Пушок и Перчик

Возможность по десять раз на дню осматривать принадлежавшие мне сокровища никогда не надоедала мне, всегда радовала и возбуждала. Приподнявшись на локте, я задумчиво водил пальцами по моим владениям, насыщаясь не только эстетически, одним взором, но и наслаждался от прикосновений. Да! Наверное, мне это никогда не надоест, и это хорошо! С безумной беспечностью мне была доверена бледность. Бледность настолько тонкая, что имела голубоватый оттенок. Голубоватая бледность снега в тишайших, безлюдных, предрассветных сумерках. Утреннее молоко с голубоватой дымкой. Еще был нос. Носик. Прямой, идеально прямой, словно бы нос статуи, выточенный, выверенный до малейшего микрона, и вообще я был уверен, что никогда раньше не встречал я таких четких черт, и, уж конечно, никогда не попадутся они мне впредь. Губы. Губы на зависть любой девчонке. И всегда они были как-то чуть поджаты. Это не бросалось в глаза, и нужно было приглядеться, чтобы увидеть. И я это всегда подмечал, и это было нечто особенное... как тончайший штришок, который, однако, задает настроение всей картине. Глаза. Чистые и ясные, как два сияющих голубых солнца. У Макса глаза сияли ярче, но у него горели только глаза, а этот весь источал тонкий, легчайший серебряный свет. И, конечно же, волосы. Не всякая девка имела такие, уж я-то сколько раз обращал на это внимание. Прямые и густые, до самых плеч. Но волосы были единственные, кто обманул меня. Оказывается - они не были черны. И даже в этот проклятый сезон дождей было достаточно солнечного света, чтобы понять, что они скорее темно-каштановые, а не черные. И я никак не мог понять - плюс это или минус. Однако сейчас это не имело и капельки значения. Сейчас, в этих сонных, дождливых, предвечерних сумерках, они были черны чернильной чернотой, и поэтому все было идеально. - О чём ты думаешь? - робко улыбнувшись, тихо спросил он. Я приподнялся на локте и чуть наклонил голову, продолжая изучать его лицо, ибо я верил, что оно имело еще что-то, еще немного счастья для меня. Я хотел его найти. Высмотреть. Я не мог его проглядеть и потерять. - О тебе, о ком же еще? Он тепло, довольно и сладко вздохнул и закрыл глаза. - Что именно обо мне? Откровенность меня всегда возбуждала, и я стал говорить то, что чувствую: - Мне кажется это таким странным и чудесным - как такая красота могла появиться в этом мире? - я скользил взглядом по его лицу, а он возбуженно дышал ртом. - Как так получилось, что она сохранилась, выжила среди всего этого ужаса? Как не завяла она, не потускнела, не испортилась среди всех этих денег, хищников, законов, справок, очередей, среди всего этого безразличия и бизнеса? Как умудрилась сохранить свою свежесть, легкость? Как? Что это за чудо? - я прикоснулся кончиком носа к его щеке и втянул чистую, белую свежесть. - Как будто торт... - проговорил я и лизнул. Замолчал, затих и стал прислушиваться к ощущениям сердца. - А ты о чем думаешь? - рука затекла, и я лег на живот. - Я ни о чем не думаю. Я тебя люблю. Я поднял руку и убрал прядь волос, открывая белый лоб. - А как это? Что ты чувствуешь? - Да разве расскажешь? - он усмехнулся и перевернулся на бок, чтобы получше меня видеть. - Расскажи. Я хочу послушать - когда любовь, как это? - Я всегда рад тебя видеть... - не спеша начал он. - Мне хорошо, когда ты рядом. Радостно. Я хочу... и я хочу, чтобы и тебе было хорошо. Чтобы ты был счастлив. Я хочу делать тебе приятное, радовать тебя, чтобы ты любил меня и гордился мной. - М... - протянул я с закрытыми глазами. И голос его тоже мне нравился. Он был не то чтобы сладкий, но и не детский, а такой... молодой, что ли? Чистый такой. Мне было приятно его слышать. - А ты... - он замер, - любил кого-нибудь? Я лежал тихо. - Это не правильное слово «любил». Потому что если ты любишь, то ты любишь раз и навсегда, до конца, и даже после конца - вечно. А если любил, если разлюбил, то значит, и не любил вовсе, а так, увлекался, - я чувствовал, как давление немного жмет на глаза. Гадский дождь! Как же он надоел! - Так ты любишь? И в одно мгновение тень из Золотой Башни пролетела тысячу километров и легла мне на сердце, и он заметил это. Я чувствовал, как он внутренне сжался. - Я люблю тебя, - я попытался улыбнуться. - Разве бы я впустил в кровать нелюбимого человека? Захотелось спать. Я почувствовал, как он сел и стал перелезать через меня, чтобы слезть с кровати. Я на ощупь нашел его руку, но он вывернул ее. - Ты меня не любишь. Я тебе не нужен. И никогда не был нужен. Я открыл глаза и уставился на старые обои. Повернул голову и посмотрел на него. Копна волос, как монашеский капюшон, скрывала его лицо во тьме дождливого вечера. Это было даже тяжко, я хотел видеть его лицо постоянно! - Я говорю правду. Что же ты еще от меня хочешь? - проговорил я тихо и опять протянул за ним руку. - Ты никого никогда не любил. И никто тебе не был нужен! Я смотрел на ручейки дождя на окне. На размытый силуэт темного старинного дома напротив. Я не хотел отвечать. - И сейчас ты это говоришь... ты это все говоришь... а тебе все равно! Тебе плевать на меня! Он тоже заметил эту тень! Тень, налетевшую из Твердыни Власти и омрачившую мое лицо. Заметил! Я сам еле почувствовал ее, а он все же заметил! Я устало облизал пересохшие губы: - Это неправда. Я хочу, чтобы мы были вместе. - Нет! Это правда! И правда то, что ты мне всегда врал! И когда он прокричал это, я словно бы в первый раз увидел его. Увидел его нового - горластого, злого. С широко открытым ртом, полным белых зубов, с колючими глазами, в которых так расширились зрачки, что они казались темными. И я вдруг осознал, что... ведь... никогда не знал его по-настоящему. Никогда не жил с ним. Никогда не заглядывал в его душу. Что с того, что я приезжал к нему раз в месяц на пару часов? Я наслаждался только внешностью, даже не представляя, какое у него нутро. А вдруг он совсем чужой и холодный там внутри. Вдруг он совсем не мой? Мне стало тяжело и тоскливо. Я закрыл лицо ладонями и повалился на кровать, а он продолжал с большей силой: - Ты мне говорил, что все будет хорошо! И я тебе верил! А ничего не было хорошо! Ни-че-го! Ты все наврал! Ты всегда мне врал! Ты любишь только себя! Тебе никто не нужен! Никто! - глаза его заблестели от слез. - И сейчас ты ухмыляешься про себя! - Хватит! - рявкнул я. - Заткнись! Этот бред меня бесит! Мой окрик напугал его и еще больше разозлил. Не думая, в порыве истерики, он схватил со стола пластиковую бутылку с шипучкой и швырнул в меня. Синей, приторно-сладкой шипучки было немного на дне, и колпачок не был закручен, и поэтому, когда она ударилась об меня, я весь оказался в этом напитке. Холодная ярость разлилась по моей крови. - Я, значит, мучаю тебя? - спросил я негромко. - Да!!! Мучаешь!!! - Я тебя мучаю? Это чем же я тебя мучаю? Тем, что спас тебя от побоев? Тем, что обустроил твою жизнь? Тем, что приютил и накормил тебя? Этим я тебя мучаю? - Ты говорил, что все будет хорошо!!! - заорал он, обливаясь слезами. - А меня выставили на улицу! Меня вышвырнули в чужую страну без денег и документов!!! - И это тоже моя вина? - я поднялся. - Да! Да! Да! Твоя!!! - А то, что меня самого чуть не убили? То, что меня самого пытали! Калечили! Меня! То, что я сам бежал и еле спасся! То, что меня проклял сам государь, и все, вся страна и клан отвернулись от меня, это для тебя ничто? - я попер на него, а он в ужасе стал отступать, пятиться. - То, что я сам гнил израненный в лагере и чуть не сдох, это ты в расчет не принимаешь? То, что я лишился всего и сейчас сам бедствую и ничего не могу - это для тебя неважно? Ты только о себе думаешь? Только о своих страданиях? - я замолк, захлебнувшись в приступе ярости. Подался вперед, чтобы схватить его, но он нырнул под кровать. - Нет-нет! Прости меня! Прости, я не то совсем хотел! Я! - Иди сюда! - прошипел я, хватая его за ногу и вытаскивая из-под кровати. - Иди сюда, тварь! - Нет! Не надо! Прости! - Иди сюда! Я вытащил его, но он схватился за ножки кровати. Я намотал его патлы на кулак и рванул на себя, он вскрикнул пронзительно и отцепился. - Пошел нахер отсюда! Я поволок его в прихожую. - Я сказал - вали нахер с квартиры! Все! Он барахтался, вскрикивал, но я все равно открыл старую, высокую, деревянную входную дверь - и одну, и вторую, и вышвырнул его на лестничную площадку. Не успел он подбежать, как я захлопнул двери. - Сука... будет еще на меня... сука! - меня трясло. Я покидал все его вещи в сумку и вышвырнул ее вслед за ним. В дверь заколотили, но я не обратил на этот грохот внимания. Во рту было горячо и сухо, а лоб холодел от холодной испарины. Я зашел на кухню. Достал здоровую бутыль виски, широкий стакан толстого стекла и полез в оледеневший холодильник за льдом. - Я никому никогда не врал! Слышишь, ты? - в один миг забыв про поиск льда, заорал я с новой силой в сторону коридора. - Я вам врал? Бляди! Я вам врал?!? А вы мне не врали? Да где этот сучий лёд? Но льда нигде не было. В углу, за красно-белым пакетом кислого молока, я нашел запотевшую бутылку воды без газа и плеснул ее в красивый, нежный, теплый виски. Заглотил все за пару глотков и уперся в стол руками. - Это после всего того, что я для тебя сделал? - не унимался я. - Нужно было пройти мимо! Нужно было так и оставить тебя на улице! Сука! - я швырнул стакан в стену, и осколки разлетелись по всему коридору. Я достал новый стакан, наполнил его и тут же осушил. - Сука-сука-сука! - я начал долбить стаканом о стол - словно пещерный человек, камнем колотивший о голову мамонта. Стакан хоть и был толстый, но все равно не выдержал и раскололся у меня в руке, и горячая кровь смешалась с холодным виски. - Ох и сука! - я зажал в кулаке комок салфеток. Хотелось рычать от злобы. Пятна красивейшей алой крови расползались по белоснежным салфеткам, словно розы распускались на снегу. Тем временем виски поднялся с желудка и обволок мозг. Я вроде успокоился. Достав третий и последний бокал из набора бокалов для виски, я наполнил его и полез за закуской. Коробка пиццы обрадовала меня, но внутри оказались только огрызки. Уже засохшие кусочки теста с самого борта. Он почему-то всегда оставлял их, не желая доедать. Я сгреб их в тарелку и швырнул ее в микроволновку. Через сорок пять секунд я - с тарелкой, бокалом, бутылкой виски и бутылкой холодной воды - вернулся в комнату. Включил телек. Стал скакать по каналам. Грыз горячие, засохшие кусочки недоеденной когда-то пиццы. Виски кончился моментально. Кровь уже шумела в висках. Я быстро собрался. Напялил джинсы, толстовку с капюшоном, кожанку. Воткнул наушники в уши. Дверь не открывалась, словно бы была завалена кучей тряпья с той стороны. Я навалился и увидел тело, лежащее на полу. Не глядя я переступил через него, закрыл дверь и стал спускаться вниз по широченной гулкой парадной. Дождь все еще шел. Он шел уже третьи сутки, наверно. Все было сырое, туманное, бесприютное. Я забыл, когда в последний раз видел солнце. Маленькие электрические машинки мерзли под дождем, как котята. Асфальт во дворе то пучился, разрываясь, то плавно провисал, словно под землей шла невидимая борьба кротов. Я вышел со двора, перебежал через улицу. Миновал старинный тяжелый дом, где когда-то жил нудный, покончивший с собой философ, и, свернув за угол, нырнул в сверкающие недра магазинчика. Свет резанул по глазам, но до отдела с крепким алкоголем я мог добраться и на ощупь. Схватив бутыль виски, я прошел на кассу. Этот виски был дешевый и не такой качественный, что я пил только что, но я был уже пьян, и мне было все равно. - Эта карточка? Это вот эта карточка? Что? А? Это по ней скидка? Почему по ней нет скидки? Что? - нудела глухая глупая бабка на кассе. Я расплатился и вышел. Захотелось жрать, и я решил забежать за фастфудом. Здесь тоже было пусто, только в углу баловалась компания тупых подростков. Я заказал несколько бургеров, ведро ножек и зачем-то бокал пива. - Ох! Поранились? - посочувствовала девушка-брюнетка за кассой. - Да, немножко... - я пригубил пива, глядя, как мне собирают заказ на кухне. Подростки тем временем вообще разбушевались. Один, совсем пьяный, уснул, опустив тяжелую голову на стол. Остальных это привело в неистовство. Они начали скакать вокруг него, вставили салфетки в шапку и подожгли их. - Вызвать полицию? - устало спросил я, но так и не понял, что она ответила. С красным пластиковым стаканом в правой руке и пакетами с жратвой и бухлом в левой я вышел на улицу. Дождь вроде бы почти прекратился, но, когда я уже подходил к дому, зарядил с новой силой. Не спеша поднимался я на этаж. Было тихо и сумрачно. На стенах потрескалась краска, кое-где обвалилась штукатурка. Лестница была широкая, а лестничный проем - пугающе огромным. Я всегда недоумевал, зачем оставлять так много пустого места? Наверное, старые люди были менее меркантильны и больше думали о красоте и эстетике, чем о лишних квадратных метрах, которые можно было продать. Поглядывая в пропасть проема, я все представлял себе всякие ужасные картины. Вот шпион убегает от погони. Его окружили. Он отстреливается, но тут пуля попадает ему в сердце, он театрально выгибается, переваливается через перила - и бах! А вот поэт. Допивает последний глоток вина, дописывает предсмертное стихотворение и бросается вниз головой. Я глотнул пива, но там было много дождевой воды. Я, правда, не сразу это понял. Обняв себя за коленки, он все так же сидел у двери. Я открыл дверь и посмотрел на него. - Ну! И долго ты будешь тут сидеть? Не глядя на меня, он шмыгнул в теплую темноту квартиры. Смиксовав себе полный бокал, я плюхнулся в кресло. Хотелось жрать, и я распаковал огромный сочный бургер. Он был еще горячий. Лисёнок бесшумно сел рядом на полу. Я съел половину и запил горячее острое мясо холодным виски. Протянул ему кусок. Он молча открыл рот, и я стал кормить его с рук. Наверное, этим он показывал свое покорство и собачью преданность, но меня это как-то не впечатлило. - Ну возьми ты в руки, в самом-то деле! Он принял остатки бургера. Встряхнул головой, отбрасывая челку с глаз, и съел его. Я попивал виски, глядя на бои без правил. Два здоровяка в трусах, все в крови, скрутились в узел и ползали по полу, пачкая его кровью. Он осмелел и сел мне на колени, правым боком ко мне. Обнял. Прижался. Стал приглаживать мою щетину, которая уже переросла в рыжую кучерявую бороду. Мне это нравилось, но я почему-то всегда делал вид, что мне не очень приятно. - Свали! - я дернулся, пытаясь сбросить его, но он только крепче вцепился в мои плечи. - Свали, говорю! Тяжелый. Он не слушался, и я почему-то успокоился. - Я не хотел тебе всего этого говорить, - прошептал он. - Я знаю... - На самом деле я так не думаю! - Да я в курсе... - Я испугался. Мне показалось... - Все нормально. - Кроме тебя у меня никого нет. - Да знаю я. Ты у меня тоже единственный. Потом он уснул. У меня затекли ноги, я отставил бокал, поднял его на руки и положил на кровать. В углу поблескивал кусок разбитого бокала. Я вдруг осознал, насколько же далеко я от дома. Плеснул себе еще виски - и уже не помнил, когда уснул.