Why do you cry?..

Утро, Лондон. Немолодой водитель автобуса Джеймс выходит на первый рейс. На конечной остановке в автобус заходит понурая белокурая девушка. Джеймс узнает ее. Уже который день она садится на это место и с утра до вечера ездит с ним, от одной конечной до другой, и смотрит в окно. Джеймсу, давно вырастившему и отпустившему в свободный полет своих детей, хочется помочь девчонке, защитить ее от того груза, что прижимает ее гранитной плитой к земле, но он думает, что не имеет права лезть в душу человеку. В самом деле, он ведь просто водитель. А пассажиры девушку перестали замечать и пытаться отвлечь от созерцания окна буквально через пару дней. Автобус бежит вперед, мерно и успокаивающе гудит мотор, а за стеклом мелькают места с такими теплыми и такими теперь болезненными, вгрызающимися в душу, разъедающими ее, словно кислотой, воспоминаниями. Роуз (а это была именно она) с болью вспоминает, как они с Доктором бежали по этой улице от манекенов. А здесь та церковь, возле которой погиб тогда ее отец. Чуть дальше – ее дом и место, где стояла та самая, такая родная и любимая, синяя будка, когда привезла ее со Спутника-5. Все то же… и все не то. Все это было в другом Лондоне, будто на другой планете и уж точно в другой жизни. И она рисует на запотевающем стекле, дополняя пейзаж тем, что преследует ее во сне и наяву: и рейс за рейсом на автобусном стекле появляются будка и человек – родной лик, родные глаза, родные вихры. В фас, в профиль, бегущий и стоящий, улыбающийся своей неизменной улыбкой и обеспокоенный чем-то. Джеймс не видит детально ее рисунков – лишь их немного искаженные из-за перспективы отражения в зеркалах. А люди иногда подолгу смотрят на окна, прежде чем выйти из автобуса в полном молчании. Иногда она засыпает, и пассажиры автобуса видят спящую девушку, которая улыбается и плачет. Из-под сомкнутых ресниц струятся соленые капли, по сосудам течет глухое, жгучее и тягучее отчаяние, а губы, как мантру, твердят лишь одно слово: «Доктор...». Роуз может хоть как-то спать лишь здесь, потому что дома ее преследуют злополучный белый свет и белая стена, ставшая могильным камнем ее мечтам. «Дома» накатывают приступы самокопания, поздним умом придуманные «А если бы я…, то все было бы хорошо», повергающие в пучину беспросветного, душного отчаяния, в бездну безысходности, в которую затягивают ее липкие щупальца вины. Под мерный шум мотора, который много лет успокаивает душу Джеймса, успокаивается и Роуз, и вновь начинает верить в чудо. Она – обыкновенная двадцатилетняя девчонка, еще вчера не помышлявшая о чудесах и не верящая в машины времени и космические путешествия, и ей абсолютно плевать на то, что Доктор назовет невозможным, на то, что брешь закрылась и переход между вселенными невозможен. У нее же есть Доктор, существование которого вместе с его синей будкой все еще чудо для нее. И она верит и надеется, он придет за ней, ведь это же ее Доктор! А если нет... Если он не сможет отыскать среди возможного и невозможного пути к ней… «Да я не буду Роуз Тайлер, если не найду, перевернув пару десятков миров, дороги к нему сама!» – вдруг восклицает Роуз, и солнечный лучик надежды врывается в черноту отчаяния. И уже ни белая стена, ни чужой Лондон не могут погасить его. На следующий день Джеймс даже задержался на остановке, но девушка так и не появилась. Из этого автобуса исчезла его грустная белокурая пассажирка. Немолодой водитель нажал на кнопку, двери с шипением закрылись, и автобус вновь повез людей по городу, разных людей с их радостями и горестями. А Джеймс лишь улыбнулся и подумал: «Дай Бог, чтобы у тебя все наладилось, дочка».