ХVI. Башня

- О, так вы теперь с ним встречаетесь? – Ямагути Тадаши улыбался едва заметно, не поднимая головы. От света продолговатой лампы, нависавшей над самым столом, его лицо казалось неестественно бледным. – С Кагеямой, да? У Хинаты моментально от смущения свело пальцы, поднос запрыгал, задрожал, как живой зверь, пытавшийся выскользнуть из ловушки. К счастью для Шоё, голос Тадаши был слишком тихим, и вопрос моментально растаял в шуме столовой. - С чего ты взял? - У тебя тут след остался. – Ямагути дотронулся пальцем до своей шеи, снова улыбнулся. – И вот здесь. И ниже, под футболкой. Вчера еще на медосмотре не было. Липкий стыд заполз под воротник, Хината почувствовал себя голым и выставленным напоказ сразу всем. Он и не подумал, что на его теле будут следы, заметные любому, у кого есть глаза. - Это не… ты ошибся. Это обычные синяки. - Есть множество признаков, по которым можно сказать, что кого-то насильно затащили в угол – неважно, толпой или в одиночку. – Веснушчатый подросток принялся размазывать ложкой бурую массу по тарелке. – Поверь, это сразу становится заметно, тут такое часто происходит. Поэтому я и решил, что вы… ну, что вы встречаетесь. У Шоё больше не оставалось сил спорить и задавать вопросы. Хотелось лишь деться куда-нибудь и больше никогда ни с кем не встречаться глазами: - Почему именно встречаемся? - Вы переспали, но ты не выглядишь несчастным. И ты иногда смотришь на него, когда он отворачивается в сторону, и улыбаешься. Ну, вот я и подумал, что… - Тадаши отвечал все тише, не поднимая головы, теперь уже его уши прижгло неловкостью. – Что и вы тоже теперь встречаетесь. Не говори Кагеяме, хорошо? Он может не так понять. - Что я могу понять не так? – В раздавшемся за спиной голосе не было ничего, кроме холода и неприязни. Хината ждал этого момента, но все равно оставались вещи, к которым невозможно было подготовиться. Если бы только у него был уровень, позволяющий проваливаться сквозь плиты и бетонный пол, он бы немедленно им воспользовался. – О чем ты говоришь? - Н-ни о чем. – Ямагути еще сильнее втянул голову в плечи. – Я просто поздоровался с ним, вот и все. - Где Тсукишима? Почему ты завтракаешь один? - Его забрали вчера после медосмотра. – Цвет лица Тадаши теперь выглядел откровенно нездоровым. – На полигон. У Тсукки сильно вырос уровень за последние полгода, они хотят кое в чем убедиться. Провести пару опытов. Обычная процедура. - Тогда можно мы сядем с тобой? – пальцы Хинаты тряслись так, что по поверхности воды в жестяной кружке бежала рябь. Оставаться наедине с Кагеямой и еще хоть немного давиться этой стеклянной тишиной между ними Шоё просто не мог. - Тут? – Тадаши занервничал. – Да, конечно, садитесь. Синий взгляд старожила тяжело скользнул вдоль перепачканных румянцем щек Хинаты и набело закушенной губы. Ходящий ходуном поднос в руках его соседа по камере можно было разглядеть и с другого конца зала. - Ладно. Эй, осторожно, не урони тарелку! - Я справлюсь! – Хината слишком быстро сел за стол, напиток из кружки выплеснулся на поднос и еду, ложка обиженно звякнула. Мальчишка сжался, капли быстрым ручейком потекли вниз. Ямагути отвернулся в сторону, притворившись, что ничего не заметил. Кагеяма первым нарушил неловкую тишину: - Сиди здесь, я схожу за второй порцией. - Х-хорошо. – Хината продолжал упрямо разглядывать ручейки на своем подносе. – Я понял. Как скажешь. Шум в столовой притих, все остальные молчали, разглядывая их столик. Ямагути закрыл голову руками, каждый след, оставшийся на теле Хинаты после вчерашнего вечера, невыносимо жегся. Пустому казалось, что каждый в этой длинной, заполненной мерзким белым светом ламп комнате пялится на него, причмокивает губами и противно ухмыляется, что со всех сторон сейчас посыплются тычки и щипки, что ему зажмут рот быстрее, чем шаги Кагеямы стихнут позади. Но ничего этого не произошло, подслащенная химией вода перестала капать на пол, размокшая еда выглядела отвратительно и несъедобно. Ямагути избегал смотреть ему в лицо, и за одно это Хината испытывал благодарность. Спрашивать хоть что-то не хотелось, Шоё плотнее сжал колени, прогоняя мысли из головы. Можно попытаться найти хоть какую-нибудь тряпку и замотать шею, но для этого придется покинуть флигель и пройтись по этажам. Ямагути был прав: всегда оставались следы. Любая проявленная слабость моментально становилась заметной и только удесятеряла проблемы для тех, кто не мог постоять за себя. Метки на шее и плечах для остальных означали одно: он слаб, его можно брать, его можно трогать, с ним можно делать все, что угодно, и в любой удобный момент. А любой удобный момент в таком месте – всегда лишь вопрос времени. - Ты плохо себя чувствуешь? – Ямагути огляделся было, но тут же предпочел снова разглядывать узоры от ложки в тарелке. – Тебя не били вчера на медосмотре? - Били? - В лагере, где мы жили раньше с Тсукки, не было никаких правил. Можно делать что угодно, и этим все пользовались. Персонала почти нет, еду раздавал худой старик с крючковатым носом. Он не был врачом или исследователем, обычный человек. Знаешь, ему частенько доставалось от остальных, он ненавидел нас всех. Я все время думал, почему он не уйдет из лагеря, не покинет это место, ведь невозможно выносить это постоянно. И потом мы с Тсукки узнали причину. - И что это была за причина? - Как я говорил, правил почти не было. Можно было устроить бойню, насиловать, убивать соседей. Но раз в месяц выбирались два человека. Как выбирались, неизвестно. Может быть, по результатам осмотров или испытаний, может быть, просто жеребьевкой. Их приводили в камеру, где судья должен был сделать выбор: одного убивали, а второго отпускали на волю. Такая вот рулетка, шансы выжить в которой были очень скользкими. Все зависело от того, кто принимал решение. И представляешь, оказывается, судьей все время был тот самый старик, который раздавал еду. Он ненавидел нас настолько, что терпел побои, унижения и хамство, чтобы раз в месяц отыграться на жертве. Когда двое приговоренных понимали, кто держит в руках их жизни, они начинали падать на колени и задыхаться от страха. И это делало того старика невероятно счастливым. Думаю, ему даже не платили за эту работу денег, ему не это было нужно. Хината с трудом проглотил ком в горле. Узкая камера, два взмокших от страха человека, понимающих, что их жизнь зависит от того, как сильно они готовы унизиться перед тем, кого раньше они унижали сами. И сумасшедшая усмешка на лице старика. - Н-но ведь второму человеку доставалась свобода, так ведь? Его отпускали до следующей ловли? - Знаешь, - Ямагути отодвинул тарелку, разглядывая пустоту перед собой. – Этому старику давали чувствовать себя вершителем судеб. Но на самом деле над ним тоже смеялись. - В смысле? - Это была неправда, Хината. На самом деле убивали обоих. Шоё попытался что-то сказать, но не смог, пересохло горло. Внутри застыл неизбывный страх, к которому он уже привык настолько, что даже не мог отличить от других эмоций. В любой удобный момент с ним может произойти то же самое. С ним – или с Кагеямой. И вот эта мысль была намного больнее, чем остальные. - Вот, держи. – Из ниоткуда перед ним появился второй поднос, чашка была предусмотрительно отодвинута подальше от тарелки. – И ешь, оно едва теплое. - О, тебе удалось! – Ямагути снова попытался улыбнуться, но вышло криво. – Я не был уверен, что они дадут тебе вторую порцию. - А почему нет? – Кагеяма равнодушно развернул свою оставленную тарелку, разглядывая замысловатую трещину. – Будь внимательней в следующий раз, тупица. Я не собираюсь бегать каждый раз через весь зал просто потому, что ты не смотришь под ноги. Когда вернется Тсукишима? Ямагути заметно приободрился, словно само упоминание о верзиле в очках придавало ему сил: - Не знаю. Обычно на такие проверки уходит дня три, иногда требуется неделя. Если у Тсукки не будет проблем с тестами, могут отпустить и раньше. Ему осталось совсем немного до второго уровня, говорят, это будет что-то потрясающее! Возможно, у него получится разрушать здания одним щелчком пальцев, - щеки Ямагути зарумянились, он выпрямился, подавшись вперед и сверкая глазами. – Или он сможет летать, как герой из комиксов, или даже… - Понятно. – Обсуждение способностей Тсукишимы явно не поднимало настроение Кагеяме, он хмурился все сильнее, отодвинув тарелку. – То есть, он вот-вот осуществит переход. Будет выпендриваться еще больше теперь. - К-конечно, проблем прибавится, но с его способностями волноваться не придется. - Переход? – Хинате очень хотелось немного придвинуться к старожилу, чтобы хотя бы локтем дотрагиваться до его локтя. Голод по теплу чужого тела проснулся внутри Хинаты совсем недавно, и пустой еще не понимал, как с ним бороться. Хуже становилось только тогда, когда сосед облизывал свои губы или приоткрывал рот. - Это когда впервые применяешь свой новый уровень? - Ну, они же не совсем контролируемые, могут быть проблемы. Лучше, если при этом не будут присутствовать посторонние… - Он имеет в виду, что этот ублюдок может случайно убить всех в радиусе пары километров. Поэтому лучше его изолировать хотя бы на время тестов. - Думаю, что в твоем случае, К-кагеяма, - Тадаши набрался храбрости встретиться взглядом с соседом напротив. – Изолировать никого не придется. Все равно не поможет. В очередной раз за столом повисла тишина, Ямагути побледнел еще больше, так, что веснушки окончательно растаяли в молоке его кожи, плечи мелко тряслись. Но ссоры не получилось: Кагеяма вдруг оглушительно фыркнул и принялся уплетать еду, не обращая на оробевшего Тадаши никакого внимания. Больше никто не пытался завязать разговор до самых сирен. Обратно в распределительный зал они возвращались молча. Мысли Хинаты прыгали с одного на другое, в голову лезло больше глупостей, чем она могла вместить. Ладони у Кагеямы немного шершавые, но когда его пальцы скользили вдоль бедер Шоё, вся спина покрывалась мурашками. Это ли то воспоминание, о котором следовало думать сейчас? Словно издеваясь, память подсовывала другие: мрак комнаты, пульсирующий бег крови в ушах, его теплое дыхание на шее, мягкую боль внутри, которая с каждой минутой становится все глуше и глуше. Они целовались до тех пор, пока Хинате не стало казаться, что он сходит с ума. До тех пор, пока все место внутри сердца не стало заполнено его незнакомым и грубым теплом. А потом не потребовалось даже ничего спрашивать и выяснять: их тела идеально подошли друг другу на той продавленной койке. В сетке прикосновений, опутавших тогда Хинату, не было ни бреши, ни лазейки чтобы сбежать, он был загнан в угол и не думал сопротивляться, позволяя своему соседу те вещи, которые сам до этого ненавидел. Черт, он ведь думал раньше, что лучше умереть, чем позволять так с собой обращаться. Что он больше не выдержит, если хоть кто-то прикоснется к нему, стянет с него одежду, зажмет ему рот ладонью, заглушая всхлипы. Что в этот раз у него получится все изменить. А потом его втолкнули в камеру к парню с глазами цвета переспелого льда, рядом с которым его собственное сердце растаяло быстрее, чем лужа в июльский полдень. Шоё вцепился зубами в щеку, зажмурившись. Вспоминая. Темнота камеры, и они лежат рядом, отвернувшись в разные стороны. Хината чувствует себя грязным, использованным, несчастным и невероятно счастливым одновременно. - Я могу это стереть, хочешь? Плотно сжатые колени, холод стены, к которой прижимаешься лбом. Кагеяма говорит негромко, его дыхание все еще рваное и тяжелое. Места мало, и они соприкасаются лопатками, позвонками и пятками, закутавшись в одно тонкое одеяло. - Я могу стереть это все из твоей головы. То, что сейчас было. - Ч-что? - Ты говорил, что у тебя есть второй уровень. – Кагеяма прижимается чуть ближе, устраиваясь поудобней, и Хинате кажется, что от стука его сердца должны проснуться все четыре флигеля и корпус охраны. – Помнишь ведь? - Да. - У меня тоже есть второй уровень. - Что? Тогда почему ты здесь? - Я не говорил о нем никому. Он дурацкий. Но я могу им управлять. Хината прижимается еще ближе: всего несколько миллиметров, но для него они имеют огромное значение. Теперь сохраняется эта глупая иллюзия близости и одно это не дает остаткам счастья в его животе рассыпаться на булавки и плесень. - И что… что ты умеешь? - Это что-то вроде стирательной резинки. Я могу разрушить связь между любым твоим воспоминанием и эмоциями, связанными с ними. Ты будешь помнить об этом событии, но не чувствовать при этом ничего. Память устроена так, что мы запоминаем только те вещи, с которыми связаны эмоции: страх, ненависть, унижение. Если это стереть, событие не будет иметь для памяти никакой ценности. - То есть, если я ненавижу что-то… - Да. Я стираю эту эмоцию и тебе становится все равно. А потом ты забываешь. Хината молчал, пытаясь подобрать слова. - Любая неудача или ошибка, из-за которой ты не можешь уснуть? Любой провал, который не дает двигаться дальше? - Да. - Детские страхи? Обиды? Разочарования? - Да. Все это и все остальное. Если ты хочешь, я могу стереть для тебя этот вечер. Как будто ничего и не было. Ты забудешь об этом так быстро, а если и вспомнишь, тебе будет все равно. - И этот уровень… этот уровень ты называешь дурацким? - Конечно. Им нельзя никого убить или покалечить. Какой от него толк. - Ты придурок. Ты полный идиот. – Хината сам не понимал, почему, но по щекам текло что-то горячее. – Отвали от меня. - Ну так что, ты согласен? Мне стереть это? Во рту снова щиплет от сладости, Хината запрокидывает голову, устало прикрыв глаза: - Нет. Я не хочу ничего забывать. Ничего этого. Ничего из того, что между нами было. Хочу оставить это все себе. До последней капли. Кагеяма молчит слишком долго, а потом разворачивается и прижимается животом к спине пустого, зарывшись носом в его волосы, делает глубокий вдох и трется ртом об его затылок. - Как скажешь. Я тоже хочу запомнить.