three breaths

Никогда не знаешь, насколько сильно боишься тьмы, пока не окажешься в её объятиях. Вот и Йери не знала. Она стенала и плакала, скреблась в дверь, отчаянно звала, молила богов о помощи, но никто не приходил. Девушка сходила с ума. Ей мерещились голоса и шаги, она отчётливо слышала писк в темноте и жалась к двери. Жрица содрала всю кожу на тыльной стороне ладоней, лишилась ногтя на безымяном пальце и вконец охрипла. Она думала, что ослепла, и снова и снова проверяла свои глаза. По спине плыл холод, лишавший остатков сил. Йери не знала, сколько часов провела в темноте, они ей казались вечностью. Она прижималась спиной к двери, проваливалась в сон без сновидений, а потом снова приходила в себя. В какой-то момент Йери показалось, что по ней что-то ползёт, и она резко вскочила, отряхиваясь так, будто от этого зависит её жизнь. Затем, обессиленная, снова упала на пол. // Мать мучилась родами вторые сутки. Йерим бережно протирала ей лоб тряпкой, смоченной в холодной воде. Грузная седовласая повитуха помешивала какое-то зловонное варево в очаге. Мать была слишком измождена, чтобы кричать, но Йерим ясно различала на её выдохах бранные слова. Ставни были распахнуты, и оттого у девочки дрожали пальцы, но запереть их не позволялось. Её младших братьев и сестрицу увела тётка, негоже им было наблюдать за мучениями матери. Йерим же была достаточно взрослой, чтобы помогать. — Ребёнок, поди сюда! — зычный голос тётки заставил мать поморщиться, а повитуху - проворчать что-то себе под нос. Зачем она снова вернулась? Передав одной из прислужниц тряпку, девочка поспешила на зов. Плотно закрыв дверь в родительскую опочивальню, Йерим спустилась на первый этаж. Йерим не любила тётку. Женщина была сварливой и совсем не несла тепла близким. Мать всегда говорила, что это суждение слишком категорично, нельзя быть настолько строгой к людям, но иначе у девочки не получалось. Тётка была старшей сестрой отца, и тот всегда её слушал. Вот и сейчас она втолковывала что-то безумное, а отец подавленно внимал и кивал головой. — Ты и сам знаешь древние законы: никому не положено иметь более пяти детей. Видишь, как она мучается? Боги заберут и её, и нерождённое дитя, если ничего не предпримешь! — женщина развернулась, поправила юбки и хлопнула дверью на прощание. — Что ты здесь делаешь, Йерим? — взгляд отца сфокусировался на ней. Девочка чувствовала его страх. — Тётушка позвала меня, — полушёпотом ответила она. Отец опустил взгляд, помолчал с минуту, потом вновь посмотрел на дочь: — Вот как? Тогда бери дорожную мантию, нам предстоит небольшое путешествие, — на этот раз голос отца был твёрд и полон решимости. // — Йери! Йери! — голос привёл жрицу в чувства, прогнав видение. Но он уже отдалялся. Собрав всю свою волю, девушка с новой силой заколотила по двери и попыталась позвать на помощь. Слова отчаянно царапали горло, но боли в окровавленных пальцах она уже не ощущала. Маленькая Йерим отказывалась от еды с неделю. Главная жрица приходила к ней и говорила, что она — самое худшее приобретение храма за последние несколько лет. Девочка упрямо задирала нос и не отвечала ни слова. Она ждала, что родители одумаются и вернутся за ней. Так и сейчас Йери надеялась, что там, за дверью, ответят на её мольбы. Но никто не возвращался. Голос давно затих вдалеке, а сама жрица начинала думать, что даже богиня отказалась от неё. Боа отметила её как равную гораздо позже — когда девочка решила перестать ждать и поняла, что никому не сломить её дух. Сейчас Йери казалось, что всё это было зря. От той девочки осталась только жалкая, никому не нужная пустая оболочка. Йери свернулась калачиком под дверью. Не было сил даже на то, чтобы плакать. Она не знала, сколько пролежала так. Возможно, прошли годы, или же это были невероятно долгие минуты. Когда свет проник в её одиночную камеру, девушке уже было ровным счётом всё равно. — Йерим? «Йерим»? Госпожа говорила, что больше никто не назовёт её этим именем. Не в этой жизни. Значит, её больше нет? — Посмотри на меня, — кто-то дотронулся до её лица, но она могла различить лишь неясную тень. Девушка проваливалась, летела вниз с оглушительной скоростью, снова возвращаясь во тьму. Следующее, что помнила Йерим, был запах горевших поленьев в топке. Он проникал, заполняя её грудь, и Йери вспоминала о доме, далёком и потерянном. Она думала о сестре, которая, должно быть, была уже слишком большой, чтобы помнить Йерим. Затем девушка услышала лёгкий всплеск воды и ощутила, как обожгло её руку. Жрица попыталась притянуть её к себе, но держали крепко. — Лежи смирно, — потребовали от неё, и Йери сдалась. Веки её были всё ещё слишком тяжёлыми, чтобы просыпаться. В следующий раз она проснулась в один миг, вздрогнула, открыла глаза, будто её вытолкнули из мира грёз. Руки её были перевязаны, а Йери казалось отчего-то, что она видит их впервые. — Пришла в себя? — в голосе она слышала беспокойство, но с ответом не спешила. Лишь свернулась комочком на кровати и прикрыла глаза. Ей не хотелось ни говорить, ни двигаться. Ну почему она не умерла? — Если проснулась, то должна поесть. — Я… не хочу есть, — голос был чужой, безжизненный, он раздирал горло миллионом осколков. Она почувствовала, как её чем-то накрыли, но тепла не прибавилось вовсе. — Холодно… — пробормотала она, не особо понимая, зачем. Может быть, чтобы убедиться, что хоть кто-то слышит. Она почувствовала прикосновение ко лбу. — Жара нет. Прости, больше нечем тебя накрыть, а покои давно не отапливались, — Хакёну в самом деле было жаль, что он не в силах помочь. Йери открыла глаза и огляделась. Это была совсем не её опочивальня. Света было мало, окон не было, только огонь из очага играл на стенах комнаты в образы. У неё не было сил спросить, что это за место. — Тебе нельзя возвращаться в свои покои, — будто услышал её мысли Хакён. — И выходить отсюда тоже. Никто не знает, что ты больше не внизу. Мне надо идти, но я вернусь, как только смогу. Йери коротко кивнула, глядя ему в глаза. Она верила. Он провел рукой по её щеке, и жрице сразу стало чуточку теплее. — Ты поешь обязательно, хорошо? — девушка снова кивнула, хотя есть всё равно не хотела. Когда за Хакёном закрылась дверь, Йерим подумала, что оборвалась её ниточка с миром живых, и тьма предъявила на неё свои права. Время текло медленно, тягуче, сводя жрицу с ума. Забыться сном не выходило, и Йери села на кровати, обняв колени и накинув лёгкую накидку двойным слоем. Тишину нарушало лишь её неспокойное дыхание да потрескивание поленца в топке. Вот бы и самой оказаться внутри очага, ощутить, как огонь охватывает кожу, разливается по рукам, целует плечи, словно неистовый возлюбленный. Разве странное желание — согреться? Разве глупая мысль — стать тёплой, но уже прогоревшей золой? Разве большое дело — оборвать жизнь? Разве она кому-то нужна? .. Вряд ли кто-то будет горевать о Йери, дочери богини, что властвовала меньше недели. Йерим переместилась ближе к очагу — не внутрь, но подле. Пол там был тёплый, и стало чуточку легче. Хакён ведь не вернётся. Та глупая вера прошла много часов назад. Она так и останется здесь, всеми покинутая и забытая, пока богиня не заберёт её, а тело не превратится в прах. Йери ни о чём не жалела, ни одно смертное дело её не тяготило, не это ли верный признак? Тьма уже коснулась её сердца и готова поглотить маленькую жрицу без остатка. Йери не знала, когда задремала, но почувствовала, как кто-то её коснулся и оторвал её от пола. Её уложили на что-то мягкое и прохладное, а потом стало тепло. Девочка не спешила прогонять сон, слишком уютным он был. — Ты так ничего и не поела, — в голосе слышалось разочарование, как будто бы этим Йери нанесла личную обиду. Приоткрыв один глаз, она заметила склонившегося над ней Хакёна. — Ты пришёл? — Йерим не верила своему счастью, она даже открыла второй глаз, чтобы убедиться, что видение - не иллюзия. — Прости, что не смог раньше. Девушка коснулась его щеки, еле ощутимо, но парень поморщился. Там цвёл глубокий свежий порез с едва запёкшейся кровью. — Что это? — Не думай об этом, — он сжал её руку в своей ладони. — Это пройдёт. — Я слышала крики сегодня. — Таков режим новой госпожи, — Хакён даже усмехнулся слегка, будто это должно было быть понятным. - Всё, что остаётся — не высовываться. — У тебя не вышло, верно? — Йери чувствовала, как внутри неё что-то просыпалось понемногу. Гнев? — Не беспокойся, — пробормотал Хакён. — Ты и правда должна поесть. — Не беспокойся, — повторила жрица за ним. — Мне и раньше приходилось воздерживаться от пищи. Она снова легла поудобнее и прикрыла глаза. Йерим молчала с минуту, потом сказала: — Госпожа ошиблась, когда избрала меня. Когда я впервые оказалась здесь, она назвала это место храмом любви. Тут можно найти что угодно, но только не любовь: страсть, пороки, извращения, лицемерие, но не искренность. И я никогда не была достаточно сильна, чтобы противостоять этому. Хакён не отвечал, жрица взглянула на него и поняла, что он подбирает слова. — Думаю, госпожа это знала, — наконец произнёс он. — И считала искренность твоей главной силой. Йерим не знала, что ответить, такое ей в голову не приходило, и просто кивнула. Потом спросила: — Ну, где там твоя еда? - нет, девушка так и не проголодалась, но воля к жизни стала просыпаться. Йерим ела не спеша, горло всё ещё саднило. В какое-то мгновение она решилась задать вопрос, что её мучил: — Как ты сумел меня найти? — Это было нетрудно. Ты удивишься, как много замечают рабы и как мало они об этом рассказывают хозяевам. Она кивнула, такой ответ устраивал жрицу. Хакён смотрел на неё, будто бы ждал, что она снова спросит. И Йери сдалась. — Зачем ты вообще пошёл меня искать? — Наверное, волновался. Ты единственная за долгое время признала меня как равного. Я привык отдавать долги. Жрица снова кивнула, и этот ответ она принимала. — Ты ведь не всегда был рабом, — это Йери знала точно, даже спрашивать не было нужды, но ей было интересно. Хакён кивнул: — Прежде я принадлежал к вольному горному народу, пока нас не вырезали и не сожгли деревню. Девушка кивнула в третий раз: военнопленный. И это ей было легко понять. Хакён рассказывал долго: о доме, который не вернуть, о прежних воспоминаниях. Ему нравилось говорить, поняла Йери, а ей нравилось слушать его голос. Она давно отставила тарелку с едой. Йери узнавала о том, каким огромным и бескрайним может быть небо в летнюю ночь, о заснеженных горных вершинах и о свободе, той, что невозможно забыть, сколько бы оков на тебе ни было. Хакён всё говорил, а огонь из очага сплетал на его тёмной коже свои истории. И Йери безумно хотелось узнать, какая же эта кожа на вкус. В какой-то момент она не выдержала и решилась прервать сей поток словоблудия. — А твои истории когда-нибудь заканчиваются? — Эй! Кто разрешил меня перебивать?! Ты обязана всё дослушать! — возмутился Хакён, вызывая улыбку у Йери. Девушка потянулась вперёд и легко коснулась губами губ парня. Кажется, это был единственный способ заставить его замолчать. Губы Хакёна — ловушка, поцелуи сродни пытке, от них сходишь с ума. Йери знала это и прежде, она убедилась в этом снова. Стоило ей отстраниться, судорожно глотая ртом воздух, как Хакён снова и снова притягивал её к себе. Хакён был горько-сладким на вкус, таким же, как его имя. И Йери это нравилось. У него лукавая улыбка, что совратила бы даже безгрешного. Йерим была нетерпеливой, и он это знал. Словно насмехаясь и дразня, навязывал свой ритм. Она выгибалась и рычала, словно кошка, царапалась и даже кусалась, но подчинялась. Под пальцами Хакёна кожа Йери пылала, а внутри текла лава. Она сходила с ума и как никогда прежде остро ощущала жизнь. Пустота в Йери таяла и заполнялась. Заполнялось всё ещё существо, мысли и чувства, и там был лишь Хакён. На внутренней стороне её век поселялись звёзды, одна за другой. И в этот момент Йерим точно знала, что однажды отпустит его. Быть может, не сегодня и не завтра, быть может, спустя тысячу таких же жарких ночей, но отпустит. А Хакён уйдёт и заберёт её душу с собою туда, где бесконечно глубокое небо, где орлы переговариваются в ночной тиши меж белоснежных вершин, а озёра чисты и бездонны. // Говорят, самый тёмный час перед рассветом. В этот час храм замолкал и погружался в сон. Йери бродила меж пустынных коридоров, будто бы вливала жизнь в эти стены по крупице, по каждому зажжённому от её руки факелу. Она знала здесь каждый проход, каждую потайную лестницу и по праву ощущала себя хозяйкой. Час этот был коротким и в то же время самым длинным в жизни маленькой жрицы. И к концу пути, стоя напротив входа в покои главной жрицы, она точно знала, что готова. Толкнув массивные двери, девушка скользнула внутрь неслышно. За расшитым пологом огромной кровати она различила несколько сплетённых тел. Если Йери правильно рассчитала время, то ей удастся устроить настоящее зрелище, что войдёт в историю. Слегка осветив факелом, она разглядела огненно-рыжие волосы, ухватилась за них и что было силы потянула вниз, на пол. В этот момент раздался первый удар набата с башни. Тела на кровати стали шевелиться, будто клубок потревоженных змей, но Йерим опустила полог, они ей были не интересны. На полу, едва приходя в себя, немигающим перепуганным взором за ней следила Фанни. На башне не переставал говорить набат. Йерим была готова поклясться, что предстала пред вероломной жрицей в образе не то призрака, не то карающей богини. В какой-то степени последнее было даже верно. В покоях стал собираться народ, все сбегались на зов богини. И богиня им ответила устами Йерим: — Жрица старшего круга Фанни, за прегрешения перед богиней я заберу в уплату твою жизнь. Не сказав больше ни слова, Йери покинула покои, и все расступились, уступая ей путь. Барабанный бой был созвучен с сердцем жрицы, и она ощущала в себе силу. Когда следом за ней во двор вывели Фанни к позорному столбу, первые лучи восходящего солнца уже приветствовали этот мир. Фанни была всё ещё нагой и останется такой навечно. Она содрогалась от холода, а мокрые ресницы тут же заиндевели. Йерим смотрела в лицо своего врага и тщетно искала там сожаление. Страх, отчаяние, но осознания вины — ни капли. — Ты не посмеешь, — в голосе Фанни была паника. — Что ж, тешь себя этой мыслью, сколько успеешь, — ответила Йерим, доставая кинжал. Тот самый, что однажды Фанни подарила Сыльги. В этот раз маленькая жрица не только сама вынесла приговор, но и привела его в исполнение. И солнце пылало, приветствуя свою новую госпожу.