Пушок и Перчик

Так. Ну, что мы имеем, если по факту? Вангланд. Флаг, герб. Девиз: «Единство. Мир. Прогресс.» Ну да! Особенно «Мир»! Гимн: «Сиять во славу человечества». Я зевнул. Дата основания... официальный язык... Столица Вангланд-сити. Крупнейшие города... Форма правления: Президентская республика. Президент... Вице-президент... Двухпалатный парламент. Светское государство. Территория... Население... Плотность... Первое в мире государство по величине внутреннего валового продукта. А разве не мы? Индекс человеческого развития очень высокий. Это я не понимаю. Валюта - Вангландский фунт. За один фунт дают три Мидландских золотых по последнему курсу. Домен... код... код... телефонный код... часовой пояс. Утреннее солнце заливало всю мою чудесную террасу. Цветы цвели. Вьюны цвели. Я наполнил полный бокал чудесным красным вином, вдохнул его аромат и с удовольствием выпил. Вангландское вино лучшее в мире! Тут не поспоришь. Я понюхал ломтик сыра, но тут на витые стальные перила, увитые плющом, села птичка, и я положил этот ломтик прямо перед ней. Птичка клюнула ломтик, и он сорвался вниз, и птичка вспорхнула за ним. Расположение. Подчиненные территории. Рельеф. Климат. Природа. Растительность. Геология. Я крутил страницу все ниже и ниже. История. Дата основания. Война... Война Справедливости. Война Отмщения. Кризис... Военный конфликт. Гибель... Взрыв... Военная операция... Вооруженный конфликт. Участие в войне... Принуждение к миру. Бомбардировки. Инцидент на пограничной заставе 21\14. Мда. Население. Язык. Города. Экономика. Промышленность. Экспорт-транспорт. Лоббирование-анонсирование... Это все нафиг! Энергетика. Культура. Кухня... курятина... Литература. Философия. Кино. Спорт. Самый популярный спорт... Вот за спорт и выпьем. И я опять осушил бокал. Чудесное вино, чудесное! И опьянение такое легчайшее, серебрённое, нежнейшее. Хочется написать поэму или песню! И цветочки цветут. Средства массовой информации. Образование. Наука. Вот оно! Институт Мировой Демократии. Вот оно, змеиное логово. Раньше в этом здании была имперская канцелярия. Прекраснейшее старинное здание, красивейшее, целый дворец. И черная массивная лестница у входа. Вот от сюда они всем правят. Это типа что-то вроде нашего Большого Совета. Именно сюда стягиваются все артерии этой страны. Политика, искусство, финансы, СМИ, промышленность. А! Ой! Вот и озеро Кудран. Они называют его Сладким морем. Какое оно, нафиг, море? Хотя, если берегов не видно, значит, наверное, море? Чем море отличается от большого озера? И город Принцесса Элизабет, элитный курорт, международный форум. Куда деваться?!! Я наполнил еще один бокал. Ладно. Столица Вангланд-сити. Население двенадцать миллионов человек. Мэр - открытая лесбиянка. Зачем мне это знать? В столице есть только два времени года - зима и лето. Зиму еще называют «Сезон дождей». Зима длится полгода: октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль, март. Зима мягкая, теплая. Осадки обильные. Температура в среднем - градусов пятнадцать. Ночью опускается и до десяти. Семь лет назад рухнула до минус пяти, так на улицах насмерть замерзло шестьдесят человек. Лето очень засушливое и жаркое. Температура стабильно держится в районе тридцатки, частенько бывает и сорок. Я откинулся в плетеном кресле и закрыл глаза. Они пришли ко мне почти сразу, я еще жил в отеле. Трое или четверо, не помню точно. Серые, безликие, словно клоны или роботы. Я еще приходил в себя, а они расселись вокруг кровати и начали вежливо, но настойчиво задавать вопросы. Я им все и рассказал. Был сыном рабыни. С детства познал несправедливость. Не имел никаких прав. Ненавидел эту тоталитарную систему и кланы. Потом меня выгнали - как собаку. Жил с беженцами. Проникся их горем. Захотел справедливости. Потом меня сделали вождем. Я сначала хотел отказаться, но потом понял, что это шанс лучше узнать систему изнутри. Когда узнал о готовящемся восстании - очень обрадовался. Стал помогать подпольщикам. - С кем именно вы сотрудничали? - вкрадчиво спросил один из серых. И вот тут-то у меня сердечко-то и ёкнуло! А с кем я сотрудничал? Я лежал на кровати, закрыв глаза. - Вам плохо? Вызвать врача? - Больно... болит... но я потерплю. На самом деле я лгал. Я принял ударную дозу обезболивающего, и не то что не чувствовал боли, но тело мое наполнилось офигительной истомой и кайфом. Я лежал и хаотично соображал, что бы им такое соврать, и тут в памяти всплыло имя. - Марк Хоф. Да. Хоф. Вот с ним я контактировал. Серые переглянулись. - Господин Хоф нигде не упоминал о вас. - Я знаю. Я сам его об этом попросил. Я боялся Государевых агентов, и все наши переговоры с ним по моей просьбе нигде не фиксировались, были устными. Но видите, даже и это не помогло. Меня все равно покалечили. Серые долго молчали. - С прискорбием вынуждены сообщить вам, что господин Хоф погиб. Чтобы избежать плена, он покончил с собой на вокзале. - Я знаю. Прекрасный был человек. Тиран за это ответит. Дальше опасных вопросов не было. Всякая стандартная чушь для протокола. Следующий раз они заявились через пару дней и начали хитро. Типа, если мы теперь по одну сторону баррикад, то не плохо бы было раскрыть секретики. Ведь должен же я знать секретики. Но тут я их разочаровал. Они главным образом налегали на экономическую сферу, но тут я был полным профаном. Они дали мне список вопросов, и на некоторые я бы мог ответить, но не стал из принципа. Я ограничился тем, что рассказал им то, что они и так знали или догадывались. Они тоже понимали, что я просто ставил подписи, а все прорабатывалось на совете семей без моего участия. После чего обо мне забыли на неделю. А в понедельник ко мне заявилась целая толпа из партии «Безграничной Любви», и я понял, что прошел тест. Это было то еще зрелище! Никогда в жизни я не видел столько извращенцев в одном месте. Бабы все были страшные. Тощие и жирные, нечесаные, противные. Почему они нифига не следят за собой? Им самим не стремно? У нас женщины никогда не появились бы в таком виде. Мужики тоже были... одно название... Плешивые, очкастые. Никого няшного и молоденького, в моем вкусе. Этой гоп-компании я тоже рассказал слезливую историю моей жизни. Что вот мол, душа просит любви, а тоталитарная машина душит на корню. Рассказ им понравился. Тощая, рыжая, рябая, страшная как атомная война тетка даже расплакалась. Меня долго поздравляли. Бесконечно долго и нудно расписывали мои новые возможности. Определили меня как Би и тут же приняли в члены партии. Я никогда не задумывался о том, какой я. Я это я. Я люблю то, что я люблю, и все. Но если они хотят обязательно навесить на меня ярлычок, что ж, это их страна и их правила. А вообще это все мне не нравилось. Какие-то рыхлые, плешивые, престарелые гомодрилы. Я хотел выйти на группу серьезных людей, бывших военных, разведчиков, фанатиков. Мне нужны были их связи, советы, помощь, а никак не это кабаре. Но... Мне назначили стипендию Вышковера-Логовенко. Событие государственного масштаба! По значимости это что-то вроде нашей Премии Государя. Еще бы! Не каждый день линию фронта переходит по сути второе лицо в государстве. Из церемонии вручения сделали настоящее шоу. Вручали тут же, вместе с паспортом, в прекраснейшем конференц-зале отеля Клементина. Тут все было по высшему разряду. Везде золото и парча, и мрамор. Народищу собралось, журналистов, и я в самом центре стола. С утра от нервов меня трясло, и я все прикладывался к фляжке с коньячком, и когда церемония началась, я был уже хороший. Алкоголь развязал мне язык, и я толкнул им речь. Говорил много и разошелся так, что даже сам возбудился. Закончил я на такой ноте: - Меня били за то, что я любил неправильной любовью, но я все равно любил! Ибо только любовь может победить тиранию! Мне аплодировали стоя. Потом вынесли огромную бумагу - указ о присуждении мне стипендии имени Бориса Вышковера и Алексея Логовенко. Имя Борис они почему-то произносили со странным прононсом БОрис. Однако самого БОриса не было. Несколько лет назад его высушил рак, и он умер. А вот Логовенко присутствовал. Парень моего возраста, но выглядел он старше. Короткий ежик светлых волос. Очки. Тонкие губы и колючие глазки. Я ему сразу не понравился, и он мне, соответственно, тоже. Вместе со стипендией дали мне и эту квартиру. Царский подарок! Тихий центр. Как раз между площадью Фонтанов и Музеем естественных наук. Старинные богатые дома. Потолки, парадные, атланты у входа. Мне досталась просторная светлая квартира на последнем седьмом этаже. Четыре комнаты, столовая, кухня, две ванных, гардеробная комната; и самое прекрасное - терраса. Кухня и гостиная выходили напрямую на этот длинный балкон, утопающий в цветах. Пока утреннее солнце не начинало жарить в полную силу, я сидел тут в плетеном кресле, пил вино, шарился в сети и глядел вниз, на уютную тихую Весеннюю улочку, и на припаркованные машинки. Глядел на центр. На красивые разнообразные небоскребы. У нас все дома были какими-то официозными, а тут фантазия архитекторов развернулась вовсю. Высотки тут были крученые, верченые, кривые, неправильные и вовсе неописуемые. И смотрелось это все прикольно. Двое суток приходил я в себя, но пришло время отрабатывать деньги, и в залитой солнцем квартире раздался звонок. Это было нечто огромное, с потолками метров в пять. Со стальными балками на верху. Стены из грубого кирпича. Светильники из белой бумаги, белого какого-то гипса и белого хвороста. Белые кривые столы, вросшие в стены, и лабиринты из стендов с картинами. На белых столах - армии элегантных бокалов с игристым вином и радуга из закусок. Толпа народу. Приглушенный гул голосов. Я взял бокал и побрел куда-то вперед, попивая вино и поглядывая на картины. Картины были даже интересные. Все одного размера - большие белые квадраты холста два на два метра. Изображено на всех только два предмета: кругляшок, размером с шар для боулинга, и жирная прямая линия с полметра в длину. И кругляшки, и линии были одного цвета: неопределенного, кроваво-шоколадного оттенка. На одной картине кругляшки сбивались в угол, а над ними висела полоса. На другой был один кругляш в самом центре, и его со всех четырех сторон окружали линии. На третьей тоже был кругляш в самом центре, но все остальное пространство холста занимали стройные ряды полос. Многие из присутствующих ко мне подходили, лезли целоваться, хлопали по плечу. Искренне кивали головой, глядя на мою четырехпалую кисть в бинтах. Пристали и журналюги, и я был очень рад, что от них удалось избавиться после нескольких дежурных фраз. Хорошо, что знаменитостей хватало и без меня. В центре этой безразмерной студии была маленькая площадка, посреди которой стояла большая клетка. В клетке на каком-то ворохе сена, выкрашенного в белый цвет, сидел голый, длинный, тощий, лысый человек и что-то быстро строчил огрызком карандаша в блокноте. Махом исписав одну половину странички, он вырывал ее и кидал под ноги. Вокруг решетки ходил здоровенный амбал в черной униформе и таскал увесистую палку, к концу которой был привязан армейский черный ботинок. Я присмотрелся - нет, точно ботинок. Наверное, это что-то должно было означать, но я по тупости своей не мог понять современного искусства. Прохаживаясь вокруг клетки, амбал то и дело долбил ботинком на палке по решетке, видимо, желая запугать голого «писателя». Игристое было очень вкусное, я поменял пустой бокал на полный и на всякий случай пошел дальше глазеть на картины. На этот раз весь холст занимали стройные ряды кругляшей, и все было бы идеально, но с правого боку в эти ряды врубались две полоски, и кругляши сбились и скучковались. Гармония была нарушена. - Точки символизируют людей, граждан, а полосы - это законы-полицейские. Они вторгаются в жизнь людей и нарушают гармонию, уродуют, вносят хаос и страх и тиранизируют людей. Голос был обычный, молодой, тихий и вежливый. Я кивнул, обернулся и... Только, наверное, через минуту я понял, что впал в ступор. Глаза мои говорили мне, что передо мной девушка, но нутро безошибочно определяло его как парня. Странное ощущение, словно бы одновременно давишь и на газ, и на тормоз. Ему было лет двадцать. Высокий. Плоский и гибкий. Волосы цвета золотой пшеницы, нагретой солнцем, тонкие, короткие, прямые. Губки подкрашены. Брови темные, тонкие. Кожа нежнейшая. Лия была красива, но ее кожа смотрелась грубее этой. И глаза. Никогда до этих пор я не видел таких глаз. Они были как два голубых солнца, которые источают нежнейшее голубое свечение. - Я Макс, и я уже давно мечтаю с тобой познакомиться. Да, это было женское платье, определенно. Короткое, до колен, черное, приталенное школьное платье с белым воротничком. Черные колготки, черная сумочка и черные туфли с тонким, высоким, стальным каблуком-шпилькой. - А ты Перчик, - улыбнулся он. Что бы хоть как-то оправдать открытый рот, я решил выпить вина. - Откуда знаешь про Перчика? - спросил я как-то грубовато, по-моему. - Я был на пресс-конференции твоего друга подпольщика. - Друга? - Чик-Чик. Вы вместе участвовали в революционном движении, и он признался, что у тебя была подпольная кличка Перчик. Он взял меня под руку. Цитрусовый аромат... приятный запах. Революционеры хреновы! - Я просто немножко волнуюсь. Я уже давно интересуюсь тобой и, даже можно сказать, влюблен. - Он выдохнул. - Фух! Ну вот я это и сказал! Теперь будет легче. - Когда это ты успел в меня влюбиться? - спросил я, в последний момент успевая схватить новый бокал с подноса официанта и ощущая легкое, приятное сумасшествие в голове. - Как только увидел одно твое фото. Это было на первом курсе. Черно-белое фото, и я сразу влюбился. Я подумал, блин, у этого мальчика взгляд не Мидландский. Часами разглядывая твою фотографию, я чувствовал, что ты, должно быть, совсем одинок там, среди тех людей. Недели две я ходил как пьяный, и мне было грустно, потому что я знал, что никогда не увижу тебя. Это было тяжело, но потом я понял, как я могу направить это чувство в нужное русло. Не страдать от него, а использовать его с пользой. Он посмотрел на меня, а я на него. Что ни говори, а на каблуках он чувствовал себя уверенно. - И я решил написать книгу. - О чем? - все пытаясь уследить за его мыслью, одновременно попивая вино и маневрируя между снобами-любителями картин, не понял я. - О тебе. О ком же еще? - Обо мне одном - и целую книгу? - искренне удивился я. Он уже раскрыл свои губки, чтобы ответить, но тут всю выставку разодрал чудовищный, омерзительный в своем сумасшествии вой. Нечеловеческий ор. Я вздрогнул, и в первые мгновения мне показалось, что это Пушок не выдержал и прислал отряд головорезов, которые ворвались на выставку и начали кромсать толпу, ища меня. Но ничего страшного не случилось, публика была покойна. Подойдя к клетке с голым мужиком поближе, я начал понимать, в чем дело. «Писатель» все продолжал строчить на листочках и набросал их уже огромное количество, а дуболом-охранник только сейчас разглядел это, и с ужасом и диким воем влез на клетку и стал бить листочки палкой, корчить им рожы и плеваться на них. - Это Ионин, Вл. Ин - его инициалы, видел на картинах? Твой земляк, - интимно шепча мне на ухо и прижимаясь бедром, шептал Макс. - Великий человек. В нашем обществе такие - большая редкость. И не мудрено. Мы сыты и расслабленны, у нас все хорошо. Свобода, равенство. Тепличные условия плохо способствуют росту великих гениев. Гениям нужна борьба, тирания, клетки и боль, и вот тогда рождаются величайшие творения. - А-а-а... - протянул я уважительно, глядя на голого мужика в клетке, а про себя подумал: штаны бы хоть надел, творец хренов. - Вл. Ин проповедует, что только боль и кровь могут оживить искусство. Без крови, боли и мучений искусство мертво. И вот поэтому он в каждое свое творение добавляет немного своей крови. Сейчас он окропляет кровью колючую проволоку - символ несвободы фашистского государства. А ты читал его сборник стихов «Убитые истины»? Он писал их кровью. Сильно! Аж мурашки по коже! - А где тут-то кровь? - прищурился я. - Ну как же? Он же сидит на мотке из колючей проволоки! Я пригляделся и только сейчас понял, что это был не сноп соломы, а кокон колючей проволоки, на котором он сидел тощим голым задом. Я даже разглядел тонкие струйки крови. Амбал на клетке перестал рычать, расстегнул штаны, достал член и стал мочиться на исписанные листочки. Желтая струя потекла и по лысине «писателя», но он никак на нее не отреагировал и продолжил строчить. - Пойдем отсюда, - объявил я. - Куда? - Ко мне. - Зачем? Я оглядел его с ног до головы и облизал нижнюю губу: - Книгу писать будем. На улице он опять взял меня под руку. Мне было не по себе. Необходимость прятать свои отношения от окружающих сидела у меня в крови. Но люди не обращали на нас никакого внимания. Это радовало. Мы уселись в маленьком уличном кафе, не дойдя немного до площади Поэтов. Маленький круглый столик с цветастой скатертью, вазочка с цветочком. Он заказал кофе, а я вина. Улочка была неширокая, уютная. Брусчатка под ногами вылизана до блеска. Домики стояли стеной, невысокие, в три-четыре этажа, разноцветные, с маленькими балкончиками. А над их стальными крышами высоко возвышались шпили церквей, в которых уже давным-давно никто никому не молился. Попивая вино, я увидел лысого мужчину в очках. Он стоял под чугунным фонарем, держа девочку за руку, и ждал кого-то. Тут же к нему подбежал мужчина помоложе, румяный и плотный. Они обнялись и поцеловались, девочка тоже полезла обниматься. Все втроем, взявшись за руки, они не спеша прошли мимо нас. Я проводил их взглядом, и мне отчего-то стало грустно, и я спросил: - Почему вы нас так ненавидите? - Потому что вы звери, - просто ответил он. - Мы звери? А вы не звери? Вы всю жизнь воюете. Вы в год создания своего государства затеяли сразу две войны! И мы еще звери? Он достал тонкую розовую сигарету с золотым фильтром из тоненькой пачки, прикурил и ответил: - Зато ваше правительство все это время удачно воюет со своим собственным народом. - П-ф-ф-ф-ф... А кроме пропагандистских лозунгов свои мысли есть какие-нибудь? Он молчал. Проехали две девушки-полицейские в трико и на велосипедах. - Так почему мы-то звери? Мы носим ту же одежду, что и вы, слушаем ту же музыку, пользуемся теми же телефонами, тачками. Почему мы звери? - Да все это не важно! Как ты не понимаешь? Да, вы пользуетесь нашими изобретениями, но в душе-то вы остаетесь зверьми. Вы презираете нас, и вы сильнее нас, вот почему вас не любят. Как ты посмотрел на меня, когда увидел? На мое платье? Ты был шокирован! У тебя и в мыслях не могло уместиться, что парень может быть в женском платье. А если бы я прошел в таком виде по вашей столице, то меня забросали бы камнями. - Ну... не камнями бы... - начал я. - Ну кулаками бы забили, какая разница? - Да, у нас не любят геев, ты это хочешь услышать? - Я хочу услышать, почему вы не хотите развиваться? Почему не хотите расширять горизонты, принимать новое? Почему для вас мужчина - это только самец-добытчик, а женщина - самка-хранительница очага? Почему вы отказываетесь принимать другие взгляды? Других людей, непохожих на вас? - Ну... мужчина - это мужчина, а женщина - это женщина. Так всегда было. Так Всевышний создал. - Поповская бредятина, которой вас травят с детства! Она настолько уже въелась в твою кровь, что ты и не чувствуешь горечь этого яда. Почему ты уверен, что вас кто-то создал? Почему ты не думаешь, что все развивалось естественным путем, и другие ориентации так же естественны, как и традиционная гетеросексуальность? Я думал, как его пухлые губы будут смотреться на моем члене. - Мне просто приятнее думать, что я венец творения Всевышнего. Величайшее творение во вселенной, а не облысевший предок какой-то обезьяны, которая всю жизнь висела на ветках, а потом вдруг решила спуститься на землю и ходить на двух лапах. Он опять нервно закурил. Я понял что... нужно быть осторожнее со словами. Нужно затаиться и хорошенько изучить местный менталитет. - Послушай, - проговорил я вкрадчиво и нежно взял его за руку. - Я просто хочу влиться в вашу культуру. Я всю жизнь жил под пропагандой, и сейчас просто в полной растерянности. Помоги мне, пожалуйста, стать по-настоящему свободным человеком. Он поднял на меня свои невозможные, сияющие, подведенные черной тушью голубые глаза и нежно улыбнулся. Дома, в пустой, молчаливой, залитой горячим солнечным светом квартире, я бросил его на кровать. Впился в губы. Кожа не обманула меня, на ощупь она оказалась еще лучше, чем на вид. Я задрал его платье и увидел, что это не колготки, а чулки, и это возбудило меня сверх всякой меры. Гладкая, везде выбритая белая кожа. И никакого нижнего белья. То есть все это время он был почти голый. Это была, конечно, возмутительная дерзость, за которую полагается наказание! Я стянул его с кровати и поставил перед собой на колени, я все торопился испытать эти губы в действии. Он взял головку в рот, принялся сосать и дрочить мне. Я отбросил его руку и попытался войти в его рот целиком. Он отпрянул и закашлялся. Не знаю. Может, у них тут так не принято. Но уж если девушка без трусиков забрела в мою берлогу, просто так я выпустить ее не мог. Когда я был готов, я поднял его и положил на кровать на спину. Забросил ноги себе на плечи. Нет! Эти ноги в чулках были точно как девичьи! Закусив алую нижнюю губу, выгнувшись и зажмурившись, он дрочил свой член, а я все чувствовал щекой гладкую ткань чулок. Странное чувство. Я словно бы не занимался любовью, а совершал некий обряд. Обряд завоевателя или победителя... мне самому себе сложно было описать, что я делаю. Но во мне проснулось и вправду что-то звериное. Я хотел изнасиловать это слабое, холеное, горделивое, высокоумное тело - и я его трахал. Я кончил первый и растянулся рядом. Он открыл глаза, прильнул ко мне, присосался к губам и положил мою руку на свой член, и я помог ему кончить. Потом я остался лежать на кровати, а он встал и побрел по квартире. Я слышал, как вода льется в душевой. Это было приятно и необычно - слышать тут звуки. Он вышел в моем халате, закурил сигарету и не спеша обошел все комнаты. Долго стоял на террасе, она ему явно понравилась. Потом достал из сумочки большой дорогой телефон и забрался поближе. - Ну... - проговорил он, разглядывая меня. - Ты будешь рассказывать историю или нет? - Какую историю? - О своей жизни. Для книги. Я открыл глаза: - Я думал, это шутка. - Нет, Рыжая борода, это не шутка. Я уже проконсультировался в Институте, они утвердили. - В Институте Мировой Демократии? Он кивнул. - Ты учишься в Институте Мировой Демократии? - Я учусь в ГГУ. Я приподнял брови. - В Государственном Гуманитарном Университете. На последнем курсе. Хочу писать о тебе книгу! - А если ты учишься в этом гэ гэ гэ, зачем тебе спрашивать разрешение в другом институте? Он замолчал. Я четко почувствовал, как изменилась аура между нами. Хоть он и молчал, но молчание это явно говорило мне, что такой варвар и ничего не понимающий беженец, как я, не должен всуе поминать имя Института! Я не обиделся. Он провел наманикюренным пальчиком по экрану, улыбнулся и сказал: - Вот. Я взял телефон, и невозможное, тысячу раз забытое прошлое рухнуло на меня. Черно-белое фото. Черные тонкие прямые волосы. Начинающаяся щетина. Тонкая шея. Еще пухлые губы. И глаза. Простые, детские глаза. - Где... где ты? Как ты? - ахнул я. - Прикольно, правда? Ты тут такой миленький! Такие губки! Волосики! А глазищи-то какие! - Но где ты это... Откуда? - Что? Впечатлил? Трое бессонных суток блуждания по сети не пропали даром. Я же говорил, что собираю о тебе информацию. Сколько тебе тут? Где это ты? Кто снимал? Я замолк. Я не мог прийти в себя. - Лет семнадцать мне тут. Это я еще в башне. А кто снимал... даже не знаю. Просто невероятно! - Так ты расскажешь историю или нет? - Ну... спрашивай. Что ты хочешь услышать. - Что угодно. Что хочешь. - А что я хочу? Он забрал телефон: - Начни с чего хочешь, с детства. - Ну ладно, - неуверенно проговорил я. - Давай попробуем. - Подожди! Диктофон включу. - Ну... я... ох... ну давай... А любую можно историю? - Конечно. Из твоей жизни, все, что хочешь. - Хм. Ну, наверное, вот. Идет запись? Кхм. Я... - Стой! - он соскочил с кровати и вернулся с бутылкой вина, бокалами, пепельницей и пачкой сигарет. - Вот. Теперь все. Давай! Я выпил бокал вина и начал: - Я был рожден ублюдком. Моя мать - рабыня. Мой отец - вождь клана Ледяной Кот. Отец любил маму, но любил не как жену или женщину, не как равного себе человека, но как любимую вещь. Любимую машину, любимую яхту или охотничью собаку. Она была ему не спутницей жизни, не второй половинкой, а любимой игрушкой для услад. Отца я боялся всегда и видел его редко. Он воспринимал меня как милое недоразумение. Как птичку, которая залетела в сарай и свила там гнездо. Можно одним ударом покончить с ней, но вреда она не приносит, и крылышки у нее такие красивые. Мне он всегда казался грозным, страшным незнакомцем, и когда он приходил в наши с мамой покои, я всегда убегал в самую дальнюю комнату и сидел там тихо. Но иногда отец все же снисходил до меня. Пьяный и довольный, он велел привести меня «для разговора». Это всегда была пытка для меня. Я не знал, как вести себя с ним, я его очень боялся и робел, и, наверное, со стороны выглядел полным придурком. Слава Богу, это были редкие моменты. Я прекрасно запомнил их все. Большая, роскошная, золотая зала. Стол, уставленный коньяками и явствами. Отец в халате, и от него пахнет спиртным. Я хорошо помню его лицо. Темно-русые волосы... редкие, тонкие, зачесаны назад. Лицо красивое, мужественное, с глубокими морщинами. Голубые глаза и светлая щетина. - Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? - спросил он. - Таким, как вы... вождем клана, - ответил я и тут же в ужасе прикусил язык. Мне показалась, что такой дерзкий ответ приведет отца в ярость, но он расхохотался. Выпил рюмочку коньяку и задумался. - Вождем клана, говоришь? Хм... Хочешь, я расскажу тебе, что значит быть вождем клана? И вот такую историю поведал мне мой родитель: «Мой дедушка всегда был в очень плохих отношениях с моим отцом. Уж не знаю почему, но так было всегда. В лучшем случае их отношения были просто холодными. И вот однажды дедушка прилюдно обругал отца на каком-то совещании. Отец вспылил и вышел прочь из зала, хотя дедушка, а он на тот момент был вождем клана, приказывал ему остаться. Но отец ослушался. В бешенстве он примчался в свой особняк и решился свергнуть дедушку. Он уже давно планировал покушение, но решился только сейчас. Он оповестил остальных членов клана, что были с ним в сговоре, что начинает операцию. Дедушка был крут нравом и правил жестко, даже жестоко, позволял себе ругаться даже с Государем, и были люди в клане, кто хотел его смерти. Немного, но были. Момент атаки выбрали удачно. Дедушка с небольшой охраной отдыхал на Ближней даче. Убийцы во главе с отцом (а были там и чистокровные члены клана, и полукровки) ворвались в имение дедушки. Завязалась перестрелка. Всю охрану перебили, но дедушка сумел забаррикадироваться и стал отстреливаться. А нужно сказать, хоть он и был седовласым стариком, но сила бурлила в нем на зависть любому молодому мужику. И даже несмотря на ранение, дедушка продержался до тех пор, пока не подоспели верные ему люди. Видя, что план провалился и он обречен, отец пытался покончить с собой, но на него накинулись и скрутили. И начался Судный День. Дедушка велел привезти меня, чтобы я присутствовал и все видел. Мне было лет семь тогда. Все это происходило в гостиной у камина. Воняло пороховыми газами, и все двери и стены - все было в дырах от перестрелки. Отец и все заговорщики стояли на коленях. Дедушка был в белой майке, и живот его был обмотан бинтами, и кровь на боку. Моя мать валялась у него в ногах, умоляя, чтобы вывели меня, ребенка, и не убивали отца у меня на глазах, но дедушка ее даже не слушал. - Поднять руку на отца - это тоже самое, что поднять руку на Бога! А рука, поднятая на Бога - да будет отсечена! - проговорил дедушка и отсек отцу правую руку, в которой тот держал оружие. Тут же культю перетянули жгутом, чтоб отец не истек кровью раньше времени. Отец кричал, что он чистокровный, он наследник, и его нельзя пытать и нужно казнить как гражданина, через расстрел, но дедушка отказал ему в этом. - Ты предатель! А предателя можно только забить до смерти палкой, как вшивую собаку или вонючего бродягу! Дедушка перевернул стол и за пару пинков своротил одну из ножек, а она была здоровая, тяжелая, дубовая. Настоящая булава! И вот этой вот ножкой-булавой он долбил моего отца по голове, пока просто-напросто она не разлетелась на кусочки. Я помню всё это. И этот звук расколотого черепа. И страшный звук ударов. И огромную лужу крови на дорогом паркете. И кусочки мозга и волос. И как у обезглавленного тела все еще дрожала рука. Когда от головы отца не осталось ничего, дедушка откинул «булаву» и подошел ко мне. - Запомни этот урок навсегда! - сказал он. И руки, и лицо его, и борода - все было в крови. - Теперь ты единственный наследник. И если ты придешь убить меня - с тобою будет то же самое! А если кто-то придет убить тебя - ты должен поступить с ним точно так же! Ты хорошо меня понял? О, да! Я запомнил это прекрасно! После отца дедушка занялся его подельниками. Полукровки были сожжены живьем, а прах их вышвырнули на свалку. Чистокровных членов клана ждала еще более страшная участь. Дедушка приказал заживо закопать их в гробах, а к гробам приделать широкие трубы, которые выходили наружу. Во-первых - чтобы они могли дышать и дольше мучились, а во-вторых, чтобы были слышны их крики и стоны. Дедушка распорядился привезти к нему на дачу всех членов клана. Всех без исключения, от мала до велика. И старых, и малых, и больных, всех. И все стояли с опущенными головами во дворе и слушали вопли из этих труб. Кто-то умолял опустить ему яду, а кто-то просто кружку воды. Вот так это было. А когда дедушка умер, его гроб несли на руках, и мавзолей его был самый большой и роскошный. Вот так вот! Вождь клана должен быть готов на любые поступки. Он должен быть выше «добра» и «зла». Выше «людской морали»! Он должен быть готов убить, казнить, пытать любого человека: родственника, друга, ребенка, любимую. Всякого - если это необходимо! Всевышний дал вождю клан, и единственная задача вождя - этот клан сохранить и преумножить. Все остальное не важно! А ты сможешь запытать до смерти любимого человека, если это будет нужно для блага клана? Но не бери в голову! - усмехнулся отец. - Тебе это не грозит. Ты полукровка и никогда не будешь вождем!» - Вот такую историю поведал мне мой отец. И он оказался прав! Я хоть и стал вождем клана - но Господином, истинным Вождем у меня стать так и не получилось. Во мне слишком много рабской крови, - усмехнулся я. - Я бы не смог убить любимого человека. Убить ребенка. Не смог бы. Не смог бы пытать, даже если бы от этого зависела судьба клана. Мда... - я призадумался. - Просто во мне слишком много рабской крови... Я замолк. Взял бутылку вина и отпил из горла. Посмотрел на него. Он лежал, закрыв лицо ладонями. Я хотел отвести его руки от лица, но он не давался. Я приложил усилие, освободил его лицо и увидел, что он плачет. - Ты чего? Эй! В самом деле, прекращай! Он глотал слезы и мотал головой. Опять закрыл лицо ладонями и повернулся на другой бок. Я приблизился и, поглаживая его плечо, спросил: - Что случилось-то? - Ничего! Я пожал плечами и лег рядом. - Почему люди такие звери? Почему они рады тебя уничтожить, разорвать? Как может быть так много ненависти? Я вздохнул. Что я мог ему ответить? Он сам захотел историю. - Не бойся. Ты в безопасности. Тебе ничего не угрожает. У тебя все будет хорошо. У вас свободная страна, тут такое невозможно... Я повернул его к себе и обнял. И вот так вот началось мое диссиденство.