Когда руины превратятся в нас

привязанность

Конечно же, цирк – это не только яркий свет софитов, рукоплескания и затаённое в восхищении дыхание, это знают все. Для артистов и тех, кто так или иначе имеет отношение к круглой арене и полосатому куполу, это тяжкий и упорный ежедневный труд – и физический, и умственный, и нервный, требующий эмоциональных и энергетических затрат. Но всё это, по сути, такие мелочи для того, кто действительно увлечён своим делом. Для кого красное сукно под ногами стало привычней мостовых, запах опилок и соломы – живительней всех свободных ветров, а улыбки и гром оваций – высшее счастье. Те, кто действительно живёт цирком, наверное, самые счастливые люди на земле. Это, несомненно, Лиам. Пусть он нервничает в два раза сильнее любого артиста, оставшегося после отбора, пусть его день начинается в пять утра, а не в шесть, как у конюхов, которые встают раньше всех и задают корм лошадям, то, как блестят его глаза во время тренировок, с каким упоением он тягает свои гири, и штанги, и цепи, и всё своё металлическое добро, готовя новый непревзойдённый номер – всё это того стоит. Он наслаждается каждым мгновением. Луи наслаждается тоже. После пятнадцати лет, проведённых в бродячей труппе, где весь реквизит умещается в углах и на крышах нескольких фургончиков, а арена совсем небольшая, простор и возможности нового цирка открывают широкий путь для творчества и самосовершенствования. Он встаёт вместе с Лиамом и тренируется два, три, четыре часа утром, а потом столько же вечером, падая в постель почти бездыханным – но с приятной болью в мышцах и осознанием, что сегодня он стал немного лучше. В свободное время, которого много, потому что представления ещё не начались, они помогают новым приятелям, обживаются, гуляют по городу – Лиам показывает его Луи, потому что родился и вырос здесь, а Луи жил в нём всего пять лет и, конечно же, ничего не помнит, - и занимаются сексом. Они много занимаются сексом. В постели Пейн такой же, как и в жизни – иногда дразнящий и властный, знающий, чего хочет, и умеющий доставлять самые сладкие муки самыми изощрёнными способами, иногда – нежный и чуткий, внимательный к каждому вздоху, движению, дрожи… Луи не может угадать его, хоть по сути своей Лиам прост, как просяное семечко, и каждый раз это заводит его до чёрной пелены перед глазами. Небраска и бродячий цирк отходят с каждым днём всё дальше в глубины памяти. У Луи новая жизнь, и в ней нет места воспоминаниям о старом. Сейчас его настоящее – это канаты под куполом, трапеции, обручи и Лиам. Их отношения с Пейном, наверное, всё-таки идеальные. Этот большой парень из тех людей, которые идеально вписываются в чужую жизнь, заполняя, как мягкая глина, все щели и трещины, окружая собой словно невидимым облаком, надёжным, прочным, как гранитная стена. Если от Небраски Луи сбегал каждую неделю, чтобы побыть одному и не сорваться на неё, то с Лиамом всё по-другому. Он не умеет раздражать, ничего не требует и не лезет с вопросами, он просто есть рядом, когда это нужно, и исчезает, если чувствует, что Томмо нужно отдохнуть. И это так странно и так здорово одновременно. Луи бережёт это ощущение, ему нравится эта близость, и он боится только одного: что Лиам когда-нибудь просочится в его душу так же, как просочился в сердце, в комнату, каждый день и каждую ночь. И если вдруг это действительно случится, и Пейн не испугается того, что там увидит, это будет самый лучший день в его жизни. *** Первое шоу – искромётное, яркое, задорное и, безусловно, самое лучшее, которое когда-либо было у Луи. Вокруг сияние радостных глаз – на рядах нет свободных мест, оркестр играет громко и бодро, и каждый новый номер срывает бешеные овации. Это абсолютный, безоговорочный успех. Лиам источает восторг – кажется, он даже виден в воздухе, как марево над дорогой в жаркий полдень, - едва не подпрыгивает, и Томмо, смеясь, придерживает его за лямки штанов – чтобы не выпрыгнул из них. Пачкает спину тальком, сыплющимся с ладоней, болтает и сам ведёт себя так, будто ему десять и это его первое представление. Отголоски триумфа этим вечером ещё долго гуляют по цирку песнями и смехом, звоном гитары и стонами, которые Луи привычно глушит большой рукой, вцепляясь в неё зубами. Они празднуют по-своему. Единственное представление – ещё совсем не показатель. Они выступают ещё, и ещё, и ещё, сначала раз в неделю, потом два, три, и даже четыре – утром и вечером по выходным. Люди идут, людям нравятся, люди съезжаются из окрестных городов, чтобы посмотреть на Смертоносного факира, на Укротителя тигров, на Силача Лиама, способного сдвинуть с места коня, на нимфеток верхом на белых лошадках, на Летающего Томмо и всех остальных артистов. Каждое представление – аншлаг; хозяин, мистер Спенсер, улыбается, как сытый кот, ходит по цирку быстрым и лёгким шагом, почти вприпрыжку, и на радостях выдаёт всем премию к зарплате. *** Они вместе бродят по городу. Зима уже почти здесь: неуверенные ноябрьские холода сменились настоящими, и Томмо в своей старой куртке ещё не дрожит, но уже почти замёрз. Лиам держит его под руку, от его крепкого прикосновения по телу струйками разбегается тепло, и Луи прижимается к нему боком и плечом, стараясь делать это как можно незаметней и не мешать идти. Он всё ещё немного в замешательстве от того, как сильно он привязался к парню, и ещё не знает, что делать с этой привязанностью и где её границы. Лиам что-то вещает, рассказывает, как на этой улице, что петлёй забирается в горку, дети зимой раскатывают мостовую до состояния зеркального льда. Им всегда попадает за это, их гоняют, потому что по такой дороге скользят и больно падают взрослые, но малыши не слушают и шумными ватагами атакуют спуск. Судя по тому, как у него горят глаза – хотя они в последнее время горят у него постоянно, он всё время в приподнятом настроении, - он тоже когда-то катался здесь с мальчишками, невзирая на все запреты. Что-то в голове Луи словно переключается, и глаза застилает пелена. Он видит эту самую горку, мчащегося в облаке визга и пыли маленького худенького мальчика в бедной одежде. Это он сам. У других детей выструганные из осины или ольхи санки-ледянки, и только у него одного – большой кусок коры, который он отодрал от бревна на рынке. Луи чувствует восторг, и всё внутри звенит от весёлых выкриков, и точно так же остро он чувствует тяжёлый взгляд. Женщина стоит у стены дома, там, где её не могут сбить расшалившиеся пацаны, и смотрит на него не отрываясь. Её синие глаза мрачны, и остальное лицо словно стёрто. Этот взгляд не предвещает ничего хорошего… - …Эй, Лу, ты в порядке? Всё хорошо? Ты со мной? Луи быстро и машинально кивает, ошарашенно моргая, и Лиам серьёзно заглядывает ему в глаза, приобнимая за плечи. - Боже, да ты дрожишь. Тебе нужно домой, и чай… - Не разводи панику, Пейно, - морщится Луи. – Немного продрог, вот и всё. Его мысли истерически мечутся, разбегаются, как белые мыши от кота, и он не может поймать ни одну из них. Только общее настроение - страх. - Ничего себе – «вот и всё», - передразнивает его Лиам, разворачивая их обоих и прибавленным шагом устремляясь в обратную сторону, к цирку, - вряд ли ты сможешь выступать больным на следующем шоу. И у тебя старая куртка, она почти не греет, почему ты не купишь себе новую? Луи быстро и довольно ловко уводит тему в сторону и послушно шагает рядом, обхватив Лиама за талию и рассуждая, может ли человек поднять слона, или для этого необходимо жульничать. *** Когда-то очень давно, когда Луи был младше, злее и нетерпимей, как и всякий подросток, которого обидели взрослые, ему казалось, что он – бродячая собака. Не потому, что он скитается по стране вместе с цирком, а потому, что он смотрит в толпу и, как дворняга, замечает то, что не замечают все остальные. Чувствует приближение лавины раньше, чем до слуха долетит первый её отзвук. Смотрит в глаза человека, разговаривает с ним всего день, может быть, чуть дольше, и уже понимает, чего от него ждать. Может ли он предать, или честнее самого честного. Или же просто лицемер. Сейчас он стал сдержанней, спокойней, но эта бродячая собака, а может быть, просто интуиция, всё так же живёт у него в голове и почти никогда не ошибается. Она не ошибается и в этот раз, хотя всё вокруг твердит об обратном. Впервые собака поднимает голову в середине декабря. Первый ажиотаж прошёл, на каждом представлении народу всё меньше, и это странно - близится Рождество, и по логике люди должны веселиться. Хозяин весело машет рукой, болтая с артистами: все заняты покупкой и упаковкой подарков, им не до нас. А представляете, сколько билетов подарят своим детям родители? В январе нам придётся устраивать дополнительные шоу! Луи смотрит на всё это сверху, со своего каната, по которому ему нужно съехать на велосипеде и при этом не разбиться насмерть – он может, конечно же, просто нужно чуть-чуть потренироваться, - и не разделяет всеобщего оптимизма. Дворовая собака вне авторитетных мнений, она ориентируется только на то, что видит и чувствует. И, может быть, Лиам этого не замечает, а Луи видит, что публика тает, что хозяин Спенсер напряжён, что вчера он всю ночь пил, потому что понимает, к чему всё ведёт. Что лучше уже не станет. Именно поэтому бродячий цирк – бродячий. Его появление всегда желанно, потому что оно длится всего несколько дней и не успевает никому надоесть. Конечно, Луи хочется верить, что всё не так, но всё на самом деле так. И всё начинает меняться слишком быстро. *** Рождество они встречают шумно всей труппой. Все счастливы, и шампанское течёт рекой, и они гуляют два дня подряд, а потом, первого января, дают праздничное представление с абсолютно новой программой. На этом представлении от силы половина зала. Многие курят, несколько человек спят, остальные или в состоянии похмелья, либо скучают, позволяя детям, которые притащили их сюда в сотый раз, наслаждаться лошадками и тиграми в клетках. Спенсер списывает это, конечно, на праздник. Луи в стороне и со своими комментариями не лезет, просто молча наблюдает, как и всегда, но он видит, что его мнение разделяют многие артисты. Хоть и тоже молчат. Первый вестник упадка появляется в середине января. Теперь уже все понимают, что интерес к цирку у горожан всё падает, и падает, и падает. Они сократили количество представлений до двух в неделю, и то собирается не больше четверти зала. Под куполом холодно, у артистов мёрзнут пальцы – когда вокруг толпа, всё совершенно по-другому, - многие болеют и отказываются работать. Мистер Спенсер зол. Деньги не текут рекой, и зарплату платить почти нечем. Люди уходят от него – ушёл факир, которого не устроили те несколько долларов, которые он получил, ушли фокусники и труппа жонглёров… те, что остались, без денег тоже продержатся недолго. Лиам и Луи видят всё это, но продолжают работать. У них нет выбора – они умеют только то, что умеют, здесь у них есть крыша над головой, они занимаются любимым делом, и им за это почти платят. Пейн каждый раз говорит о том, что, кажется, сегодня народу было чуть больше, чем в прошлое представление. Луи не разделяет его оптимизма, но и не нервничает. Нет смысла – он ничего не может изменить. Второй вестник появляется неожиданно. Луи и Лиам сталкиваются с ним в коридоре: в цирке холодно, и они несут добытые на улицах доски, чтобы расщепить их и растопить маленькую печку-буржуйку, которую притащили в комнату Луи – в комнате Пейна давно живут только гири, цепи и штанги, - когда в полутёмном и холодном коридоре встречают этого парня. Гарри Стайлс – Луи потом узнаёт его имя, конечно же, как узнаёт и весь цирк, - идёт им навстречу. На нём небесного цвета рубашка, распахнутая на груди, овечья жилетка, блестящие бриджи и сапоги на каблуке. Его одежда, татуировки, серьга в левом ухе и все те средства, которыми он пользуется, чтобы сделать свою кожу такой безупречной, стоят целое состояние, но Томмо понимает сразу, что сам их обладатель на самом деле стоит не так уж и дорого. Особенно, если брать на ночь. Лиам тогда долго оборачивается, бормоча себе под нос что-то восхищённо-несуразное и порываясь пойти и узнать, кем же здесь работает этот новенький, а Луи молчит и только вспоминает взгляд, которым прожёг его кудрявый парень. Этот взгляд ему совсем не нравится. Всё подтверждается на следующий же день, на шоу, на которое куплено всего двадцать билетов. Спенсер сидит в первом ряду у кулис – его короткий ёжик волос и белые манжеты рубашки видно издалека, - и этот Гарри Стайлс сидит рядом с ним, прижимается своим плечом к его, и флиртует так явно, что это замечают абсолютно все. Может быть, это ничего и не значит на самом деле. Лиам, например, как и добрая половина артистов, не придаёт никакого значения тому, что Гарри Стайлс не исчезает ни через три дня, ни через неделю, что к нему ходят молчаливые и хорошо одетые люди, в комнату, что рядом с кабинетом Спенсера. Но дворняга внутри Луи пятится, поджимая хвост: у хозяина же жена и дети, а он почти поселился в цирке и поселил здесь его. Это тревожит собаку, и вместе с ней тревожно настораживается и Томмо. Продолжая заниматься своими делами, он незаметно наблюдает за Стайлсом и замечает внимание в ответ. Ещё по первому взгляду поняв, что он понравился Гарри, Луи старается игнорировать это, преуспевает и замечает ещё много любопытных вещей. В свободное от работы время кудрявый парень слоняется по цирку и пытается завязать знакомства с артистами. Он пытается помочь, где может, подолгу крутится около лошадей – кажется, они ему по-настоящему нравятся, - и в один прекрасный день Луи видит его с щёткой в руках и самой широкой улыбкой на свете – ему доверили чистить коней. Про добрый характер Гарри ему неожиданно рассказал Лиам, вернувшийся однажды под вечер с забинтованной кистью. Скользкая от пота ладонь не удержала гирю, и Пейн потянул запястье, а Гарри, оказавшийся рядом – наблюдавший за ним, на самом деле, - быстро сбегал и принёс лёд, а потом умело наложил повязку. При этом болтал, как помело, заговаривая зубы, чтобы отвлечь от боли, и Лиаму действительно стало легче. А ещё он видит, что многие сторонятся кудрявого. Морщатся, когда он проходит мимо, отворачиваются, когда он, улыбаясь, хочет с ними заговорить, и невысказанные вслух слова «шлюха» и «содомит» грязным плевком повисают в воздухе. Гарри это, кажется, не задевает совсем, но собака-интуиция этому не верит. Томмо видит, как Стайлса этим течением ненависти и неприязни всё ближе и ближе прибивает к ним с Лиамом, единственным не прячущимся не-таким, которых никто не ненавидит. Они не продаются за деньги. И он коллекционирует все те взгляды, которые на него и на Лиама кидает Стайлс, и ждёт, когда же произойдёт слияние. *** Гарри его удивляет. Первый раз это случается около стойл, мимо которых пролегает путь к выходу из цирка: Луи возвращается домой после своей прогулки, которую он совершает каждую неделю один, без Лиама, а Гарри предпринимает атаку. В буквальном смысле: хватает за рукав и утягивает в сторону, за угол, прижимая спиной к стенке денника и блокируя движения. За дощатой перегородкой хрупает сеном лошадь. - Ты мне нравишься, - говорит Стайлс, и Томмо, в общем-то, даже не испуганный, а немного удивлённый, сразу понимает, что эту речь он репетировал долго, - и я хочу предложить тебе переспать. Я знаю, что ты знаешь, кто я, - его идеальное лицо немного розовеет от этой неловкой фразы, но актёр он хороший, - и знаю, что тебе нравлюсь – ты так на меня смотрел… Так что… давай. Не за деньги, просто так, как люди. Наверное, другой бы на этом месте рассмеялся, оттолкнул его и ушёл. Наверное, это самое верное из всего возможного, и, наверное, Луи бы это сделал. Но последние слова выбивают его из колеи. Как люди. Всего два неосторожно вырвавшихся слова, и теперь образ Гарри в голове Томмо приобретает совершенно другие краски. Позолота поверх трещин на разбитой чашке. Луи видит эту глубокую рану души, боль и отчаянную тягу к теплу, искусно спрятанную за дорогой одеждой и улыбкой в зелёных глазах. И хоть по большей части Луи не любит таких, как Гарри, он понимает одно: если бы не стечение обстоятельств, он сам бы оказался сейчас в этой же не слишком завидной роли. Заготовленная фраза тихим выдохом умирает на его губах. Поэтому он облизывает их, расслабляет руки, сжатые в кулаки, и осторожно подбирает слова. - Я не сплю с незнакомцами на первом свидании. Это ложь, конечно же, у них с Пейном даже не было свидания, только знакомство и целый день вместе. И ночь. Потом. Но Гарри этого не знает, и поэтому фраза звучит для него искренне. - Так вот оно что? Ты хочешь ухаживаний? Долгой прелюдии? Кофе в постель? Круассаны? - Ничего не хочу, - у Луи спокойное лицо, спокойный голос, и он не отрывает взгляда от Гарри. Тот чуть морщится, будто неприятная мысль заползает ему в голову, словно он додумывает конец теми же словами, которые произносили те, кто отказывал ему раньше, и Томмо медленно и негромко говорит ему: - Потому что у меня есть Лиам. Это первый раз, когда он вслух признаёт очевидное, и от этого осознания что-то тёплое возникает в груди. Он не знает, хорошо это или плохо, но не думает об этом, потому что занят Стайлсом: в его глазах проблеск сознания, того самого сознания, до которого Луи всё-таки достучался. Голосом, смыслом. Взглядом. Его фраза на дворняжьем языке означает «ты мне не противен», и пёс внутри Стайлса понимает это. Гарри выпускает его из своей хватки, как будто совсем не огорчившись. Извиняется за возможные синяки на запястьях и отнятое время, галантно кланяется, когда уходит по направлению к лестницам наверх. Луи рассеянно массирует кисти и прислушивается к себе. Интуиция говорит ему, что это не последняя их подобная встреча. Он рассказывает об этом Лиаму, как только поднимается к себе, и тот, неуверенно смеясь, говорит, что Гарри и к нему подходил с точно таким же предложением. Томмо в ответ только пожимает плечами.