'Будь как снег, прекрасным, но холодным'.
Наверное, единственное, что я ненавижу — когда обо мне беспокоятся. А ещё больше — прям пекутся. — Хёджин, ты как, добралась до дому? — на другом конце телефонной связи послышался взволнованный голос Сольджи. — Ага, всё никак не могу попасть внутрь. А кое-кто вечно названивает. — Слова вырываются белыми облаками пара. Холодно. — Ну почему ты вечно такая грубая, когда я проявляю заботу? — подруга говорит на повышенных тонах. Помимо её голоса из трубки раздаются звуки клубной музыки. — Ты знаешь, почему. Как же я не люблю, когда кто-либо делает вид, что беспокоится обо мне.Как же я не люблю беспокоиться.
Иногда эти переживания за людей становятся настолько сильными, что внутри всё сжимает — невыносимо прожигает — создавая мучительное ощущение неминуемого приближения чёртовой пустоты. [Внутри, где-то на дне уже мёртвой души останется лишь пепел.] — Но я ведь вправду волнуюсь… Но себя ведь вправду очень просто обмануть. Наверно, поэтому я слишком часто оказываюсь в тупике. Слишком часто голову посещают мысли, каких там не должно быть. Я знаю. Знаю, что ты давно соврала себе и поверила в правдивость собственных лживых слов. Но каждый раз начинаю сомневаться, вновь почти поверив твоей красивой игре. — Просто занимайся тем, что уже запланировала для себя на этот вечер. Вешаю трубку, — отключившись, я вернула вечно надоедающий телефон в карман. И вновь громко выдохнула, создавая перед лицом клубы пара из воздуха. Ночное небо, столь тёмное и непроглядное, всё больше привлекало своей таинственной красотой. Ни единой видимой звезды. Ни единого лучика света. Надежды. Лишь затягивающая тьма, что почему-то кажется слишком чистой. В отличие от Сольджи. Прогнившая душа, неплохо скрываемая под детским личиком, открывшая шкатулку со своим монстром именно мне. Почему-то. Самому трусливому существу, которое только и может тонуть в этом мраке. Нарочно набираю неверный пароль. Домофон противно пищит и сбрасывает. Снова набираю. Вновь сбрасывает. Наверно, кто-то просто боится. Хочет оставаться сильной всегда и не встречаться со временем, когда можно сорваться на крик и жалко рыдать, забившись в самый угол рядом с вечным отчаянием.[Всё почему-то меняется к ночи.]
[И все тоже.] — I’m falling. Кажется, внутри что-то надрывается, вновь теряя какую-то важную часть, и я набираю уже верный пароль дрожащими пальцами. Рывком открываю дверь, и воздух больно бьёт по лицу. Веет одиночеством. Тем самым, каким невозможно наслаждаться. Напротив — непроглядная тьма, окружённая звенящей тишиной. Вместе они способны оглушить и вызвать страх в ещё не похороненной душе. Я продолжаю стоять на пороге здания, которое больше не ощущается домом. Наполненное болью тело падает на пол. Дверь почти неслышно захлопывается за спиной. Давящая усталость резко накатывает со всей своей утомляющей силой. Стоит переступить порог, и постоянно скрываемое всё отчётливее даёт о себе знать. Я осторожно [с затаившимся страхом на глубине переломанной души] тянусь дрожащей рукой, чтобы хоть немного опереться на стену. Обжигающий холод воспоминаний пронзает всё тело, заставляя приглушённый стон вырваться из груди. Резко одёрнутая рука хватает ворот [душащей] одежды. Ты бы рассмеялась, увидев на пороге дома свернувшееся от прожигающей боли калачиком жалкое подобие человека, да? По щекам скатывается треклятая пара таких ненавистных слёз. Всхлип, раздающийся эхом по всей комнате. Рвущим на части эхом. — I’m falling. В затуманенном разуме всплывают всё более чёткие и яркие образы. [Please, stop it.] Перед глазами только забытое окровавленное лезвие (в твоих, казалось бы, детских руках), обжигающее нежную кожу холодом близкой неосторожной смерти. (Или давно предрешённой?) Отчего-то почерневшие капли, падая на пол, растекаются лужей горящей крови. А я уже сижу у стены, с ужасом смотря на собственные изрезанные руки. Тебе же так нравилось подчинять мой давно сломленный дух, да? Словно безвольного человека.Или куклу.
Только ты могла придумывать мою реальность. [Без труда разрушать её.] А потом с той же лёгкостью выбросить свою игрушку, словно заскучавший — от недавней забавы — ребёнок. И так же просто подобрать обратно, рассыпаясь в бесконечных извинениях.Люди всегда мечтали стать богами и стремились к этому, да?
(Ага.)Тогда мой Бог разгневан на меня.
И среди убивающей пустоты я пытаюсь найти ответ, зачем же существую в этом гниющем мире.Безвольно подчиняться.
Она ведь опять придёт? Всё снова повторится, да?
И эта мысль заставляет и без того не унимающуюся дрожь в теле всё больше нарастать. Потому что так невыносимо больно в моей богомКогда-нибудь я не проснусь(?)
И это станет самым прекрасным утром, целым днём, новой, совсем другой вечностью [без неё], потому что больше не будет продолжения того, что постоянно начинает слишком длинная ночь. Как же я устала играть в эту игру. Словно создатель данного квеста забыл, что должен быть хотя бы один способ пройти чёртов уровень. Но бесконечное количество барьеров не прекращается. — Здравствуй, малыш. Ты снова одна. В кромешной тьме на пороге. Так скучаешь по мне, что даже не проходишь в дом, ожидая моего возвращения? И вправду, каждый раз всё начинается именно здесь. Почему-то. Может, тут всё и кончится? Слишком яркий свет уличного фонаря, частично попадая в коридор через настежь открытую дверь, освещает стоящую на пороге Сольджи, предавая её образу некое нечеловеческое сияние. Я же сижу в тёмном дальнем углу, больше напоминая маленького напуганного зверька, всё сильнее вжимающегося в стену. Может, когда-нибудь всё пройдёт?Не после смерти, нет. [Пожалуйста.]
Лицо Сольджи искажает ненормальная — и почему-то мечтательная — улыбка. На моих щеках появляются новые слёзы. Наивно полагаясь на темноту своего угла, крепко зажимаю ладонью рот, мысленно молясь, чтобы мой извечный мучитель не заметил подступающей истерики. Слишком рано. Она ещё не начала, а я уже сдаюсь.Она всё никак не может закончить, а я уже давно перестала бороться.
Всхлип. — Хочешь, расскажу тебе историю об одной интересной девушке? — всё так же продолжая ненормально улыбаться, Сольджи опирается спиной на косяк дверного проёма. Не хочу. Но, кажется, вопрос всё же относился не ко мне. — Она, эта девушка, наверно, слишком наивна. Со своими завышенными идеалами, предпочитающая всё же какую-то иную реальность, всячески пытающаяся придумать свой новый мирок. Другая? — странная улыбка сменяется простой ухмылкой. — Хах, нет. Просто глупая. И она наивно полагает, что, может, когда-нибудь всё пройдёт. Вещь действительно странная, эти чувства. Когда-нибудь и могут пройти. Но она думает, что всё просто кончится. Наверно, разом. И, скорее всего, это самая глупая ошибка в её жизни. Почти чёрные глаза взрослого ребёнка начинают проникать своим сводящим с ума взглядом вглубь — сквозь множественные переломы — единственной пока ещё живой здесь души, заставляя догорать её остатки и опускаться горсткой пепла на самое дно. Что-то тяжёлое и вязкое начинает мучительно медленно заполнять лёгкие, перекрывая кислороду доступ. Огонь потухает. Но не эта сраная жизнь. — Скажи мне, зачем? Что со мной не так? — резко наступившую тишину неожиданно разрезает мой охрипший голос. Хочется убежать. Как можно дальше и желательно навсегда. — Вопрос неверный. — Дверь с оглушительным шумом захлопывается за спиной Сольджи, а её фигура оказывается слишком близко. Слишком страшно. — Ни один. Присев напротив меня, девушка начинает нежно убирать пряди мокрых от слёз волос с моего лица. От каждого её прикосновения внутри всё невыносимо сжимается. Больно. — Малыш, ты снова плачешь, — Сольджи аккуратно проводит пальцами по моему лицу, стирая с бледной кожи несколько редких солёных капель и давая повод лишь больше содрогаться. В ожидании. Она берёт меня за подбородок, заставляя смотреть в свои полные жаждой “развлечений” глаза. Сегодня меня не отпустят.Как и всегда.
— С тобой всё в порядке, — горячий шёпот у самого уха, и я уже не в силах сдерживать чёртову дрожь, дающую неприятное ощущение человеческой слабости — глупой трусости — во всём теле. — Просто я люблю тебя, — и я чувствую, как её идеально сделанные ногти врезаются в слишком нежную кожу, начиная выцарапывать очередной непонятный узор. — И мне лишь хочется поделиться своими чувствами.Наверное, единственное, что я ненавижу — что моё завтра всё равно наступит.