***
Выйдя из здания аэропорта, я слегка поёжилась от прохладного ветра. Воздух был влажным и тяжёлым. Повреждённые в детстве суставы ныли, впрочем, как и шея, затёкшая за время полёта. Запахнув плотнее куртку, натянув шарф чуть ли не до глаз, я осмотрелась по сторонам. Люди спешили мимо меня, они были заняты своими делами, но мне казалось, что каждый из них меня обсматривает и судит. Один из моих таракашек в голове завёл свою привычную шарманку. Я поёжилась, когда пересеклась взглядом с каким-то мужчиной. Ощущение, что он залез мне в душу, переворачивая всё на своём пути, стойко закрепилось на весь оставшийся день. Мерзкое чувство, будто вытащили твоё нижнее бельё и развесили на верёвочке посреди дороги на обозрение всем и каждому. Идит я заметила не сразу. Она стояла у своей машины и разговаривала с кем-то по телефону. Может быть с Эриком, а может быть с бабушкой. Я поправила лямку рюкзака на плече и покатила за собой чемоданчик. Хотелось поскорее скрыться от посторонних взглядов. Перед ними я чувствовала себя как минимум неуютно и рассеяно. Наверное, сказывался долгий перелёт. Да и таракашка в голове продолжал всячески подначивать, играя с моим воображением и восприятием. Больная психика — это вам не шутки. Проверено на собственной шкуре. — Идит, — махнула я ей рукой. Женщина не отнимая сотового от уха, сгребла меня в объятия. Я уткнулась ей в плечо. Меня накрыли ароматы хвои, зелени, тмина и сигарет. Детское ощущение «я в домике» принесло лёгкое успокоение. — Ну, всё. Приехала моя малютка. Потом поговорим, — проворковала тётя в трубку. Значит Эрик. — Ну как ты? — потрепав по вьющимся волосам, спросила тётка. Оказывается, я совершенно отвыкла от её голоса. Если бы она столько не курила, то могла бы стать оперной певицей. Но Идит никогда не интересовалась музыкой, её влекли путешествия и фотографии. А ещё экстрим, которого она по молодости хлебнула с лихвой и только к тридцати годам более или менее успокоилась. Хотя, думаю, если бы её сейчас позвали покорять Эверест или пешим пройти Африку она бы сразу же согласилась. — Нормально, — пробормотала я, выдавила из себя кислую улыбку, за что меня потрепали за щёки. — У-тю-тю, — заворковала Идит. — Ладно. Давай вещи в багажник и запрыгивай. Хочу показать тебе наш райский уголок. — Да уж, — скривилась я, запихивая чемодан в машину тёти. — Райский не то слово. Уже за рулём она мне улыбнулась, похлопала по сидению рядом, на которое я и забралась. Когда Идит улыбалась возле её глаз появлялись лучики морщинок. Мне всегда это нравилось. — Не волнуйся. Тебе здесь понравится, обещаю. Природа, уединение, потрясающие пейзажи для картин. Лучшего места для восстановления просто не найти. — Давай не будем о моих тараканах, — вздохнула я, доставая из бардачка пачку сигарет тётки. Руки всё ещё тряслись после перелёта и эмоциональной встряски. Никогда не любила самолёты, а всё из-за тех программ, что я в детстве пересмотрела по Дискавери. До сих пор коробит от воспоминаний. Вдруг в этой железяке что-то забарахлит и тогда всё — нам всем трындец. Подкурив сигарету, я глубоко затянулась и выдохнула дым в открытое окно. Идит искоса глянула на меня, но промолчала, лишь сжала свободной рукой колено. Как же мне не хватало её молчаливой поддержки. Она никогда не осуждала меня, не пыталась перевоспитать или спрятать от всех. Она любила меня со всеми моими тараканами, вредными привычками, перепадами настроения. Она была честна со мной. Я могла рассказать ей всё, не боясь, что меня осудят за те или иные мысли. Я могла плакать перед ней, не чувствуя себя униженной. Уже давно Идит стала для меня матерью, лучшим другом, единственным понимающим человеком. Как бы я не любила свою ворчливую бабку, но я никогда не могла полностью открыться ей, потому что знала, что розовые замки будут разрушены одним веским словом. Рахель не умела слушать, да и не желала. — Спасибо, — тихо произнесла я, кладя руку поверх руки Идит. Табачный дым наполнял лёгкие и голова опустела. Всё уже не важно, отошло на второй план. Ветер треплет волосы. В салоне постепенно становится холодно, но тётя не просит закрыть окно и перестать курить. Я благодарна ей за это. И как бы ни возмущались мои таракашки по поводу переезда — я счастлива. Счастлива вернуться к тёте, снова слушать о её похождениях. Я счастлива вернуться к дорогому человеку, хоть из-за этого пришлось оставить другого. Но такова жизнь. Всегда приходится делать выбор. От этого никуда не денешься, а порой так хочется. Иногда мне хочется стать маленькой девочкой лет трёх — четырёх, когда в семье я была самым любимым и долгожданным ребёнком. Когда не нужно было переживать, что родители разойдутся, что они когда-нибудь перестанут меня любить, откажутся, как от износившейся обуви. Самое счастливое время в моей жизни. Прошлое, за которое я благодарна родителям. Жаль, что тогда в Пуэрто-Рико они не дождались меня у батутов, а ушли посидеть в ближайшем кафе. Жаль, что я сама пошла их искать, а нашла свору собак, которых спровоцировала неловким движением и испугом. Но кто же знал? Мне было восемь. Я была ребёнком. Психолог изо дня в день повторяет мне, что прошлое остаётся в прошлом, вот только мне от этого совсем не легче. Но ради самой себя мне нужно пробовать сделать лучше своё будущее, в месте где меня совсем никто не знает. Где можно начать новую жизнь. Подъезжая к небольшому домику в резервации, окружённому деревьями, я почти верю, что здесь у меня всё будет хорошо. До того момента, как в нос ударяет запах псины и разум затапливает паника. Я скатываюсь с сидения на дно машины, вжимаю лицо в ладони и готова разрыдаться. Этот ненавистный запах, ненавистные воспоминания. Ноющая боль во всём теле. Я будто снова оказываюсь на том раскалённом от солнца асфальте под сворой грызущихся собак. Их лай звенит в голове. Я буквально чувствую, как они вгрызаются в мою плоть. Меня колотит. Сама не замечаю, как начинаю подвывать, раскачиваясь из стороны в сторону. Тётя испуганно что-то говорит, но потом просто нагибается и обхватывает своими руками, шепчет что-то в макушку. Она обнимает меня до тех пор, пока я не успокаиваюсь и не затихаю лишь иногда вздрагивая. — Всё будет хорошо, — как мантру произносит она снова и снова. Я машинально повторяю. Но уверенности от этого ни на грамм. — Почему они не могут все передохнуть? — шепчу я, кусая губы до крови лишь бы не заорать в голос от ненависти, от страха, от обиды. Тётя целует меня в лоб, стирает большим пальцем влагу с щеки. — Идит! — раздаётся чей-то грубый голос с улицы, заставляя нас вздрогнуть. Тётя резко вскидывает голову цепляясь взглядом за неизвестного. Я нервно ёрзаю, ещё больше замыкаясь в себе, не имея совершенно никакого желания входить с кем-то в контакт, особенно с мужчиной. Только не сейчас, когда я на грани новой панической атаки. — У тебя всё хорошо? Мягкие шаги приближаются, и тётя вскидывает вверх руку, знаком прося не приближаться. Шаги замирают. — Да, всё в порядке, Сэм. Ты что-то хотел? — быстро протараторила Идит, нервно поглядывая на меня. Рукавами куртки я стёрла слёзы с щёк, разозлившись на себя за очередную слабость. Взрослая уже, а с ума схожу как ребёнок. Когда же я уже стану большой девочкой? — Ты просила подогнать машину, — голос с улицы. — А, — рассеянно пробормотала Идит. — Точно. — Ну, я тогда пошёл, — неуверенно произнёс мужчина и снова раздались шаги, на этот раз удаляясь. А вместе с ними испарился и запах. Я тяжело втянула носом воздух. Тиски разжались, я откинула голову на спинку сидения. — Часто у тебя такое? — обеспокоенно просила тётя. Я заторможено моргнула. Сказать правду или соврать? Хотя, теперь мы живём вместе. Она всё равно узнает. — Бывает, — открываю дверь и вываливаюсь наружу. — Стоит увидеть собаку или почувствовать запах и меня кроет. Джинсы пачкаются в грязи, пара пёстрых листьев прилипает к подошве ботинок. Идит выходит следом за мной и останавливается на против. Она хмурится, прячет руки в карманах кожанки. Весь её вид так и говорит о беспокойстве, а я усмехаюсь. — Идея привезти меня уже не так хороша? — ёрничаю помимо воли. Наверное, я просто очень сильно устала за день. Уже через мгновение обязательно буду сожалеть, что нагрубила. Но я так живу. Сначала делаю, потом думаю. — Я не чувствую запаха собак, — осторожно произносит женщина. Я разваливаюсь на опавших листьях и нервно посмеиваюсь. — Отлично. Значит я окончательно спятила. Здесь есть клиника? Тётя молчит. Она тихонько присаживается на корточки возле меня, гладит по спутавшимся кудрям. И я чувствую себя особенно неловко. Наверное, я ещё такая маленькая и глупая. Мне ещё учиться и учиться. Быть взрослой, принимать решения, следить за своими словами. — Пойдём в дом. Я покажу тебе спальню. И помогу разложить вещи. А если захочешь и психику твою приведу в порядок. Тихонько смеюсь, поднимаюсь, держась за руку Идит. Вместе пошатываясь идём в дом, подначивая друг друга. Теперь я дома. Я по-настоящему дома.Глава I. Большой мир для маленького ребёнка
25 ноября 2015 г. в 12:43
Поверьте мне, как коту учёному, умереть — просто. Куда труднее жить после того, как ощутил на себе прикосновение смерти. Первое время ты счастлив, ты дышишь, тебе больно, но ты жив, а потом приходит понимание — ты не застрахован от новой выходки смерти. Может быть, завтра оступишься на ступеньке и пролетев пролёт проломишь себе голову, а может быть поскользнёшься в ванне или, как вариант, нападут собаки.
Тот злосчастный день в Пуэрто-Рико, куда я с родителями приехала на летние каникулы, я запомнила до мельчайших подробностей. И по сей день вспоминаю, глядя на себя в зеркало каждое утро и каждый вечер. Отвратительные драные шрамы покрывали мою спину, руки, ноги. На светлой коже они смотрятся особенно омерзительно.
Понадобились годы работы с психологом, чтобы хотя бы немного прийти в себя. Но даже сейчас, когда мне уже дай бог двадцать, от одного запаха и вида собак я впадаю в оцепенение, начинаются панические атаки, и я готова биться в истерике. От этого никуда не деться.
С того дня собаки в нашей семье стали запретной темой. Да и семьи в скором времени как таковой не осталось. Отец не выдержав напряжения и тяжести, что свалились на него из-за моего состояния, собрал вещи и уехал вместе с молоденькой латиноамериканкой куда-то на острова. Мать тоже долго не выдержала. Она стала реже появляться дома, завела себе ухажёра и в скором времени всю заботу обо мне спихнула на тётю и бабушку. Тёте на тот момент только исполнилось двадцать пять и у неё в крови играла молодость. Но несмотря на это она исправно водила меня на лечение, дарила самые красивые вещи и в компании своих друзей представляла, как дочку. Я любила тётю, так же сильно, как когда-то любила маму. Правда и Идит нас покинула. Она встретила свою любовь и следом за ним уехала сначала во Францию, а потом куда-то в штат Вашингтон. Эрик, возлюбленный Идит, был музыкантом и сейчас набирался вдохновения у природы. Я бы и сама была не прочь сбежать из нашего городка в Иллинойсе. Слишком много собак. Мне бы место потише.
— Михаль! — заголосила с первого этажа старушка и я отвлеклась от книги, взглянула на настенные часы. Время клонилось к шести вечера. Значит пора ужинать. Захлопнув книгу и швырнув её на кровать, я стекла с кровати на пол. Ноги ныли, отдавая тупой болью в позвоночник. Такое часто случалось, особенно с переменами погоды. Бабушка посмеивалась надо мной, подначивая, мол, ещё не старуха, а уже ворчу как престарелая и растираю суставы. Я к этому относилась с лёгкой самоиронией. Ну что у ж я могу поделать, не сама же я себе кости раздрабливала. Из-за нападения пришлось рано повзрослеть, также рано понять, что дети не любят кого-то, кто от них отличается. А в своей неприязни они бывают крайне жестоки. Потому у меня никогда не было друзей, но и благодаря работе с психологом не ополчилась против всего мира. Мне просто пришлось смириться с мыслью, что не все люди обладают мозгами.
— Михаль! — снова зазвенел старческий голос, и я, натянув на ноги носки, спешно зашагала вниз, едва кубарем не скатилась по лестнице. Отделалась лишь парой синяков, но в целом до кухни добралась нормально. Запах выпечки стоял просто потрясающий. Рот сразу же наполнился слюной.
— Ба? У нас какой-то праздник? — подобравшись к старушке со спины, заглядываю через её плечо. Втягиваю носом аромат яблочного пирога. Живот тут же возвещает радостным урчанием. И я тяну свою руку, чтобы урвать кусочек, но старушка тут же хлопает по ней лопаточкой.
— Ауч! — взвизгиваю, обиженно отодвигаясь в сторону. Рахель строго косится на меня, но тут же у неё на лице появляется приятная улыбка. Бабушка потрясающая женщина. В свои семьдесят семь она сохранила красивую фигуру с приятными мягкими изгибами, лицо хоть и было украшено морщинами, но выглядело свежо и молодо. Её длинные седые волосы всегда были собраны в красивые причёски, на мочках ушей висели серёжки с драгоценными камнями, каждый день разные. Одежда у неё всегда была чистой и идеально выглаженной, а яркие шали покрывали плечи. От Рахель пахло пряностями и розами, а иногда - хвоей. Бабушка всегда была для меня воплощением стати, красоты и мудрости. Я хотела бы быть такой как она, но себя мне не перекроить.
— Садись за стол, прохвостка, — улыбнулась Рахель, неопределённо махнув лопаткой. Бурча себе под нос о несносных старушках, я забралась вместе с ногами в кресло качалку и оттолкнулась указательным пальчиком от стола, раскачиваясь. Бабушка поставила пирог на стол, цыкнула в мою сторону:
— Ну-ка сядь нормально.
Закатив глаза, свешиваю ноги на пол, выпрямляю спину. Кусок пирога на тарелочке уже стоял передо мной.
— Так с чего такой праздник вместо гречки? — хмыкнула я, запихивая в себя практически весь кусок. И не подавилась ведь. Порой сама поражаюсь сколько в меня может влезть еды. Бабушка села напротив с дымящейся кружкой чая.
— Я разговаривала сегодня с Идит, — я даже поперхнулась, вытаращила глаза на старуху. Идит звонит редко. Застать её дома практически невозможно с её-то любовью к прогулкам по лесистой местности и фотографии.
— Чего говорит? — пробубнила я, пытаясь проглотить кусок пирога. Рахель хмыкнула, глядя на меня поверх чашки.
— Зовёт тебя к себе в гости. Эрик уехал во Францию на пару месяцев, хочет записать альбом.
— А она чего не поехала? — тут же хмурюсь. Эрик продолжение Идит, как и она его. Трудно представить их порознь. Это нечто большее чем любовь. Такие люди и дня друг без друга протянуть не могут, а тут расставание на несколько месяцев, да и неизвестно насколько затянется промо альбома. Что-то в их парочке случилось, раз Идит осталась дома. Это меня обеспокоило не на шутку. Тётка всегда трудно переживала разрывы отношений, а такие как у неё с Эриком — это катастрофа. Страшно представить, что будет с ней, если её любимый французский американец однажды уйдёт.
— Она прикипела к природе. Не может больше жить в шумных городах. Говорит, что тебе не помешало бы пожить у неё. Глядишь и здоровье поправишь.
Я задумчиво кивнула, снова затягивая в кресло ноги. Уехать было прекрасной идеей. Я соскучилась по тётке, да и друзей в нашем городишке у меня не было. Единственное, что меня останавливало от переезда — это бабушка. Всё же она была стара, да и с сердцем у неё не всё в порядке. Я не могла оставить её одну.
— А ты? — киваю, от чего непослушные каштановые кудри выбиваются из куцего хвостика на затылке и падают на лицо. И на кой-чёрт я их отрезала так коротко?
Рахель прищурила глаза. Она всегда так делала, когда начинала раздражаться. Чашка со стуком опустилась на блюдце. О, сейчас начнётся концерт.
— Думаешь я уже совсем дряхлая? О себе позаботиться не смогу? — серые глаза блеснули гневом, а я со стоном накрыла лицо руками. У нас в семье все со взрывным характером, а бабушка особенно. — Что, по-твоему, мне в престарелый дом пора?!
— Не переиначивай мои слова, ба-а! — тут же взвыла я. — Я же о тебе забочусь! И я не говорила, что ты дряхлая и с тебя песок сыпется!
— Так с меня ещё и песок сыпется! — всплеснула руками Рахель, от чего её пёстрая шаль взметнулась словно крылья. Я готова была биться головой о стол. Всегда считала все эти глупые шуточки про «типичных женщин» одной огромной выдумкой, но порой общаясь с бабушкой я понимала, что они не далеки от правды. И сейчас был как раз из тех моментов, когда мне хотелось набычиться, как мужчине и выплюнуть смачное — «женщина», объясняющее её поведение.
— Всё, — застонала, растекаясь по столу. — Я сдаюсь.
— Нет, мы поговорим на эту тему, — упёрто заявила старушка. — Так значит ты сидишь со мной чисто из жалости и ждёшь, когда я уже совсем рассыплюсь?
«Бог ты мой!» — мысленно заворчала я, но попыток остановить словесный поток не предприняла. Знаю, по собственному опыту, ничем хорошим это не закончится. Меня просто огреют сковородкой. Поэтому лучше промолчать.
Надолго Рахель не хватило и вскоре она умолкла, переводя дух. А я осторожно подняла голову, буравя старушку взглядом. Она постучала ноготками по столешнице, сделала глоток чая и со вздохом заговорила вновь:
— Мы с Идит решили, что ты какое-то время поживёшь у неё. Последнее время твоё состояние только ухудшается. Я говорила с психологом, и он посоветовал сменить обстановку.
Я хотела было открыть рот, но Рахель зыркнула так, что я благоразумно промолчала. Наверное, если бы я вставила хоть слово в меня полетела чашка. Ох и резвая у меня старушка.
— Завтра уволишься из кафешки. Через три дня самолёт. Я тут без тебя как-нибудь справлюсь.
И вот опять двадцать пять. Всё решили без меня. Неужели раз в моей голове копошатся таракашки, то и доверять самостоятельно решать, что делать со своей жизнью мне не позволят? Хорошо, у меня панические атаки и фобии, но это не значит, что я конченый человек. Я могут жить и без присмотра. С трудом, но могу.
— И это не обсуждается, — видимо заметив мой взгляд строго подвела итог Рахель. Я потёрла переносицу, отрезала себе ещё один кусок пирога. «Празднование» прошло в полном молчании.