***
«Господи, как же я устала», — Шираюки чертыхается, утирая вспотевший лоб дрожащей рукой. Она прислоняется спиной к стене и тихо вздыхает, прикрывая глаза. Примерно три часа ночи; небо из-за выпавшего снега фиолетово-тёплого оттенка, и звёзды где-то там незаметно кружатся, словно в медленном вихре, но это всего-навсего фантазия её пытливой усталости. Все, конечно, уже спят: завтра много дел. Каждый день то насыщен, то слишком переполнен всем, чем только можно. Но Изана стоит посреди коридора и смотрит на неё, — свет горит только у дальней стены, и его лица совершенно не видно, но Шираюки уверена до покалывания в пальцах, что больше никуда смотреть он не хочет. Принц Изана достаточно любит своё время и внимание, чтобы не тратить их на что-то незначительное, вроде осмотра стен и пейзажа за окном. Лицо Шираюки вспыхивает красным, и сама она тоже вспыхивает, вздрагивая всем телом, потому что позволяет промелькнуть такой невозможной жгуче-приятной, но одновременно и возможной, а оттого более невыносимой, мысли, заключающейся в одном-единственном «значительная». Всего-то придворный фармацевт — «всего-то» самое презрительное на всём свете — по определению не может что-то значит для него, но Шираюки всё равно позволяет себе. Разряд тока в каждый нерв. Значительная. Хотя бы чуть-чуть. Самую малость. «Просто стены холодные, а в коридорах всегда так, вот и дрожь бьёт», — уверяет себя Шираюки и улыбается, чтобы самообман подействовал быстрее. («Ну, скорее же, сработай!») Вообще-то, нужно было сказать это ему, а не себе, и тогда он точно бы не только подействовал, но и подарил ей силы вырваться из застывшего воздуха, потому что степень смущения превысила бы все рамки, и ей пришлось бы умереть на месте или скрыться где-нибудь до конца света. Вот только как у неё сейчас может быть что-то хорошо и правильно, и адекватно, и просто как-то, как ей хочется: она даже не может пошевелиться и косо смотрит на его расплывчатый силуэт, скрытый темнотой; он так близко, что рукой подать — этого более чем достаточно, чтобы вся Вселенная взрывалась мириадами огоньков и кружилась, кружилась, кружилась в небе, сбивая естественный поток времени. «Господи, как же я устала», — опять чертыхается Шираюки и неуверенно поворачивает голову в сторону принца, желая показать, чуть ли не ткнуть носом, что — да, вот, глядите, ваше сиятельство, я вся во внимании. Вся в чёртовом внимании к одному вашему движению, вдоху-выдоху и жесту; и как это, боже, — она нарочно делает паузу в мыслях, вдыхая глубже, — как это невыносимо раздражает. Это не обязательно: он бы ведь точно заметил даже в полнейшей темноте, что она смотрит на него. С другой стороны, как же хорошо, что она не видит его вечно-прямого взгляда. Изана, медленно вышагивая, подходит к ней, или, точнее, просто идёт — не к ней, чуть сменив свой путь ближе к стене; Шираюки не может понять — звук его шагов в самом деле эхом разносится по коридору, или же это всего лишь слуховая иллюзия. — Ах да, — произносит он, останавливаясь перед ней, но не поворачиваясь, — сейчас я Луэн, не принц. И будто-бы-нежно целует её в лоб. — Хорошая работа, — шепчет едва слышно, не отодвигаясь назад и продолжая нависать над ней, застывшей, словно каменное изваяние, и прекратившей дышать вот уже с того момента, как он положил руку ей на голову. Вселенная просто исчезает. Остаётся только тихий, чуть хриплый, до невозможного приятный голос. У него рука горячая, и она скользит по её растрёпанным волосам, приглаживая их. Соскальзывает ниже, к щеке. Он проводит пальцем от скулы до подбородка. И, довольно ухмыляясь, говорит: — Выдохните. Шираюки выдыхает, как по приказу, и закашливается, большими вдохами вбирая в сжавшиеся лёгкие воздух, и чувствует, как каждый нерв вибрирует от напряжения. Изана убирает руку, а вместе с ней уходит его тепло; делает медленный, тяжёлый шаг назад, словно всё взлетит на воздух, если он совершит одно резкое движение (Шираюки точно взорвётся), а затем, отойдя назад на два, легко, чуть рвано-спешно разворачивается, желая скорее скрыть свою улыбку, и неслышно исчезает в конце коридора. Вот так. Словно его тут не было. И не было никого поцелуя. Но Шираюки чувствует, что он определённо был; она неверяще дотрагивается до лба. И дышит, дышит, дышит что есть мочи, а лёгкие горят, и что-то внутри всё трясётся, и ноги тоже трясутся, а руки дрожат, и всё тело бьёт дрожь, но она просто замёрзла. Никак иначе. Ночной — к тому же зимний — холод коридоров плохо на неё влияет. Шираюки делает шаг вперёд одной ногой — и другой становится на колено, потому что силы просто улетучиваются в никуда. Она неуклюже заваливается назад, с каким-то блаженством прислоняясь вспотевшим — уже по другой причине — лбом к холодной стене. Ей плохо не столько из-за того, что он сделал, сколько из-за его своеобразного доверия, но вместе с уходом принца испаряется и оно, так что дрожь проходит спустя некоторое время, а тело становится свинцовым, и лёгкие неизменно жжёт, и щёки горят, и дышать всё ещё немного тяжело и надоедливо, но она старается — в самом деле старается, надеясь, что принц Изана похвалит её ещё раз. Хотя бы один раз. Он может обойтись и без взгляда, чтобы взбудоражить лучше ледяной воды — одними действиями и словами. Одним своим присутствием рядом. «Да что здесь происходит?!» — кричит Шираюки в душе, понимая, что верно сгорает; и до Изаны точно доходит её крик, потому что он, входя в свои покои, улыбается шире.Часть 1
29 ноября 2015 г. в 14:05
— Как я могу проигнорировать слова придворного фармацевта? — уверенно и испытующе спрашивает Изана, даже не улыбаясь — и этим выражая свою серьёзность. В голосе слишком много искренности — Шираюки чертыхается именно из-за этого. Именно из-за этого, а не из-за того, что он смотрит на неё с чрезмерной доверчивостью.
Она сомневается в последнем, потому что принц и его серьёзность по отношению к ней — несовместимые понятия, что-то из ряда вон выходящее.
Она совершенно точно зря сомневается, потому что Изана серьёзно намеревается сломать её.
Этот взгляд рубит надвое, крошит, как мякоть хлеба, подавляет прямо, без утайки — всё это очень в духе принца, потому что как ему ещё, если не напролом, резко, уверенно и с лишним самоуважением? Как ещё, если уничтожать не сразу и не одним ударом?
Как под этим взглядом если и выгореть, то не сгореть дотла?
Шираюки боится сгореть — стать другой, озлобленной, чёрствой, резкой в выражениях, сухой и безэмоциональной, а может быть, более нервной, скрытной, хитрой. По сути — боится быть похожей на Изану, которого она вырисовывает в голове настоящим монстром-угнетателем, ведь тот с самым удивительным мастерством, затягивая в свою игру, увлекает её не то чтобы на дно — на свет, на солнце, ближе к звёздам, чтобы показать всю красоту и неприглядность высшего общества, чтобы ослепить, напугать, заставить сдаться. Сжечь. Толкнуть на дорогу, на которой от неё отрекутся все друзья и близкие люди. И Шираюки, не понимая ничего из этого и даже не пытаясь разобраться в истинных мотивах, задаётся вопросом, пусть и неосознанно: «Как не выгореть дотла?»
Как не стать душой совсем чёрствой и не бросить всё?
А первый принц не так прост — в конце концов, он тот, из-за кого она всё ещё здесь, на том самом размытом пути с неопределённым будущим.
Изана в самом деле — он верит в это, по крайней мере, пробует убедить себя — просто пытается выиграть у неё, но глубже — всё сложнее: он позволяет ей стать сильнее и увереннее, позволяет не сдаваться, пусть для этого стреляет ей в ноги и руки ядовитыми стрелами — он всегда сделает так, что, настояв на своём, она получит противоядие. У Изаны немного своеобразная забота. Забота-испытание насколько прочным окажется её разум, насколько она будет готова нести чужое доверие и чужие проблемы.
Насколько долго Шираюки сможет оставаться собой, и как далеко она пройдёт с этим крестом.
Он уверен в ней и почти гордится тем, что делает, и тем, как она принимает его удары. Рассудительности им обоим не занимать.
Но они оба не задумываются о смысле друг друга.
Изана видит человека, желающего стоять рядом с его братом. Изана — принц, и первое, что он обязан делать — заботиться о государстве. И никакие безызвестные личности не должны мешать в этом деле ни ему, ни его брату. Шираюки для первого принца — ошибка, временное явление и очередной эксперимент.
Шираюки при случайных встречах редко смотрит на Изану, поэтому не замечает его странную одобряющую улыбку и спокойный взгляд — не оценивающий, не надменный, самый обычный, просто наблюдающий. Она не особо задумывается, почему он делает то, что делает, просто старается держаться, избегать каждую его подножку и не сбиваться с пути.
Вот так эти двое кружат вокруг да около.
Когда-нибудь кому-нибудь это надоест.
«Как я могу проигнорировать слова придворного фармацевта?» — крутится вопрос в голове. И Шираюки думает, что слова фармацевта — ни за что, а вот лично её слова — с превеликим удовольствием.
Изане смешно, потому что она права.
Изане на удивление смешно не всерьёз.
«Ну и чего у тебя взгляд такой плывучий, стылый, пронзающий, режуще-колющий и раздражающий, ну чего, а?» — почти кричит, надрываясь, про себя Шираюки, когда Изана задевает её фигуру беглым, но крайне внимательным осмотром присутствующих, и по спине словно бежит электрический ток. Она едва не говорит это вслух — сдерживается, выпуская воздух через зубы с лёгким шипением, наклоняясь немного вперёд, как будто теряя силы от изнеможения, и замечает лёгкую ухмылку, скривившую губы принца.
И поспешно сбегает.