Картер

«Почему бы и нет?..»

Вытащив маленький железный ключик из-под коврика (надо же, он все еще здесь — целый и невредимый), аккуратно поворачиваю его в замке. С трудом, но тот поддается, распахивая передо мной двери давно знакомого дома. Я хожу по дому тихо и аккуратно, почти на цыпочках, будто могу потревожить кого-то. Этот дом пустует уже два чертовых года, и живут здесь только воспоминания. Но я отчетливо слышу рычание черного босерона, чувствую привычный запах табака и одеколона, и эта тишина… Всё по-прежнему. Чувство дежавю не отпускает ни на секунду, и я словно в бреду иду дальше по дому. Прохожу в комнату и обессиленно падаю на кровать. Без Кастиэля она кажется слишком широкой, так что я даже не могу обхватить ее руками. Зарываюсь в плен покрывал, на которых уже скопился слой горькой пыли, и вдыхаю запах тоски и отчаяния. Разум застилает мутное облако воспоминаний. Появляется даже ощущение, что дом и не пустовал. Вот-вот из душа выйдет Кас и, увидев меня, развалившуюся на кровати, скажет: «Сколько можно спать». Строго, раздраженно, но с характерной усмешкой, которую я так люблю. На ватных ногах вваливаюсь на кухню. Оглядываю помещение, и вот уже всё остается позади, я возвращаюсь сюда двумя годами ранее. Кастиэль сидит у открытого окна, вдыхая не то свежий мерзлый воздух, не то собственный табачный дым. Я сажусь на стул рядом с ним, морщась от едкого тумана, хотя и вдыхаю этот по-настоящему родной запах с удовольствием. Иллюзия быстро рассеивается, стоит мне впустить в комнату ветер, а вместе с ним и сумрак приближающейся ночи. Я снова одна. Одиночество, превратившееся в привычку, не покидало ни на секунду все эти дни, недели и месяца. Я изменилась, пап. Как ни странно это признавать. Волосы снова длинные и тошнотворно блондинистые, как у какой-нибудь куклы. Он ни разу не пытался связаться со мной: не звонил и не писал. Сначала я злилась, бесновалась и жутко расстраивалась, а теперь все, что я чувствую — облегчение. В конце концов, я даже не знаю, что сказала бы ему, выйди он на контакт. Мне нечего ему сказать, и в этом, я уверена, он солидарен со мной. Но я не забыла его и даже не пыталась. При одном только упоминании его имени в голове звучит его голос — хриплый, но мягкий, и эта его манера говорить не спеша, тщательно выбирая и смакуя каждое слово… Я даже четко и вполне зримо вижу его улыбку — кривую, ехидную, но такую теплую. Иногда даже приходится напоминать себе о том, что он находится в тысячах километров соленых океанских просторов от меня; о том, что у него новая жизнь; о том, что сейчас он целует другую девушку. Эти мысли лучше крепкой пощечины приводят в чувства, и пусть эти чувства — боль и ярость, так даже лучше. Сказать тебе честно, пап? Эти сотни бессонных ночей — из-за него. Я не знаю, в чем причина, почему я не могу (не хочу?) забыть всё и начать жизнь с чистого листа. Возможно, я конченная мазохистка. Возможно, я настолько наивная, что где-то глубоко внутри меня всё ещё теплится надежда. Как сказал один мудрый и, вместе с тем, пафосный человек, имя которого наверное не имеет особенного значения: «Ведь протянуть руку в пустоту — значит надеяться, что к ней кто-то прикоснётся». Думаю, так оно и есть. И раз уж на то пошло — я рукой не ограничилась, я здесь уже по самые уши. Пап, я в порядке, правда. Я обещаю держаться, но забыть не смогу. Я многое знаю о нем, пусть мы не были знакомы даже года. Он ненавидит шум и суету, но с удовольствием выпивает в компании друзей; он много смеется, когда нервничает; он не любит зеленый цвет и не пьет кофе без молока; он выглядит грозным, а на деле — капризный ребенок, он… С ним не всегда было легко, но он часто шел на уступки. Это то, что мне нравилось в нем. Это то, чего не могла я. Потому что мы разные люди; может быть слишком разные, чтобы быть вместе. Но мы были. Были, и ничто этого не изменит. Никто не в силах отнять у меня эти несколько месяцев, — всё, что есть сейчас у ничтожно слабой и беспомощной Картер. Вспоминает ли он обо мне? Как ты думаешь? Достаю массивную бутылку из кухонного шкафа и наливаю себе ароматного коньяка. Дурацкая привычка. Дурацкий коньяк. И с каких пор вот так глушить алкоголь стало моим хобби? Это он любит коньяк, а не я. Я больше люблю вино. Это он спивался темными вечерами в полном одиночестве, а не я. Я — только за компанию. Перед глазами проносятся моменты, секунды, мгновения. Ничтожно короткие и бесполезные по сути своей, но такие… — Ты идиотка, Картер. Самая настоящая. Я прямо слышу, как он говорит это, после чего заваливает меня на кровать, целует, покручивает пряди алых волос между пальцев. Хватаюсь за голову и трясу ею из стороны в сторону, чтобы отогнать эти мысли. Голова начинает кружиться, и в меня будто бы сама собой вливается очередная рюмка. Еще одна, и еще. Будто этот гребаный коньяк может что-то исправить. Два года назад что-то пошло не так, всё в миг обрушилось. Хотя может для него это была часть продуманного плана, просто жизненный эпизод. Вполне возможно, что он уже ни о чем не жалеет. Я завидую по-черному. Мозг, затуманенный хмелем, отключается, а я, не в силах противостоять, отключаюсь вслед за ним, растянувшись на кухонном столе. Снова... Если ты видишь меня сейчас такой, то, знай, мне очень стыдно. Прости. Пусть сны твои будут яркими, дочка.