вернись. Вернись, плачет она, но я не могу остановиться, потому что мне интересно, потому что закрытая станция – черт возьми, вероятно, это просто охрененно. Из-за какой-то ошибки увидеть то, что всем остальным откроется только завтра. Извини, целую я Энни в соленую щеку, извини, малышка, но мне любопытно. Так чертовски приятно думать о том, что я нарушаю правила. Так чертовски приятно, и я закрываю глаза, вступая в вагон, и выдыхаю только тогда, когда слышу, как двери позади захлопываются. Выдыхаю, и едва не кричу от ужаса, когда что-то хватает мою ладонь. Энни, всего лишь Энни, с распахнутыми, дикими глазами, в которых застыл ужас. Я не могу, не могу, Мэтт, шепчет она, не могу отпустить тебя одного. Я люблю тебя. Словно мы спускаемся в ад, Господи. Всего-навсего детская шалость, небольшое отступление от закона, с нами ничего не станет. Мы ведь не едем в Вегас на машине с откидным верхом, и у меня с собой нет чемодана с травкой. Энни не смотрит на меня – стоит лицом к дверям, и ее пальцы дрожат в моей ладони. Наверное, ей стоило бы остаться там, и дуться до меня до вечера, а мне стоило бы прийти к ней с букетом цветом, стать на одно колено и предложить руку и сердце. Вместо этого мы стоим здесь, разглядываем собственное отражение в грязном стекле – «святыня» выцарапано на нем – и одновременно задерживаем дыхание, когда двери раскрываются. Ничего необычного: полумрак, мрамор, золотистые прожилки. Все, как и описывал старик, с одной лишь поправкой: откуда, черт возьми, этому безумцу было знать?.. Энни отпускает мою руку в тот момент, когда поезд двигается вперед, со свистом закрывая двери, и мы остаемся одни. Эхо шагов разносится по галерее, и я смотрю на свою девушку, которая стоит на первой ступени, освещенная тусклыми огнями. Лица ее не видно, но я точно знаю, как она сейчас выглядит, и понимаю, насколько она прекрасна в своей неправильности. Именно то, что меня всегда привлекало. Энни даже не оглядывается, когда я перевожу взгляд за ее спину. Вниз по ступеням спускается что-то, похожее на кошку. Неуклюже передвигается, осторожно ощупывая поверхность перед собой, и в какой-то момент, я понимаю, что это не кошка. Это вообще не похоже ни на что, что я когда либо видел, и ряд оскаленных мелких зубов, которые это животное обнажает время от времени, совсем не помогает в том, чтобы определить его вид. Энни, наверное, смогла бы, она учиться на биологическом факультете, мечтает стать учителем. Она делает шаг мне навстречу, медленно, расправив плечи, словно юная красотка на первом балу, и не сводит взгляда с чего-то за моей спиной. Я не поворачиваюсь. Говорят, в новый дом первой запускают кошку, чтобы место было святым. Говорят, что этот обычай пришел уже очень давно. Говорят… Если честно, я никогда не задумывался над тем, что запускают первым в те места, куда не проникает солнечный свет. Я был занят тем, что мечтал сбежать, стать тысяча первым пропавшим в этом году, и сейчас, слыша глухое ворчание вокруг, слыша царапанье и фырканье, я вижу только глаза Энни. Никогда не думал, что она сбежит вместе со мной.