Последний танец Саломеи

      — Мрррр… мрррррр… маааа… — требовательно прозвучало над головой Морана, зарытой в подушку. Он резко вывалился из какого-то апокалиптического сна и размежил веки. Два желтых кошачьих глаза, обрамленные темной, почти черной шерстью, смотрели на него с выраженным укором.       Полковник поднял голову, пытаясь вспомнить, где находится и что было накануне. Обстановка была какая-то незнакомая, рядом лежало чье-то голое спящее тело, голова и мышцы болели так, словно он всю ночь прозанимался на силовых тренажерах, а в нос ударила смесь самых разных запахов — от сладкого и пряного мускуса до крепкого перегара.       Себастьян сел, и обнаружил, что на нем тоже нет никакой одежды — вся она в живописном беспорядке оказалась раскидана по большой комнате с французским окном, за которым уже царило позднее утро. Кошка, сидевшая над ним на изголовье широкой кровати, снова требовательно мявкнула, спрыгнула на пол и пошла к дверям, подняв роскошный толстый хвост…       Один взгляд на эти самые двери все вдруг прояснил — в памяти Морана пронеслись бешеным калейдоскопом события вчерашнего вечера, начиная с игры в фанты и заканчивая… а вот чем все это закончилось, он уже помнил плохо. Но печень ему тут же прислала напоминание в виде тяжести в правом боку и сухости во рту, с которыми срочно нужно было что-то сделать.       Все еще пытаясь сложить разрозненные эпизоды, всплывающие по мере того, как его мозг пробуждался и трезвел, Себастьян повернулся посмотреть, кто лежит с ним рядом. Слабая надежда, что это была Дебора, Энди или хотя бы Горан Павич, потерпела крах, когда в мирно посапывающем голом человеке он узнал Джима Мориарти, своего босса.       «О, мой бог, это все мне не приснилось…» — то, что он уже готов был принять за странный сон, все-таки случилось наяву… Оставалось понять, все ли? Судя по пробуждению в одной постели, отсутствию одежды и следам попойки, посвящение в четвертый уровень допуска прошло на ура. Только от этого было как-то совсем не радостно, если, конечно, это не похмелье после одной… двух… двух с половиной бутылок джина!       Моран, шатаясь, поднялся на ноги и, собрав ту свою одежду, которую обнаружил, осторожно побрел к дверям, потом остановился, соображая, что за ними он может встретить кого угодно — от слуг до вчерашних гостей, и ему не стоит разгуливать перед ними в таком виде, если они хотят потом воспринимать его всерьез. Да и Джим вряд ли обрадуется, если то, что здесь случилось, будет предметом сплетен, даже среди узкого круга своих.       Тогда он решил, что нужно отыскать ванну прямо здесь и хотя бы привести себя в более-менее приличный вид, а побриться и устранить стойкий запах перегара он успеет потом, перед завтраком. Мысль о еде отозвалась в животе болезненным спазмом — то ли от голода, то ли наоборот…       Еще раз посмотрев на распростертое тело Мориарти, Моран вздохнул, закрыл глаза и с минуту просто стоял на месте, пытаясь воссоздать детали. Определенно, они с Джимом перешли черту, только Себастьян не мог в точности припомнить, кто именно проявил решительность и сделал первый шаг за нее. Наверное, все-таки он, когда вчера переступил порог его апартаментов и не убрался отсюда, когда Джим дал ему понять, что занят работой…       Если бы не это, то и дальнейшего точно не случилось бы. Но сожаления он почему-то не испытывал. А вот насчет босса уверенности не было никакой…       Выдохнув, он помотал головой, отгоняя несвоевременную мысленную кашу, и направился к другим дверям, напоминавшим вход в ванную комнату. Сожалеет Джим или нет, станет известно потом, а пока нужно просто привести себя в порядок… и не пугаться собственного отражения в зеркале.       Мориарти проснулся раньше Морана — он этой ночью вообще почти не спал; когда Бастьен после очередного сокрушительного оргазма все-таки упал поперек кровати и раскатисто захрапел, не успев коснуться подушки головой, Джим еще часа три ворочался с боку на бок, пытаясь то задремать, то разобраться во множестве самых разнообразных чувств, терзающих душу не хуже гарпий.       Под самое утро его сморило, но сон все равно был неровным, поверхностным, как рябь на воде, и пестрым, как цыганское покрывало. В тревожном беспокойстве дремоты Джим то и дело и вскидывался и проверял, лежит ли Моран на другой половине кровати, и закрывал глаза не раньше, чем нащупывал рядом горячее тело, и заново вдыхал терпкий и пьяный запах, особенный запах Себастьяна, который он мысленно называл тигриным.       Но когда Моран зашевелился и стал понемногу приходить в себя, Джим на всякий случай вжался в подушки и затаился, притворившись беспробудно спящим: он помнил все подробности этой безумной ночи, каждую жгучую деталь, все, что они творили сперва на диване, потом на полу, а после в постели было полным безумием… и Мориарти понятия не имел, как начальник охраны, протрезвев, воспримет сей греховный праздник плоти. В любом случае сам он пока что не был готов обсуждать произошедшее, потому что тоже не знал, как относится ко всему этому. Но, несмотря ни на какие сомнения мозга и мышечную усталость, его тело каждой клеточкой жаждало не просто повторения, а продолжения.       Себастьян кое-как поднялся, побродил по комнате, собирая одежду, и, не делая никаких попыток разбудить Джима, скрылся за дверями ванной… С шумом хлынула вода в душевой кабине.       Джим сел и прислушался: на секунду ему пришла идея последовать за Мораном в ванную, однако у него не было даже пятидесятипроцентной уверенности, что полковник обрадуется. Секс по обоюдной пьяни — это кратковременное помешательство, греховная, но условно-допустимая забава, на которую «приличное общество» склонно закрывать глаза, если «шалость» не повторяется слишком часто, и не перетекает во что-то более серьезное.       «Нет, не нужно торопить события… Столько впечатлений может оказаться непосильной ношей для психики мистера Морана. Мне не нужен начальник охраны, сбрендивший за один день: пойдут слухи, а меня и так уже считают перевоплощением Сатаны. Нет-нет-нет. Пусть спокойно едет в отпуск… да… пусть думает, что ему все это приснилось».       Кошачий царь быстро натянул на себя одежду и выскользнул за дверь, как будто его здесь и вовсе не было. Единственной уликой, выдававшей его присутствие, был шлейф тонкого аромата одеколона, оставленный им в густой смеси запахов страстной ночи…       После контрастного душа, Моран почувствовал себя бодрее, и даже хотел взять гель для тела, которым пользовался Джим, но в последний момент передумал — все-таки слуги хорошо знают запах своего хозяина, и ему негоже так откровенно заявлять им, что Мориарти стал его любовником.       «Но если Джиму безразличны мысли обслуги на сей счет, то… нет, может быть, потом, когда-нибудь, если такое вообще может повториться еще хотя бы раз…»       И он поставил гель на место, воспользовавшись обычным жидким мылом и с некоторым сожалением смывая с себя все запахи этой безумной ночи. Однако, кое-чем еще, кроме душа и мыла, ему все же пришлось воспользоваться — например, полотенцем и расческой. И феном, чтобы выйти из ванной с уже подсушенными волосами.       Возясь с феном, Моран поймал себя на том, что оттягивает момент, когда ему придется зайти обратно в спальню и столкнуться там с боссом, который наверняка уже тоже проснулся и ждет…       «Чего он ждет? Чтобы я поцеловал его или чтобы попросил расчет и пропал из его жизни раз и навсегда? Или сделает вид, что ничего как бы и не было такого, что заслуживает его комментариев? Он мастер играть в игнор… и в покер… и вообще в любую игру, какая ему кажется забавной… Вот только мне не все кажется забавным в этом гребаном мире. А может, это я уже морально устарел? Может, чего-то не понимаю и напрасно гружусь тем, на что другим уже давно плевать? Да здравствует британская толерантность!..» — усмехнулся он невесело и, вернув фен на место, еще раз прошелся расческой Джима по своей шевелюре, тщательно снял с ее зубцов все застрявшие в ней волоски, и спустил их в унитаз.       — Пан или пропал… так, кажется, любит говаривать Павич… — тихонько подбодрил он сам себя и вошел обратно в комнату.       — Кхм… Джим? Джим, ты уже встал? — он обшарил глазами кровать и, не обнаружив там Мориарти, закрутил головой, ожидая увидеть Кошачьего Царя прячущимся за каким-нибудь шкафом и наблюдающим за его поисками с детской радостью и непосредственностью. Но, к его огорчению и облегчению одновременно, апартаменты были пусты, даже кошка куда-то делась.       — Наверняка, он самолично понес свою Царицу Савскую на кухню, кормить. Иначе она его съела бы, — вслух проговорил Себастьян, рассматривая при дневном свете то, что вчера было только смутными контурами.       Но его исследование было внезапно прервано — дверь широко открылась, и на пороге явил себя Павич собственной персоной. Судя по тому, как он выглядел, он уже успел не только принять душ, но и опохмелиться, плотно закусив:       — А, Басти, вот ты где! Пойдем, у меня для тебя еще уйма всего, хочу, чтобы ты кое-что взял с собой на отдых, не особо секретное, конечно, но тебе будет лучше сразу ознакомиться с этим… — он сгреб Морана за плечи и повлек за собой, как будто встретил его не посреди логова разврата, а в сугубо деловой обстановке.       — А… да, пойдем, конечно. Я только… только зашел сюда… хотел сказать боссу пару слов, прежде чем уеду. Где он, кстати?       Горан уставился на него, как на умалишенного, подняв брови, потом коротко хохотнул и снова потащил за собой вниз:       — Дружище, ты с ним еще наболтаться успеешь, успеешь устать от его болтовни еще задолго до того, как попросишь отправить тебя на пенсию! Пойдем-ка, ты еще не завтракал наверняка, и не похмелялся, как я чувствую… Пока будешь лечить печень, я кое-что тебе покажу, а ты на отдыхе обмозгуй как следует эту тему… И учти, нам с тобой потом нужно будет прокатиться по Европе, я тебя презентую нашим партнерам и филиалам… — он говорил еще что-то по работе, но Себастьян слушал его вполуха, погрузившись в новые тревожные переживания насчет Джима и гадая, куда он вдруг исчез, и почему не захотел встретиться с ним после… после этой во всех отношениях сногсшибательной ночки…       Охотничий клуб «Домино» был идеально организованным пространством, которое могло легко становиться ровно тем, что в данный момент требовалось его обитателям — собственно клубом, коттеджем для отдыха, неприступной крепостью, местом тайных совещаний серьезных людей, и даже поэтическим уголком романтических свиданий «вслепую». Сейчас главный гостевой дом больше всего напоминал семейный отель: все следы вчерашнего разгула чудесным образом исчезли, ковровые дорожки и скатерти заменены, шторы раздвинуты и жалюзи подняты, многие окна открыты, чтобы впустить внутрь свежие запахи сада, с кухни тянуло ароматом свежесваренного кофе и только что вынутых из печи булок.       В общей столовой, выдержанной в стиле кантри, за отдельным столиками спокойно завтракали люди из числа вчерашних гостей. При появлении Павича и Морана все они прервали еду, встали и очень вежливо приветствовали вошедших мужчин. Павич ответил всем общим кивком и махнул рукой — садитесь, мол, потом указал своему спутнику на особый стол, стоявший на возвышении у французского эркерного окна, так что во время трапезы можно было наслаждаться живописной панорамой парка, и в то же время хорошо видеть зал:       — Садись, давай закусим! Я, правда, уже ел, но с тобой за компанию наверну еще бекончика… А если будем хорошо себя вести, нам от синьоры Деборы перепадет булочек с шоколадом. Она печет их только для Джима, но у меня к девушкам есть подход, ты же знаешь.       Не успели они занять стулья, к ним легкой эльфийской походкой подошел Энди с подносом, нагруженным набором для завтрака. Глаза у парня были красные и опухшие, как будто он всю ночь рыдал, но прическа и одежда были в идеальном порядке. Пока он расставлял на столе тарелки и чашки, с губ его то и дело срывались трепетные тяжелые вздохи — настолько тяжелые, что даже Павич заметил это, и спросил с грубоватым сочувствием:       — Что, не пустил?..       Энди закусил губы и помотал головой:       — Даже не позвал. — а потом прибавил едва слышно — Мистер Моран, наверное, знает, почему…       «О да, мистер Моран знает, почему бедного мальчика оставили за бортом и не взяли с собой в теплую постельку…» — раздраженно подумал Себастьян. А вслух заметил:       — Тебя звали, причем дважды, а ты где-то шлялся, когда был нужен боссу. Так что не ной теперь. Сделай лицо попроще и… свободен. — он махнул рукой в направлении кухни, дав этому юному нахалу понять, что больше не желает поддерживать беседу на тему прошедшей ночи, благодаря Джиму сложившейся совершенно не так, как все присутствовавшие первоначально рассчитывали.       Горан, проводив слугу долгим взглядом, приподнял брови и посмотрел на Морана:       — Ты ему правду сказал, Джим звал его?       — Нет. Не звал. Ему… кхм… в общем не до Энди было. — Павичу он врать не стал, но и рассказывать подробности не хотел, не хватало еще прослыть альковным сплетником. Консервативная натура британского католика, унаследованная от матери и строгого дедовского воспитания все еще стремилась соблюсти хотя бы видимость приличий, в то время, как другая его часть, доставшаяся от ирландского папаши-анархиста, ликовала, вкусив настоящую власть свободы. Или свободу власти… Он еще не успел разобраться с этим.       — А… — многозначительно протянул бывший начальник охраны, глядя с хитринкой на своего преемника, и, порывшись во внутреннем кармане пиджака от Армани, выудил оттуда свернутый вдоль лист бумаги.       — На, это я тоже тебе хотел отдать, чтобы ты ознакомился с теми, кто… кхм… имеет или ранее имел право входить в апартаменты к боссу и оставаться у него на ночь. — Горан подчеркнул особой интонацией вот это вот «ранее имел» и снова посмотрел в ту сторону, куда удалился опечаленный ночным воздержанием Энди.       Заметив округлившиеся при виде списка из пятидесяти четырех лиц глаза Себастьяна, серб поспешил его утешить по-братски:       — Успокойся, не всем одновременно, по очереди. Или по особому приглашению.       Морана такое утешение совершенно не успокоило. Конечно, Джиму Мориарти только по числу его других имен, легенд и гражданств, был положен своеобразный «гарем» из жен, любовниц, любовников и одалисок. Но пятьдесят с лишним человек! Эта цифра означала целую толпу людей разного пола и возраста, побывавшую в той же смой ситуации, из которой теперь предстояло как-то выпутываться ему самому…       Обнадеживало то, что большая часть списка была с отметками, указывающими на тех, кто утратил фавор у Кошачьего Царя. Но тех, кто все еще продолжал время от времени пользоваться его расположением, было достаточно для…       Тут Себастьян себя поймал на том, что натурально ревнует и уже мысленно отстреливает «счастливчиков» из списка конкурентов на внимание и… все прочее неурочное время босса. И удивился, с чего бы ему считать, что он сам уже в этот список зачислен, да еще и под номером один? Джим сбежал от него утром, не сказав ни слова, не оставив ни намека на то, что будет между ними дальше, и будет ли вообще…       — Слушай, старина, а… как ты определял, кого уже нужно из списка приближенных к… кхм… телу, удалять? Есть какое-то признаки, что вот, к примеру… Франсуа Майе, который тут никак не помечен, а значит, имеет допуск, так? Так вот, что происходит, когда Джиму надоедают его… эээ… забавы с Франсуа? Он сам тебе говорит об этом или ты уже умеешь определять, что мистер Майе… как бы отстранен?       Павич вздохнул, положил вилку, на зубцы коей только что вздел целых шесть кусочков бекона, и второй раз за это утро посмотрел на старого армейского друга с искренним сочувствием:       — Как бы тебе так сказать, Басти, попонятней… Наш босс, как ты наверняка уже понял, человек харизматичный, но очень сложный, и как у меня на родине говорят — с бусорью… по-английски с припиздью, значит. Никогда он ничего не говорит насчет своих личных дел, вопросы лишние тоже ненавидит. Приходится все своим умом догонять.       Он сунул в рот бекон, прожевал, шумно отхлебнул кофе и продолжил:       — Но ты не дрейфь, насчет этих вот… — Павич ткнул вилкой в список, — догадаться куда как проще, чем насчет иных дел. Во-первых, босс постоянством не отличается. Темпераментом — это да, тайфун рядом с ним ветерок просто, а вот длительные романы, это не про него. Два месяца, ну максимум три, и все, лети, пташка. И попробуй только что вякнуть против — мигом сожрет. Вообще сердце у него холодное. За то время, что я с ним знаком, а это, на минутку, восемь лет, он к себе по-настоящему приблизил только двоих: синьору Дебору и Оскара Бойла, ну и меня… И заметь, никто из перечисленных с ним не спал. А ты вот, по всему выходит, четвертый. Эй, ты чего приуныл? Не вешай носа. Честно сказать, я никогда еще не слышал, чтобы он так кого хвалил, как тебя хвалит!       — …и заметь, никто из перечисленных с ним не спал. А ты вот, по всему выходит, четвертый.       От этого замечания, высказанного человеком, которому Моран привык доверять, у Себастьяна случилась странная реакция — он едва не утопил себя в чашке с кофе, но, по счастью, Горан не заметил, что его сотрапезник молча борется со спазмом, призванным не допустить попадания напитка не в то русло.       «Горан, ты что, издеваешься?! Или ты и вправду думаешь, что мы с ним всю ночь в карты играли, а не трахались, как бешеные кролики?!» — мог бы возмущенно воскликнуть он, если бы не кофе, пожелавший заставить его молчать, удушая изнутри, и не наличие в зале посторонних, кому такие подробности совершенно не нужны.       В это время к ним подошла Дебора Мартелли. Последствия бурного вчерашнего дня и прошедшей ночи на ней никак не отразились. Цвет ее лица был изумительно свежим, роскошные волосы собраны на затылке в высокий хвост, а домашнее платье сообщало ее статной фигуре какой-то особенный уют.       — Доброе утро, мистер Моран. Доброе утро, мистер Павич. Вы не будете возражать, если я присяду тут с вами на пару минут? За это я угощу вас кое-чем вкусненьким… — она поставила на стол плетеную корзинку с аппетитными поджаристыми булочками и заняла стул рядом с Мораном. Пользуясь тем, что Павич отвлекся, нырнув в корзинку чуть ли не по уши, Дебора мягко вложила в руку Себастьяна сложенный вчетверо листок. — Это от Джима…       Появление Деборы внезапно помогло, Моран слегка прокашлялся, вежливо привстав и приветствуя ее, такую же прекрасную и соблазнительную, как вчера, но при этом еще и очень уютную и домашнюю с этими своими свежевыпеченными булочками. Запах от корзинки шел изумительный, и Моран тоже, было потянулся туда рукой, когда итальянка сунула ему в другую руку сложенный листок, сопроводив свое действие коротким пояснением. И тут оказалось, что топиться в чашке с кофе было хорошей идеей — теперь он мог без привлечения ненужного внимания извиниться и выйти из-за стола под благовидным предлогом.       Так он и сделал, и, найдя туалет, заперся в кабинке чтобы без помех прочитать записку от Мориарти. Усевшись на крышку унитаза, Себастьян дрожащими от волнения руками развернул листок, ругая себя последними словами за какую-то дурацкую сентиментальность, достойную нервной барышни-институтки, а не военного офицера. Но строки прыгали у него перед глазами, и ему стоило большого труда успокоиться настолько, чтобы начать читать.       Отправитель письма тоже нервничал, это было заметно по нажиму и съехавшим строчкам, но… но главным был вовсе не это, а слова, от которых душа Морана, уже приготовившаяся отправляться в тартарары, воспарила к небесам.       Пять минут спустя, он вновь занял место за столиком, пытаясь изо всех сил сдержать дурацкую улыбку, так и лезущую на губы. Дебби, умничка, заметив слегка эйфорическое состояние нового начальника службы безопасности, подбадривающе похлопала его по руке и предложила отведать выпечку, которую Горан грозился сожрать до последней крошки.       Моран взял в руки пышную, как грудь итальянки, булочку, жадно втянул в себя ее сдобный аромат и впился зубами в белую плоть, усеянную темными звездочками шоколадной крошки. Жизнь вновь обрела звуки, краски, движение, смысл, и он с благодарностью кивнул мисс Мартелли:       — М… м… восхитительно! Вы меня просто к жизни вернули, дорогая!       — На здоровье, мистер Моран, — улыбнулась Дебора с искренним дружелюбием женщины, естественной во всех проявлениях. — И добро пожаловать в семью!       Она встала и, потрепав на прощание Павича по плечу (тот от знака ее расположения едва не заурчал, как довольный кот), оставила мужчин наедине.       Горан проводил итальянку жадным взглядом и тихо проговорил:       — Ух, я бы ей вдул! Нельзя, босс моментом на ремешки порежет… да она и сама женщина честная… а, кстати, Басти, она права: добро пожаловать в семью! Все, голубчик, ты теперь наш, с потрохами, до самой пенсии. Если доживешь до нее, конечно, работка-то у нас не из самых безопасных. Значит, вот что я тебе еще хочу сказать, прежде чем ты тронешься на солнце жариться…       Павич отдал Себастьяну еще одну папку, со списком и кратким описанием европейских филиалов, которые Морану предстояло посетить сразу после каникул, и принялся давать короткие и точные устные пояснения по каждому. В это время к ним подошел еще один слуга, щуплый очкарик в длинном переднике, куда более деликатный и незаметный, чем яркий красавчик Энди. Он ловко убрал посуду своими тонкими руками с сильным запястьем, поставил на стол цветы, кувшин лимонада и фрукты, и, прежде чем удалиться, тихо проговорил:       — Хорошего дня, джентльмены. Приятных каникул, мистер Моран.       Когда он уже выходил из столовой, ему на плечо вспрыгнула пушистая черепаховая кошка.       Дожевывая булку и допивая кофе, Моран заставил себя вникать в то, о чем ему втолковывал Павич, хотя в голове вместо умных точных вопросов по существу крутились роями какие-то легкомысленные песенки. Он то и дело закрывал глаза, и тогда к песенкам добавлялись мини-Гораны, резво отплясывающие канкан, и прочая веселая чертовщина, которая была ну совершенно некстати при обсуждении важных аспектов его будущей работы. Но, странное дело, рассказ серба так хорошо ложился на внутренний видеоряд… а все потому, что в центре этого всего стоял Джим Мориарти в белом фраке и упоенно дирижировал, а людишки вокруг скакали, прыгали, выделывали немыслимые коленца, перелетали с тумбы на тумбу, как тигры в цирке…       Открыв глаза, чтобы в очередной раз с умным видом покивать собеседнику, Себастьян вдруг заметил, что возле стола крутится официант, чьи руки с тонкими гибкими пальцами и красивыми запястьями до странности напоминают руки Джима.       Моран вскинул глаза — перед ним стоял какой-то очкарик с торчащими вперед зубами и такой бледной кожей, словно из него всю кровь выпустили. Ловко убирая лишние приборы, он сосредоточенно смотрел только на посуду, но, уже собравшись уходить, пробормотал вежливую ритуальную фразу, отдельно адресуясь ему.       Полковник вздрогнул и пристально взглянул на удаляющуюся фигуру, потом усмехнулся, заметив кошку, выдавшую с головой Кошачьего Царя и тихо пожелал вслед:       — И вам, мистер Брук, и вам приятных каникул… Надеюсь, они не затянутся.