Пушок и Перчик

«Запрет на вещание Вангландского телевидения - это первый шаг к тирании!» Я помню этот лозунг. Это было очень давно, в прекрасное, веселое время. Я только устроился в Нахаловке, и все было как-то так беззаботно и просто, и весело. Я жил одним днем и только для себя. У меня была мягкая кровать, кондер и вдоволь свободных денег. Все было здорово - и упыри, и нищета вокруг, и блядство, и фрики, и психи. И хоть я не смотрел телек, да и в Нахаловке не очень интересовались политикой, но даже до нас дошло - случилось что-то особенное. Да уж! Говна вылилось выше крыши! Запретили Вангландские каналы! Целыми днями по телеку кипел лютый срач. Гости в студии ругались, обзывались, дрались. Из-за того, что все орали на всех, невозможно было разобрать и слова. Лай стоял от земли до неба. А получилось там все просто, в один месяц один за другим вышли два фильма-расследования, один про Нахаловку, а другой про Государя. Для Вангланда это было обычно, ну фильм и фильм, а наши все на дыбы встали, начали волосы рвать и пеной плеваться. Да и Вангландцы тоже хороши, если ты работаешь в этой стране, то зачем тебе оскорблять местное правительство? Про Нахаловку наши бы еще стерпели, а вот Государь - тема сакральная, здесь уже без вариантов. И вот показали про Государя кино вечером, а на следующий день все Вангландские каналы и хлопнули. Это потом уже, когда я сам вождем стал, я узнал, что эту бучу кланы специально подняли. Государю было пофиг на фильмы. Как они любят говорить: «Лев не замечает тявканье шавок. Лев занят своими львиными делами, а шавки могут только тявкать!» Но вожди уже давно хотели вытеснить Вангландские передачи с прайм-тайма, чтобы в отсутствии конкурентов вся прибыль пошла только их каналам, и вот появился предлог. Это я все к тому, что... запретили Вангландское телевидение - и правильно сделали. Нужно было еще и наше запретить! Потому что все это херня для конченых дебилов! Двое суток я не вылазил из кровати, двое суток я смотрел телевизор - и уже двое суток я ощущал, как мозги мои превращаются в пюре, но я все равно держался. Пить я боялся. Я и так недавно одурманил свой мозг до такой степени, что прятался от воображаемых убийц, сидя в ванне. И вот я просто валялся на кровати и ел. Поназаказывал всякой еды и лопал. Ведра мороженого и экзотические фрукты, веганская еда и обезжиренные йогуртовые тортики, пончики и плитки черного шоколада с перцем, пиццы и соки. Сидя на подушках, я ел креветки и смотрел мультики для самых маленьких. Телефон молчал, а может, я его потерял. В дверь долбились долго и настойчиво. Я понял, что меня не оставят в покое, завернулся в одеяло, вооружился чашечкой с клубникой со сливками и пошел открывать. Это был Макс, свежий и довольный, даже возбужденный. С порога он стал задавать кучу вопросов, а я все смотрел на него, даже позабыв закрыть дверь. Он покрасил волосы в розовый цвет и из-за этого казался мне роботом, какой-то синтетической копией живого человека. Пышная черная газовая юбка до колен и что-то среднее между блузкой и сорочкой голубого цвета. Я видел такое в первый раз: хитрая облегающая рубашечка, рукав короткий, до локтя, воротничок и розовый галстук. Я все стоял и смотрел, и даже забыл, что нужно моргать. - Ты так пойдешь? - весело спросил он. - Я вообще никуда не пойду... - буркнул я. - Так дело не пойдет! Ты чего? Это самый главный праздник в году! Я упал на кровать и укрылся с головой. - Я от тебя не отстану! - он стал стаскивать с меня одеяло. - Я не пойду! - Пойдешь! Еще как пойдешь! Он спихнул меня с кровати. - У меня голова болит... - ломался я. - Выпьешь таблетку. - Я не пью таблетки, - почему-то сказал я. - Ничё не знаю! - раздалось уже из ванной. - Я никуда не пойду! - объявил я и улегся на полу. - Нет, ты пойдешь, боров! - он вернулся и схватил меня за ногу. - Ты должен интегрироваться в общество. - Я всем че-то должен, - проговорил я, позволяя таскать себя по полу. - Я один, а вас много. Он запыхался и сел на меня сверху: - Ну что ты капризничаешь? Ты уже начал делать успехи. Институт тобой доволен. Тем более, если ты проигнорируешь такое событие, то ты очень многое потеряешь, - он внимательно посмотрел на меня. - Ну что ты как ребенок? Я посмотрел на его воздушную юбку с кружевами и спросил: - Ты трусы надел? Он ожидал услышать все что угодно, но только не это: - Пф-ф-ф-ф! Надел! - Женские? Он цокнул языком: - Женские. - Покажи! - Обычные трусы. - Покажи трусы! Он закатил глаза и поднял юбку. Трусы и вправду были женские, розовые, с кружевами. - Врезаются? Натирают? - Нет! Вставай! Я думал, ты уже собрался! Он поднял меня, чуть не вырвав мне руку, и отправил в душ. - Закажи такси! - крикнул я. - Тут близко, пешком дойдем, - отозвался он. Не спеша мы спускались вниз по проспекту Мира к Центральному вокзалу. Народу вокруг становилось все гуще и гуще. Мужики с розовыми флажками и женщины в каких-то невообразимых кислотных платьях - или даже не платьях, а нарядах, абсолютно безумных, космических, сумасшедших. Глядя на них, у меня тренькнуло в сердце. - Это то, что я думаю? - кисло спросил я. - Это ежегодный Парад Абсолютной любви! Самое главное и красивое шествие во всей стране! - с гордостью ответил он. Мы подошли к живой, радостной толпе. Все смеялись и пританцовывали, копы заканчивали устанавливать стальные ограждения. Площадь бурлила. Флаги всевозможных расцветок гордо реяли на горячем солнечном ветру. Со всех сторон доносилась музыка. По правую руку были видны колонны разукрашенных автоплатформ. Словно бы по головам веселой толпы ходили акробаты на высоких ходулях и в броских костюмах. И над всем этим возвышалось старинное здание вокзала из стекла и стали. - Вот, надень! - и он стал пришпиливать мне на грудь большой розовый значок. - Не надо! - сказал я решительно. - Блин! Ну я же не заставляю тебя надеть кожаные штаны без задницы! Просто надень вот этот значок, чтобы все поняли, что ты свой. - Я не «свой», - упорствовал я. - Ну, ты же вступил в партию Безграничной любви! - Вступил... но я... так... я... не активный член. - Да ладно тебе, чего ты боишься? Ты же гей, ты должен быть горд этим! - и он опять полез ко мне с этим значком. - Я - это я. Да отстань ты! Ты знаешь, что такое интимная жизнь? Приват? Так вот это и есть приватная жизнь, тайная жизнь, и она никого, кроме меня, не должна касаться! Он цокнул языком и завел глаза к небу. - Я вообще не понимаю смысла, зачем это нужно выставлять напоказ?!! Пусть другие выставляют, а я не... - я осекся. Мимо нас прошла компания... жено-мужчин? муже-женщин? В розовых балетных пачках. И все бы ничего, если бы не их слоновьи ляшки в лосинах и жирные животы. И тут что-то юркнуло у меня в ногах. Я обернулся и увидел... человека на четвереньках, на голове которого был кожаный шлем в виде собачьей морды. Из одежды он имел только кожаную жилетку, а в задницу ему воткнули хвостик, больше похожий на хвост свиньи, чем собаки. Я непроизвольно отпрянул назад, чтоб ненароком не коснуться его, и спиной налетел на что-то огромное и черное. Обернувшись, я увидел двухметрового гиганта, затянутого в черный латекс, с лошадиной мордой на голове. В руках-копытах «лошадь» держала оглобли от двухколесной коляски, в которой сидела девушка с черным зонтиком от солнца. - И-го! - сказала «лошадь» и в нетерпении топнула «копытом». - Я... Я не... Не пойду... - сказал я решительно и попятился ближе к тротуару, прочь с проезжей части. - Да стой ты! Все будет нормально! Че ты так испугался? Хочешь, пива куплю? И только тут я с ужасом обнаружил, что зрители на тротуаре по всей длине проспекта были отгорожены сплошной стеной ограждений, через которые я не мог перелезть ни снизу, ни сверху. Я был заперт посреди широкого проспекта, и мне оставался только одни путь - вперед. Он все же нацепил мне этот гадский значок, и мы подошли к маленькому микроавтобусу, переделанному под бар. Веселого голубого цвета, с легкомысленными цветочками, он стоял под навесом и манил к себе рядами бутылок. - Однако! - ахнул я, глядя на цены. За пластиковый стакан с пивом просили два фунта, когда в магазине через дорогу он стоил максимум центов восемьдесят. А за крепкий микс и вовсе просили четыре-пять фунтов. Гомосеки - что с них взять? Я присосался к холодному пластику и ощутил, что настроение толпы изменилось. Видимо - началось. Структура парада была крайне проста. В начале не спеша двигалась автоплатформа, на которой танцевали люди. Многие шли и своим ходом вокруг платформы. Я увидел платформу геев-врачей, геев-пожарных, копов, байкеры в коже, рабы с ошейниками, сотрудники фастфудной корпорации, компьютерной корпорации, кто-то еще. С каждой такой платформы гремела своя музыка. Тут вдруг я услышал барабанную дробь. Впереди шли две здоровые девки в черном камуфляже и несли длинный плакат с надписью «Последний Легион». За ними шли три бабищи, все в коже, которые гордо несли кроваво-красные флаги. А сразу за ними было с полсотни барабанщиков, которые шли четкими рядами и как один выбивали весьма воинственный ритм. - Пошли! Пошли! - радостно закричал Макс, схватил меня под руку, и мы все же тронулись за этими лесбиянками в черной униформе. Их процессия была почти единственной, у которой не было платформы. За бабами шла компания... даже не знаю... безработных студентов? У них тоже не было платформы, но они были все веселы и отплясывали кто во что горазд. А вот за ними ехал огромный трехэтажный голубой автобус известной пивной компании. Что не говори, а автобус был классный. Второй и третий этажи были открыты, и там везде танцевали мужики в кожаных штанах, жилетках на волосатых животах и в фуражках. У них была на борту даже своя джакузи. - Привет, бро! Привет! Как ты? - закричал мне улыбчивый усач в кожаной шляпе. - Нормально! - Пива хочешь? Хочешь холодненького, брат? - Давай! - улыбнулся я, и он достал большую бутылку пива из ведра с подтаявшим льдом. - Спасибо! - Развлекайся! Удачного дня! С праздником! Я решил не отставать от этого чудесного автобуса. Может быть, пиво начало действовать, а может, до меня дошло, что волноваться нет причин, но я расслабился и повеселел. Никогда я еще не видел такого - и даже не представлял, что такое бывает. Все улыбались, смеялись, радовались, танцевали на ходу, сидя и стоя на платформах. Но самое интересное, что на тротуарах собралось огромное количество людей, и они радовались даже больше самих участников. Зрители были старые и молодые, были семьи, было много детей. Все кричали, свистели, подбадривали, восхищались, махали флажками, посылали воздушные поцелуи. Я, наверно, и вправду был дикий, но поначалу я все ждал, что полицаи на нас накинутся и разгонят всех дубинками. Потом мне казалось, что толпа будет освистывать нас, бросаться дерьмом, изрыгать проклятия и угрозы, но все было с точностью до наоборот. Это больше всего походило на гигантскую вечеринку. Все обнимались и целовались, все радовались, все искрились от счастья. Кроме, наверно, тех лесбиянок из Легиона, они одни вышагивали с решительными лицами. И какая-то крамольная мысль стала залазить мне в сердце: может быть, мы и вправду зря ненавидим все эти меньшинства у себя на родине? Может и прав Вангланд, что постоянно тычет нас носом в нашу ненависть и нетерпимость? Не знаю, мне нужно было время, чтобы переварить это. Меня здесь все любят, поят пивом за бесплатно, охотно дарят улыбки и танцуют, за что мне их ненавидеть? Даже всяких жирных, непонятного пола людей в диких костюмах... Идти было, в принципе, недалеко. От вокзала до парламента километра три от силы, правда, в горку и в самый разгар пекла, но раз в год все же можно. Подлезли и журналюги. Я отвечал на вопросы на ходу, Макс держал меня под руку. К тому моменту я уж выпил бутылки три пива, и язык у меня начал развязываться. Вдобавок кто-то напялил мне на голову прикольный плюшевый цилиндр розового цвета и с красными рожками по бокам. Да, говорил я, прекрасный праздник, очень жалею, что на моей первой родине такого не проводят, но очень надеюсь, что в скором времени и в Мидланде пройдет такой чудесный парад. Журналистка усердно кивала и все закладывала прядь волос обратно за ухо. И когда она с оператором уже отошла от меня, я вдруг только сейчас понял, что меня покажут по телеку, и Пушок меня увидит. И все наши меня увидят. И веселая злоба родилась во мне! А чего они хотели? Назвали меня извращенцем, вот я и извращаюсь! Но выглядит это все, конечно, адово - глава клана Ледяной Кот, хоть и бывший, участвует в параде извращенцев, хмельной и довольный, идет, лыбится и интервью дает. Даже не представляю, как все их рожи посереют от ненависти! Когда мы вышли на площадь перед зданием парламента, все платформы взяли левее и скрылись с глаз, а люди собрались у трибуны. Первой вылезла госпожа мэр. - Я так рада, что вы все здесь собрались. Вы все разные, и это замечательно. Мы вас любим! Этот праздник очень важен для нас... И хоть другие страны не хотят признавать очевидного, но правда на нашей стороне, и ненависть никогда не победит любовь... Впрочем, народу было пофиг на все эти лозунги, и толпа начала медленно, но верно рассасываться по барам. Мы тоже решили посидеть в тенечке. Попытались сунуться в ближайший паб, но там было не протолкнуться. Да и вообще, как я понял, все в округе было забито напрочь. Мы решили пойти вниз по улице Менял. Не знаю почему именно по ней, баров там почти не было, но зато она была ближе всех, шла под горку, и там уже был тенёк. - Видишь, какой прекрасный праздник! - не унимался Макс. - Сколько счастливых, влюбленных людей! Сколько красок, добра, мира! А у вас только все военные парады. Одно оружие, одна муштра, танки, пушки, почему вы не можете сделать у себя такой же праздник мира? Я стал вяло перебирать в голове парады, где не было бы военной техники, но, кажется, она появлялась везде. На языке у меня уже родилось слово «День Города», и я уж открыл рот, чтобы его озвучить, но тут мне на глаза попалась внушительная толпа людей. Они собрались на просторной площадке около лазурного здания мэрии о шести высоких колоннах. Народу было много - и копов было много: и на лошадях, и спецназ, и даже небольшой полицейский броневик с водометом подогнали. Толпа нервничала, вскрикивала, махала плакатами. Макс потянул меня дальше, но я не дался и остановился, чтобы получше все разглядеть. «Либералы хуже нацистов!» «Нет гей-парадам!» «Мы за нравственность!» «Требуем референдум по изменению конституции!» «Требуем отменить позорный закон Тыркиной-Уильямс» Я замер. - А это чё такое? - приподнял брови я. - Это так... не обращай внимания! - он уперся в меня, пытаясь сдвинуть с места. - Нет, ты постой... это же... это же люди, которые против, - я осмотрел его с ног до головы. - Это протест против парада! Так, значит, и у вас геев не все любят! - Это маргиналы, - видно было, что ему не хочется объяснять, но приходится. - Народная партия. Это фашисты, их нет в парламенте, пойдем. Глупые люди, у которых маленькие члены и большая ненависть! - Нет, ты постой! Но их же много. - Мы против усыновления детей гомосексуальными парами! - закричала в мегафон темноволосая девушка. - Ребенок может жить только в традиционной семье! - Это люди с архаическим образом мысли. Они отстали от жизни! Ну пойдем уже! - все тянул меня Макс. - Если они хотят завести детей... ай! Полицаи стали отбирать у девушки громкоговоритель. Толпа бросилась к ней на помощь. В миг случилась свалка. Протестующие стали кидаться на прозрачные щиты копов, те отбивались дубинками. Одному парню разбили голову. Какого-то мужика поволокли в воронок. - У нас бьют тех, кто любит геев, а у вас тех, кто не любит, но все равно демократии больше у вас почему-то! - начал я, глядя на него. - Я просто хочу понять... Но я не договорил. На нашу сторону ринулась целая дивизия копов в черных доспехах и с прозрачными щитами. Я инстинктивно отпрянул назад, и в мгновение ока копы встали стеной по всей длине площадки, отгораживая нас от драки других полицейских с протестующими. Я сначала не понял, зачем это, но тут же заметил, что с той стороны, откуда мы пришли, движется неоглядная толпа молодых людей. Здоровые молодые парни, в шортах и майках, с флагами на длинных телескопических удочках. На красно-черном фоне красовались колючие буквы «Вольные люди». Были и флаги с разноцветными гербами, очень красивые, но что они значили - я не знал. Возможно, это были эмблемы спортивных клубов. Армия молодых людей вышагивала решительно, на ходу распевая песню в сотню глоток, и все как один хлопали в ладоши над головой. - А это кто? - прошептал я. - Любители геев или не любители? - Это движение «Вольные люди». Они уважают, но они тоже радикалы! Пойдем! Я тебя умоляю, пойдем быстрее! Но деваться было некуда. С одной стороны прозрачная стена полицейских щитов, а с другой - сплошной ряд домов. Можно было только идти либо вверх, сквозь толпу, либо вместе с ней вниз. Макс дернулся куда-то в сторону, но орда уже поглотила нас обоих и понесла за собою вниз. Я несколько раз окликнул Макса, но в этом реве скандирующих голосов даже я сам не услышал своего крика. Я был вынужден идти вместе со всеми и тут же потерял Макса. Я начал пробираться к нему, но ребята оказались решительны, и локтями их было не раздвинуть. На мгновение я все же увидел розовые волосы среди коротко стриженных голов. Плоский и юркий, ему удалось вынырнуть на том берегу. Я увидел, как он проскальзывает в подъезд дома, и уже потерял его навсегда. Но это было и хорошо. Одному мне выбраться было бы легче. К тому времени людское течение прибило меня в самый центр, и я стал протискиваться к правому краю. Улица Менял уже почти кончилась. Стена домов заканчивалась, и в просвете можно было увидеть кусочек Рыночной площади, залитой солнцем, там же должно было быть и здание цирка. Я уже обрадовался, думая, что когда толпа выберется из коридора узкой улочки Менял на просторную площадь, то я спокойно смогу вырваться на волю и вернуться за Максом; но голова людской змеи, не дойдя каких-то пару сотен метров до площади, повернула влево на такую же узкую улочку Часовщиков, видимо, собираясь двигаться к филармонии. Прошагать еще пару километров, зажатым этими молодчиками, я совсем не собирался и стал двигать локтями усерднее, как вдруг снизу, с площади, показалась еще одна группа молодых людей со знаменами Народной партии, которые начали швыряться в нашу сторону пивными бутылками и орать, не жалея горла: - Сдохните, заднеприводные! - Псы капитала! - Это свободная страна! У меня ёкнуло сердце. Человеческая змея, уже было скрывшаяся в переулок, вдруг вздрогнула и в один миг изменила направление. Дикий хулиганский свист оглушил меня, и людской поток понес прямо на площадь. Пред выходом на площадь на пути толпы оказались пара открытых кафе, и парни стали хватать элегантные стульчики и столики и на бегу швыряться ими в народников. Мгновение - и одна толпа наскочила на вторую. Началось побоище. Отчетливо завизжала женщина. Вдребезги бились бутылки, складные стульчики летали над головами. - Вали! Вали его! - Ребята! - Сюда давай! Навались! Одна из бутылок жахнула в стену, и осколком мне рассекло бровь. Я закрыл лицо ладонями, согнулся и меня сшибли с ног. Мне наступили на руку и споткнулись о голову. Позабыв обо всем, я на карачках стал ползти к стене дома, прочь с дороги. Я думал забраться в магазин, благо их тут было без счету, но все они были закрыты железными ставнями. В подъезд тоже зайти невозможно, все везде заперто. Я словно бы попал в коридор, по которому пустили стадо быков. В небольшой нише в стене дома стояли две женщины, и одна из них протянула мне руку. Я поднялся, она с ужасом меня оглядела и протянула мне ватный кружочек из сумочки - стереть кровь с брови. А площадь погибала от погрома! Просторная, красивая Рыночная площадь, залитая слепящим жарким солнцем, превратилась в хаос. Люди вооружались стульями и кусками труб, какими-то палками. Пивные бутылки бились постоянно, и казалось, что рядом целый водопад из стеклянных бутылок, которые беспрерывно рушатся на камни мостовой - такой стоял грохот. Резко хлопнул взрывпакет. «Вольные» рубились с «Народниками» нещадно. Все они были коротко стриженные парни в шортах и футболках, и как они различали друг друга - для меня было непостижимо! Какая-то группа парней раскачала черный лимузин, опрокинула его и подожгла. Другие, словно обезьяны, кидались на витрины, которые не успели закрыть стальными рольставнями. Они наскакивали на них, пинали, били стекло палками, швырялись мусорками. Потянуло густым белым дымом. Чистая и опрятная площадь вмиг превратилась в адовый хаос. Мусора было по колено. Бесконечные пивные бутылки, бумажные упаковки от пива, пластиковые пивные ящики, бумажные и полиэтиленовые пакеты. Под всем этим уже и не видно было самой брусчатки. На площадь выехал броневик и долбанул густой струей по дерущимся. Кого-то сшибло с ног, остальные успели отбежать. Наконец-то появились и полицейские. Они стали швырять в толпу светошумовые и газовые гранаты. В ответ в копов полетели камни, файеры и бутылки. Мимо нас прошел парень с окровавленным локтем. У клумбы лежал человек с разбитой головой. Парень напротив меня преспокойно пил пиво. Другой с улыбкой снимал все на телефон. - Помощь! Нужна хренова помощь! - кипятился какой-то пузан, прыгая вокруг парня, сидящего на земле и держащегося за окровавленный затылок. - Да сними ты это! Сними! Не позорься! - прокричала мне в лицо непонятно откуда взявшаяся тетка и с куском рубахи сорвала с меня розовый значок, который приколол мне Макс. Я даже не нашелся что и ответить. Валить нужно было, вот это верно. Улица была свободна, и я пошел вверх, подальше от площади, на которой уже ревели сирены. Площадь была переполнена копами, хулиганами, мусором и агрессией, и я пошел вверх по улице Менял. Но не успел я отдышаться, как сверху опять повалила толпа молодых парней. Я не знал, были ли то Народники или Вольные, геи или антигеи, я просто испугался и оглянулся в поисках убежища. Все было наглухо закрыто железом, но мне удалось добежать до одной кофейни на первом этаже, которую не успели закрыть ставнями. На двери болталась табличка «закрыто», но стекло в двери было выбито, и я проскочил внутрь. Их было много - таких кофеен-кондитерских - по всему городу, где пекли сдобу и продавали кофе с собой. Да и вообще, тут из каждой щели предлагали кофе с собой. Маленькая комнатка, светлые тона. Деревянные прилавки с булочками и пара столиков. Цветы в горшочках и книги, запахи корицы и сдобы. Магазинчик был пуст. Толпа приближалась, и я решил спрятаться за кассой. Я рванул за стойку и тут же увидел девушку, забившуюся в угол. По фартуку и пилотке я понял, что это продавщица. Я бросился к ней и приложил палец к губам. - Тихо! Все будет хорошо! - прошептал я. Единственную витрину магазинчика уже успели разрисовать. Сверху была надпись: «Вольные бляди - шакалы режима!» - и еще одна внизу: «Хочу - беру в рот, хочу - даю в жопу. Я вольный человек!» Чувствовалось, что толпа на подходе. Авангард отряда уже подошел и стал читать надписи. Мгновенно придя в ярость, парни стали кидаться на витрину. Но стекло-триплекс от ударов только покрывалось мутной паутиной. Но ребята не сдавались, они приволокли мусорку и ей, как тараном, обрушили витрину внутрь. Девушка затряслась и беззвучно заплакала, сама зажимая себе рот. Слышно было, как битое стекло скрипит под ногами вошедших. Я поднялся и спокойно посмотрел на посетителей. Тот, что покрупнее, держал в руках монтировку, блондин помельче был с пустыми руками. - Здравствуйте, молодые люди. Покупайте кофе. У нас очень хорошее... и скидки есть. Обладатель монтировки плюнул и пошел к выходу. - А как же карта гостя? Заполните анкету, чтоб получить карту гостя! Блондин махнул рукой и тоже вышел. Я опустился на пол рядом с девушкой. Кажется, улица попритихла. Отряд копов пробежал в сторону площади. Мы поднялись одновременно. Увидев разруху, она опять заплакала: - Пе... первый день сегодня вы... вышла на ра... ра... боту-у-у-у, - завыла она. - Да уж... - сказал я, чтобы сказать хоть что-то. - Вы полицию-то вызвали? Не переставая плакать, она кивнула. Тут же в дверях появилась дородная тетка с дорогой сумочкой. Девушка начала что-то сбивчиво объяснять, и я понял, что это начальница. Делать мне тут было нечего, и я быстрым шагом пошел в сторону дома. Нехорошее возбуждение все время дрожало в моем сердце. Иногда оно усиливалось и доходило до самых пальцев, неприятной энергией наполняло суставы. Это было нехорошо. Это мне не нравилось. Иногда оно почти пропадало... почти. До Макса в тот день я так и не дозвонился. Он сам позвонил, ночью, голос был пьяный и какой-то совсем ненужный, отталкивающий. И я все время сидел один в молчаливой квартире. Телек смотреть не мог. Не мог выносить все эти холеные рожи, эти правильные речи, пластмассовые улыбки и дежурную радость непонятно по какому поводу. Раз за разом в моей памяти вспыхивали фрагменты побоища. Окровавленные люди: лица, руки, головы. Взвизгивающий звук бьющейся бутылки. Рев озверевшей толпы. Вся ее тупая, бесчеловечная, беспощадная сила. Звуки ударов, окрики полицейских. Нигде не было ни одного упоминания про митинг Народной партии против парада. Они даже про побоище на площади рассказали как-то вскользь. Какая-то группа подростков что-то не поделила с другими ребятами, вот и все. От этого всего было тошно. Телефон зазвонил ближе к вечеру. Я думал - это Макс, я сам не знал зачем я жду его звонка, но оказалось, что звонили со студии. Я объявил, что пусть присылают за мной машину и везут меня куда хотят. И минут через десять машина приехала. Студия оказалась небольшой. Голубые и красные цвета, зрители в тени. Друг напротив друга стояли два широких стола по пояс. За каждым столом по три человека. По правую руку сидели особые гости - эксперты. Меня пригласили встать за левый стол, там уже были плешивый носатый мужик с печальными глазами и аккуратная женщина лет пятидесяти. Я уже не раз видел их, они всегда спокойно, нейтрально высказывались о Государе, и поэтому их записали в «партию любителей тиранов». За столом напротив стояли один высокий лысый мужик, один седой и усатый, с противным скрипучим, ядовитым голосом, и крупная брюнетка с тяжелым взглядом. Эту компашку я тоже помнил, они позиционировались как яростные ненавистники Государя. Ведущая - роскошная женщина лет сорока, стройная, фигуристая, с короткими светлыми волосами, в черном платье и с планшетом в руке, объявила о начале передачи. Не успела она задать вопрос, как тут же вспыхнули крики. «Любители» и «ненавистники» Государя принялись кричать друг на друга. Я все время стоял молча, даже не зная, как вмешаться в эту базарную свалку. Я не обладал таким ораторским мастерством - да и вообще не видел смысла в этой ругани - и поэтому просто стоял молча и колючими узорами разрисовывал лист бумаги. Время от времени прикладывался к стакану с водой. - Это не правда, - говорил носатый мужик с печальными глазами по левую руку от меня. - Да, в Мидланде весь народ живет под этой пропагандой, но если ее убрать, если дать им возможность услышать правду - то они переменят свои взгляды, они одумаются. Да, похмелье будет тяжелым, но ничего страшного, правда того стоит. - То есть вы считаете, что граждане Мидланда еще могут вернуться к нормальной жизни? - спрашивала ведущая. - Выйти из этого зазеркалья? - Естественно. - Ложь! Ну, этот бред невозможно слушать! - опять начинал скрипеть седой мужик напротив. - Это рабы! Это люди уже конченые! Правда для них - это яд, они никогда ее уже не воспримут! Они никогда не смогут жить без своего доморощенного вождя! И вот почему я не верил в успех повстанцев, в успех этого переворота. Даже если бы они и свергли Государя, то на следующий день они бы внесли на руках нового божка и усадили его на трон! Это нация рабов, как вы не понимаете? - Да они обычные люди, просто обманутые, с замутненным сознанием. - Бред сумасшедшего! Вы либо дурак, либо хитрите! Хотите... - Вот только на личности не надо переходить! Я вас не оскорблял. - А это и не оскорбление, это правда! Хотите... хотите, я вам на пальцах докажу, почему мидландцы рабы? Хотите? - Ну... допустим... - А вы вспомните их лагерь беженцев! Вспомните, они его Джунглями называли! Или вы забыли? Как там... в каких там условиях содержались люди? В каких скотских условиях там росли дети? А? Только раб хочет иметь рабов! Только раб хочет низвести других людей до скотского состояния! Они рабы сами и наслаждаются рабством других людей! А свобода им невыносима! Они не знают, что с ней делать. - Угу. Да. Ну, ваша точка зрения нам ясна, - начала ведущая. - А вот у нас в студии есть человек, который лично был в лагере беженцев в Мидланде. Лично прошел через этот ад, - она подошла ко мне. Мое сердце неприятно напряглось. - Как вы считаете, почему Мидланд так плохо обращался с беженцами? Я молчал. - Вы хотите услышать мое мнение? - спросил я подрагивающим голосом. - Да, конечно. Это свободная студия, тут каждый может высказать свою точку зрения. Я заглянул в ее красивые, чистые, голубые глаза. - Вы правда хотите? Я все глядел, как рука чертит на бумаге истеричные, колючие буквы, складывающиеся в одни и те же слова: «Сука! Сука! Сука!». И так по всему листу. - Ну что же... - жар отхлынул, и меня заволокло холодной яростью. - Если вы и вправду этого хотите, я скажу. Я... так получилось, что я был в обоих лагерях - и в Мидланде, и в Вангланде. И я не знаю, какие мидландцы рабы... может, и рабы... вам виднее, но только какими бы рабами они ни были, они давали беженцам и газ, и воду, и электричество. Они... - Это ложь! Провокация! - тут же вскинулся хриплый. - Они давали и газ, и воду, и свет! - повышая голос на каждом слове, повторил я. - А вот в вашем лагере им ничего не давали! И поначалу только приезжали чиновники попиариться, а потом и вовсе забыли про этих беженцев! - Эта мерзость поганая, она на голову не налазит! Я вообще отказываюсь находиться в одном помещении с этим любителем тиранов! - и хриплый сорвал с рубахи микрофончик и вышел прочь. - Ну вы же хотели спросить, и вот я говорю. И вам самим-то еще не надоело мусолить эту тему с тираном? Тиран - он далеко, он в Мидланде, какое мне дело до этого тирана? А вот вы знаете, какое побоище на Рыночной площади недавно произошло? - Потасовка пьяных фанатов, не более... - начала ведущая. - Потасовка? Почему вы нигде не говорите об этой «по-та-сов-ке»? А вы были там? Вы видели? Сколько там было людей в крови! Сколько там было насилия? Почему вы об этом не говорите? Нафиг мне этот тиран в чужой стране, когда мне рядом с домом голову бутылкой разбили?!! Во время парада около мэрии проходил митинг протеста Народной партии, почему вы об этом не говорите? Как их всех прессовали по автозакам, почему об этом ни слова? - А вы любите этих народников? - тут же влез высокий лысый мужик. - Да при чем тут люблю? Это же такие же граждане, как и мы, почему государство запрещает им высказывать свое мнение? - Нет, ну послушайте! Это же возмутительно! Вы хотите, чтобы мы впустили в парламент гомофобов и фашистов? Вы этого хотите? Вы гомофоб! - Это свободная страна или не свободная? - уже кричал я. - Вы на каждом шагу орете, что у вас демократия, свобода... Нет у вас никакой свободы! Там все решал Государь, а тут все решает Институт! «ЗРЯ!!!» - взвизгнул голос внутри меня, но было уже поздно. Я разбежался и прыгнул в этот водопад, и дороги назад уже не было. Зал охнул. - Охрана! - вскрикнула ведущая, и вся красота ее тут же испарилась. - Почему вы мне рот затыкаете? Почему я не могу говорить об этой проблеме?!! Два качка в черной униформе взяли меня под руки. - В нашей стране били тех, кто любит геев, да, это правда! А в вашей стране бьют тех, кто не любит! Да уберите вы от меня свои сраные руки! Где ваша демократия, лицемеры? Где ваша свобода слова, суки? Никогда у вас этого ничего не было! Никогда! Меня волокли за декорации. Зрители в студии грозно гудели. Старой, чахлой великой актрисе, что была почетным гостем, сделалось дурно. - Кого вы приглашаете на передачи? Вы хоть думаете, кого вы приглашаете??? - гремел чей-то бас. Под белы рученьки вынесли меня из здания телецентра на улицу. Глубокая ночь накрыла город, но духота все равно стояла в воздухе. Я ощущал необыкновенное чувство свободы и отчаянной радости. Помню, в Нахаловке был один тип по кличке Скользкий фуцик, так вот он каждую ночь выбегал из дома абсолютно голый и с детским ликованием бегал по улице. Кто-то хохотал, глядя на него, кто-то плевался, кто-то пытался огреть его палкой. А он просто бегал с голой жопой и улыбался. И вот примерно так и я себя ощущал сейчас. Не успел я дойти до дому, как мне позвонили, и серьезный голос объявил, что я лишен стипендии Вышковера-Логовенко. И что в недельный срок я обязан освободить предоставленную мне квартиру. Вот и все. И вот так вот и закончилось мое диссиденство.