"Ничто не вечно под луной..."

Никто не спал, когда темная ночь обняла земли Еремии Вишневецкого. Звуки праздника доносились со двора - большой пир закатил князь. Мед лился рекой, воздух полнился запахом подрумянившегося мяса фазанов, перепелов и прочей дичи. Залы были битком набиты народом, который беззаботно погрузился в пьянящее веселье, забыв на время о предстоящих ужасах войны. Все были нарядны, пестрили модными и яркими одеждами. Миролюбие тогда читалось у каждого в глазах. Единственное сражение в тех чертогах было лишь между менестрелями, что хотели похвастаться свои мастерством и талантом. Пан Лонгинус был в ослепляюще белых праздничных одеждах, оставив походный костюм и двухметровый меч у себя в покоях. Но при нем была изящная сабля в золоченых ножнах. Льняные волосы и длинные усы были аккуратно зачесаны. Он сверкал в огненном свете свечей, сидя на дубовой лаве и задумчиво рассматривая как переливается цветами крепкий сидр в деревянном кубке. Ничто, никакие песни и пляски не могли снять с его лица печальное выражение. И это было не только благодаря обвисшим бровям и усам, а просто у него был такой нрав. Такое пышное празднество смущало его, он чувствовал себя не на своем месте, ему хотелось поскорее уйти отсюда, на волю, в одиночество. Погрузившись в тоскливые мысли, он не заметил как к нему подсел пан Михал и толкнув его в локоть сказал: - Пане! Ты, ваша милость, к нам недавно, а повеса каких поискать. - Как так, благодетель братенька? Отчего ж? - Оттого, что лучшей девке из фрауциммера голову вскружил. - Братенька милый! - сказал Лонгин, сложив руки. - Что это ты такое говоришь? - А ты погляди, как панна Анна Борзобогатая, в которую мы тут все влюблены, за вашей милостью глазками стреляет. Ой берегись, чтобы она тебя в дураках, как всех нас, не оставила. Сказав это, пан Володыевский, ушел, оставив Лонгина в недоумении. По застенчивости своей пан Подбипента долго не смотрел в сторону Ануси, но наконец отважился и тут же передернулся : на него, не отрываясь, диким взглядом смотрели два черных глаза. Они принадлежали молоденькой девушке, что осторожно выглядывала из-за спины фрау Гризельды. Она была совсем крохотная, черноволосая и с лукавым выражением лица. "Apage, satanas!"- подумал литвин и, как юнец, покрывшись густым румянцем встал и пошел на другой конец зала. Идя, он чувствовал на своей спине ее взгляд и его опять передернуло. " Сколько распутства в этих глазах. Черная, словно цыганка, а короткая, словно краснолюд! Тьфу, kirie elleison!" - образ Ануси все вертелся у него в голове. Он наконец нашел свободное место и сел, ни на кого не глядя. Быстро взял чарку с медом и залпом выпил. Решил выбросить ее из головы и думать о чем-то другом. После этого он снова вернулся в реальность и понял, что сидит среди польских лучников. Справа от него была громкая компания, рассказывавшая наперебой похабные истории. Пан Лонгин снова залился краской и с отвращением отвернулся. С левой стороны было поспокойнее. Кто-то уснул в перловой каше, опрокинув кубок, кто-то кормил гончих мясом из своей тарелки. И Подбипента решил, что попал в хорошую компанию, так как мешать ему да и бесстыдно сверлить его глазами здесь никто не будет.Он потянулся за буханкой свежеиспеченного хлеба, но соприкоснулся с чьей-то еще рукой. Он тут же отдернул свою, так как стеснялся физических контактов. Та, другая, рука сделала то же самое. Лонгин понял, что это было не тактично и решил подать хлеб. Он повернулся и опешил. Прямо возле него, по левую сторону, сидела сгорбившись высокая девушка в зелено-травяном платье. Ее лицо было скрыто водопадом льняных волос. Руками она вцепилась в лавку, сильно ее сжимая так, что пальцы побелели. Лонгин был в растерянности: опять девушка, но уже не за спиной суровой фрау, а в нескольких сантиметрах от него. И что она делает здесь, за одним столом среди воинов? Но миски с хлебами он не отложил. Страх сковал ему горло и не произнеся ни слова, он прокашлялся и девушка обернулась, наконец показав лицо. Она была печальна, немного испугана, немного раздражена, но она была красива. У нее были приятные очертания. Большие голубые глаза, легкий румянец, ровный нос и нежно розовые губы. Она с удивлением и некоей настороженностью посмотрела на Лонгина. Тот же растерялся еще больше, но протянул ей хлеб. Она взяла один, сухо и кратко добавив :"Спасибо". Поспешно отвернувшись, ее лицо снова укрылось льном волос. Она стиснула буханку, разорвала ее и начала крутить хлебные шарики. У литвина были смешанные чувства. В нем все сжалось, он все еще четко видел ее лицо у себя в воспоминаниях, в ушах оставался приятный след от этого "Спасибо". Ему тоже хотелось взять хлеб, разорвать и помять его, скрыв лицо, но удержался. Он ощутил тепло ее бедра, ее близость, по нему пробежались мурашки и он закрыл глаза, погрузившись в эти ощущения, чтобы перевести дух и успокоиться. Ему шел сорок пятый год, но он не имел дела с женщинами. У него был обет безбрачия, но все равно, ночами, когда его взгляд устремлялся в звезды, он грезил о том, что когда-нибудь срубит три головы и найдет свою любовь. Но эта "любовь" была чем-то абстрактным, ведь ни одна конкретная девушка его так сильно не привлекала, чтобы назваться той единственной. Но наконец-то он почувствовал нечто приближенное к своим мечтам. Но он не осмеливался и взглянуть на нее снова, не то чтобы заговорить. Поэтому они оба сидели молча, отвернувшись друг от друга, единственные два человека, что были угрюмы в тот вечер.