***
Диппер был искренне убеждён: несмотря на все сомнительные достоинства этого решения, возвращать Билла Сайфера в их измерение было большой ошибкой. Огромной. Просто неописуемой. Три года назад он твердил это на все лады, вот только к его мнению никто не прислушался. Всем было не до того. Стэн радовался возможности отыграться на Билле за события прошлых лет и утверждал, что грех отказываться от бесплатной рабочей силы. Венди и Зус считали, что лишняя пара рук в Хижине будет только кстати. Мейбл свято верила в возможность сотворения из Билла приличной единицы социума, а Форд, с головой погружённый в свои исследования, взахлёб рассказывал о перспективах полного контроля над могущественным демоном. В его голосе при этом появлялось столько наигранного энтузиазма, что Диппер подозревал: возвращение Билла в их мир было не столько запланированной акцией, сколько досадной ошибкой, которую Форд, не любивший признавать свои промахи, отчаянно пытался скрыть. Сам Билл не проявлял ровным счётом никаких негативных эмоций по этому поводу. Его, казалось, ничуть не заботили ни человеческая оболочка, созданная для удержания материальной формы, ни необходимость следовать всем приказам, исходящим от семьи Пайнс, ни даже ошейник, тесным кольцом обхватывающий горло и не позволяющий использовать магию по собственной воле. Билл послушно выполнял все указания, ослеплял окружающих счастливой улыбкой, был настоящей занозой в заднице и превращал жизнь Диппера в кромешный ад. Даже лишённый возможности устраивать бедствия вселенского масштаба, в своём мастерстве трикстера Билл был неподражаем. Диппер мог бы перечислять все его мелкие пакости несколько часов кряду и всё равно не добрался бы до конца списка. Взять, к примеру, тот раз, когда на открытии купального сезона на близлежащем озере Сайфер предложил проверить, можно ли утопить сосну, и, не дожидаясь ответа, уселся Дипперу на спину, после чего они оба (к слову, вполне закономерно) камнем пошли ко дну. Несколько печальных секунд спустя, пока Диппер, за шкирку вытащенный на берег, судорожно пытался отплеваться от озёрной воды, Билл, возопив ему на ухо: «Не забирай его у меня, небо, он еще так юн!» — перекинул ногу через его бёдра, вжал спиной в мокрый песок и с усердием юного энтузиаста принялся осуществлять сердечно-лёгочную реанимацию. Диппер, вполне способный дышать самостоятельно и даже не собиравшийся прощаться с жизнью, мог только слабо трепыхаться под тяжестью его тела и молить все зримые и незримые силы о своём спасении. Медицинские познания Билла явно хромали на обе ноги. Например, Диппер был почти уверен, что при искусственном дыхании вовсе необязательно было засовывать язык пациенту в рот. Равно как и зарываться пальцами в волосы. И кусать приоткрытые губы. И тереться бедром о его стояк (и, серьёзно, этот стояк — исключительно вина Билла, лично он тут ни при чём, потому что, ну, в таких ситуациях необходимо рассуждать здраво, а ведь ему семнадцать, гормоны бурлят, тело податливо отзывается на любые прикосновения, и чужой язык во рту не слишком-то способствует сохранению душевного равновесия). К тому моменту, когда Билл оторвался, наконец, от губ Диппера и соизволил подняться на ноги, на них пялился уже весь пляж. Вспоминая тот день, Мейбл до сих пор хохотала до слёз. А последний инцидент пару недель назад? Диппер целых два месяца набирался смелости для того, чтобы заговорить с Синди. Очаровательная брюнетка из его класса по математике казалась ему настоящей мечтой, и взгляды, которые она кидала на Пайнса, сидящего через ряд, были более чем красноречивы. Столкнувшись во время перемены в коридоре и — спасибо Мейбл с её тренингами по взращиванию уверенности в себе! — наконец-то познакомившись лично, они быстро подобрались к волнительной теме вечернего похода в кино. Синди очаровательно улыбалась и совершенно точно была готова ответить «Да», когда на плечо Диппера вдруг опустилась тяжёлая ладонь. — Отличный выбор, юная леди, — весело заявил Билл и ущипнул Диппера за щеку. — У вас определённо хороший вкус. Этот юноша не просто является замечательным образчиком многих человеческих достоинств. В дополнение ко всему он чрезвычайно привлекателен и, если позволите поделиться бесценным опытом: в постели он — настоящий ураган. Просто бомба! Десять из десяти. Серьёзно, вы будете поражены! Взгляд Синди, до этого доброжелательно-непонимающий, приобрёл донельзя тоскливое выражение. Диппер представил, как душит Сайфера подушкой, и ему чуть-чуть — самую малость — полегчало. Всё, что он успел сказать, это: — Синди, только не… — Боже, мне так жаль, — Билл драматическим жестом прижал ладонь к груди, — мои слова вас огорчили? Поверьте, я не имел в виду ничего дурного. Упоминая бесценный опыт, я говорил, само собой, не о собственной практике совокупления с этим замечательным юношей. Никак нет. Помилуйте! О его непревзойдённых талантах в этой области мне известно исключительно со слов его двоюродного деда, моего близкого друга, который, злоупотребив изрядным количеством виски за партией в шахматы, бывает, делится подробностями… Окончание фразы Синди уже не слышала. Не оборачиваясь, она быстрым шагом удалялась прочь по коридору. Билл, паскудно ухмыльнувшись, погладил Диппера по волосам и вручил ему забытый в Хижине пакет с ланчем. С того самого дня Синди взяла себе за привычку отсаживаться в дальний конец класса, а Диппер, окончательно потеряв веру в лучшее, зарёкся заговаривать с красивыми девушками, не убедившись перед этим в их полной изоляции от всего остального мира. А еще была картина от пола до потолка, нарисованная прямо на стене в комнате близнецов. Появилась она в тот самый день, когда Билл, которого (само собой, стараниями Мейбл) в последний год неизменно приглашали ужинать за общий стол, кротко поинтересовался, нельзя ли ему немного разнообразить скучную белую стену красочной живописью. — Зависит от картины, — Форд пожал плечами, с сомнением покосившись на обаятельно улыбающегося Сайфера. — А что именно ты хочешь нарисовать? — Я намеревался взять что-нибудь из Рембрандта, — со всем смирением отозвался тот. — Классика, знаешь ли, актуальна во все времена. Диппер так до сих пор и не понял, почему никто, кроме него, упорно не замечал ни удивительного сходства лица обнажённой Данаи с его — Диппера — лицом, ни шальную ухмылку золотого ангела, нависшего над изголовьем кровати. А еще была надпись «собственность Билла Сайфера» на спине любимой футболки (я тут на футболку молоко пролил, а до начала занятий всего десять минут, Билл, будь добр, заколдуй её), и был тот день, когда Диппер изъяснялся исключительно стихами (как думаешь, Билл, я бы мог стать поэтом?), и случай, когда он, оставшись в Хижине наедине с Сайфером, неосторожно заметил: «А всё-таки жаль, что у нас дома нет кошки», — и весь следующий час топтался четырьмя лапами на коленях Билла, замирая от ужаса и неконтролируемого восторга, пока Сайфер, посмеиваясь, гладил его меховую дымчато-серую спину и чесал за ушком. Еще — даже не имея возможности читать мысли Пайнсов, Билл необъяснимым образом умел заваливаться в ванную комнату, подцепляя простой замок расправленной скрепкой, в те самые моменты, когда Диппер, стоя под душем и привалившись спиной к стене, жмурился, обхватывал член ладонью и думал о Билле в этом его абсолютно неподобающе привлекательном теле (Форд клялся, что, проводя ритуал по созданию его оболочки, никак не влиял на то, как эта самая оболочка будет выглядеть, но ведь должна была существовать причина: какого чёрта Сайфер был заперт в теле, при одном только взгляде на которое сладко сводило скулы). — Расслабься, Сосновое Деревце, я только руки помыть, — хмыкал Билл и, с преувеличенным энтузиазмом полоща ладони в раковине, исподтишка изучал Диппера, едва различимого за матовой стенкой душевой кабины, насмешливым взглядом. — Нужна будет помощь — зови, — радушно предлагал он перед тем, как скрыться за дверью. — Но ты и сам неплохо справляешься, правда? Разговаривать с Биллом было бесполезно. На все претензии и вопросы он изумлённо распахивал глаза, заверял, мол: «Не понимаю, о чём ты», — и оставался всё таким же фантастическим придурком. Это было тяжело. Это было выматывающе, это было неподражаемо, это раздражало до трясучки и привязывало к себе с такой силой, что вспомнить, каково это — жить не с Биллом — было решительно невозможно. В таком темпе проходили недели, месяцы. Еще позже, на исходе второго года, Диппер понял, что он смирился. А смирившись, привык. Привык просыпаться на узкой кровати в обнимку с Биллом (прости, Сосенка, мне опять снились кошмары), привык к постоянным прикосновениям (а теперь назови хоть одну существенную причину, почему мне нельзя нюхать твои волосы) и похабным шуточкам, к запискам с двусмысленным содержанием в своих пакетах с ланчем и даже к ежедневной утренней мантре: «Это нормально». В глубине души он подозревал, что возбуждаться от близости демона, бывшего не только инфернальной личностью, но и редкостным мудаком, ни черта не нормально. Как и скучать по его отсутствию в дни, когда Форд забирал Билла в лабораторию для помощи в исследованиях, и смеяться над его сомнительными шутками, и в принципе позволять ему делать всё это при том, что он в любой момент мог прервать происходящую содомию одним коротким приказом. Но, с другой стороны, — когда это жизнь Диппера Пайнса можно было считать нормальной?***
Как и следовало ожидать, заснуть в эту ночь ему не удалось. Диппер весь извёлся, перебирая в голове самые разные варианты подарков. Что можно презентовать человеку, который, в сущности, никогда не был настоящим человеком? Два предыдущих Рождества, проведённые в компании Билла, не отягощались подобными раздумьями хотя бы потому, что ему и в голову не приходило, что Сайфера можно поздравлять наравне со всеми. Невиданным образом бывший заклятый враг влился в их семью, но окончательно произошло это лишь на текущий — третий по счёту — год. Вообще-то, за прошедшее время он неплохо успел изучить повадки и предпочтения Сайфера. Вот только сейчас эти знания больше сбивали с толку, нежели действительно помогали. Диппер знал, к примеру, что терморегуляция у Билла была ни к чёрту. Зимой он всегда отчаянно мёрз, прятал ледяные ладони за длинными рукавами и пытался повыше поднять воротник тонкого пальто. Стальное кольцо ошейника на его горле обжигало холодом, так что голос Билла в зимние месяцы неизменно становился приглушённым и хриплым. Если ему приходилось подолгу бывать на улице, то потом, возвращаясь домой, Сайфер приглушённо чертыхался, грел замёрзшие пальцы о кружку с горячим чаем и в самых цветастых выражениях клял убогую функциональность мясных мешков и не менее убогие метеорологические законы их в высшей степени убогого мира. Стэн, как правило, не обращал на него внимания. Не со зла или мелкой мстительности, а лишь потому, что давно привык: если кто-то из обитателей Хижины нуждался в новых вещах, то заявлял об этом напрямую. Билл же — то ли из гордости, то ли из упрямства — ни на что не жаловался и ни о чём не просил. Когда в прошлом декабре Сайфер всё-таки ухитрился подхватить простуду и слёг в постель с высокой температурой и застывшей во взгляде душераздирающей тоской, терпение у младшего поколения Пайнсов подошло к концу. Собрав почти все свои накопленные за лето деньги, они отправились в торговый центр, где закупились целой охапкой зимних вещей и мотками цветастой пряжи. Пряжа пошла на свитер, шапку, шарф и толстые шерстяные носки, а пакеты из магазина Диппер, отчаянно краснея, оставил возле кровати Билла, буркнул под нос: «А то замёрзнешь и помрёшь», — и поспешил ретироваться из комнаты, зная, что прямо в этот момент Сайфер, ухмыляясь, неотрывно глядит ему вслед. Это означало, что круг поисков сужался на целую категорию: традиционные вязаные шарфы, шапки и свитера в качестве идеального подарка больше не подходили. Готовые наборы с рождественскими угощениями тоже выпадали из списка — навряд ли Билл вообще согласился бы притронуться к этому приторному политому глазурью безобразию. Он был ужасно привередлив в еде. Несмотря на то, что его человеческая оболочка нуждалась в регулярном питании, он не испытывал ни малейшего дискомфорта, голодая, бывало, по два-три дня, если в холодильнике не обнаруживалось ничего подходящего. Билл терпеть не мог овощи, из фруктов удостаивал вниманием только яблоки и апельсины, презирал шоколад и разные виды печенья всеми фибрами души, зато — обожал торты, пиццу и плохо прожаренное мясо. Кроме того, Биллу нестерпимо нравилась музыка. От театральной драматичности Вагнера, от красивых до боли органных мотивов Баха до мелодичной пинкфлойдовской лирики и блюза, царапающего слух своей хрипотцой и трагичными тягостными напевами. И даже это знание не помогло Дипперу определиться с выбором. Билл не нуждался ни в дисках, ни в чужих музыкальных коллекциях. У Сайфера в кармане всегда лежали непонятно где взятый старенький плеер и наушники, которые Мейбл в очередном порыве человеколюбия обвязала яркой жёлтой пряжей и с которыми Билл не расставался ни при каких обстоятельствах. Даже за вычетом того факта, что Билл являлся абсолютно неподражаемым придурком, Диппер знал о Билле слишком многое, но в то же время не знал, кажется, совсем ничего. У Билла была любимая кружка с щербатым отколотым краем, а полки в его комнате были сплошь заставлены особенно приглянувшимися ему библиотечными книгами. К местной литературе Сайфер относился с насмешливым пренебрежением и мог часами разглагольствовать о бездарности человеческих умов, и всё равно продолжал читать много и взахлёб. Билл почти не пьянел от выпивки, предпочитал чай кофе и рисовал так мастерски, словно занимался этим всю жизнь. Вполне в его духе было потратить целый вечер на изучение имиджбордов или на то, чтобы ознакомить Диппера с содержимым особенно смущающих форумов, посвящённых техникам пикапа, или на чтение самоучителя по раскладыванию пасьянсов, или на травление баек из своей ужасающе долгой жизни (байки, как правило, заканчивались его до одури восторженной улыбкой и радостным восклицанием: «А потом они все померли!»). Диппер понятия не имел, что можно было подарить Биллу Сайферу, потому что Билл, кажется, не нуждался вообще ни в чём. Это было проблемой. Весь Билл был его огромной личной проблемой. И выработанная за три года привычка, увы, ничуть не спасала.